Обреченный на поражение

Глава 1

Минерва МакГонагалл устало опустилась в кресло: прошедший год и последовавшая за ним Битва за Хогвартс серьезно подкосили ее здоровье. Однако это не помешало Минерве вступить на пост директора, она все еще чувствовала в себе силы возглавлять школу, считая: ей еще есть, что дать Хогвартсу.
МакГонагалл разбирала бумаги, оставшиеся от ее предшественников, это занятие порядком ее утомило, но она почти закончила. Оставался только невзрачный сундучок, пылящийся в углу директорского кабинета. Минерва откинулась в кресле и прикрыла глаза на несколько секунд, давая себе небольшую передышку. Потом она выпрямилась, подняла палочку и призвала сундук. Разместив его на директорском столе, волшебница заклинанием заставила крышку открыться. Без особого любопытства МакГонагалл заглянула внутрь. Там были газетные вырезки, письма, склянки с серебристой субстанцией (очевидно воспоминания).
Беглого взгляда на заголовки статей и отрывочные записи, сделанные таким знакомым витиеватым почерком, хватило, чтобы Минерва поняла, что это за сундучок и кому он принадлежит. Это были материалы, собранные Альбусом Дамблдором на Тома Реддла.
Волшебница качнула головой, собираясь закрыть сундук: последнее, чего ей сейчас хотелось, это погружаться в воспоминания об этом ужасном человеке. Но тут взгляд директрисы упал на письмо, написанное ее собственным почерком. Нахмурившись, Минерва вынула его и погрузилась в чтение.

Дорогая Августа!
В моем прошлом письме я упоминала о просьбе профессора Дамблдора, которая лишила меня покоя. Я не говорила, о чем именно он меня просил, потому что надеялась разобраться сама, а не взваливать на тебя мои моральные дилеммы. Но прошла уже неделя, а я так и не смогла принять решение. Теперь я прошу твоего совета.
Профессор просит меня провести вместе с ним психосенсический обряд над одним из учеников – шестикурсником Томом Реддлом. Думаю, ты помнишь его, он младше нас на два года, исключительно талантливый студент.
Не знаю, читала ли ты труды по психосенсике, это не самая популярная тема, но если в двух словах, это раздел трансфигурации высших материй. Иначе говоря, трансфигурация эмоций и чувств. Меня учил этому сам профессор Дамблдор, и теперь он хочет, чтобы я помогла ему изменить чувства студента. Я бы, не раздумывая, согласилась, если бы не тот факт, что обряд проводится втайне от самого Тома Реддла.
Я гриффиндорка, Августа, мне с детства претят обман и уловки, такие методы не по мне. Но я доверяю профессору, я знаю, он не затеял бы ничего дурного. Он боится за этого юношу, считает, что в душе его нет любви. Профессор думает, что если не вмешаться сейчас, может быть поздно. Душа Реддла погибнет, завянет, как цветок без воды…
Я не сомневаюсь, что профессор предлагает такой способ лишь из крайней необходимости, я верю ему. Но могу ли я участвовать в этом? Не знаю. Я не в состоянии решить стоит ли оно того. Этот мальчик… Профессор собирается поступить неэтично по отношению к нему, но если это спасет Тома Реддла, не является ли моим долгом помочь ему?
Ты всегда была для меня примером твердости убеждений и верности себе, посоветуй, как мне быть?
Надеюсь на скорый ответ.
Искренне твоя, Минерва

МакГонагалл отложила собственное письмо, написанное около полувека назад, оно пробудило непрошенные воспоминания, и волшебница уже не могла просто закрыть сундучок, оставляя прошлое в прошлом. Но перед тем как перейти к прочтению ответа Августы, Минерва бросила укоризненный взгляд на портрет Дамблдора:
- Это личная переписка, Альбус, - осуждающе произнесла она.
Портрет бывшего директора Хогвартса лишь хмыкнул:
- Ты же понимаешь, что было не до церемоний, Минерва.
- Понимаю, - с тяжелым вздохом откликнулась нынешняя директриса. – Но мне казалось, что вы доверяете мне.
- С годами ты становишься все обидчивее, друг мой, - на это замечание МакГонагалл поджала губы, но смолчала, желая таким образом опровергнуть его. - Я всегда доверял тебе, как себе, Минерва. Это было уже так, даже когда ты писала письмо, которое только что прочла.
Все еще осуждающе качая головой, МакГонагалл потянулась за следующим письмом. Это был ответ Августы Лонгботтом.

Здравствуй, Минерва!
Твое письмо взволновало меня, дорогая подруга, оно было полным смятения, которое обычно тебе несвойственно. Ты просишь моего совета, но как я могу тебе советовать? Только ты сама можешь знать, как стоит действовать в этой ситуации.
Я лишь скажу тебе, не беспокойся о чувствах того парня слишком сильно, мне приходилось с ним общаться. Ты назвала его одаренным, мне же он показался бесчувственным и жестоким, поэтому если Дамблдор говорит, что ему нужна трансфигурация чувств, я готова подписаться под его словами. За Реддлом никогда не водилось никаких проступков, но в нем чувствовалось что-то неправильное, чужое, жестокое… Я впервые столкнулась с ним в коридоре, со мной была тогда первокурсница, она случайно задела его, за что сразу же извинилась. Внешне Реддл остался спокоен, но он смерил ее таким взглядом, что мне стало не по себе. В его глазах было столько презрения и пренебрежения… Я запомнила этого парня тогда, в нем было что-то отталкивающее. Ты знаешь, я не из пугливых, но от Тома Реддла у меня мурашки, он жуткий. А что важнее: твои честность и порядочность ему не нужны.
Но они нужны тебе самой, ты не сможешь себя уважать, если пойдешь вразрез со своими принципами. Ты примешь это решение, как только поймешь, в чем твой долг в данной ситуации.
Не изменяй себе, Минерва, тогда ты никогда не ошибешься.
Искренне твоя, Августа

Когда Минерва отложила письмо подруги, ей казалось, что в ушах все еще звучит голос юной Августы – уверенный и звонкий. Но потом на смену ностальгической грусти пришло раздражение на Дамблдора: незачем ему было хранить эту переписку.
- Но зачем тебе понадобились эти письма, Альбус? – вновь обратилась волшебница к портрету. - О Томе Реддле подробно лишь в этом, - Минерва махнула рукой в сторону следующего письма. – Да и то, все, что я написала Августе, было в моем отчете об обряде, который я тебе представила.
- Это и правда, и нет. В твоем отчете были лишь сухие факты, а мне были важны твои ощущения, о которых ты предпочла умолчать.
- Тогда я не считала это важным.
- Вот тебе и ответ.
МакГонагалл поджала губы. Она понимала, что портрет прав, но была раздражена, что даже после смерти Альбус продолжает поучать ее все в той же снисходительной манере.

Августа!
Это произошло два часа назад. Мы с профессором Дамблдором провели обряд, я до сих пор не могу прийти в себя. Это было ужасно!
Я думала, что буду лишь ассистировать профессору, но он настоял, чтобы внедрение в разум производила я. Он сказал, что негатив, который Реддл испытывает к нему, не позволит провести обряд с максимальной эффективностью.
Мне предстояло войти в сознание Реддла и «взрастить любовь», как назвал это профессор. Но он подозревал, что это будет невозможно, что Том Реддл не способен любить. В этом случае я должна была трансформировать хоть какое-то положительное чувство, которое отыщу, в любовь. Профессор считал, что хотя бы зачаток любви в душе спасет Реддла.
Я не буду описывать сам обряд, тебе едва ли интересны технические детали. Вместо этого я расскажу о том, что случилось, когда я вошла в сознание Тома Реддла.
В теории внешне сознание выглядит как сплетение нитей всех цветов радуги, но входя в чужой разум, маг сам придает ему форму. Я много времени проводила в саду Помоны и решила, что именно с этой формой мне будет проще работать. Но то, что я увидела, садом не было. Я видела перед собой пустыню его равнодушия… Было сложно поверить, что так может выглядеть душа подростка, почти ребенка. Никакой любви здесь не было и в помине, мне нечего было «взращивать». Я ничего не могла сделать, пока не найду хоть сколько-нибудь подходящее для трансфигурации чувство.
И я шла вперед, но ничего не было. Я не знаю, сколько прошло времени: в чужом сознании перестаешь ощущать часы. Изредка мне встречались скалы жестокости Реддла, но как ты, наверное, догадалась, из жестокости не сотворить любовь даже магией. Если бы я сумела найти хоть росток сочувствия, хоть каплю из родника сожаления или ключа раскаяния … Тогда мне бы удалось задуманное, но в этой пустыне не было жизни. Лишь палящее солнце тщеславия и лживые тени амбиций. Но хуже всего был ветер, ветер, пронизывающий все в этом неправильном мертвом мире. Моего мастерства не хватило на то, чтобы понять, что он из себя представляет, какое чувство Тома Реддла он выражает. Но оно выталкивало меня прочь, это было нечто пронзительное и глубокое, было важно понять, что это такое, но я не могла. Только одно я знала наверняка – это недоброе чувство.
Место, в котором я оказалась, было мертво, однако я верю, что не бывает душ мертвых от рождения, где-то глубоко внутри у Тома Реддла должны быть добрые чувства. Но здесь их не было. Я могла прервать обряд и сдаться, однако не стала. Я верила, что мне удастся добиться своего, надо только копнуть глубже. Я рискнула. Окунулась в самую глубь души Тома Реддла, вплела свое сознание в тончайшие нити чужого.
Мне нужен был один росток, всего одна искорка добра… Чтобы действовать наверняка, я решила воззвать к тому, что заложено природой в каждом ребенке, – любви к матери.
Ты вряд ли знаешь историю Реддла, я и сама была посвящена в это только перед самым обрядом. Профессор рассказал мне, что мать Тома с помощью приворотного зелья заставила его отца быть с ней, - так мальчик был зачат без любви. Когда действие зелья закончилось, Реддл-старший бросил Меропу (так звали мать Тома), она оказалась одна без средств к существованию, и, очевидно из-за сильных переживаний, потеряла способность к колдовству. Она умерла сразу после рождения ребенка. То, что Реддл вырос в приюте, тебе должно быть известно.
Можешь себе представить, какой жалостью я прониклась к этому парню перед обрядом. Но тем сильнее было мое потрясение тем, что я обнаружила в его душе.
Возможно, моя жалость к этому сироте затуманила мне взор, не могу сказать наверняка. Но моя уверенность в том, что в Реддле есть что-то доброе, была крепка, несмотря даже на то, что я уже видела. Я решилась.
Я вызвала образ Меропы, но этого было мало. Мне нужен был не озлобленный подросток, а ребенок, который просто не может не любить мать. И вот я уже бесплотным духом парю между мальчиком лет восьми и его матерью. Образ Меропы был лишь иллюзией, подвластной мне, мне было важно, чтобы этот мальчик – Реддл из прошлого - почувствовал что-то доброе к своей матери, даже не обязательно любовь. Тогда я смогла бы пронести это чувство на уровень Тома Реддла настоящего и «взрастить» его, или трансфигурировать, если понадобится.
Далее приведу тебе наш диалог дословно: я не смогла бы забыть его даже если бы захотела, видимо, это последствие обряда. Боюсь, этот недолгий разговор будет преследовать меня в кошмарах. Слишком глубокий уровень эмоционального слияния…
Мальчик молчал, поэтому устами его матери заговорила я:
- Том, сынок, посмотри на меня.
- Уходи.
Это слово звучало как приказ, несмотря на то, что произнес его восьмилетний мальчик.
- Но я хочу остаться с тобой, сынок. Я же твоя мама.
- Ты мне не мать! У меня нет матери! Ты жалкое презренное создание, и мне стыдно, что ты родила меня на свет!
Находясь в такой тесной связи с сознанием Реддла, я ощущала каждую его эмоцию, и в этот момент в нем была лишь ядовитая злоба. Она была настолько всепоглощающей, что душила и меня. Но ты же знаешь, как я бываю упряма, я не могла просто взять и смириться, что мой план не работает. Я продолжала:
- Мне больно слышать от тебя такие слова, сынок. Я ведь люблю тебя.

- Лгунья! – мальчик подался вперед, сжимая кулаки. – Ты жалкое, безвольное создание! Ты бросила меня! Тебе наплевать на меня!
- Нет, Том, для меня ты самый важный человек на свете. Я бы никогда не бросила тебя по своей воле. Я люблю тебя.
- Если бы любила, не умерла бы.
Мое сердце снова наполнилось жалостью к Реддлу. Я чувствовала глубокую обиду, но она зиждилась не на любви, как я ожидала, а на разочаровании, которое мальчик испытывал от осознания собственной исключительности, а точнее, ее недооценке. Реддл ненавидел мать за то, что ее у него не было, в то время, как менее достойные имели матерей и отцов. Ни одно из этих чувств не могло быть трансфигурировано в любовь.
Но я продолжала искать:
- Никто не властен над смертью, сыночек. Все люди рано или поздно умирают.
- Нет! Умирают только слабые, такие как ты. Но я не такой, я особенный! Я наберу такую силу, что не умру НИКОГДА!
Его слова встревожили меня оттого, что я почему-то поверила в то, что Реддл говорит всерьез. Я не сразу заметила, что мальчик взрослеет прямо на глазах: выкрикивая последнее «никогда», он уже выглядел лет на тринадцать-четырнадцать. Это означало, что его разум сопротивляется навязанной мной модели, он начинает отторгать меня.
- Том… - я предприняла очередную попытку, но была прервана:
- Не смей называть меня этим мерзким именем! Я презираю его и жалкого маггла, который его носит! Но больше всех я презираю тебя! Ты виновата в том, что я не получил того, что заслужил по праву! Я думал, что ненавижу тебя, но ты не достойна моей ненависти. Я жалею лишь о том, что ты умерла раньше, чем я мог сказать тебе, как глубоко я тебя презираю! – Реддл уже достиг своего реального возраста и теперь изливал на меня не обиду прошлого, а ярость настоящего.
Меня как будто током ударило, под его напором мне, наконец, удалось идентифицировать то неопознанное чувство, которое ветром пронизывало пустыню души Тома Реддла, – это презрение. Глубокое, искреннее презрение, идущее из самого сердца юноши…
Ты не представляешь, что это значит, Августа – чувствовать душу человека, держать в руках все нити, составляющие саму ее суть, и вдруг осознать, что в каждую ниточку вплетены волокна презрения. Обнаружить, что этот парень не просто презирает одного, пусть даже самого близкого человека, а что он живет и дышит своим презрением, расточая его повсюду, куда следует взгляд. Это сама его суть.
Презирая весь мир, Том Реддл презирал и себя самого: свое имя, свое маггловское происхождение, свое тленное человеческое начало…
Отброшенная назад в «пустыню», я понимала, что теряю контроль. И все же пыталась ухватиться за что-то, чтобы попытаться хотя бы смягчить тьму в душе Реддла. Но этот ветер, он душил меня. Я задыхалась и ничего не могла поделать.
Я не смогла. Мне пришлось оставить Тома Реддла наедине с его презрением…

МакГонагалл небрежно отбросила недочитанное письмо в сторону и прижала руку к сердцу: волшебница и правда начала задыхаться. Она помнила этот обряд так, будто все было вчера, и все же до прочтения письма Минерве неплохо удавалось держать эти воспоминания на задворках сознания. А теперь все снова вырвалось, и директриса Хогвартса не могла не думать о Томе Реддле. Она взглянула на портрет Дамблдора и негромко спросила:
- Что мы упустили, Альбус? Как мы могли допустить, чтобы талантливый сирота превратился в такого монстра?
- Все в твоем письме, дорогая Минерва. Я много раз задавал себе вопрос: мог ли я или кто-то другой сделать что-то для Тома, направить его на светлую сторону?
МакГонагалл прикрыла глаза, она знала ответ. Знала еще до того, как задала вопрос. Знала с того момента, как побывала в сознании Реддла.
- Мы ничего не могли сделать. Никто не мог. Человек, в чьей душе правит презрение, не может творить добро, он не может даже прекратить творить зло, - тихо проговорила волшебница.
- Я пришел к тому же выводу. Как это ни прискорбно, судьба Тома была решена еще до его рождения. При других обстоятельствах он мог бы стать лучше, но иной его душа бы не стала.
- А я ведь и не догадывалась, когда писала это письмо, насколько верны мои слова, - с горькой усмешкой заметила Минерва.
- Зато догадывался я. Благодаря Обряду я смог лучше понять Тома, мне стало проще предсказывать его поведение. Можно сказать, что весь наш с Гарри план был разработан именно благодаря тебе: твое письмо стало базой для дальнейшего анализа… А Том, как ты и писала, презирал все и всех: своих родителей, за то, что они недостойны своего сына; своих врагов, так как считал их недостойными ненависти; своих приспешников, потому что они были недостойны милости и настоящего доверия.
Минерва кивнула, признавая справедливость слов портрета. Спустя мгновение она продолжила его мысль:
- Он презирал тебя, Альбус, за всепрощение и веру в людей, Гарри – за его любовь к близким, Нарциссу Малфой – за одержимость сыном и семейными ценностями, Северуса – за любовь и верность Лили Эванс… И именно те, кого он больше всего презирал, и положили конец его жизни.
- Заложив в его душу лишь презрение, провидение предопределило не только его судьбу, как темного мага, но и его гибель, - в голосе Дамблдора сквозила печаль.
- Человек презирающий, всегда смотрит прищурившись… - со странным выражением проговорила Минерва, в следующее мгновение ее глаза сверкнули огнем решимости. – Он хуже, чем слеп, потому что видит, но мир в его глазах искажен. Истина от него скрыта, а он и не подозревает об этом. Тот, кто презирает своего врага, рискует проиграть. Тот, кто презирает весь мир, обречен на поражение.