Глава 1Мы звезды, детка, знаешь?
И у нас нет ни прошлого, ни будущего — одно лишь настоящее. Та самая секунда, которой мы живем сейчас.
* * *
Первый курс
— Привет, я Джеймс! — лучезарный мальчишка уверенно протягивает руку. Очки съехали на нос, а прическа такая, будто ему на голову свалился метеорит.
— Блэк.
— Вау! Тот самый Блэк?
— Да, тот самый чистокровный Блэк...
— Нет, я имею в виду — тот самый Блэк, который пробил головой слизеринца стекло в Хогвартс-экспрессе?
— Да... это я, — легкая неуверенность во взгляде сполна компенсируется дерзкой, наглой улыбкой. Он бросает вызов и совсем не ожидает последующего затем ответа.
— Отлично! Мне как раз нужен был напарник! — и мальчишки счастливо хохочут, обмениваясь крепким рукопожатием.
Первая истинная дружба.
Второй курс
— Ремус, признавайся! С кем ты постоянно дерешься? — неугомонный Джеймс прыгает вокруг, словно заяц, не в состоянии удержать себя на месте.
— Джеймс, никого не нужно убивать, успокойся, пожалуйста...
— Ремус, ты понимаешь, что ты наш друг? А ты понимаешь, что друзья — это как второе сердце, а? — Джеймс останавливается прямо перед уставшим, поцарапанным мальчишкой, чье лицо испещрено тонкой сеточкой шрамов.
— Так вот! Не разбивай это сердце! — выдает Джеймс яростно и через секунду снова заливается смехом. Эмоции накрывают его с головой. "Ты истеричка, Джим", — с непередаваемой интонацией самолюбования всегда повторяет Сириус, покровительственно взмахивая рукой.
— Именно. Питер, скажи ему, — Блэк забирается с ногами в кресло. Он делает так всегда, когда никто, кроме друзей, не видит его. Манеры, чтоб их.
— Ремус, ведь это правда, — Питер поднимает голову от пергамента и смотрит укоризненно, так, как только он это умеет. Не обвиняет напрямую, но оставляет после своих слов тяжелую горечь в груди и осознание, что ты только что совершил предательство мирового уровня.
Ремус тяжело вздыхает, откладывая перо, и смотрит на друзей так, словно видит их в последний раз. Они умолкают, переглядываясь, и не решаются сдвинуться с места. И наконец, решившись, мальчишка почти скороговоркой выдыхает:
— Я... я — ликантроп. Вервульф... оборотень... чудовище... — все тише бормочет он, не в силах уже остановиться, и низко наклоняет голову, видя вытягивающиеся лица друзей. "Это конец", — думает он.
— Так... Так это же классно! Теперь мы еще круче, раз в нашей команде есть такой сильный зверь, как ты! — Джеймс снова хохочет, лицо Блэка расслабляется, а Питер все еще смотрит так, словно думает, что все это — дурацкая шутка.
Джеймс — вот, кто всегда был здесь главным. Он сказал, что оборотень — это хорошо, это правильно, и будто не было всех этих мучительных секунд признания. И Люпин робко улыбается, позволяя Джеймсу взять его за руки и вытащить из кресла, станцевав с ним безумный танец братцев-разбойников.
Друзья хохочут снова.
Первое доверие.
Третий курс
— Нет, так не пойдет! — решительно заявляет Сириус, мрачно рассматривая новую порцию отвратительного вида порезов, покрывающих все тело Ремуса, лежащего в больничном крыле и напоминающего скорее мумию, нежели живого человека. — Нужно что-то с этим делать!
Тишина наполняет комнату. Джеймс забавно морщится, пытаясь придумать хоть что-нибудь, что может облегчить страдания друга. Блэк, закусив губу, рассматривает стену напротив. А Питер вдруг произносит:
— Я не знаю, но... МакГонагалл что-то говорила об анимагах на прошлом занятии... Что они способны ближе взаимодействовать с животным миром, и что магическая сила дает физические преимущества, и...
— А это идея, Пит! — Блэк с неподдельным уважением смотрит на друга. Он редко на кого-то так смотрит, за исключением, пожалуй, Джеймса. Ведь это же Блэк, а ему положено быть высокомерным отморозком. Это его стиль, в конце концов.
А стиль — это именно то, что отличает нас ото всей этой мелкой шушеры.
Ремус смотрит удивленно, также неверяще, как и год назад. Каждый день он еще верит в то, что мы бросим его в одиночку с его проклятием. Каждый день он отчаянно надеется на это, ведь у него поразительно развито чувство вины. Строго говоря, это его второе имя. Хотя на самом деле, он чертов король эгоизма — категорически отказывается верить, что кто-либо еще кроме него способен справиться с этой "непомерно тяжелой ношей".
В конце концов, когда-то он мог чувствовать себя особенным, всеми непонятым и отовсюду изгнанным, и это придавало ему определенного шарма. Но мы разубедили его в этой сомнительной уникальности.
— Решено! — восклицают трое друзей хором. И Ремус понимает, что его роль как экспериментального образца в этой компании еще далеко не закончена.
Первый выбор.
Четвертый курс
— Парни... Я женюсь.
Мародеры дружно сваливаются: кто с кровати, кто со стула, а кто и с подоконника, чуть не улетев по другую сторону открытого окна.
— Приятель, ты действительно считаешь, что это хорошая идея? — осторожно спрашивает Блэк. Блэк знает — если Джеймс Поттер что-то решил, лучше будет отдать ему жертву на растерзание, чем встать у него на пути. Джеймс Поттер — упрямый баран, и он не учится даже на собственных ошибках.
— Абсолютно! Лили Эванс — она будет моей!
— Я что-то не пойму, Джим, — мягко протягивает Ремус, приподнимая бровь, рассеченную и еще кровоточащую, — Лили знает о твоих планах?
— А зачем ей это? — Джеймс удивленно приподнимает брови. Он еще не знает, каково это будет — объяснить Лили Эванс, что он, Джеймс Поттер, неповторимый и восхитительный, а вернее, самодовольный олень, подходит ей в мужья куда больше, чем все эти остальные "неудачники".
И друзья не решаются спорить. Блэк знает, что это бесполезно, и он просто хочет откровенно поржать, смотря на то, как его лучший друг будет изгаляться, ухаживая за одной из самых неприступных девушек школы. Питер в принципе не реагирует, ибо малыш Пит вообще редко на что-то реагирует. Он — незыблемая скала. Для него было не проблемой принять оборотня в свою компанию, когда это понадобилось, не проблемой начать изучение анимагии, раз это стало необходимо. Ну а Лили Эванс... воистину меньшая из всех зол. Ремус качает головой, но молчит. Он до сих пор чувствует себя бесконечным должником, а потому, полагает он, смолчать можно было бы даже и о большем. Пусть он и не прав.
Первая любовь.
Пятый курс
— Мы лучшие, детка. Ты понимаешь, что это значит? — опьяневший Блэк повторяет это снова и снова раскрасневшейся четверокурснице, сидящей у него на коленях. Она бездумно хихикает и, ничего не соображая, кивает головой. Ведь сам Сириус Блэк назвал ее деткой.
Джеймс хохочет. Даже пренебрежение со стороны Лили сегодня ничто по сравнению с тем, что у них, наконец, получилось!
— Мы должны придумать себе прозвища! — чуть позже, когда Блэк избавился от очередной воздыхательницы, Поттер возбужденно бегает по комнате, вдохновленный новой идеей.
— Я бы назвал тебя бараном, Поттер, но раз уж ты добровольно превратился в оленя... Воооот с такими, — Блэк, ухмыляясь, разводит руками, — рогами, то, как говорится, сам Мерлин велел...
— Помолчал бы... кобель! — Джеймс раздраженно смотрит на Сириуса.
— А я что, разве против?
— Что скажешь, Лунатик? — Ремус задумчиво взирает на друзей, улыбаясь. В его пьяной голове туда-сюда прокатываются странные мысли о том, что он очень, ну прямо очень, даже непередаваемо как любит этих раздолбаев. И это их вечность.
— Хах, не наливайте больше этому трезвеннику. Питер?
— А что? Вы уже все сами сказали. Олень и кобель. Правде надо смотреть в глаза, — философски изрекает Питтегрю и спрыгивает под кровать, уворачиваясь от летящих в него подушек и Блэковского носка в придачу.
Первое достижение.
Шестой курс
— Наконец-то этот мерзкий выродок отстал от Лили, — ворчит Джеймс, все также, с вселенской безнадежностью, в упор разглядывая Эванс. Как она вообще выдерживает такой прессинг, начиная с четвертого курса? Железные нервы.
— Прекрати, Джеймс, он ничего лично тебе не сделал, — жестко обрывает его Ремус. Тогда он не остановил друзей и теперь безмерно жалеет, отчего становится противен сам себе еще больше. Не то чтобы, если честно, его волнует судьба Северуса Снейпа в этот момент, но его строгие моралистические уставы в голове скрипят, трещат и ломаются с хрустом. А Блэк и Джеймс лишь методично продолжают доламывать их с каждым годом. Ремусу это не нравится, но он терпит. Он вообще очень терпеливый.
— Хах, да какая разница уже? Вы слышали об этой новой компании избранных сектантов? — Блэк пытается говорить насмешливо и беззаботно, но он ни черта не умеет скрывать эмоции. Он слишком прямой, слишком честный.
— Регулус, да? — тихо вопрошает Ремус. Хвост поднимает на Блэка глаза, и даже Джеймс отворачивается от Лили, переводя взгляд на друга.
Блэк, упрямо сжав губы, молчит и только покачивает головой туда-сюда, словно болванчик. Внутри у него странная дыра, но он лучше сдохнет, чем признается, что его заботит судьба его брата или его семьи. Он еще не понимает, что нет в этом ничего постыдного. Он поймет потом.
Первая боль.
Седьмой курс
Джеймс лучится от счастья и, кажется, уже нарисовал приглашения на свадьбу. И это только после одного лишь свидания. Хотя, думается Блэку, он нарисовал их еще курсе эдак на четвертом, ибо его рисунки с того момента не улучшились ни на йоту. Сириус до сих пор пытается различить на них, где Ремус, а где Лили, но получается с трудом.
Питер нашел себе невнятную меланхоличную девушку, такую же, как и он сам, и чувствует себя вполне самодостаточным человеком. Ремус, наверное, был тем, кто выше такой низменности, как физические потребности и глупые сентиментальные эмоции, а, может, притворялся. А Блэк не знал, будет ли в его долбаной жизни хоть намек на то, что все поэты мира описывают в таких красках.
Не то чтобы он этого не хотел. Просто ему необходимо было забыться, чтобы не видеть окончательного падения своей семьи в гущу мрака, чтобы не замечать явных признаков чего-то грядущего и настолько темного, что хотелось выть на Луну вместе с Лунатиком.
Но он, эгоистичный и возвышенный аристократ, всегда ценил свою свободу и не разменивался по мелочам. Либо Любовь с большой буквы и на всю жизнь, либо — к черту ее!
— Хэй, народ! Мы на выпускном, понимаете? Мы, мародеры, закончили эту гребаную школу и, знаете, теперь мы воистину свободны! — и Блэк весело отплясывает на столе, уже снимая рубашку и подмигивая покрасневшей МакГонагалл, устало прикрывающей глаза ладонью и отворачивающейся в другую сторону.
Джеймс взасос целуется с Лили посреди танцпола, и они определенно забывают, что они здесь не одни, а директор не планировал снимать NC-17. Но старик, кажется, и сам не против повеселиться, галантно протягивая руку Минерве. Питер и Ремус оттанцовывают зажигательную чечетку, взявшись за руки и не соображая, что происходит, расплескивая вокруг ром из полупустых бутылок, которые еще как-то умудряются держать в руках. Даже малыш Нюниус извивается в каком-то странном экстазе, а слизеринцы, подбавляя таинственности, пускают вокруг него зеленый дым и шипящие искры.
И на Блэка снисходит озарение.
Это последняя секунда их вечности. Все, что будет дальше — несущественно. Все, что будет дальше — это другая жизнь, а, значит, сейчас нужно сгореть красиво. И он хватает метлу, призванную заклинанием, и взмывает в небо, разбивая своей красиво причесанной и уложенной головой оконное стекло в мелкие дребезги.
Он летит, не останавливаясь, навстречу звездам, которым нет конца. Вдыхает так, словно в последний раз, и чувствует соленые слезы на губах. Все, game's over, baby.
* * *
We Are Stars.
Мы звезды, детка, знаешь...
И ничего, что мой друг ушел так рано, толком не осознав и не почувствовав своего тихого семейного счастья, которое, кстати, как ни странно, было именно тем, в чем он отчаянно нуждался.
И ничего, что мой крестник теперь должен в одиночку разгребать все дерьмо, которое после себя оставили такие, как моя отмороженная семейка.
И ничего, что меланхоличный Питер философски рассудил, что Джеймсу с его новобрачной будет приятнее на том свете, нежели на этом.
И ничего, что Ремус стал бледной тенью и, наверное, осознал уже, что все эти лучи надежды, какими он видел нас в школе, были лишь прощальной вспышкой света перед тем, как разбиться вдребезги.
И ничего, что мне отчаянно хочется сдохнуть, несмотря на все увещевания. Знаешь, детка, а я обошел Сохатого. Я остался здесь, на земле бренной. У нас, знаешь, был спор: кто отбросит коньки раньше? Ну так вот, я проиграл. Я остался здесь, вкушать чертову паршивую реальность, а он там, в раю, наверное, развлекается с Лилс и с улыбкой говорит ей: "Подожди, дорогая, скоро и наши друзья присоединятся к нам."
Хотел бы я.
Но мы до сих пор живы, детка.
Спроси любого препода в Хогвартсе, и он ответит тебе:
— Мародеры? Да, четверо лучших друзей, помним-помним, — и улыбнутся, вспоминая, как мы раздолбали эту школу на части.
Мы никогда не знали, что будет в будущем и не помнили, что было в прошлом. У нас была одна чертова секунда жизни, растянувшаяся на семь лет. И я скажу тебе — то была секунда воистину звездного падения. Мы сверкнули так, что те, кто увидел это, выжгли себе не только глаза, но и душу в придачу, а те, кто не успел, убивались потом, что пропустили ТАКОЕ.
Мы хотели быть вечно молодыми, вечно пьяными, вечно свободными и вечно счастливыми.
И, знаешь, детка... у нас это получилось.
