Глава 2
Полагаю, я был в панике.
До сих пор ничего подобного со мной не случалось, это была новая эмоция и я не знал, как ее квалифицировать. Но думаю, это была паника. По крайней мере – не страх. Страх я знал.
Не только чужой – это было самое распространенное чувство среди заключенных. Я знал и какой вкус у моего собственного страха. Однажды, когда я впервые спустился на нижние уровни, пытаясь найти место, где кроме меня никого не будет, я испугался… ну… полагаю, это было что-то вроде крысы или выдры. Я не успел толком рассмотреть. Я не мог даже закричать, когда скорее услышал, чем увидел неясное шевеление в углу. Я мог заранее чувствовать появление дементора или человека на расстоянии по меньшей мере в 15 метров, а здесь я еще секунду назад не чувствовал ничего, и вдруг что-то зашевелилось в углу. Я полностью утратил над собою контроль. Как будто меня парализовало, я не отвечал за свои действия, на свое счастье я даже не закричал… просто раздался негромкий хлопок в том углу, на мгновение по глазам резанула вспышка света, стены и пол камеры покрылись толстым слоем льда, пушистым от изморози, а когда через пару секунд я смог вдохнуть, то воздух был наполнен отвратительным запахом. Горелой шерсти, как я потом понял. От испугавшего меня существа ничего не осталось.
От моего страха тоже, потому что его вытеснил шок.
Я в самого рождения слышал разговоры о своих предполагаемых силах и о том, как можно эти силы использовать. Я видел, как Лорд мучает свои жертвы, я видел, как мои сородичи выпивают души людей. И меня просто повергла в ступор мысль о том, что я сейчас сделал то же самое – убил.
Не важно – кого, не важно – как. Даже не важно, что убил. Но это совершенно очевидно было проявление тех способностей, которых от меня ждали. Если об этом станет известно, я перестану принадлежать себе. Я знал, что из себя представляет процесс обучения. И когда я подумал о том, что буду корчится в мучениях, что меня будут терзать, пока мое тело и сознание не трансформируются в самовосстанавливающееся вечное орудие пытки, на меня снова нахлынуло уже знакомое чувство – страх. Это несомненно был страх, но не такой, как тот, что заставил меня убить. На этот раз страх не заставил меня утратить разум, но в то же время он был гораздо сильнее и, кажется, совсем не собирался проходить или уменьшаться.
И мне пришлось найти способ контролировать свои эмоции.
Пока во мне жил страх, я не мог подняться наверх, его бы тут же учуяли, а привлекать к себе внимание я хотел меньше всего на свете. Поэтому я так и сидел на сыром, еще более холодном от таявшего льда полу и думал. Я мог рассчитывать только на свои силы, мне не у кого было просить помощи или совета, все те вещи, которые я знал, я подслушал или из разговоров Лорда или, шляясь мимо камер, из мыслей заключенных. Они как умели коротали время в тюрьме и часто, чтобы не сойти с ума, вспоминали разнообразную, в большинстве случаев систематизированную, информацию. Наверное, такую людям удобнее хранить в памяти. Некоторые проговаривали какие-то пункты законов – к 13 годам я довольно неплохо разбирался во всяких уложениях и кодексах, некоторые повторяли типы склонений и спряжений – в основном латинских, но я мог бы написать грамматические справочники и некоторых других языков – египетского, санскрита, шумерского… было даже, кажется, трое заключенных, которые предпочитали французский… около двух десятков магов утешались повторением состава и процесса приготовлений зелий, бОльшей частью ядов, в промежутках сообщая кому именно какой предназначался бы… еще некоторые упражнялись в заклятьях, в основном боевых.
Но больше всего мне нравилось, когда люди пытались занять себя воспоминаниями или отвлеченными рассуждениями. Как я понимаю, к этому более всего были склонны так называемые болтуны, которым большого труда и в обычной жизни, за стенами Азкабана, стоило некоторое время помолчать… Охотно верю, что подобная несдержанность многих быстро выводила из себя, но для меня слушать их было самым большим наслаждением. Я испытывал к ним что-то, похожее на благоговение – они думали или бормотали о вещах и местах, которые я никогда не видел: магазины, школа, работа, трава, птицы, деньги, гоблины… для меня это были сказки, истории о мире, в который я никогда не смогу попасть. Они меня завораживали, пусть даже часто были наполнены болью и ненавистью. Мне даже иногда действительно ХОТЕЛОСЬ наконец проявить свои долгожданные потенциальные способности, чтобы иметь возможность взглянуть на этот мир хоть одним глазком. Но я почти сразу вспоминал, что если такое случиться, я должен буду заниматься уничтожением этого самого мира, и я со вздохом соглашался оставить его невоплощенной, но несломанной иллюзией.
И тогда, когда я, испуганный до безумия, сидел там, в нижней камере, мне жутко хотелось броситься вверх, к первой попавшейся камере с заключенным и выпить из его памяти, его сознания информацию о том, как мне надо поступить. Мне было три года и мне надо было, чтобы мне кто-то хоть что-нибудь объяснил. Но в тот момент я был не в состоянии держаться на ногах, поэтому решил слегка прийти в себя, а потом – идти и выпить, вырвать, взять необходимые мне знания. Само собой – насильно – право на другие отношения существовало для меня только в том сказочном мире из воспоминаний узников, куда мне дороги не было. Если бы я последовал первому побуждению, моя судьба сложилась бы иначе. Скрыть подобное проявление агрессии от своих сородичей я бы просто не сумел, полагаю около пяти заключенных я бы попросту убил по неосторожности, а это, согласитесь, спрятать сложно. Но ноги отказались меня слушать и я некоторое время приходил в себя. Благодаря нескольким десяткам минут на ледяном полу я получил возможность не совершить величайшую (пока) ошибку в своей жизни – не выдать пробуждения своего дара.
В то время, пока моё тело приходило в норму от потрясения, моё сознание успело проиграть несколько сценариев развития событий. И все они так или иначе заканчивались для меня плачевно – превращением в орудие чужой воли. Это заставило меня остаться на месте даже после того, как я почувствовал, что могу уверенно стоять на ногах. Вместо того, чтобы ломануться вверх, навстречу своей гибели, я остался сидеть на полу.
Кровь перестала шуметь в висках, возбуждение схлынуло, но страх липкой, вызывающей дрожь массой, остался где-то внизу живота. И я постарался понять, что же произошло. Сам, потому что ни на чью помощь не мог рассчитывать без того, чтобы себя выдать.
Для начала я устроился поудобнее, свернулся калачиком на большом гладком камне, положил подбородок на руки и уставился в одну точку. Любому, кто нашел бы меня, показалось бы, что я уснул.
Я оставил на потом все бесплодные размышления о том, что я совершенно один и мне никто не поможет, что я брошен и несчастен – и всю прочую чепуху, растравляющую жалость к себе. Вместо того, чтобы себя жалеть, я попытался найти что-нибудь из того, чем я в себе мог бы гордиться – этот прием использовал один из моих любимых заключенных, как средство противостояния дементорам, и оно действовало. По крайней мере, он сидел в Азкабане уже довольно долго и все еще не сошел с ума и оставался самим собой. Что ж, как раз к этому итогу я и стремился.
Итак, у меня был прежде всего я сам. У меня был врожденный, доставшийся скорее всего по ошибке или недосмотру, аналитический склад ума, развитый систематическими блоками знаний, подслушанными у узников, наверное я неосознанно усвоил и какие-то методы упорядочивания информации. Потом – одним из моих преимуществ была моя сверхъестественная, даже для дементоров, чувствительность. Лорд, видимо, поначалу был на самом деле увлечен своим новым проектом, и вкладывал в меня все, что попадалось под руку, надеясь, надо думать, что количество когда-нибудь перерастет в качество. А может и нет. В теории генетики и творения я и сейчас почти полный профан – не представляю, насколько сведущ в этом был Лорд, может он просто действовал наугад и на ощупь. Но в этом случае его можно было бы поздравить с успехом. У меня было три, если считать с ночным, видов зрения – обычное, «ночное», как и у всех дементоров, для того, чтобы видеть в темноте нам не нужно напрягаться, включается особый механизм, и все окружающее видится так же отчетливо, только в обращенных цветах. И еще я мог смотреть глазами других. Это не является телепатией в чистом виде, как я полагаю, по крайней мере, моё присутствие в своих мозгах при этом еще никто не смог обнаружить, а любое телепатическое воздействие дементоры чувствуют сразу.
Потом – как я уже говорил, я чувствую чужое, по крайней мере людское и своих сородичей, присутствие как минимум метров за 15, а если сосредоточусь, то и за все 30. Кроме того, я гораздо более осторожен в своих ментальных разведках, чем кто-либо и моё присутствие трудно обнаружить.
Ну и мой действительно исключительный талант – это мимикрирование. На самом деле, я думаю, это досталось мне с генами наших дальних-дальних предков, и мне иногда просто немыслимо хочется покопаться в какой-нибудь приличной библиотеке и выяснить кто был предками дементоров… но это к слову о мечтах. Если же говорить с практической точки зрения, то я мог, к примеру, прятаться так, что меня никто не мог найти. Пока я не терял концентрацию. Именно по причине этой незаметности я и мог часами просиживать у камер, слушая узников, иначе меня бы тут же лишили этого развлечения. И именно способности к маскировке позволяли мне раз за разом обманывать и подтасовывать результаты всех этих экспериментов надо мной.
В первый раз я выстраивал систему своих реакций на различные раздражители просто с жуткой тщательностью, увеличенной страхом. И подавление страха было во всем этом самым сложным. Но так как именно эта эмоция послужила стимулом проявления моей силы, ее ни при каких обстоятельствах не должны были обнаружить. Я холодел при мысли, ЧТО со мной могут сделать, если обнаружат то, с помощью чего мной можно управлять. А виртуозно использовать страх они умели… Даже не зная, на какие точно эмоции в моем сознании нужно нажимать, мои мучители задействовали несчетное количество болевых точек, и меня едва хватало на то, чтобы хотя бы не выпускать свои реакции за относительно безопасные рамки. Одно хорошо – я настолько полно сосредотачивался на этом, что места для страха в сознании просто не оставалось. Но после этих полугодовых пыток я сползал в нижние уровни и пару недель приходил в себя, большей частью валяясь на камнях бесполезной и безвольной кучкой плоти.
Но я выигрывал у них раз за разом, несмотря на затрачиваемые мной силы. А в них зрели ярость и презрение.
Честно говоря, я не обращал на отношение ко мне дементоров особого внимания. Или меня просто не хватало на то, чтобы предположить, что они способны что-то против меня предпринять.
А они оказались способны. Выкинуть выродка из единственного знакомого ему места. Как-то кто-то из узников, вспоминая историю, думал о том, что в древности самые страшные преступления карались самой страшной карой – изгнанием. Тогда я не очень понял – почему. Теперь понимаю.
Я всегда был один, но у меня были хотя бы знакомые стены, которые я называл домом, знакомые пытки каждые полгода, знакомые места, где я сидел, подслушивая заключенных. А теперь…
Теперь я лежал не на камнях, а на.. песке. И вокруг было такое обилие цветов, что я растерялся – желтый, зеленый, бесчисленные оттенки коричневого. Синий, красный… Полумрак сменился невыносимым светом. Постоянная прохлада и влажность – сухостью (моя кожа очень быстро высохла и стала гореть). Я чувствовал себя… несчастным. Этот волшебный мир, в который, как я думал, никогда не попаду, оказался не таким уж приветливым местом.
Мне было здесь плохо.
