Suum cuique Хорошо помню утро, когда пожалел, что во всё это впутался.
Не то чтобы я до этого ни о чем не жалел — всякое бывало, но…
Началось всё с того, что Дельфина снова сказала, что нужно убить дракона.
Нет, вернее, по-настоящему всё началось, когда вернулся Довакин.
Я как раз нёс в Храм две полные бадьи с ледяной водой и проклинал всё на свете: склизкие камни, бешеных лососей на нересте, выпрыгивающих на излучине реки прямо в лицо, и перепутанные, как коровьи кишки, тропки Картспайра. Впереди меня ждали ещё три таких похода — туда и обратно.
И толку было становиться Клинком — чтобы каждую неделю таскать в гору воды на пятерых?
На последнем повороте меня нагнал запыхавшийся Довакин, нечаянно задел плечом — одна бадейка качнулась, но выплеснулось из неё немного. Честно говоря, первое, о чём я подумал, что воды теперь придётся носить на шестерых, и здорово разозлился.
А потом я перевёл взгляд с бадьи на Довакина — и до меня наконец дошло. Он вернулся.
Он вернулся, и что-то в нём было не то. Может, дело было просто в рассветных лучах: они поднимались над долиной, вспарывали туман, и тот из серого становился розовым, алым, а за секунду до того, как окончательно растаять — золотым, нестерпимо сияющим изнутри. Дорогу к Храму лучи тоже пронизывали насквозь, как лезвия, пробиваясь через малейшие щели в камнях, только древние мосты не таяли, а просто сияли.
Так вот, у Довакина лицо тоже светилось — чем-то, что вот-вот должно было исчезнуть, но почему-то не исчезало. Мне стало жутковато, да так, что я даже побоялся заговорить. Перехватил бадейки покрепче и пошёл за ним следом.
Папаша вечно повторял: если у человека лицо нездешнее, но мёдовухой от него не несёт, то его либо по голове стукнули, либо боги коснулись. Дай ему помолчать, а там видно будет.
Вот и пригодилась наука.
В Храме, как всегда по утрам, было очень тихо, темно и зябко. Чадили отсыревшие угли в жаровнях, по стене с резьбой от них гуляли красноватые блики.
— Где Эсберн? — глухо спросил Довакин.
— Спит ещё.
Старик и впрямь отсыпался так, будто последние лет тридцать не отдыхал больше трёх часов кряду. Зато по полночи гонял в хвост и в гриву, заставлял читать и учить какую-то колдовскую чушь и ругался, если не получалось запомнить. Попробуй докажи ему, что настоящему норду, кроме доброго топора и крепкого щита, ничего не нужно!
Когда Довакин заговорил, оцепенение с меня как будто спало. Лицо у него больше не светилось, и я, посмотрев на него, удивился, как не заметил этого раньше — Довакин смертельно устал.
— Опять лошадь убили, — сказал он, будто догадавшись, о чём я думаю. — В Хаафингаре ещё… Пешком до вас шёл.
Странно он это сказал, будто считал себя здесь чужим. Да уж если на то пошло — чужой тут я, когда он меня только привёл в Храм Небесной гавани, я в комнатах и лестницах путался, а он себя как дома чувствовал.
Тут прибежала Дженасса и принялась суетиться вокруг него — усадила за стол, чуть не силой заставила снять заплечный мешок. Я стоял как дурак, с бадейкой в каждой руке, и тоскливо думал, что теперь уж не поговорить вдвоём за кружечкой эля, как настоящим мужчинам, не расспросить о приключениях: дура-баба крепко взяла его в оборот.
А может, не такая уж и дура: принесла бодрящего травяного взвара, разогрела тушёной оленины, разломала пополам свежую буханку хлеба. И всё это без единого вопроса, будто жуть, которая с меня спала, на неё перекинулась. Нордка бы не смолчала, всю душу вытрясла, а Дженасса, даром что серокожая, только по делу говорит.
Я раньше мечтал — вот пройду наёмником весь Скайрим, от Предела до Рифта, накоплю денег, остепенюсь и женюсь на нордке, чтобы статная, светловолосая и глаза яркие-яркие, синие, как небо над диколесьем. А теперь думаю — может, не сошёлся на ней свет клином, на нордке-то? Папаша, конечно, с ума спятит, если я в дом кого другого введу, да и Обливион с ним.
Только разве пойдёт за меня эльфийка? Им всем магию подавай, бабочек наколдованных и манеры, как у солитьюдского хлыща, который ни разу в жизни за городские ворота не выходил. Я, правда, и сам не больно где успел побывать, но в Клинки-то меня, наверное, не просто так приняли.
Зато у данмерок глаза — как резьба в камне, и алые, что твои раскалённые угли.
И маленькие они, данмеры, даже Довакин мне едва до подбородка достаёт.
Я ногой затолкнул бадейки под стол и присел напротив Довакина — очень уж хотелось ничего не пропустить. Только говорить он не торопился, есть тоже не ел — заглянул в тарелку и отодвинул её подальше, а из кружки едва отпил.
— Постелить тебе в общей спальне? — спросила Дженасса. Я хотел возмутиться — как же так, он толком не рассказал ничего, да и утро на дворе, в такое время одни вампиры спать ложатся, но она на меня шикнула и глазами сверкнула.
— Не надо, — покачал головой Довакин и добавил не сразу: — Не могу спать… мерещится всякое.
Дженасса только языком прицокнула.
— Всё, да? — спросила она. — Закончилось?
Довакин кивнул и через силу улыбнулся.
А я посмотрел на резьбу за его спиной: на раскинувшего огромные крылья дракона, на троих Клинков, преклонивших колени, на меч, зажатый в руке его каменного двойника… Посмотрел и понял, что именно — всё.
Дженасса — та сообразила ещё раньше, но я никак в толк не мог взять, почему она не счастлива. Ну да, она данмерка, ей всё-таки до конца не понять… Я же готов был перепрыгнуть стол и броситься обнимать Довакина — за то, что где-то там, в Совнгарде, души моих предков свободны от сетей Пожирателя мира.
Вместо этого я сказал, чувствуя, как давит на меня сырая, промозглая чужая усталость:
— Спасибо.
Довакин не успел ничего ответить — на лестнице, ведущей из жилых комнат, показались Эсберн с Дельфиной. Завидев его, оба ахнули и бросились к нам.
— Ну, — требовательно спросила Дельфина, стискивая его плечи, — ты убил его? Ты уничтожил Алдуина?
— Погоди, погоди, Дельфина, — бормотал Эсберн, разглядывая его, будто в первый раз видел и всё никак не мог поверить глазам своим, — мальчик с того света вернулся, дай ему хоть дыхание перевести.
Довакин впервые за утро засмеялся — облегчённо и очень искренне. Потирая глаза и позёвывая, к нам присоединился Ворстаг и спросил, что, Обливион его подери, тут происходит и чему мы все так радуемся.
Тут, словно раскололась давящая каменная плита, все разом облегчённо заговорили, засмеялись, принялись устраиваться за столом. Дженасса принесла из кухни столовые приборы, котёл с рагу, медовых лепёшек, свежих фруктов и несколько бутылок мёда, и сырая вонь от углей вскоре растаяла и пропала совсем. Ворстаг, усаживаясь, от души пнул бадьи, и мне пришлось вставать и оттаскивать их подальше, удивляясь, как в них ещё осталось больше половины воды.
Довакин с Эсберном сели на дальнем конце стола, голова к голове, и о чём-то оживлённо, но очень тихо беседовали. Эсберн расспрашивал, а Довакин отвечал, и, слушая, старик кивал и поджимал губы.
Дельфина смотрела на них и хмурилась, постукивая пальцами правой руки по наручу левой. Броню Клинков она не снимала даже в Храме, и они с Довакином были единственными, кто сидел за столом в доспехах.
— Довакин! — громко и чётко, как офицер Легиона, окликнула она. — А как насчёт того, о чём мы тебе говорили?
Он обернулся и недоумённо на неё посмотрел. Я случайно взглянул на Эсберна — тот словно не рад был, что она заговорила, но молчал.
— Партурнакс, — пояснила Дельфина. — Ты ведь не убил Партурнакса?
Дженасса и Ворстаг тоже замолчали и смотрели на Довакина во все глаза. Теперь, когда стих гул голосов, особенно рокочущий бас Ворстага, стало слышно, как где-то наверху, в деревцах, растущих в расщелинах на крыше храма, щебечут птицы.
Мне хотелось только одного — подхватить проклятые бадейки и уйти.
— Нет, — сказал Довакин, — не убил. Он мне помог. Мы сражались плечом к плечу.
— Нельзя сражаться плечом к плечу с драконом! — вспылила Дельфина. — Он к тебе в доверие втирался, понимаешь? Чтобы ты, дуракин, почувствовал себя благодарным и не трогал его! Да эта тварь тебя переживёт или сам сожрёт, и Тамриэль останется беззащитен!
Дельфина, когда говорила о чём-то, что непременно нужно сделать, была точь-в-точь мой папаша — слова вроде верные, а всё равно ослушаться хочется.
— Тысячи лет Тамриэль ему к даэдра не сдался, а теперь вдруг понадобился? — Довакин криво усмехнулся, словно надеялся перевести всё в шутку, но посмотрел на Эсберна и поморщился. — Не верите мне, да? Я уже устал убивать драконов, Дельфина, я обожрался их душ, а Партурнакс мне жизнь спас — случайно, скажешь?
Эсберн готов был что-то сказать и наверняка бы нашёл верные слова. Он умел уговаривать, он даже папашу моего смог бы в чём угодно убедить (а тот упрямился даже из-за того, какую морковку с грядки дёргать, а какую оставить), но Дельфина грохнула кулаком по столу и заговорила первой. Высоким, срывающимся голосом, который бил по ушам как тысячекратно усиленный птичий писк.
— А мы, Довакин? Мы тебе жизнь не спасали? Не мы прикрывали тебя в боях? Или это не с мечом Клинков ты вышел на битву с Алдуином?
Тот клинок, Бич драконов, я не раз видел — длинный, изогнутый почти как кривые мечи хаммерфельских наёмников, но гораздо более узкий, гибкий и крепкий. Однажды Довакин, объясняя Дженассе какой-то боевой приём, воткнул его в щель между каменных плит, а ногой наступил на рукоять и нажимал до тех пор, пока меч не изогнулся, как петля. Изогнулся, но не сломался и даже не треснул. По лезвию бегали опасные искорки, а когда я до него дотронулся, ощутил только слабое покалывание в кончиках пальцев. Слабое — потому, что я никогда не выступал против его владельца в бою.
Словом, отличный был меч, и Довакин его очень ценил.
Он нехорошо прищурился.
— Меч назад заберёте?
Дельфина, наверное, давно поняла, что перегнула палку, но упряма она была как норд, данмер и папашин старый вол вместе взятые, даром что сама была бретонка.
Я удивился, почему не возражают Ворстаг и Дженасса — уж они-то должны были понять, что это… несправедливо. Я покосился на них и увидел, что они старательно отводят глаза.
Что уж там, я и сам молчал, как воды в рот набрал.
— Глупостей не говори, — вмешался Эсберн. — Меч твой. Но пойми, клятва Клинков…
— Ясно, — перебил Довакин и поднялся. Прощаться он не стал, просто подхватил свой заплечный мешок и пошёл к дверям — быстрым шагом, почти срывающимся на бег.
Лицо Дельфины исказилось от обиды. Она рывком встала, чуть не смахнув со стола нетронутую тарелку, и пошла следом, будто и впрямь хотела догнать его и отобрать меч. Эсберн перехватил её за запястье с силой, которой я бы никогда не подозревал в старике, кабы не видел своими глазами, как он резво колуном машет.
— Дельфина, — внушительно сказал он, и она сразу как-то сжалась, опустила голову.
— Эсберн, — прошептала она. — Эсберн, да что же это такое?
Я понял, что теперь я уж точно лишний, поднял всеми забытые бадьи и потопал к кладовой.
Впереди у меня было ещё три таких похода — туда и обратно.
***
Неделя прошла, как папаша поговаривал, «удачно, всё равно что на дохлой лошади пахать». В Пределе зарядили бесконечные дожди: днём они моросили противной серой сыпью, а с утра больно колотили по заспанному лицу ледяной крупой. Та набивалась во все храмовые щели и окончательно таяла только к полудню.
Соломенные чучела с головами-вёдрами распухли и почернели, от мишеней для стрельбы исходил нестерпимый запах подмороженной чёрной гнили. Жирно чавкала жидкая предельская земля, а под ней предательски перекатывались острые камни.
Я слонялся по Храму Небесной гавани, не зная, куда себя девать. Дома-то мне быстро нашлось бы занятие — в такие дни я чинил тяпки и лопаты, перебирал картошку на еду, на сев и на продажу. На худой конец, слушал, как нудит папаша.
Моя единственная броня пылилась в сундуке у изножья моей кровати. Мечом, бережно обёрнутым в тряпицы, можно было козлиный волосок вдоль разрезать — так я его наточил. Но толку-то?
Я пробовал сесть за узкий столик возле стены, откуда на меня косил глазом разгневанный каменный дракон, и что-нибудь почитать. Книг там лежало предостаточно, дома я и вполовину их столько разом не видал. Только все они оказались неинтересными: ни тебе историй о героях древности, ни легенд о призраках, поджидающих в лесной чаще и в глубине древних курганов, ни даже книг о том, как правильно держать меч, чтобы с одного удара вспороть троллю брюхо.
Дольше всего я пытался читать про Акатоша и Алдуина, но плюнул, когда автор и сам в них запутался, и меня запутал.
Ворстаг тоже ругал бездействие. Мол, что мы за воины, если киснем тут как перезрелые снежные ягодки, в то время как по всему Скайриму летают драконы и наводят ужас на крестьян. Услышав его, Дженасса фыркнула и сказала, что настоящий, опытный наёмник пользуется малейшей возможностью, чтобы отдохнуть и накопить сил, ведь кто знает, когда выдастся следующая передышка.
С тех пор я больше на скуку не жаловался. Отдыхал молча.
Думал о Довакине. Как он там — тоже сидит дома или бродит по тундре, и лицо у него снова светится отблесками золотистого, нездешнего света?
Через пару дней Дженасса исчезла. С ней пропали и её лёгкая кожаная броня, и тяжёлая акавирская. Меча и лука на оружейной стойке тоже не было, и колчан с орочьими стрелами наполовину опустел.
— Она вернётся, — упрямо сказала потемневшая лицом Дельфина. — Данмеры просто не могут долго сидеть на одном месте. Она вернётся.
А ещё через день Ворстаг ночью напился эля, пошёл по нужде, споткнулся и сломал ногу. Втроём мы прибежали на его крики и нашли его у подножия лестницы. В свете моего факела лужа крови под ним маслянисто поблескивала, неровно обломанная кость торчала из бедра и была похожа на белую ветку с болот Морфала. Эсберн кое-как остановил кровь и заклинанием поставил кость на место, но окончательно затянуть рану не смог. Мы дотащили Ворстага до комнаты и уложили на кровать. Он глухо и хрипло дышал, как медведь-шатун, разбуженный не ко времени, но не жаловался. Да и на что тут жаловаться, если опытного наёмника чуть не прикончила тысячелетняя лестница?
Нужна была жрица Кинарет или хотя бы целебное зелье, но никакая жрица не согласилась бы пойти невесть с кем в самое сердце Предела (а вдобавок, Дельфина и саму богиню не впустила бы в Храм), а зелий у нас не было.
Жрецы всех богов, да и сами боги осудили бы меня, потому что думал я только об одном: кому-то рано или поздно придётся сделать вылазку в Маркарт. Старику Эсберну не преодолеть такой путь в одиночку, Дельфина точно не пойдёт — в Маркарте талморцы орудуют как у себя дома. Значит, отправлюсь я.
Как выяснилось, рано я обрадовался.
Папаша бы сказал, что пшеницу не до засухи считают, а после.
Рано утром я встал попить холодной воды, а возвращаясь от ледника, заметил, что угли в потухшей было жаровне кто-то снова поджёг. В их неверном свете в углу стола склонились друг к другу две фигуры. Я узнал Эсберна и Дельфину — да больше и некому было — и замер.
Даэдра их разберёт — Эсберн совсем старик, Дельфина мне в матери годится, но почему-то мне стало неловко.
Оказалось, они просто спорили.
— Его нужно убить, — горячо, лихорадочно говорила Дельфина. Я её лица не видел, зато очень хорошо видел сочувствующее лицо Эсберна.
— Дай ему время, Дельфина. Ему нужно время.
— Нет у нас времени, Эсберн. Довакин исполнил то, что ему предначертано, богам он больше не нужен, понимаешь? В любой момент любая случайность может убить его!
Эсберн покачал головой:
— Не нам судить о том, что он исполнил, и что ему ещё предстоит свершить.
— Ничего! — воскликнула Дельфина. — Ничего не предстоит! От своей судьбы Драконорожденного он отказался, отказался убивать драконов…
— Дельфина, — мягко возразил Эсберн. — Ни от чего он не отказывался. Он просто не хочет убивать дракона, чьих истинных целей не знает.
— Зато мы знаем!
— Не знаем.
Дельфина фыркнула и смерила его долгим взглядом.
— Да ты, никак, тоже выгораживаешь этого дракона, Эсберн?
Он вроде ничуть не обиделся.
— Я старик, дорогая моя. Старики все заодно.
Дельфина обошла вокруг стола, упёрла кулаки в бёдра. Я замер — получалось, что я, как себя ни оправдывай, подслушивал. Ох, и должно мне было сейчас достаться!
Эсберн постучал острием пера по медному кувшину, привлекая её внимание.
— Ну, что ещё? — резко спросила Дельфина. — Прикажешь теперь и оставшихся Клинков распустить? Взбалмошная данмерка, неуклюжий норд, мальчишка и два старика-параноика — на что мы годимся, раз нельзя убивать драконов?
Эсберн поднялся, подошёл к ней и взял за руку.
— Довакин побывал там, куда уходят лишь один раз — и не возвращаются. Сейчас ему не до чужих смертей. Мы тридцать лет ждали, Дельфина, подождём ещё немного. Он одумается и всё поймёт.
Дельфина поджала губы.
— Уже некогда одумываться, Эсберн. — Она высвободилась и, сгорбившись, отошла. Помолчала. — Ладно, будь по-твоему.
Я подумал, что сейчас-то точно пора уходить, но тут Дельфина развернулась и сказала, обращаясь к тому тёмному месту на лестнице, где я стоял:
— Эй, Эрик! Собери-ка припасов — мы с тобой отправляемся в Маркарт. Эсберн останется за лекаря.
Я едва не скатился кубарем вниз, совсем как Ворстаг, и с досадой понял, что всё это время она обо мне знала.
Эсберн внимательно на неё посмотрел.
— В Маркарт, Дельфина?
— В Маркарт, — твёрдо ответила она. — Одного я мальчишку в Предел не отпущу, а в городе… что ж, мне не впервой водить талморцев за нос.
Эсберн вздохнул и покачал головой, а Дельфина напустилась на меня:
— Чего ждёшь? Чтоб через полчаса стоял у дверей — в броне, с мечом и с припасами на двоих на два дня!
И только услышав про броню и меч, я помчался наверх, перепрыгивая через две ступеньки. Даже забыл обидеться на «мальчишку».
***
Когда пологие холмы и изломанные скалы Предела сменились заснеженными пиками и высоченными сине-зелёными елями Хаафингара, я был уверен, что знаю, куда мы направляемся.
Окончательно я убедился, когда мы остановились переночевать в Драконьем мосту — последней большой деревней перед самим Солитьюдом. В Солитьюде у Довакина был дом, и он сам часто говорил, что предпочитает жить там, в тихом районе почти в центре города, а не в другом своём доме, вайтранском. Тот располагался у самых городских ворот, и дверь у него была вечно грязной от поднятой ногами десятков прохожих пыли.
Я не стал говорить Дельфине, что Довакин так быстро от обиды не отойдёт. Она всё равно бы не отступилась, зато могла в отместку оставить меня ждать где-нибудь на конюшне, а повидаться с ним мне очень хотелось.
Так что я дожевал сухую булку с куском лососины, накрылся побитым молью, но тёплым, даже жарким одеялом и приготовился уснуть под разговоры и смех заполнивших таверну солдат.
Я слыхал, в деревне квартировали не просто имперские воины, а гвардейцы, закалённые десятками битв, личные телохранители самого императора. Поговаривали, тот то собирается посетить Скайрим, то откладывает до окончания гражданской войны; то уже плывёт сюда, а то вовсе забывает о существовании нашей провинции. Так или иначе, а жителям Драконьего моста, наверное, повезло — если нападёт дракон, то дюжина лучших солдат, пусть даже имперцев, справится с ним быстрее, чем растолстевшая на лёгкой городской службе стража.
Тут я вспомнил о папаше — как он там, в открытом всем ветрам Рорикстеде, который и охраняется-то всего полудесятком вечно пьяных стражников?
Подумал и решил: на обратном пути точно уговорю Дельфину завернуть в Рорикстед, а будет кричать — пусть кричит, папашу моего в лучшие годы ещё никто переорать не смог.
С утра я, продирая глаза, вышел на крыльцо таверны и первое, что увидел — как Дельфина торгуется с коробейницей-редгардкой. Предметы спора — с полдюжины разномастных бутылочек с алыми и зелёными зельями — стояли между ними на крышке старой бочки и весело переливались на солнце. Наконец они сговорились. Дельфина подвесила оскудевший кошель к поясу и утёрла пот со лба, а редгардка пошла дальше по деревне, монотонно выкрикивая: «Ножи, ножницы, кухонная утварь, шапки меховые, зелья лечебные!»
— Так в Солитьюде же есть аптека, — удивился я, глядя, как Дельфина часть зелий сгребает в свой заплечный мешок, а часть рассовывает по карманам.
— Мы не идём в Солитьюд.
— Но как же…
— Вот так, — отрубила Дельфина и отвернулась, давая понять, что разговор окончен.
Тут уже я решил, что кого-то из нас двоих точно Шеогорат на всю голову поцеловал. Если мы возвращаемся в Храм Небесной гавани, то зачем было делать такой крюк — через половину Хаафингара? Не нравится Маркарт — отправились бы в Вайтран, там талморцам точно неоткуда взяться.
Но направились мы не в сторону Предела, а совсем даже в другую. Скоро тёмные холмы с облачками пушицы и горноцвета сменились сплошной серо-ржавой равниной колючей травы, а та — разномастными кочками с сиреневыми пятнами паслена и ядовитых колокольчиков, между которыми предательски поблескивали серебристые омуты. Мы дошли до болот Морфала.
Под сапогами вкусно хрустел молодой ледок, и приходилось очень внимательно следить, куда ногу ставишь. Пару раз я провалился по бедро в ледяную зловонную жижу, а на третий — продавил панцирь грязекрабу, который, даже умирая, успел больно прихватить меня за икру. Дельфина поджала губы и отказалась дать мне хоть глоток целебного зелья. Я припомнил уроки Эсберна и попробовал исцелиться сам, но вышло, кажется, только хуже — икра заболела зверски.
Прихрамывая, я тащился за Дельфиной, пока она не полезла на какой-то холм — круглый, как драконий курган, только гораздо выше и шире. У подножия он был опоясан грубо отёсанными серыми камнями, наполовину утопающими в земле. Я обошёл вокруг холма и увидел, что в одном месте «пояс» разворачивается и превращается в тропку, ведущую наверх. Я крякнул, поправил лямки своего мешка и тоже полез наверх — а что ещё оставалось делать? Не ковылять же назад, до Картспайра, а в Храме объяснять Эсберну, что вздорная баба забрала все лечебные зелья и вздумала посреди болот общаться с облаками.
Когда я наконец добрался до вершины (даэдров холм на деле оказался гораздо выше, чем снизу казалось!) Дельфина стояла у края, козырьком приложив ладонь ко лбу, и вглядывалась куда-то в низкие облака на юго-востоке.
Пока она глядела в небо, я осмотрелся. Ничего особенного на холме не было, только здоровый каменный стол, чёрный с серым, весь изъеденный ветрами, и два каменных трона. На одном из них, с треснувшей спинкой, сидел скелет, будто уставший путник опустился передохнуть на минутку, да так и не встал. Я наклонился над ним — никогда не видел так хорошо сохранившегося скелета, — и в ноздри мне ударил резкий сухой запах костной муки и почему-то лаванды.
Я даже обернуться не успел, как за плечом что-то просвистело — и череп скелета от удара соскочил с рассыпавшейся шеи и покатился прочь. В пустых глазницах медленно угасали голубые огоньки.
— Страж, — сказала Дельфина, вытирая меч пучком жёсткой травы. — Драконий служка. Ждёт, пока кто-нибудь не подойдёт достаточно близко, а потом вгрызается в горло или душит.
Я посмотрел на раззявленный рот черепа, на крепкие желтоватые зубы, и меня передёрнуло.
Вот болван, и сам ведь мог догадаться, что не всё ладно с этим скелетом.
Дельфина метким пинком отправила череп в полёт с холма, а потом тщательно раскрошила сапогом грудную клетку скелета. Травами запахло сильнее.
— Иначе потом оживёт, — пояснила она.
— Что это за место такое?
— Древний драконий алтарь. — Дельфина похлопала ладонью в перчатке по поверхности каменного стола. — Видишь вот эти следы в углах и бороздки? Здесь привязывали неугодную культу драконов жертву, и, если дракон благоволил жрецам, он прилетал и пожирал её. Нет — умирала так. — Она передёрнула плечами. — Твари бездушные…
Мне стало как-то не по себе. Вдобавок ещё и солнце клонилось к закату, и серебристые пятна болот внизу наливались алым, словно кто-то щедро плеснул в них кровью.
Дельфина не сводила глаз с алтаря.
— Ты что, дракона здесь думаешь застать? Настоящего? — догадался я. Не поворачивая головы, она кивнула.
— Не застать, а позвать.
Я попятился. Живо представилось, как Дельфина привязывает меня к этому каменному столу, и я лежу, пока не слышу рёв, и небо надо мной закрывают огромные кожистые крылья.
За секунду я всякого успел передумать — и куда на самом деле Дженасса запропала, и что меня никто не хватится, кроме папаши, а тот даже не знает, куда меня сейчас занесло.
Так я и стоял и не знал, что делать — то ли улепётывать, то ли за меч хвататься. А Дельфина продолжала говорить.
— Оленя завтра подстрелим, — сказала она. — За ночь окоченеет, не то будет.
— Оленя?
Дельфина с досадой на меня посмотрела.
— А ты чем предлагаешь дракона приманить — грязекрабом? И давай, расстилай шкуры — заночуем здесь.
Угли от костра давно потускнели и подёрнулись пеплом, а я всё тыкал в них палочкой. Над спальником сонно порхал одинокий лунный мотылёк.
— Ложись уже, — недовольно сказала Дельфина. — Нам завтра многое предстоит.
— Дельфина, — спросил я шёпотом, хотя точно знал, что бояться нечего — мертвеца она упокоила, а дикие звери ни за что не полезут туда, где хоть немного пахнет чёрной магией. — Дельфина, а какого дракона ты собираешься звать?
Я уже думал, что она заснула, и не уверен, что её ответ мне самому не почудился в дрёме.
— Партурнакса.
Почему-то я не сказать, чтобы удивился.
***
С утра у меня зуб на зуб не попадал. А я-то думал, в Храме холодно!
Наверное, от холода нога перестала болеть, и рана вроде как зарубцевалась.
В общем, я сидел под двумя шкурами и трясся, но ладонь, которой я сжимал рукоять меча, всё равно запотела. Рядом сидела Дельфина, и если бы она не моргала, я подумал бы, что она мёртвая.
— А почему ты думаешь, что он непременно прилетит? — спросил я у неё. — Далеко же. И Довакин говорил, что ему всё это давно неинтересно.
Дельфина посмотрела на меня как Дозорный Стендарра — на ледяного атронаха. Или как атронах на Дозорного.
— Боишься — убирайся. — Она толкнула меня острым локтём в бок, попав как раз между сочленений брони, по рёбрам.
— Я не боюсь! Я…
— …норд, а нордам страх неведом, — договорила Дельфина, улыбаясь краешком губ. Почему-то только одним — другая сторона лица у неё была совсем безжизненная. — Смотри, Эрик, лучше и впрямь уходи. Драконы презирают трусов.
Тут я всерьёз обиделся и вскочил, расшвыряв шкуры.
— Я клятву Клинка тоже давал! Я хочу бороться с драконами!
Дельфина как будто смутилась.
— Ладно… — Она подняла шкуру, отряхнула её и протянула мне. — Накройся давай, холодно.
— Дракон прилетит — согреемся, — буркнул я.
Мы сели спина к спине. Где-то на болотах драла глотку птица, а если прищуриться, то островки колокольчиков внизу выпускали во все стороны призрачные синие усики, и казалось, что это они так надрывно звенят.
Я слушал их и думал — а что если дракон и впрямь прилетит?
И что скажет Довакин, если мы его убьём? Разозлится, что это сделали мы, а не…
Звон стал таким громким, что мешал думать. Вдруг я понял, что Дельфина теребит меня за плечо и о чём-то спрашивает.
— Кому из богов ты поклоняешься?
Я открыл рот, чтобы ответить: могучему Талосу, конечно, покровителю всех нордских воинов, и милостивой Кинарет, дарующей исцеление после боя, и Стендарру, презирающему всякое зло.
А потом честно сказал:
— З-зенитару, покровителю землепашцев. И Маре, хранительнице домашнего очага.
Дельфина кивнула.
— Помолись им… на всякий случай.
Я бы помолился, но вместо священных слов на ум лезла всякая ерунда, будто какой лживый даэдра нарочно мне мысли путал.
Растянутый на древнем алтаре олень напоминал Изгоя, укутанного в одеяла. Сходство с человеком было таким сильным, что я украдкой потёр глаза — не обманывают ли те меня.
Дельфина запретила свежевать его, нельзя, мол, почему-то, и теперь я всё возвращался к шкуре — жаль будет, если её дракон когтями попортит. Будто больше думать было не о чем.
Оленьи рога чернели на фоне неба. Я представил, что это маленькое деревце растёт у него из головы, и неожиданно затосковал по дому, по папаше — как там дела, как урожай собрали, не буянят ли в таверне наёмники.
— Думаешь, прилетит именно Партурнакс? А если другой дракон?
— Другой не прилетит, — отрезала Дельфина. — Теперь, когда Алдуина нет, Партурнакс, старейший после него, непременно захочет посмотреть, кто принёс драконам жертву. Он решит, что она по праву принадлежит ему. Он придёт.
Тогда я спросил о том, что смутно беспокоило меня всё утро:
— Дельфина… но драконы же бессмертны. Что если он оживёт?
— Не в этой жизни.
— А откуда он узнает, что жертва принесена?
Дельфина улыбнулась мёртвой улыбкой:
— Они всегда знают.
Больше я не расспрашивал.
Ночью мне снились кошмары, и сейчас глаза слипались, но даже простая мысль о сне вызывала отвращение. Я, кажется, понял, что имел в виду Довакин, когда говорил, что ему мерещится всякое, стоит глаза сомкнуть.
Птица давно смолкла, гуляющий по болотам колючий ветер припал к земле и затих. В повисшей острой, холодной тишине я отчётливо расслышал гулкий раскатистый рёв, словно вдалеке трубили в боевой рог. Неужто ярлова охота?
Дельфина одним движением вскочила на ноги и схватила лук. Прищурившись, она вглядывалась в кучные облака, за которыми еле проглядывало солнце.
— Приготовься! — крикнула она.
Я обнажил клинок, перехватил рукоять обеими руками и принялся оглядываться. Ничего не было, всё так же сверкали болотца на мили вокруг, а в небе парил только одинокий ястреб.
Я хотел сказать Дельфине, что, должно быть, показалось, и тут он появился.
Вынырнул из облаков, как рыба-убийца выныривает из омута, и завис между небом и землёй. Крылья были ещё больше, чем я себе представлял, они мерно, с гулким хлопающим звуком молотили воздух, и ветер вернулся и загулял вокруг холма, точно приветствуя старого друга.
Я никогда до этого не видел дракона так близко.
Единственный раз, когда Довакин отправился вместе с Клинками убивать дракона на горе Антор, тот, рассказывали, схватил лесного эльфа из Ривервуда, подкинул его в воздух, поймал и потрепал в пасти как собачью тряпичную игрушку.
Эльф умер, не успев, надеюсь, ничего почувствовать, а через некоторое время Довакин проезжал через Рорикстед, и я упросил его взять меня с собой. Мы должны были зачистить пещеру с троллями, но Довакин почему-то сделал крюк, вместо пещеры отвёл меня в Храм и спросил, не хочу ли я вступить в древний орден воинов.
Дракон облетел холм и снова завис на том же самом месте. Нападать он не спешил. Я хорошо мог разглядеть его длинный гибкий хвост, покрытое сплошной бронёй чешуи брюхо и шипастую башку, на которой, словно в насмешку, были сломаны нижний левый шип и верхний правый рог. Крылья были дырявее старой тряпки, и сквозь них просвечивали золотистые облака.
Внутри у меня что-то зазвенело, как те колокольчики на болоте.
То есть не колокольчики, птица, но какая теперь разница?
— Партурнакс! — заорала Дельфина, и воздух вокруг содрогнулся, как будто ярость, которую она испытывала, сжала его и толкнула.
Но потом я понял, что это не Дельфина сделала — просто дракон поднырнул под воздушные потоки, поднялся выше и изогнул шею, разглядывая нас.
Он что-то ответил ей на нашем языке, на человеческом, но я ничего не понял — такой у него был тяжёлый гулкий голос, от которого в голове всё дрожало.
На мгновение мне показалось, что он сейчас развернётся и улетит. А ещё через мгновение Дельфина подняла лук, натянула тетиву и послала в дракона орочью стрелу. И ещё одну, и ещё. Партурнакс взревел, перекувырнулся в воздухе и бросился на нас, разинув пасть. Я успел только подумать, что пусть лучше дохнёт льдом, чем огнём, и тут Дельфина со всей силы оттолкнула меня и крикнула: «Прячься!»
Шоровы кости, где я должен был прятаться на холме?!
Я покатился по земле и спрятался за древний трон, надеясь, что если он перестоял века, то дракона, наверное, тоже перестоит. Дельфина укрылась за алтарём и, сжимая лук, напряженно смотрела в облака, где скрылся дракон.
— Я продырявлю ему крыло, а чуть только он упадёт — ты бей со всей силы, я отвлеку, — прошептала она. — Только не попади под удары хвоста!
Я кивнул, и мне стало немного полегче от её уверенного голоса. Правда я всё равно никак не мог поверить, что всё это не сон — мы на болотах Морфала, собираемся уничтожить древнего дракона.
Послышался надсадный визгливый рёв — он возвращался. Дельфина махнула мне рукой и вытащила из колчана новую стрелу.
Но ей даже стрелять не пришлось — Партурнакс сам опустился. Я думал, холм под ним расколется, такой он был тяжёлый. А нас только шатнуло. Он клацанул зубами и выдохнул огонь — я еле успел упасть ничком, лицом в мёрзлый грунт и колючую траву, и всё равно почувствовал, что едва ли не запекаюсь заживо в своей броне.
Я поднял голову и увидел, что он совсем рядом и смотрит мне в лицо. Глаза у него были блеклые и без зрачков, как у слепца. И не моргали, хотя смотрел он, как мне показалось, целую вечность.
А на зубы я сам старался не глядеть.
Дельфина откуда-то сбоку завизжала, и дракон, вроде бы, тоже вздрогнул, совсем как я. Он повернул к ней морду, и она, закрываясь щитом, вслепую ткнула ему в нос острием меча. Партурнакс отшатнулся и заревел, встав на дыбы, как норовистая лошадь.
— Эрик! — заорала Дельфина, и я увидел, что она ранена.
Тогда я поднял упавший меч, сжал его в высохшей, как бумага, ладони, бросился дракону под брюхо и вонзил лезвие, совсем не глядя, куда бью. Оно впустую скользнуло по чешуе, а я чуть снова не выронил клинок. Партурнакс бестолково затоптался на месте и повернулся, открывая мне тоненькую, по сравнению с остальной чешуей, беззащитную серо-зелёную кожу на боку. Туда я и вонзил меч как мог глубоко, а потом со всей силы потянул на себя, чувствуя, будто это не лезвие, а моя рука рассекает кожу, напряжённые мышцы и ещё даэдра знает что там у дракона внутри.
Партурнакс заревел и рухнул, и очень, очень долго я, зажмурившись, представлял, как нас вместе хоронят — его огромные кости и раздавленные в порошок мои.
Дельфина, держась за окровавленный бок, выволокла меня из-под его тела. Одной рукой, упираясь и помогая себе ногами.
— Ранен?
Я помотал головой. Ничего не болело, только царапинки на лице саднили.
— Снимай-ка броню, — приказала Дельфина и ахнула, когда я повернулся: — Талос всемогущий, да у тебя вся спина обожжена!
Я смотрел на огромную тушу дракона, а тот смотрел на меня своими неморгающими светлыми глазами. Спина у меня наконец-то заболела, но холодный ветер приятно её щекотал, а выпитое зелье исцелило самые глубокие ожоги. Уже можно было снова надевать броню, но та вся была покрыта копотью, запекшейся кровью и ещё какой-то дрянью, про которую я даже знать ничего не хотел, хотя дома, на ферме, не раз потрошил кроликов и кур.
— Он получил то, что заслужил, — сказала Дельфина. Я ждал, что она ему ногу на нос поставит или отрубит голову, но она просто стояла над ним, обхватив себя руками. — А ты молодец, Эрик.
Подумать странно, что мог бы сказать на это Довакин.
И тут дракон мне подмигнул.
То есть моргнул. То есть не знаю, но один его глаз медленно закрылся и открылся.
Я онемел, а Дельфина будто ничего не замечала.
Партурнакс поднял голову, открыл пасть — я никогда и представить не мог, что можно так быстро двигаться — и откусил Дельфине голову. Только глотать не стал, а выплюнул. Та покатилась вниз по склону, сама себя запутывая в длинных красных жилах и растрепавшихся светлых волосах. А тело постояло секунду и рухнуло.
— Подойди сюда, — пророкотал Партурнакс.
На негнущихся ногах я сделал несколько шагов вперёд, пока не остановился всего в футе от его морды. Я ничего не понимал — был ли он мёртв и воскрес, или я его просто ранил, а он притворялся?
Драконы очень хитры. Драконы бессмертны.
— Как тебя зовут, мальчик?
— Эрик, — сказал я, сглотнув. Во рту пересохло, но не оттого, что я испугался, а оттого, что в воздухе стоял сухой пряный запах драконьей крови. Я не стал добавлять «Эрик Грозный Убийца» и даже «Эрик из Рорикстеда». Просто Эрик.
— Запомни, Эрик, — гулко произнёс он, обдавая меня тёплым дыханием, будто внутри у него горел очаг. — Никто никогда не получает того, что заслужил.
Не знаю, улетел он потом или остался умирать на древнем алтаре своего народа.
Не помню обратной дороги до Драконьего моста. Я не бежал, нет, просто шёл, с мечом, кое-как замотанным в рубашку вместо ножен, без брони. Кажется, даже тупоголовые грязекрабы от меня шарахались.
Там меня и нашёл Довакин. Я сразу понял, что ему всё известно.
— Проводить тебя до Рорикстеда, когда оклемаешься? — виновато спросил он, присаживаясь на край моей постели. Я как пришёл — свалился с лихорадкой и пролежал больше суток.
— Я лучше в Храм, — сказал я и закашлялся. — Ворстагу, наверное, совсем худо.
— Я там вчера побывал. Оставил еды и полдесятка зелий. С ними всё в порядке. — Довакин помолчал. — Может, насовсем вернёшься в Рорикстед, Эрик? Не обижайся, но… наверное, я совершил ошибку, когда привёл тебя к Клинкам.
Я и не обиделся. Он не то, что я слабак, имел в виду, а совсем другое.
Я неловко улыбнулся:
— Поздновато уже. Лучше бы мне искать своё призвание на ферме, но…
— ...но никто не получает того, что заслужил, — договорил Довакин.
В свете единственной свечи глаза у него совсем не моргали и зрачков будто не было.
