Глава 1Это была усмешка — над собой и над жизнью. Она прошла по траве — та быстро распрямилась снова. «Так и жизнь распрямилась за мной», - подумала она, шагая.
Сказать, что она о чем-то жалела — нет, не могла. О чем жалеть? Хотя, конечно, могли бы иные на ее месте и пожалеть о несбывшихся мечтах и поплакать в подушку.
Она сморщила нос. Плакать в подушку...
Он тогда написал ей письмо — не хочет ли она стать деканом Гриффиндора и преподавателем трансфигурации, поскольку он, назначаемый директором, не сможет совмещать три должности. Конечно, она согласилась. Конечно, она приехала, и они ходили по наполненным летним солнцем залам, и он говорил ей, как начислять очки, как помочь ему со Шляпой. Это были деловые разговоры, разбавленные солнцем и щедро сдобренные пряными летними запахами. Она смотрела на него, записывала нужное карандашиком в блокнот, он ждал, пока она запишет, повторял, уточнял, и она поправляла, стирая ластиком ошибочное. Было тогда уважение, но школьного преклонения перед победителем Грин-де-Вальда давно уже не было — оно исчезло еще к седьмому курсу: жизнь есть жизнь, есть дела и поважнее, а если этот не хочет рассказывать о победе, то и помнить об этом нечего.
Сейчас тоже солнце грело, в горле аж першило от цветения. Обычно в такие минуты принято вспоминать, с чего все началось, но они никогда не были обычной парой. Как только он заметил ее симпатию к себе, он дал понять, что ничего не будет, она кивнула, соглашаясь. В подушку не плакала ночью. Одри, которая тогда вела астрономию, удивилась — он отказал, а она и не грустит?
Но Минерва искренне не понимала, зачем грустить? Он не запретил любить, он лишь дал понять, что ничего не будет — ни вздохов под луной, ни прогулок, ни постели, ни свадьбы. Но он не запретил любить, и она любила.
Любил ли он? Она знала точно, что нет. Она знала душой и сердцем, что что-то, произошедшее давно, выжгло ему все внутри - отечески добрый к ученикам, внимательный к коллегам, жесткий к чинушам разного ранга, особенно добрый к ней — он не мог ответить ей взаимностью.
Да, тогда на этом же самом месте. Минерва усмехнулась — все же она вспомнила, как все начиналось, совсем как курсистка! Но это правда было тут. Тогда было лето, и они сидели на поляне, подложив мантии. В каком-то цветке жужжал шмель.
- Я люблю тебя, - сказала она.
- Я знаю.
- Прости.
- Ничего.
Он накрыл своей рукой ее и посмотрел в глаза:
- Это ты прости. Но я не могу.
Незримая стена обычной вежливости и внимательного участия осколками брызнула в Минерву, и она увидела его совсем иначе: уставший человек на выжженной земле старался успеть посадить побольше травы и деревьев, цветов, выкопать прудики, он не мог прерваться, он должен был вернуть оскверненной земле душу и жизнь, у него просто не было сил на все другое.
Что выжгло землю, Минерва не стала спрашивать. Она просто обняла его и прошептала на ухо:
Все будет хорошо.
Он вздохнул. Вечером того дня она поняла, что никогда его не оставит, что тоже будет поливать высушенную потрескавшуюся землю.
Его цель стала ее целью.
На одном из собраний Ордена Феникса она задумалась, целиком уйдя в себя. Отвлек ее голос:
- Минерва, до сих пор любишь?
Она очнулась и увидела его улыбку — было ли что-то нежнее этой улыбки? Он знал, конечно, все движения ее мыслей и души, и был молчаливо благодарен за поддержку, позволяя себе порой шутливо напоминать ей, что пора бы и заканчивать со всяким там обожанием, напоминать, но надеяться, что она не послушает. И она не слушалась.
- Всегда, - улыбкой ответила Минерва.
Все уже разошлись, а они до утра сидели и пили чай, обсуждая, как нейтрализовать Тома, но больше просто сидя в тишине. Прежде чем он ушел, он сжал ее руку:
- Спасибо, Минни.
Все эти годы прошли как трава — следов не видно, все слилось в одну боль, от которой он закрывал мир и ее, а она грела, грела его всем своим сердцем. Иногда боль спадала, и сквозь пелену прошедших лет снова она видела этот холм, траву, и их — двух стариков, сидящих подле друг друга. Она положит голову ему на плечо, а он как и раньше ласково проведет по ее щеке своей уже почти совсем черной рукой, и спросит:
Минни, до сих пор?
Всегда, - ответит, улыбаясь, она, а он вновь погладит ее по голове и вздохнет, словно не веря, что так бывает.
Она долго успокаивала Гарри, который не верил, не верил и не верил... Сердилась ли она на Северуса? Ну, конечно, да. Она никогда не спрашивала Альбуса о нем, а теперь и не спросит, но она верила всей душой ему, а он верил Северусу. Значит... Значит, если так случилось, значит... значит, так было нужно... значит, значит, значит....
Она зарыдала в подушку в голос, и этот звук испугал ее, она крепче вжалась в кровать, чтобы никто не услышал этого ужасного дикого гортанного рева.
- Всегда! - забирала в себя подушка вместе со слезами, и седые волосы разметались по ней. — Всегда! Всегда! Всегда!
Она стояла у надгробия. Белый камень. Она улыбнулась и провела рукой по его имени. Положила васильки — он так любил васильки. Боли больше не было. Он ведь не запрещал любить, он просто ушел.
И она любит.
- До сих пор? - раздался скрипучий голос сзади
Она обернулась. Аберфорт с огромным букетом васильков.
- Всегда, - кивнула она.
Старик положил на надгробие цветочки, полные неба и лета, сел рядом с ней и обнял ее — кто у них еще остался кроме него?
- Всегда.
Она кивнула.
Пели птицы.
