Зависимость. В человеке, попавшем под колёса её несущегося локомотива, говорит только она, заглушая своими воплями все мыслительные процессы. Поглощает, просто уничтожает своим присутствием всё, что вообще может его волновать. И каждый смелый, решивший бросить ей вызов, не способен думать ни о чём другом. Это приговор. Абсолютный, строгий, не терпящий рассмотрения. Она ломит, крушит, взрывает, уничтожает его. И даже покинувши поле битвы, казалось бы, побеждённой, одна зависимость сменяет себя другой.
Я брёл по коридорам Хогвартса, просторы которого давно уже покинул дневной свет. Провожая стены взглядом, я лениво отгонял вспыхивающие мысли, что предупреждали о не самом подходящем времени суток. И я искренне отослал их ко всем святым, засунув мантию-невидимку поглубже в карман.
Филчу сегодня было уже не до меня. Он, казалось, был слишком зол из-за сожжённой брови. Нам с Бродягой подумалось, что его гневные крики обоснованы не только нашим ужасным проступком, но теперь ещё и отсутствием симметрии на его лице. Старый кошатник давно стал нам родным, и мы, не задумываясь, выпустили ещё горсть верескового пороха, который, словно по нашему заказу, исправил маленькое недоразумение, сметая и вторую бровь тоже. За что, собственно, у нас и вычли по сотне баллов из общей копилки факультета, назначив три недели отработок.
Я сел на одинокий подоконник, оперевшись плечом о заледеневшее стекло. Наверное, Виолетт Бломс назвала бы эту замерзшую в каком-то узоре корку льда красивой. Для меня же это была всё ещё замёрзшая корка льда, которая сквозь рукав мантии кусала меня за руку холодом. Привычным жестом достав пачку сигарет, я поднёс продолговатый свёрток яда маглов к губам. Уже через минуту ощущение мучительного полёта захватило меня целиком. Заполняя лёгкие горящим дымом, я вытеснял прочую ересь из головы, которая ещё имела для меня хоть какое-то значение.
Послышались торопливые шаги. Меня это не особенно тронуло, и я с возрастающим ожиданием сделал ещё затяжку. Рыжие волосы, два зелёных фонаря в моей тёмной жизни, чуть вздёрнутый нос, влезающий везде и всегда, и это её фирменное...
- Поттер, - главная староста молнией появилась передо мной, взывая к моему вниманию.
- Эванс, - в тон ей сказал я.
Она окинула меня довольным взглядом, и я только сейчас заметил, что она будто ожидала меня здесь увидеть. Тем временем её выше упомянутый нос несколько раз нервно дёрнулся, и она покосилась на мою правую руку.
- Поттер, что это? – строгим голосом спросила меня она.
Я лишь усмехнулся в ответ, выдыхая очередную дозу своей зависимости. Эванс же распахнула окно, спихнув мою ногу тяжёлой рамой, и демонстративно начала махать руками, как бы выталкивая все те проблемы, что я выдохнул вместе с этим дымом. Затем она выхватила у меня сигарету и с самым независимым видом выбросила её на улицу. Наконец, она похлопала руками и, довольно улыбаясь, рухнула рядом со мной на подоконник, счастливо болтая в воздухе ногами. Я же всё ещё не отрывал от неё чуть ошарашенного взгляда.
- Это плохая привычка, Джеймс, - очень серьёзно сказала она, всё ещё смотря куда-то вперёд.
- По барабану, Эванс, не лезь, - грубо, слишком грубо, сказал я, доставая злосчастную пачку. Она же, проворно заломив мне одну руку, выхватила у меня и её, и, не отрывая от неё глаз, сожгла заклинанием.
- Какого...?
- Что у тебя случилось, Джеймс? – не обращая на меня ровно никакого внимания, продолжила она, - скука?
- Не лезь, Эванс, - предупреждающе сказал я.
- Не лучший способ показать отрешённость от этого мира, не находишь? От него сложно избавиться.
Я знал это. Честно, я уже сам ненавидел себя за это. Просто за то что сам завязал себе узел на шее. Летом я оказался с Лунатиком на улицах магловского Лондона. И вбил себе в голову, что без этой привычки уже не буду чувствовать себя человеком.
- Это ноющее чувство, когда нечем занять свой мозг, можно заглушить и по-другому, знаешь ли, - не отставая, молвила она, - можно попробовать хоть изредка открывать учебники.
- Не всякий способен любить и лелеять каждую страницу каждой мало-мальски написанной книги, Эванс, - чувствуя нарастающее раздражение, сказал я.
- Или, например, начни собирать марки, - будто вовсе не слушая меня, всё продолжала она.
- Марки?
- А заодно запишись на магловедение, - улыбаясь, издевалась Лили.
- Эванс! - наконец, взорвался я, - А как это касается тебя?
Она посмотрела на меня, что-то выискивая на моём лице.
- Никак.
- Тогда...?
- Брось курить, Поттер, - она спрыгнула с подоконника, повернувшись лицом ко мне.
- Смысл? – я вопросительно вскинул бровь.
- Спасёшь себя, а заодно... – она начала рыться в своей сумке, откуда посыпались перья и пергаменты, и, наконец выудив оттуда нечто очень мне знакомое, сказала, - и Карту Мародёров.
Я захлопнулся. Нет, ну просто удивительно как шустро она успевает везде и всегда. Я был просто уверен в том, что незаметно стащить Лили пергамент не могла, во-первых - я везде носил его с собой, во-вторых - ввиду её прочных моральных принципов. Должно быть, он вывалился у меня из кармана, когда мы с Бродягой разносили коридор третьего этажа волшебным порохом.
- Не боишься, что я просто напросто вырву её у тебя и сотру память? – спросил я.
- Нет, ты этого не сделаешь, - с завидной уверенностью произнесла она, - Обещаю, Поттер, бросаешь курить – получаешь назад своё творение.
И она протянула мне руку, ожидая от меня чего-то. Нет, ну она не перестаёт меня удивлять. Время далеко за отбоем, она одна стоит передо мной, диктуя мне условия, при этом просто отметая факт того, что ЗОТИ я знаю не ниже отметки «Превосходно» и с лёгкостью могу припечатать её к стенке. И всё же что-то снова защёлкало внутри меня, и я сказал:
- Ладно, ты убедительна, - и я сжал её ладонь в своей.
- Чудно, - усмехнулась моя Эванс и стремглав помчалась продолжать свой обход, но всё же обернулась и добавила, - Ты ведь не против, что она пока послужит мне в моих целях? – она несколько раз постучала пальцем по свёртку бумаги.
Я криво улыбнулся уголком губ, как бы говоря, что от меня ровным счётом ничего не зависит. Она проронила задорный смешок, углубляясь в изучения нового оружия по выслеживанию нарушителей правил в своих руках. Я идиот.
***
Третий день. Меня уже трясёт от одного воспоминания о нашем разговоре. Всё пролетает для меня в полусне. Я уже теряю координацию, сшибая всё на своём пути. Тоска во мне сменяется злостью. Руки привычно тянутся к внутреннему карману мантии в поисках спасительного замутнения, но, чёрт, там ничего нет. Мне кажется прошло по меньшей мере две недели. Меня уже шатает. Третий день.
Я объявил себя конченным придурком, принимая вызов старосты Гриффиндора. Наверное, всё это сказываются бладжеры, разговоры с Бродягой и излишняя тяга «общения» со слизеринцами совершенно магловским методом выяснения отношений. Иначе как можно объяснить моё собственное соглашение на визжащую ломку в теле?
Хотя я прекрасно отдавал себе отчёт в причинах всего этого. И этой причиной карта была лишь отчасти, я мог достать её у Эванс как и когда угодно. Это скорее был вызов самому себе, немое пари с собой, некое «слабо», беззвучно звенящее внутри. "Зависимость не смела больше править мной," - вещало моё внутреннее я. А крик его всё стихал, меня уже буквально передёргивало. Третий день.
Уроки я просиживал спокойно. Спокойно грызя ручку и дырявя взглядом затылок Эванс, которую я решил считать виновником всего ужасного в этом мире. Чтобы хоть как-то отвлечь себя от нарастающего желания наплевать на всё и сдаться, я стал записывать лекции и внимательно слушать всю ту пургу, которой обыкновенно преподаватели школы чародейства и волшебства засоряли мозг юным волшебником. Люпин и Блэк боязливо косились на меня, гадая над моментом, пробудившем во мне эту любознательность.
На тренировках по Квиддичу я буквально таранил всех своей бодростью. Я бесконечно летал от загонщика к охотнику, от охотника к вратарю, а от вратаря к загонщику, осыпая их всевозможными советами и наставлениями. И всё равно зависимость жгла меня изнутри.
Она не позволяла мне заснуть, запуская свои острые, цепкие лапы в моё сознание. И, облачившись в мантию-невидимку, я отправился из комнаты. Привычка привела меня к скучающему окну. Я шумно вдыхал холодный воздух, надеясь почувствовать в нём хоть малейшие частицы оставшегося никотина. И снова меня прервал грохот чьих-то шагов, обладательницей которых была, конечно, Лили Эванс. Взглянув на меня, она облегчённо вздохнула и пробормотала в полувопросительном тоне:
- Держишься?
- Я бы на твоём месте не приближался к человеку, которого обрёк на вечные муки, Эванс, - кутаясь в школьную мантию, проговорил я, - Тело меня не слушается, руки могут случайно оказаться на твоей шее.
Она вскарабкалась на мой подоконник.
- Ты знаешь, тебе осталось всего дня четыре.
- Жить?
- Терпеть, потом должно быть втрое легче.
Я подавил в себе очередной порыв кинуться к сигаретам.
- Откуда знаешь?
- О, года три назад такое происходило с моей сестрой. Она тогда приехала из летнего лагеря и каждое утро часов в шесть садилась на балконе в своё плетёное кресло с чашкой горячего чая и, смешно так сжимая губы трубочкой, выкуривала ментоловою сигарету, втихаря от родителей, - Лили изобразила это самое нечто, - с этим можно легко справиться – перебить чем-нибудь. Петунья, например, стала пить сладкий кофе.
- И что, чёрт возьми, может сбить меня?
- Адреналин? Или...
Я почувствовал новую волну неприятного накатывающего ощущения, ломающего организм. Эванс заметила моё недовольно скривившееся лицо.
- Адреналин? Предлагаешь спрыгнуть мне с астроно...
Она не дала договорить, резко приблизив свое лицо ко мне. И я почувствовал её мягкий, быстрый поцелуй. Она так же резко отстранилась, устремляя на меня взгляд своих изумрудных глаз. И, чёрт, на её щеках не было и грамма смущения. Тогда же как я напряжённо замер. Я даже под Круцио, наверное, не смог бы объяснить, что произошло. Я с трудом пытался заставить мозг работать, однако тот выдавал лишь один вердикт. Она рехнулась. Окончательно и бесповоротно. А Эванс тем временем, развернув Карту Мародёров, соскочила с окна и отправилась оправдывать сияющий значок старосты на своей мантии.
Уже добравшись до спальни Гриффиндора, я всё же выудил основную мысль, витавшую там. Та доза адреналина, любезно предоставленная Лили Эванс, грубо вытеснила на сегодня тягу к горящему табаку.
***
Пятый день. В ушах будто раздавался хруст костей, глаза затмевала серая пелена. Сны, все до единого, окутанные дымовой завесой и белыми тонкими зигзагами, пугали своей реалистичностью. Мне казалось, я сходил с ума. Пятый день.
Адреналин, спрятанный в моих губах кратким поцелуем, выветрился за ночь. И я начал судорожно придумывать новые способы борьбы с собой.
За обедом в большом зале я старался впихнуть в себя как можно больше пирога с почками, печёного хлеба, заливая всё это дело литром горячего супа. Слышал где-то, что в людях, борющихся с курением, просыпается зверский аппетит. Однако мой аппетит счёл всё это полной брехнёй и так и продолжил дремать где-то в районе желудка.
Вечером я уже был опаснее, чем разъярённый соплохвост, затравленный гоблин или оскорбленный кентавр. Весь Гриффиндор опасливо обходил меня стороной, ожидая громкого взрыва. Я же терпеливо сидел на корточках у камина и играл седьмую партию в шахматы с Лунатиком, которого в этой жизни не страшило ничего.
Ближе к полуночи в гостиной уже не осталось никого, и я один сидел на диване, вперив свой взгляд в огонь, щелкающий поленья в камине. Что-то подобное сейчас происходило у меня внутри. Раздался скрип ветхой лестницы и шлёпанье чьих-то ног. Лили Эванс через несколько секунд уже скрашивала моё одиночество.
-Два дня, - тихо сообщила она, заворожено глядя на пламя.
Меня уже рвало на части. Нет, меня рвали на части остатки той зависимости, что ещё сражались во мне. Я намеревался покончить с этим. Меня в этом только убеждали пять тягучих мучительных дней. Я резко крутанул головой в её сторону, собираясь сказать ей всё, что заставило бы её почувствовать ту же злобу, что и я. Но, чёрт, она опять выбила меня.
Этот поцелуй был дольше последнего. Слаще и приторнее, я бы сказал. Правда, как ни странно, более неожиданным, затмевающим и взрывающим все уголки уцелевшего сознания. Она снова заставила меня замереть, словно громом поражённого, а потом всматривалась в произведённый эффект в течение нескольких секунд, чтобы удостовериться, что о никотине я сегодня больше не вспомню. Затем она, всё так же шаркая ногами, скрылась на пролётах лестницы в спальню девочек, оставив меня, абсолютно ничего не понимающего, анализировать произошедшее мгновения назад.
***
Седьмой день. Последний рывок, Мерлин, это последние 24 часа моих сотрясений. Я почти ничего не чувствовал. Ни скрежета в зубах, ни иллюзию удара током, ни даже обыкновенного порыва наставить палочку на любого попавшегося и несколько раз подряд выкрикнуть непростительное заклятие. Только непонятную скованность сердца и протяжный вой души. И я не мог сказать, что было хуже. Седьмой день.
Эванс всё время украдкой бросала на меня взгляды, которые сквозили то ли поддержкой, то ли восхищением. А меня будто бы бросали на скалы, избивали до потери пульса, сжимали горло, не давая вздохнуть. Но рука не тянулась к карману, где место прежде занимала пачка коротающего время яда. И это начисто сбивало с толку. Я томился в ожидании истечения этого проклятого срока, надеясь, что чёртова зависимость, наконец, оставит меня.
Я всё ходил. Весь день я буквально не мог позволить себе остановиться. Так что я даже просидел две пары по магловедению с Ремусом, который пол-урока, терпеливо держась, объяснял мне, зачем маглы глазеют в стеклянный монитор, лихорадочно стуча по клавишам пальцами и издавая различные подбадривающие фразы, адресованные какому-то существу, которым они управляют, и называют весь процесс, кажется, комперур... кампитур... компьютерной игрой.
Прогулялся на прорицания с Хвостом, где с завидной точностью узнал, что скоро в жизни у меня представится целый ряд смертей, на что я с уверенностью заявил, что если уж мне и довелось бы умереть таким молодым, красивым и полным сил, смерть не обошла бы меня стороной на протяжении этой недели.
Все неизменно, как один, твердили мне будто я какой-то помятый, Макгонагал несколько раз отсылала меня в больничное крыло, но я на всё это лишь взирал острым взглядом, обрамлённым теперь тёмными мешками под глазами. Я уже давился этим временем.
Ночью я отправился к тому самому подоконнику с чудной ледяной коркой на стекле. Там я решил ждать свою Эванс, которая, несомненно, меня найдёт с помощью своей новой привязанности. К карте она явно чувствовала платоническую симпатию, таскала её везде с собой, бывало, сидела часами, уткнувшись в неё носом. Я уже даже начинал сомневаться в том, что она мне её вернёт.
Время уже заскочило за полночь, но меня всё ещё держало что-то. Я в чём-то отчаянно нуждался, хотел, желал, мечтал и ждал. Смутное знакомое дежавю. Кажется, также всё начиналось и с сигаретами.
Царапая ногтем на окне седьмую полосу, я услышал знакомый звук, отдавшийся звонким стуком в голове. Лили Эванс, сияющая как начищенный галлеон, предстала передо мной с немым вопросом. Дивная. Затем медленно, слишком медленно протянула мне карту. Я с трудом вытянул её из будто бы занемевших пальцев Эванс, и, вполне ожидая этого, прочитал на её губах лёгкий вздох грусти и тоски. Её губах... И снова это ощущение надобности вздоха, но не запаха сигарет, а...
- Эванс, - окликнул я её, вынув из томной задумчивости, - Ты знаешь, что такое зависимость?
И с этими словами я, спрыгнув с подоконника, притянул её к себе, убивая в себе какие-либо звуки трескающихся костей. На этот раз я выбил её, на этот раз она судорожно хватала ртом воздух и покрывалась пунцовой краской, стоило мне оторваться от неё. На этот раз я оставил её напряжённо замершей у этого чертового окна.
Я вовсе не разрушил свою тягу, нет. Я лишь поменял курс. Теперь моя прежняя зависимость просто сменилась другой, которая, в свою очередь, носила имя «Лили Эванс».
