Глава 1- Нет, скажи мне это. Посмотри мне в глаза и скажи!
Он стоит, прислонившись спиной к стене, и не пытается вырваться из кольца её бледных худых рук.
- Ну же, говори! Это правда? Скажи!
Он молчит. Чёлка упала на глаза, холод пробирает кости, лезет под кожу, впивается иголками в напряжённое тело, губы сжаты в тонкую линию, пальцы рук закоченели.
- Да что же это! Не хочешь говорить – не надо. Я и сама узнаю.
Он безучастно смотрит, как она дотрагивается до его левой руки, закатывает рукав рубашки, который поддаётся на удивление легко и быстро, как обнажается его запястье, затем предплечье с заляпанной кровью повязкой, локоть с затянувшимся шрамом, как на её лице вспыхивают поочерёдно неверие, омерзение, ненависть, жалость и что-то ещё. Но ему уже всё равно. Предпоследнее ранило его прямо в сердце.
- Ты… Это же не то, о чём я думаю? Ведь нет? Скажи же ты!
Но он лишь отводит взгляд от её лица, когда она разрезает с помощью магии бинт, и он падает к их ногам, открывая безобразно-уродливую метку. На секунду его руку обжигает – так сильно она сжимает её – после же кожа покрывается мурашками. Она отпускает его руку, зажимая себе рот, и удивлённо смотрит на метку. Она ещё не верит:
- Скажи, что всё это снится. Что это не правда. Просто скажи, что…
Он отстранённо замечает, как её голос срывается. Она всё также таращится своими невозможными глазами на метку, но он уже опускает рукав, застёгивает манжету, поднимает бинт, небрежно суёт его в карман и думает о том, что вот сейчас он мог бы сотворить с неё все те самые похабные штучки, о которых рассказывали Грейбек и Лестрендж-младший. Но он всего лишь проходит мимо неё, вдыхая её запах в последний раз, и слегка касается её плеча своим, понимая, что это - последнее прикосновение.
- Просто скажи, что…
Её шёпот заставляет запнуться. И хочется вернуться, обнять, прижать к себе и говорить, говорить, что всё это – лишь шутка, такая же неудачная, как и он сам. Но дороги назад нет. Он уходит. Тихо хлопает дверь. За ней раздаются его шаги. Эхо гулко повторяет: «Люблю». Но она этого уже не слышит.
Он сидит на самой верхней площадке Северной башни Малфой-мэнора, смотрит вдаль и мнёт в руках край своей дорогой мантии. Сидит долго, пальцы закоченели и с трудом перебирают уже мятую ткань, он весь дрожит от холода, порывистый ветер путается в волосах и пробирается за ворот тонкого чёрного свитера, поглаживая нежную кожу, покрытую мурашками. Он весь – сгусток холодного отчаяния и боли, лишь мётка полыхает огнём на его окоченевшем теле, не давая забыться, путая мысли в голове юного Малфоя, заставляя сжиматься сильнее от воспоминаний о её взгляде и шёпоте. Он не видел её уже месяц. Прошёл месяц с их последней встречи, когда она увидела метку на его руке, а казалось, что прошла целая вечность. Вечность, прожитая без неё, без её глаз, рук, губ, голоса, запаха… Он уехал рано утром на следующий же день, решив, что не сможет ловить её жалостливые и неприязненные взгляды. А ещё он боялся сорваться, боялся, что не выдержит и, резко притянув, прижмёт-таки её к себе, заключит в стальные объятия, вдохнёт такой желанный запах её кожи, зароется носом в изгибе её шеи, и произойдёт это непременно где-нибудь в Большом зале на глазах её драгоценного Поттера и краснеющего от злости Уизли, да ладно бы только на их глазах, но ведь на глазах у всего Хогвартса, и вот тогда он сломается окончательно. И этого-то он и боялся. Хотел сохранить остатки гордости, вновь собрать воедино былые принципы, надеть маску презрения, вызвать в себе ненависть. Этим он и занимался уже целый месяц в своём родовом имении. Бледной тенью (бледной от недосыпа) ходил по замку, потерянный взгляд скользил по тёмным углам, по картинам, в большом количестве навешанным в длинных и бесчисленных коридорах Малфой-мэнора, по стенам и коврам, в попытках возродить былое чувство величия семьи Малфоев. Долго простаивал в галерее, рассматривая портреты предшествующих ему поколений, вглядывался в каждую чёрточку таких одинаково идеальных лиц, презрительно сжатых губ и высокомерно поднятых бровей. Но не зарождалось в нём гордости за своё происхождение, презрения ко всем, ниже ему стоящим, только недоумение поднималось откуда-то из недр его души – почему они все думали, что чем-то лучше других? Почему, если Поттер или же Уизли могут так просто подойти к ней, улыбнуться, прикоснуться или даже обнять Гермиону. И это будет смотреться естественно, пусть они хоть заобнимают её сначала на глазах у всех, а затем на глазах каждого отдельно взятого ученика или преподавателя. И эти мысли тоже пугали. Он вздрагивал, слегка встряхивал головой, будто прогоняя её образ, и его захлёстывала злость и такая ослепительная ярость, что хотелось крушить всё подряд. И тогда он спешил в фехтовальный зал, мантия зловеще развевалась за его спиной, почти как у Снейпа, влетал в него, призывая магией свою шпагу, выхватывал её из ножен одним резким, нервным движением, отбрасывая пустые и никчёмные ножны в сторону, щелкал пальцами левой руки, и перед ним возникал манекен со шпагой в руке, который был его противником. Драко кидался в бой с ожесточением, с отчаянной решимостью заглушить в себе все эти мысли, лезшие в голову. Мысли, которые могли возникнуть лишь в голове предателя крови. Но Драко не был им, и от этого он злился на гриффиндорку, из-за которой его привычный мир рухнул, а новый казался ему таким противным и был так ненавистен.
Иногда в Малфой-мэнор приходил Лорд. Его визиты были неожиданными, он вдруг появлялся словно из ниоткуда прямо перед Драко или же рядом с ним, или за его спиной, заставляя Малфоя вздрагивать от страха перед тем, что его мысли станут известны Повелителю. Но Лорд никогда не проявлял агрессии или злости по отношению к юноше. Иногда Малфою казалось, что он даже нравится этому змееподобному существу. По чуть теплеющему тону, по интонации, с которой он произносил его имя – медленно, тягуче, плавно, словно патока плавилась на языке, растекаясь приторными каплями по рту. И казалось, что Лорд и вправду считает, что это большая честь – давать юному Малфою задания «повышенной сложности», как прозвал их пор себя Драко. Задания на самом деле были самыми обычными, такие Лорд раздавал каждому рядовому упивающемуся, и тот же Нотт или Забини справились бы с ними, но Драко, чьё сознание сопротивлялось всем этим жестокостям, они казались неимоверно сложными и невыполнимыми.
Но он их выполнял. А куда было деваться? Только это отвлекало от мыслей о грязнокровке, которая, скорее всего, и думать о нём забыла, а если и вспоминает, то непременно с презрением. Но после каждого такого задания мыслей о ней становилось больше, голова кружилась сильней, и воздуха не хватало вовсе, а выстроенная в сознании хрупкая теория его превосходства над всеми, терпела оглушительный крах. И тогда Драко поднимался на Северную башню своего замка, еле волоча непослушные ноги по бесконечно длинной лестнице, наваливаясь отяжелевшим телом о тяжелую дубовую дверь, чтобы открыть её, и садился, прислоняясь спиной к стене, на обжигающе-холодный пол.
И вот Малфой снова сидит на плащадке, где разгуливает ветер, и снежинки тихо падают с неба. Это первый снег в этом году, но Драко лишь отстранённо замечает, что его волосы, намокнув, липнут ко лбу, не понимая причины того, почему они чуть влажные. Все мысли о Грейнджер, о её глазах в ту самую минуту, когда она увидела метку. И именно в этот момент, как и всегда, предплечье обжигает сотня одновременно вспыхнувших искр – это отголоски её взгляда, её ногтей, впившихся тогда в его кожу, её шёпот, разрывающий его сердце. Мантия, которую он теребит, совсем помялась и на ощупь больше походит на скатавшуюся шерсть какого-либо зверька, а не на добротную дорогую шерстяную ткань, которой придали форму мантии. Малфой закрывает глаза, зажмуривается до рези, до красно-синих кругов. Устало выдыхает, проводит языком по сухим обветренным губам, с трудов разжав челюсти, и еле слышный шёпот срывается с его губ:
- Прости, Грейнджер, я не сумел…
А затем он заставляет себя подняться на ноги, но продрогнувшее тело не хочет его слушаться, ноги сводит судорога, пробежавшая от щиколоток к бёдрам и обратно. Острая боль на секунду заставляет забыть о гриффиндорке, но лишь на секунду. Понимая, что без помощи он не сможет ступить ни шагу, снова разлепляет губы и хрипло выдыхает:
- Чирем.
С негромким хлопком перед ним возникает домовой эльф. Без лишних слов он берётся за мантию хозяина и переносит того в спальню. Это повторяется каждый раз, когда молодой хозяин засиживается на башне. А потому и ритуалы у них привычные – стянуть промокшую и местами мятую мантию, разжечь посильнее огонь в камине, щелчком пальцев расстелить постель и принести согревающее зелье с мятой. Остальное Малфой делает сам – снимает свитер, сбрасывает ботинки, стаскивает брюки, облачаясь в пижаму, ныряет под одеяло, слегка стуча зубами. Кажется, что в комнате ещё холоднее, чем на башне. Залпом выпивает зелье и… не может заснуть. Каждую чёртову ночь не может заснуть, не ощущая её мягкого тела рядом. Глаза закрываются, сон крадётся, заволакивая сознание, рука привычно тянется обнять Гермиону и… он ощущает пустоту и холод простыни. Глаза резко открываются. Он тяжело вздыхает. Сегодня опять его ожидает полная мыслей ночь. Ночь без успокоения, без сновидений. Без неё.
