Глава 1Это было начало сентября девяносто шестого, на редкость промозглого для ранней осени, и вся жизнь людей, сидевших за старым, заслуженным столом в тот мрачный субботний вечер, была словно единым порывом подхвачена этим мерзопакостным сентябрём. И сидеть на тёплой обычно кухне Молли Уизли было неуютно, отчего все предпочитали тесниться как можно ближе друг к другу, сгрудившись вокруг пузатого чайника. В тот день никто долго не начинал говорить, молча греясь о чашки и думая о чём-то своём. Ждали Дамблдора, и хотя у каждого из присутствующих были новости, никто не спешил ими делиться: теперь, когда новостей было слишком много, да ещё каждая новая становилась всё более удручающей, такое неловкое, предгрозовое молчание входило в привычку.
Когда она только пришла в Орден, год с хвостиком назад, всё было не так, – подумалось Гестии, и следом мелькнула мысль, с лёгкой волной удивления, что события годичной давности расплывались в её сознании, как несущественные, полузабытые картинки детства.
Справа от неё неуклюже потянулся за чайником Дедалус, и Гестия слегка подвинулась, крепче стискивая в ладонях остывающую чашку. Когда она только появилась здесь, всё казалось сложным, запутанным, и хотелось действовать – а действовать не получалось. Теперь работы было невпроворот, картина – предельно ясной, а перед каждым шагом приходилось переступать через скользкий страх, поселившийся комком в горле.
На четвёртом курсе Гестия сидела за одной партой с Альбертом Боунсом. С пасхальных каникул в Хогвартс он так и не вернулся, а потом в «Пророке» напечатали статью про «зверское нападение на семью министерского служащего Эдгара Боунса». Тот ужас, который охватил Гестию по прочтении газеты, до сих пор оставался самым жутким воспоминанием её детства. И вполне возможно, именно это воспоминание заставило Гестию Джонс, одинокую держательницу оранжереи и выпускницу факультета Хаффлпафф, отправиться к Альбусу Дамблдору, стоило ей увидеть заметку о трагическом финале Турнира.
Грюм, не усидевший на месте, мерил шагами комнату, глухо отстукивая такт протезированной ногой. Гестия от нечего делать ещё раз оглядела коллег. Её соседом слева сегодня оказался Ремус Люпин. Ремус Гестии был симпатичен, но близко они как-то не сошлись, хоть ни один из них не засомневался бы в надёжности другого, и было немного странно видеть его на этом месте. Обычно – так как-то повелось, и Гестия слабо помнила, где таилось начало истории, – он подсаживался к Нимфадоре Тонкс, и нередко можно было видеть, как они переглядываются, улыбаясь одними глазами, или обмениваются короткими записками на собраниях. Ремус отдельно от Тонкс казался чем-то неестественным, как неправильным казалось видеть саму Тонкс, кутающуюся в мантию, тихую и какую-то посеревшую в углу стола.
Всё покатилось в тартарары вместе с сотрясениями развёртывающейся войны, а гибель Сириуса Блэка в злосчастном Отделе Тайн оказалась новой точкой отсчёта. И пусть то, что война будет, было понятно ещё после гибели несчастного Седрика Диггори, а то, что они в этой войне меньшинстве и в отнюдь не лучших условиях, стало очевидно ещё с нападения на беднягу Подмора и счастливого спасения Артура, именно смерть первого из них дала отсчёт реальности происходящего.
А теперь вот и Эммелин. Она успела ещё отослать Патронус, но сорвавшиеся с места Кингсли и Артур нашли её слишком поздно. Это была рядовая встреча с информатором, и на месте Венс мог быть любой из них. Похороны были вчера, и Гестия незаметно вздрагивала, примеряя чужую смерть на себя. Когда времени осталось только на один Патронус, а за углом ждёт Авада Кедавра, — это действительно ли так страшно, как виделось сейчас, на разом похолодевшей кухне, и все внутренности пережало ужасом, или на самом деле у неё не было бы и шанса испугаться?
А ведь Эммелин была ветераном, сражалась в Ордене, когда сама Гестия ещё коротала дни на хогвартской скамье. Доброжелательная, деликатная, дипломатичная, Эммелин Венс всегда действовала просто, практично, без спешки. Гестия, которой на первых дежурствах никак не удавалось избавиться от внутреннего напряжения, не завидовала, конечно, но тщетно пыталась так же. Так же не получалось, а Эммелин, когда им доводилось дежурить в паре, легонько касалась её предплечья и успокаивающе улыбалась, чуть склонив голову, как бы Гестия ни храбрилась. От этого становилось немножко стыдно – но гораздо легче, и, в общем-то, с Эммелин было комфортно работать.
То, что Эммелин Венс с её отточенными манерами, с её умением реагировать точно «как надо», профессиональной целительской безупречностью, больше не было, казалось уже не просто неправильным, но непоправимо несправедливым. И даже наконец появившийся Дамблдор не разрядил обстановку.
Никто не задавал вопросов. Въедливый Грюм постукивал по кружке и только грозно хмурился, как будто его и без того слившиеся в одну полоску брови могли топорщиться ещё больше. Внимательный Ремус практически не поднимал головы и только еле видно кивал, а его блуждающий взгляд скользил от цветов на скатерти до ботинок. Тонкс не вставляла своих обычных комментариев, больше стараясь не привлекать к себе внимания: стоило ли говорить, что её попытки украдкой подглядеть за Ремусом заметили все, кроме него самого?
Даже Кингсли не проронил ни слова, хотя обычно вносил одну-две конструктивные поправки «на ситуацию». Он сидел наискосок от Гестии, и потому ей было сложно разглядеть Шеклболта, одновременно не отворачиваясь от Дамблдора, и это огорчало и, пожалуй, немного выбивало из колеи. Кингсли, сохраняющий выражение мирной просветлённости на лице, был ещё одной константой, опорной точкой, на которой держался Орден.
Так получилось, что с Кингсли они сблизились больше всего. Так получилось, что с орденскими ветеранами Гестии много общаться не приходилось, да и чувствовала она себя среди них неловко, как будто заступая на чужое место. С семьёй Уизли она до того момента не пересекалась, и, несмотря на увещевания Молли, редко оставалась на чай. К аврорской команде Гестия закономерно не имела никакого отношения, но как-то вышло, что одном из первых дежурств её поставили с Кингсли, и после, когда в глубокой ночи им пора было расходиться, тот по-джентльменски вызвался её проводить.
Она никогда и представить себе не могла, что у старшего аврора и травницы может найтись столько общих тем для разговора, но они разговорились так, что пришлось сделать крюк по ночному Лондону, и Гестия поразилась, как Кингсли удивительно ориентировался в маггловском Лондоне. А когда она высказала своё восхищение вслух – перед расставанием, – тот чопорно раскланялся и предложил как-нибудь провести её по Лондону при свете дня.
Своё обещание Кингсли сдержал практически накануне Рождества, и Гестия, до того момента слабо себе представлявшая маггловский быт (что уж говорить: она всё свободное время проводила в теплицах, по локоть в земле), с восторгом первооткрывателя окунулась в суету предрождественских ярмарок. На фоне Кингсли, который чувствовал себя в маггловском солидном костюме, как рыба в воде, Гестия чувствовала себя девчонкой, напялившей маскарадный костюм (хотя тот плащ, тепло-жёлтого цвета с узким поясом, ей очень даже шёл) и оттого, наверное, больше обычного смеялась: над смешными маггловскими изобретениями, над собой, над забавно морщащимся от попавшего в рот снега Кингсли (и этот его с иголочки костюм!..). А потом к ним присоединилась Тонкс, управившаяся с работой раньше обычного, и Ремус, которого они встретили у книжного, а в Дырявом котле, куда они всей кампанией завалились с морозца, сидел Дедалус и о чём-то толкующая с коллегами Эммелин. Потом Тонкс пришла идея навестить штаб, и все гурьбой отправились на Гриммо, чтобы сделать сюрприз засидевшемуся в тоске Сириусу, прихватив с собой пару добротных бутылок огневиски: ведь, как сказал Кингсли, негоже ходить в гости с пустыми руками.
Это было почти семейное празднование, и все они, помнится, так и остались в тот вечер на Гриммо: Сириус, Ремус и Тонкс держались до последнего, и Эммелин, привыкшая подниматься едва ли не с ночи, рассказывала потом, как наутро обнаружила этих троих в обнимку, мирно посапывающих на софе у прогоревшего камина. А через несколько дней напали на Артура: Гестии об этом коротко сообщил Патронусом Кингсли. Следующая смена должна была быть её, и она долго не могла тогда уснуть, впервые чётко осознавая, что поодиночке орденцы так же беззащитны, как не прижившиеся побеги на морозе, и что ей, раз уж она ввязалась в драку, предназначена своя порция.
Собрание подходило к концу, и Гестия видела, как напряглась Тонкс, вцепившись в столешницу, готовая хоть сейчас стремглав вылететь из «Норы» в темноту.
– Что же вы, под дождь бежать собрались? У меня как раз пирог подоспел, – захлопотала Молли Уизли, и воздух сразу же наполнился разноголосицей. Кто-то уже поднялся с места, кто-то, стесняясь, вяло отнекивался от напористой хозяйки, и вдруг Гестии отчаянно захотелось, чтобы Молли и её негасимый энтузиазм одержали победу и удержали их всех в этой кухне за чаем, хотя бы на лишние полчаса.
Она подскочила на ноги, словно подброшенная, и громко (как показалось самой Гестии – даже чересчур) поинтересовалась:
– Молли, может быть, чем-нибудь помочь? – Её взгляд выцепил из угла тоненькую фигурку Нимфадоры. – Мы с Тонкс могли бы расставить чашки. Тонкс?
Из-за голов орденцев ей наконец удалось разглядеть Кингсли Шеклболта, и Гестия едва не рассмеялась от облегчения, поймав знакомый спокойный взгляд. Кингсли тоже её заметил и неожиданно улыбнулся – чуть-чуть, одним уголком рта, и тут же поймал за локоть собравшегося было убегать Дедалуса, в то время как Молли громогласно распекала Ремуса.
Дождь за окном принялся сильнее, и капли барабанили по стёклам беспрерывной очередью. Совместными усилиями стол был накрыт, и разговор, который не клеился на собрании, вдруг потёк оживлённым потоком, и даже мрачные шутки Грюма вызывали бурю хохота, как будто этот хохот все они сдерживали со злополучного боя в Отделе Тайн. Где-то за окнами, в ночи, маячили призраки грядущих потерь, а внути болели тусклые, незажившие раны, но смех, нарочитый, грубый, нелепый, словно отгонял чужой мир серого отчаяния, напоминая, что здесь и сейчас они живы.
Тонкс всё-таки ушла первой. Ремус поднял голову, и, поймав его взгляд, Гестия на целый миг была уверена, что он сейчас вскочит за ней следом, и это их перетягивание одеяла, в котором весь Орден (может быть, кроме Снейпа, но тот вообще соратников преимущественно игнорировал) азартно болел за обоих, закончится счастливым прощанием в коридоре. Но Люпин остался сидеть, вытянувшийся струной, и в чертах его тут же проступила болезненная усталость, а Молли, наблюдавшая исподлобья, тихонько вздохнула и укоризненно покачала головой, подвигая к нему тарелку с добавкой.
– Сколько ты ещё по-человечески не поешь со своими делами, – проворчала она, когда тот попытался вежливо отказаться, и Гестии вспомнился скупой доклад Ремуса об оборотнях.
«А так ведь и не поговорили», – вспомнился ей побег Тонкс, и отчего-то по сердцу заскребли кошки. Чуда не случилось, и надлом в Ордене, оголённый начавшейся войной, предстал перед ней во всех красках.
Когда засобирался и Кингсли, Гестия решила, что дольше ей засиживаться нет смысла.
К антиаппарационному барьеру они шли молча, хоть и близко, почти касаясь друг друга.
– С похорон Эммелин меня не покидает мысль «кто же следующий», – голос Гестии дрогнул, и она со свистом втянула в себя холодящий горло воздух, – это так... неправильно, Кинг.
Он замедлил шаг, и через пару метров оба зачем-то остановились.
– Мы пока ещё живы, – Кингсли развернулся к ней в пол оборота. – Никто не даст гарантии, что это «пока» продлится долго, но мы ведь не собираемся погибать так просто.
Она неловко дёрнулась и обхватила себя за локти.
– Да, мы слишком много чего собираемся, – отозвалась Гестия со смешком. – А я боюсь, знаешь, Кинг, я сегодня смотрела на Люпина и чувствовала, что боюсь в этой войне остаться в одиночестве.
– У них всё устроится, – раскатисто пробасил Кингсли. – Когда-нибудь война закончится, в любом случае.
– Имеет ли это значение сейчас? – В темноте лучше всего видны были его поблёскивающие глаза.
– Нет, Гес, – он предложил ей руку, и она ухватилась за крепкий и тёплый локоть, подстраиваясь под степенный шаг Кингсли. – Для сейчас, пожалуй, не имеет. Но всё равно об этом стоит помнить.
