Глава 1Срывается еще один порыв ветра, запутывается в ее волосах, и они золотой волной спадают ей на лицо. Она небрежным движением руки отбрасывает их назад, и забавно морщит носик. А я смотрю на это единственное яркое пятно среди серого дня, и чувствую, как у меня перехватывает ненужное дыхание.
Все месяцы самовнушения и самоконтроля к черту. Когда она так близко, когда можно на нее смотреть – не издалека, не тайно, сдерживать себя уже невозможно. Я мгновенно превращаюсь в круглого идиота, только и способного с восторгом слушать ее голос, любоваться движениями, и одну за другой курить сигареты. И, конечно же, прятать свои чувства за маской самоуверенного сердцееда, которому все нипочем.
Я никак не могу расслабиться. Наблюдаю за ее жестами, ловлю каждую эмоцию, каждый короткий взгляд, но так и не могу ничего понять. Если еще несколько часов назад я был почти уверен в том, как она будет себя вести, то теперь даже не знаю, о чем думать.
Она совсем другая, и в то же время такая своя.
Мне почему-то казалось, что она будет злиться. Что будут упреки, обвинения, грубые слова, возможно, даже кулаки или слезы, но она выглядит совершенно спокойной. Да что там говорить, это я, полный дурак, просто надеялся на бурную реакцию, и даже не думал о том, что она не собирается снова тратить на меня нервы.
Она выглядит взрослой и уверенной в себе молодой женщиной. И только, если приглядеться, в глубине глаз – странное сочетание усталости и остатков ребячества. А еще она не знает, куда деть руки – нервно заламывает пальцы, теребит сумочку или постоянно поправляет треплемые ветром волосы. В остальном – она совершенно спокойна, и едва заметно улыбается.
Не знаю, что сказать, а она внимательно изучает вывеску позади меня, переступает с ноги на ногу.
Я смотрю на голубей, слетающихся на площадь, на пробегающих мимо безликих людей. Но каждый раз мои глаза возвращаются к ней.
– Ты почти не изменилась, – словно оправдываясь, говорю я. И теперь у меня есть еще несколько секунд, чтобы ею любоваться.
Она поднимает на меня взгляд, и – неужели она смущена? Нет, кажется, она просто тоже не знает, что сказать.
– И ты тоже, – как-то тихо говорит она.
Я все еще удивлен ее спокойствию. Конечно, мы заранее договаривались о встрече, и это была ее идея, но такое чувство, будто она все это время знала о моем возвращении. Или оно просто не имело для нее значения.
Но я слышу, как сильно стучит ее сердце, и почему-то от этого на душе становится очень тепло.
Мы бездумно идем по мощеной камнем дороге и молчим. Порой мне кажется, что я ловлю на себе ее взгляды, но как только поворачиваю голову, она уже смотрит куда-то в пустоту. А иногда создается впечатление, что она хочет что-то сказать, но каждый раз останавливает себя.
В крошечном парке ветер кажется не таким сильным: он всего лишь шелестит в пышных кронах деревьев и слегка гнет ветви. Я невидящим взглядом рассматриваю вездесущих голубей, и жду чего-то неизвестного. Лихорадочно перебираю в голове темы для разговора, но каждая из них кажется хуже предыдущей: или слишком банальной, или бессмысленной, или болезненной. Мне не хочется при ней вспоминать о прошлом, но это кажется единственным, что сейчас нас связывает. Если, конечно, не брать в расчет мои глупые и осточертевшие нам обоим чувства.
Мы сидим на скамейке под развесистыми ветками старого каштана, а я так и не могу решиться начать разговор. Наверное, со стороны мы выглядим как парочка смущенных подростков на первом свидании, которые никак не знают, как друг к другу подступиться. На мгновение я все-таки ловлю на себе ее взгляд, и зачем-то улыбаюсь краешками губ. И продолжаю ждать.
– А знаешь, я ведь давно все знала, – говорит она, а смотрит совершенно в противоположную сторону. – Эндрю рассказал. Долго прятался, придумывал какие-то невероятные истории, но расколоть его оказалось не так уж и сложно.
Теперь я чувствую себя еще большим идиотом. Конечно, она знала. И ничего не предпринимала.
– И почему ты тогда ничего не сделала? – тут же спрашиваю я. Язык мой, как всегда, реагирует быстрее, чем мозг.
Она порывисто поворачивается ко мне, и смотрит прямо в глаза – это длится всего миг, но для меня он растянут на целую вечность. Кажется, что в ее глазах обида, грусть, и возмущение. А потом она снова отворачивается, наваждение проходит, и теперь я почти уверен, что ее взгляд мне просто померещился.
Баффи молчит, словно обдумывает, отвечать на мой вопрос или нет, опускает голову. Она больше не кажется такой же холодной, как мгновение прежде, но по-прежнему остается спокойной.
– А что я должна была сделать? – в ее голосе ни тени эмоций, и звучит он тихо-тихо.
Я не выдерживаю – достаю из кармана плаща пачку сигарет и закуриваю, лихорадочно вдыхая горький дым, и мне как будто становится легче. Мне нечего ей ответить – чего можно было ожидать в тот момент, когда она пыталась наладить свою новую жизнь?
– Наверное, ничего, – тихо отвечаю я. – Точно ничего.
Она вздыхает – не то устало, не то раздраженно, потом бросает на меня взгляд, и от него хочется сбежать, как последнему трусу. Вместо этого я подкуриваю новую сигарету, чувствуя себя полнейшим кретином.
Мы снова молчим. Долго-долго сидим рядом, смотрим на прохожих, я курю, а она заламывает пальцы. В этот момент я как никогда жалею об этой затее – увидеться с ней. И какой черт меня дернул на это? Нужно было слушать Персика, сидеть в ЛА и не высовываться. Так нет же, меня снова понесло в Рим – «составить компанию угрюмому толстому шефу и не дать ему заскучать». А на самом-то деле…
– Это Дон злилась, – внезапно говорит Баффи. – Я никогда еще не слышала от нее таких слов. Ведь она очень скучала, и все еще чувствует себя виноватой – вы ведь так и не помирились перед… тогда.
После секундной заминки, она прячет глаза, ее щеки скрываются за спавшими на них прядями волос. А потом Баффи решительно поднимает голову и улыбается.
– Знаешь, она бы очень хотела тебя увидеть. Поначалу тебе, конечно, может быть очень больно, но она быстро тебя простит, – продолжает она. – Ты ведь встретишься с ней, правда? Иначе мне не избежать долгих упреков и расспросов.
Я сбит с толку ее внезапной речью, и поэтому тут же киваю. Баффи ведет себя так, словно ничего и не произошло, словно мы всю жизнь были добрыми друзьями и в очередной раз встретились, чтобы просто поболтать. Но взгляд выдает ее – она прилагает все силы, чтобы держаться непринужденно. Я стараюсь быть таким же, и все равно кажусь себе бездарной пародией Пуфа в его не самые лучшие времена. Все это так глупо, и так раздражает!
– Я тоже очень скучал по Нибблет, – почти беззаботно говорю я. – Конечно, я хочу ее увидеть.
Баффи улыбается, и выглядит более расслабленной. Она рассказывает о том, как тренирует в Риме молодых истребительниц, и как Рыжая помогает ей искать их по всему миру, и как Дон изучает в колледже историю и археологию, а в будущем собирается стать наблюдателем. А я слушаю ее, отвешиваю какие-то комментарии, и так – словно слышу об этом всем впервые. Но главное, что звучит ее голос, я наблюдаю за ее мимикой и про себя улыбаюсь. И боюсь, что очень скоро это закончится.
– А что ты, Спайк? – ее вопрос застигает меня врасплох. – Все так же помогаешь Ангелу бороться со злом?
И снова – как будто она не знает ответа. А я отшучиваюсь несколькими фразами о деятельности Персика, и больше не знаю, что сказать. Мне нечего ей рассказывать – разве что о своих попытках научиться жить, не преследуя ее.
Мы расходимся только тогда, когда окончательно темнеет, а улицы загораются ночными огнями. Она первой встает со скамейки и неуверенно смотрит на меня, словно не зная, стоит ли нам прощаться так рано. А мне кажется, будто она спешит. Я поднимаюсь со скамейки вслед за ней, ничего не говорю и ничего не предпринимаю. Между нами все еще витает дух недосказанности, и напряжение только нарастает. Нужно срочно отсюда бежать, и навсегда забыть об этой встрече. По дороге купить виски, ужраться до невменяемости, а после – подбросить Персику какую-нибудь свинью, чтобы можно было потешаться над ним весь последующий месяц.
– Ну, тогда… я пойду? – неуверенно говорю я. – Спасибо за встречу, был рад тебя увидеть.
Такие банальные, такие глупые и праздные слова. Зачем они? Кровавый ад, ну сколько можно делать вид, что все в порядке? Но эта мысль выражается только в одном взгляде, который я бросаю за миг до того, как развернуться и зашагать прочь.
Только я останавливаюсь, чувствуя, что она так и не сдвинулась с места. Ну, конечно же, я невероятная свинья – раньше она часто мне об этом говорила. Ухожу, почти ничего не сказав, почти ничего не сделав, толком не попрощавшись, так, словно больше не хочу ее видеть. Она застыла на месте, и в упор смотрит на меня – не то возмущенно, не то удивленно, не то грустно. А потом качает головой.
– Именно поэтому я ничего не сделала, – тихо говорит она, словно до этого не было никакой недосказанности, никакого напряжения. Словно она целый день была такой же искренней. – Потому что тебе это не нужно.
Мне кажется, что на меня вылили ведро холодной воды. Хочется что-то сделать, и одновременно я не могу даже пошевелиться – нет ни сил, ни решимости. Почему-то думаю о том, что ее слова могли мне только послышаться, но ее пристальный взгляд тут же в этом разубеждает. Я шагаю к ней, и пытаюсь по ее лицу понять, что же на самом деле значат эти слова. Но сейчас она как открытая книга на забытом языке – понимание сути совсем близко, но его не поймать.
– Я тебя понимаю, – она снова сконфузилась, снова опустила голову.
Села на край скамейки, посмотрела в темноту парка.
– Всем нам досталось, все мы многое пережили, и всем нужно было что-то, за что можно было ухватиться. У меня – новый город, Совет и новая работа, Дон. У тебя – Лос-Анджелес, Ангел. Знаешь, он сказал, что ты там вполне себе неплохо обосновался. Я не виню тебя, честно. И даже рада за тебя, – она слегка улыбнулась. – У всех нас новая жизнь, и, наверное, переплетать ее с прошлым – гиблый номер?
Как будто она сомневается в этих словах, и говорит их через силу. А я бестолково стою посреди аллеи, смотрю на Баффи, и даже не пытаюсь что-либо ответить. Нужно возразить, сказать, что она не права, и дело вовсе не в желании начать новую жизнь, конечно, нет. Дело только в ней, как это было всегда. Только в ее спокойствии. Но могу ли я сказать ей это?
Снова закуриваю. Руки трясутся и плохо слушаются, а голова кажется слишком большой, как во время похмелья.
– Наконец-то ты отделалась от меня, pet, правда? – с улыбкой спрашиваю я, и хочется верить, что она не видит моей нервозности.
– Отделалась? Ты так это называешь? – она кажется возмущенной, но, возможно, это только игра моего воображения. – Ты ведь ничего не знаешь!
Бросаю на нее вопросительный взгляд, но она только качает головой, и через миг после этого опять кажется спокойной и непроницаемой.
– Прости, – она улыбается, и ее улыбка кажется почти теплой. – Пожалуй, мне нужно идти. То есть… да, мне действительно пора, Дон уже меня ждет.
Конечно, ведь еще несколько слов, несколько минут вместе, и мы в очередной раз рассоримся. Все как в старые добрые времена. Она будет говорить одно, я – твердить другое, а в итоге все закончится болью, непониманием и взаимными оскорблениями. Я знаю это, как и понимаю, что не имею права ни на что.
И тогда поднимаюсь, в сердцах выбрасываю сигарету, и хватаю девушку за руку.
– Чего я не знаю? – резко спрашиваю я.
Первое время она пытается вырвать ладонь из моей хватки, но в какой-то момент расслабляется, и ее рука безвольно остается в моей.
– Того, что я ждала, – холодно говорит она. – Даже тогда, когда не знала, что ты жив, я хотела, чтобы однажды произошло чудо, и ты позвонил.
И серьезно смотрит на меня.
– Знаешь, похоже, эта встреча не была хорошей идеей, – говорит она все таким же ледяным голосом. – Отпусти меня, мне действительно нужно идти.
– Ты ждала, что я позвоню? – тупо спрашиваю я, пропуская мимо ушей ее последнюю реплику. – Ждала… меня?
Она закатывает глаза и поджимает губы. (Кровавый ад, какой знакомый жест, как же часто мне приходилось его видеть тогда, в те дни, когда я все еще мог смотреть на нее так часто, как мне хотелось). Думаю, очень скоро она начнет выходить из себя, но мне плевать. А, может быть, я даже хочу этого – увидеть ту Баффи, которую я когда-то знал.
А потом ее пальцы слегка сжимают мою ладонь и тут же отпускают. И это лучше любого ответа. И в то же время столько вопросов, столько слов, но сказать или спросить я так и не решаюсь. Она здесь, в полушаге от меня, такая настоящая и близкая, и уже ничто другое не имеет значения. Хочется о чем-то просить, умолять, но не получается. Может быть, мой взгляд все это выразит, но вряд ли он возымеет на нее какое-либо влияние.
– Мне хотелось лучшего для тебя, – тихо говорю я. – Лучшего, чем я могу тебе дать.
Я тут же начинаю себя ненавидеть за эти слова. Сейчас как никогда напоминаю себе Персика, и от этого становлюсь себе еще более противным.
– Интересно, а откуда все знают, что именно для меня лучше? – зло выплевывает она. А тут же чувствую, как во мне растет пустота.
Действительно, откуда?
Меня всегда злило то, что она так сильно подчинялась мнению других, что для нее имело значения слово друзей, а когда кто-то решал, как для нее будет лучше – она с этим соглашалась. А теперь, чем я хуже других? Того же Ангела, который ушел ради ее счастья, а Баффи потом так долго залечивала раны. Или, еще хуже – ее военного дружка, улетевшего, считая, что этим оказывает ей большую услугу. А я и вовсе умер, решив, что без меня она, наконец, найдет свое счастье.
От этих мыслей я чувствую себя еще более опустошенным, и только отхожу на шаг, виновато опустив голову, словно ей известно, о чем я думаю. А Баффи, похоже, колеблется.
– Что ты этим хочешь сказать, pet? – устало спрашиваю я, снова доставая пачку сигарет. Обнаружив ее пустой, я со злостью мну ни в чем не повинный картон и швыряю его в ближайшую урну. Эмоции переполняют, страх сковывает, и очень хочется курить.
– То, что я наивно полагала, что достойна хотя бы такой легкой формальности, как обычный звонок. Считала, что заслуживаю хоть каплю, если не уважения, то понимания, – говорит она, и я чувствую, с каким трудом она подбирает каждое слово, как будто боится сказать что-то лишнее.
– Ты достойна большего, luv, ты ведь знаешь, – я не хочу понимать ее слов. Не хочу ни о чем думать – это запутывает, не дает сосредоточиться и… вселяет какую-то надежду.
– Только на словах?
Мне трудно поверить, что она обижена. Но я вижу, как обида отражается в её глазах, как раскраснелись щеки, как она бессильно сжимает кулаки. И как переступает с ноги на ногу, все еще не решив – высказать наболевшее или убежать и навсегда забыть об этой встрече.
А я даже не подозреваю о том, что теперь никуда не смогу ее отпустить.
– А разве было мало поступков?
Мне кажется, что она хочет меня ударить. Резко разворачивается, и я готов уже принять на себя ее выпад – вот так вот нелепо, в центре Рима, посреди парка, на глазах десятков прохожих. Но она просто поворачивается ко мне спиной и молчит. Ее плечи несколько раз дергаются, рука снова поправляет волосы. А мне так хочется схватить ее за руки, повернуть к себе, встряхнуть и спросить, что же случилось.
Но она меня опережает:
– Я ведь уже говорила тебе, Спайк, ты – дурак.
В ее голосе больше усталости и бессилия, чем злости.
И что-то вынуждает меня сделать так, как я хотел – схватить ее за руки, чуть выше локтей, и резко повернуть к себе, заставить смотреть мне в лицо. Она растеряна и все еще зла – кажется, вот-вот ударит меня по носу. Но если даже так и будет, я этому только обрадуюсь.
– Да, действительно дурак, каких еще свет не видел. Живешь больше ста двадцати лет, а ума так и не набрался. Почему ты никогда ничего не делаешь правильно? – неужели в ее глазах отчаяние?
– Крошка, не забывай, я все еще Биг Бэд, – улыбаюсь, и это почему-то смягчает ее.
Я чувствую, как она расслабляется, и только немного дрожит – от этого хочется прижать ее к себе и долго-долго удерживать в объятьях. Но я не решаюсь, и довольствуюсь только этим простым прикосновением к ее рукам. А Баффи как будто чего-то ждет.
И вдруг легонько улыбается.
– А разве Биг Бэды не могут быть глупыми мальчишками? – говорит она.
Я чувствую облегчение – она снова стала спокойной и непринужденной Баффи. Но ее следующие слова снова выбивают меня из колеи, и я опять не знаю, о чем думать.
– Знаешь, у тебя ведь был шанс, – она поджимает губы, словно не зная, правильно ли сделала, что сказала об этом. – Точнее, у нас он был.
Потом резко замолкает, и тихо-тихо добавляет:
- Прости, я не хотела.
Баффи снова хочет уйти. Аккуратно освобождается от моих рук, отходит в сторону, коротко смотрит на меня, и делает несколько шагов к выходу выхода из парка. Она смущена и явно думает, что перегнула палку, и не хочет меня больше видеть. Будь сейчас передо мной любая другая девушка, я бы решил, что ей больно, но она не хочет навязывать свои страдания. Но это не другая девушка, а Баффи, которую всегда было так трудно понять.
– Может, просто скажешь прямо? – кричу я ей вслед, и она останавливается.
Ведь я и не собирался ее отпускать.
Она стоит, не шевелясь.
– О шансе, и о чем там еще? – а потом серьезно добавляю: – Я так скучаю.
Она почему-то кивает, но подходит ко мне. И берет за руку.
Если бы мое сердце было живым, оно разорвалось бы от переполняющих его любви, боли и надежды.
– Ты не готов все оставить так, как есть? – серьезно спрашивает она.
Я молча киваю. Сам внимательно рассматриваю ее лицо, уже не в силах скрывать свои чувства – да и вряд ли из этого получилось бы что-то дельное.
– И будешь таким же настойчивым, как когда-то был? – мне кажется, или она лукаво щурится?
– А стоит?
Действительно – выглядит задумчивой. Сжимает мою ладонь, и больше не собирается бежать. Открывает рот, словно хочет что-то сказать, но, кажется, тут же передумывает. И вместо этого поднимает руку, прикасается к моему лицу – легонько обводит пальцами скулы, задерживает прикосновение на подбородке, гладит пальцами щеку и как бы невзначай дотрагивается до губ.
Все краски мира смазываются в единое светящееся пятно – огни фонарей, неоновых вывесок, фар, пестрые машины, люди, темные уголки парка. И на фоне этого – ее лицо. И взгляд почти такой же, как и тогда, в пещерах Саннидейла, когда она думала, что теряет меня навсегда, только, пожалуй, сейчас в нем есть еще и обида. Это все одновременно прекрасно и мучительно страшно. Страшно представить, что может произойти потом.
– Только не думай, что я тебя простила, – с улыбкой говорит она.
– Даже не мечтаю!
Она тает на глазах, но все равно остается ледышкой – чтобы не подпустить меня непозволительно близко?
– И не надейся, что прощу! – голос ее звучит резко, но почему от этого так тепло на душе?
И почему я не могу сдержать смех?
– Дурак! – сердито выкрикивает она, но тут же снова улыбается.
– Ты говорила, тебя ждет Дон?
- Спешишь от меня избавиться?
– Всего лишь хочу сейчас же помириться с ней, – в этот момент частичка еще не затуманенного надеждой сознания кричит что-то о наглости и риске, а еще о том, что я никогда не научусь держать себя в руках. Но, наверное, она права – я всегда был столетним дураком, и это никогда не изменится.
Улыбаюсь одной из своих самых нахально-обворожительных улыбок, прекрасно зная, что они никогда на нее не действовали. Баффи только морщит носик.
– Какой же ты все-таки… Спайк, – она произносит мое имя как диагноз, а я только шире усмехаюсь.
Улыбка гаснет, когда она качает головой, отпускает мою руку, убирает ладонь с моего лица и отходит в сторону. Я не смотрю на нее, рассматриваю свои ботинки, ножки скамейки и мощеную дорожку, и даже не слышу отдаляющегося звука ее шагов.
Ее сердце по-прежнему стучит рядом.
И снова чувствую в своей руке теплую ладонь, а потом – мягкие губы на уголке своего рта. Едва успеваю поднять глаза, увидеть ее, вдохнуть запах, почувствовать, как она отходит на шаг назад. Все еще ощущаю этот едва уловимый, почти целомудренный поцелуй, и не могу пошевелиться – совсем как испуганный смущенный мальчишка. И даже не пытаюсь как-то отреагировать.
Баффи улыбается, и весь ее вид только и говорит о том, что таких дураков, как я, она еще не встречала. Сильнее сжимает мою руку.
– Это для непонятливых, – не переставая улыбаться, говорит она. – Знаешь, я ведь говорила, что Дон уже заждалась… Как думаешь, мы можем сделать ей небольшой сюрприз?
Снова поднимается ветер, и снова треплет волосы Баффи. Только на этот раз, с ее лица их смахиваю я и шагаю рядом, крепко сжимая руку девушки.
