Глава 1Ну почему
Любой из нас всегда один?
У неба есть
На это тысячи причин...
("Ну почему?", М.Боярский)
Ветер гладил окно ветками бузины тихо и осторожно, словно перелистывал страницы старой книги. Звонили, разливая свою благодатную песнь, колокола маленькой церквушки, притулившейся на холме на самом краю Лощины. Сходить бы, подумала Гермиона, до церкви, посмотреть на падубы. Она ещё помнила, как Джеймс собственными руками, приняв помощь только от брата, посадил их к рождению старшего сына, и помнила, как ревел семилетний Дункан после одной особенно сильной июльской грозы. Ничего — вытянулся падуб, залечил раны, не одну грозу ещё пережил.
Солнце грело ей колени, плечи укрывала пуховая шаль — Адель, рукодельница, бабушке подарила — старые больные ноги были спрятаны в три пары носков, но всё равно было холодно. Зябла спина, слегка подмораживало пальцы и щёки, тревожно вздрагивало сердце.
Рон сказал бы, что это пустое, и уговорил бы её пойти погулять — хотя бы в сад, а то и по Лощине кружок. Гарри, смеясь, наложил бы Согревающие чары, и они оба вспомнили бы те холодные околорождественские недели, что метались вдвоём по Шотландии и Уэльсу. А дети бы хором горячо изумились: «Мать, ты что?» От Джеймса со Скорпи и Ником можно было бы ждать, наверное, шоколадного торта размером с два стола, весельчак Ал устроил бы чехарду с малышнёй прямо у неё под носом, а Лили присела бы рядом с креслом и, вычёсывая пух у кого-нибудь из кошек, принялась бы расспрашивать тётю. Она всегда находила, о чём...
Сколько лет уж минуло, тяжело вздохнула Гермиона. Когда-то давным-давно, когда родители часто возили её в Сомерсет к бабушке Элизабет, маленькая непослушная девочка загадала желание прожить так же долго: ведь за целый век можно столько узнать, столько увидеть!
Шестидесятилетние падубы подпирали кронами небеса, летом даря прихожанам церкви густую тень, а зимой собирая над их головами кружевной купол. Половина семей в Годриковой Лощине носила фамилии Поттер, Уизли, Люпин и Малфой.
Сначала Гарри бросился заново отстраивать родительский дом, потом и Рон, скопив денег, купил симпатичный коттедж по соседству. Сыграли свадьбу — шумную и весёлую. Переезд в Лощину для новой миссис Уизли стал неожиданным, но радостным. Они тогда были молодые, полные надежд и такие счастливые...
Вскоре Гарри перевёз к себе Тедди с Андромедой. Крестник капитана экстренной бригады Аврората вырос — и остался в Лощине, выстроив там свой дом, в который вскоре привёл невестой Викторию. Незаметно угасла Андромеда, так и не дождавшись правнучки, названной в её честь. Выросли Джеймс, Ал и Лили, выросли Роза с Хьюго. Похоронили на Хайгейтском кладбище родителей Гермионы, словно в предчувствии близкого конца вернувшихся на родину, а потом неподалёку от деревеньки Оттери-Сент-Кэчпоул — и Артура с Молли Уизли. После этого в Норе поселился Перси с Одри и девочками, и семья стала всё реже собираться вместе, только в Лощину на Рождество каждый раз наезжала всё б
ольшая компания.
Закончил школу Джеймс, получив двенадцать ЖАБА, прошёл полугодичную стажировку у ликвидаторов, а потом, не сказав ни слова даже отцу, подал заявление в Аврорат. Гарри узнал об этом, когда секретарь принёс ему в Мунго приказ на стажёров. Гермиона прекрасно помнила, как он сердито сверкал глазами на всех, кто входил в палату — колдовать и говорить Главному Аврору тогда запрещали целители.
Вместе с кузеном пошёл в авроры Доминик Уизли, только что вернувшийся из Шармбатона. Эта бесшабашная парочка приносила всем — от последнего клерка до министра магии — немало хлопот: мальчишки делали по-своему абсолютно всё, как-то ухитряясь каждый раз выходить победителями. Гарри грозил им дисциплинарной комиссией и увольнением. «Перебесятся», — говорил Рон, а сама Гермиона смиренно ждала, во что же выльется первое серьёзное задание молодых авроров. «Есть у нас, Рон, такая примета, — как будто наяву слышала она голос друга, — каким первое задание будет, такой и вся служба».
На следующее утро Гарри собирался в Хельсинки с тремя десятками лучших ребят — вклад Британии в обеспечение безопасности на выборах нового президента Международной Конфедерации магов. Сын с племянником, в последний момент узнав о задании, стали проситься в группу. Гарри долго терпел, слушал и пил кофе. Потом встал, поглядел на них с Роном, спустившихся в кухню. Повернулся к мальчишкам и рыкнул, как отрезал: «Не поедете!» Джеймс с Ником обиделись, а Гарри снова повернулся к друзьям: «Что ж, бывайте».
Лёгким движеньем подхватил рюкзак и вышел из дома. Они виделись в последний раз.
Спустя неделю к ним с Роном в спальню в пять утра вбежал, не стучась, Хьюго: «Мам, пап, там... к вам человек пришёл». Человеком оказался Виктор Крам, совершенно седой, хромой на одну ногу и с помертвевшим лицом. Гарри Поттера, сказал он, успели доставить в местный госпиталь, но не успели спасти. Могли погибнуть четыре тысячи человек, но погибли только сорок пять. Все — авроры Британии, Болгарии и Швеции.
У Гермионы до сих пор остался шрам на руке, расцарапанной тогда в попытке остаться сильной и спокойной. Она не плакала, потому что плакали Альбус с Лили, потому что в кухне напивались Рон с Виктором, потому что нужно было влить успокоительное в Джинни и как-то рассказать обо всём Розе со Скорпи, только вечером приехавшим из Франции. Потому что Джеймс с Ником курили на балконе отцовского кабинета, и аврор Поттер сказал другу одну-единственную фразу: «Он знал».
Следующим утром Виктор отбывал назад в Хельсинки, и парни отправились с ним. Главный Аврор Болгарии пообещал: «Сберегу», — и Джинни с Роном и Биллом немного успокоились, а Гермионе было страшно: Джеймс ехал не за телом отца.
Через три дня вернулся Ник, сопровождая дядю Гарри домой с посмертной Звездой Хаммурапи на груди — высшим орденом магического мира — и по прибытии запросив конвой: за двое с лишним суток сумасшедших демонстрантов удалось поймать, и Конфедерация отдавала их на милость Британии. Джеймс приехал только через неделю, уже спокойный, грустный и совсем взрослый. Он привёз из ненавистной с тех пор финской столицы свой первый Орден Мерлина, шрам во всё лицо и сероглазую Фрейю.
Тогда-то Гермиона, считавшаяся одним из лучших правовиков, и ушла из Министерства: к счастью, было на кого оставить отдел. Ей самой опорой были дети, цеплявшиеся друг за друга, за мир, за всё подряд... Удивителен, подумала Гермиона, один из ценнейших даров юности: способность быстро переживать даже самые тяжёлые утраты. Удивительна и человеческая память: боль в ней укореняется куда как лучше счастья.
Хьюго с Лили стажировались в Мунго — и, случалось, латали уже совсем не бесшабашных Джеймса с Ником после заданий. Альбус, годом ранее сдавший блестящую курсовую по Высшей трансфигурации, подобно брату оставил первоначальное решение и ушёл от экспериментаторов к... аварийщикам. Роза прыгала по всему миру вместе с квиддичной сборной. А Рон продолжал каждый день ходить на работу в магазин волшебных трюков и фокусов.
На его лице в те дни и залегли первые глубокие морщины — из тех, что под конец жизни делали её мужа похожим на старичка-лесовичка из детских сказок. Рон уходил и возвращался, как прежде, утром съедал завтрак, вечером — ужин, часами сидел в саду и молчал. Он избегал чьего-либо общества, но в одну из тех редких минут, когда Гермионе удалось подобраться к мужу, признался: «Знаешь, Герм, он ведь тогда, в девяносто восьмом, звал меня с собой. Давай, говорил, вместе — в Аврорат. Решись я тогда, Гарри сейчас был бы жив». Только и можно было, что обнять крепко в попытке вытянуть, забрать в себя всю его боль.
Но с того душного вечера сделалось как-то легче — разве что Рон стал засиживаться вечерами в библиотеке, разглядывая фотоальбомы — школьные, семейные, праздничные. Одно и оставалось, что ждать его дома по вечерам и сторожить зыбкий сон, украдкой баюкая собственную память и скорбь.
Теперь, думала Гермиона, дом снова стал таким же, как в те дни — хрупким, пустым и холодным. Впрочем, она неправа: ворвавшись единожды, солнце из дому больше не уходило. Одним зимним вечером на пороге родительского коттеджа объявилась бледная и дрожащая Роза. Милая Роза, любимица отца... Год уже, как их с Хьюго нет — почти сразу за Роном ушли — а всё больней и больней скрипит старое сердце.
Дочериных слёз хватило, чтобы Рон сам заплакал вслед за ней, а потом улыбнулся. «Папочка, родной мой, я беременна, я не знаю, что делать... Папочка, прости меня...» Словно разрушилось горькое оцепенение, что осталось им вместо Гарри. «Глупая ты. Это ж замечательно. Слышишь, Герм, у нас скоро внуки будут».
Вот оно каким оказалось, счастье.
Снова Лощина встречала крестины и свадьбы, снова часто и радостно звонили колокола, звучал смех и взлетали в небо фейерверки. Обвенчались Роза со Скорпиусом, а почти сразу вслед за ними — Джеймс с Фрейей. Родилась маленькая, хорошенькая, смешливая девочка, названная Евой. Народу на крестины собралось немало — тогда, наверное, Гермиона впервые и подумала, как велика их семья — и все стремились взглянуть на ребёнка, умиляясь румяненьким щёчкам и крошечным ручкам. Впрочем, когда мать, строго поглядев на каждого, желавшего подержать Еву на руках, унесла дитя наверх, публика успокоилась, быстро найдя темы для разговоров.
Гермиона помнила, будто это было только вчера, как помогала дочери пеленать малышку, как они в два голоса тихо-претихо напевали колыбельную про единорожиков, совят и драконят, как подтыкала одеяло своим девочкам, заснувшим в конце концов на огромной кровати.
Шумные собрания всегда были ей в тягость, и даже в старости, если не находилось достойного собеседника, Гермиона старалась уединиться. Так и тогда — неслышно миновав коридор, она накинула осеннюю мантию и вышла на улицу. Годрикова Лощина была необыкновенным местом, в котором всегда успокаивалось сердце.
Той осенью она единственный раз за много лет увидела Драко Малфоя. Именно увидела, а не встретила. Он стоял у могилы Гарри, немолодой и какой-то незнакомый, и что-то говорил, обращаясь к невидимому собеседнику.
Гермиона не стала его тревожить, а теперь, перебирая старыми, дряблыми пальцами так любимые Роном свадебные фотографии дочери, думала, что зря. Никто не должен быть один. Она видела Малфоя с тех пор всего дважды, и каждый раз он производил всё более удручающее впечатление. Словно иссыхал, пустел и растягивался с каждым годом. Любивший внучку так же сильно, как Рон с Гермионой, он часто наведывался к молодым, но с бывшими одноклассниками старался не пересекаться. Всё это Роза рассказала по секрету. Роза-розочка, как звал её Скорпиус... И потянуло ж его в Визенгамот...
Старая женщина снова вздохнула, поудобнее устраивая отчего-то переставшие ныть ноги. Видно, недолго ей осталось. Повидать бы ещё раз детей да сходить до церкви. Где бы только силы взять...
Утром Шейн с Элизабет заглянули — младшенькие, самые любимые. Из школы удрали, проказники, чтоб бабушку порадовать. Яблок принесли, румяных, осенних, и ей снова вспомнилось детство и бабушкин сад. Вот подремлю немного, решила она, и прогуляюсь. Как раз вечер будет, ветер поуляжется.
Ветки бузины ласково касались окна, где-то вытягивал свою весёлую трель молодой зяблик, скрипела телега, звонили колокола. Годрикова Лощина встречала новую осень.
