*У Сьюзен на лице россыпь веснушек, слишком большой нос и слишком маленькие узкие губы. Вся Сьюзен какая-то нескладная, неуклюжая. Только глаза у неё яркие и выразительные: вызывающе тёмно-карие. Только ими Сьюзен и может гордиться.
Ханна совсем не такая. У Ханны чистая красивая кожа, на лице ни одной, даже самой маленькой, веснушки, нос – нет,
носик – у неё аккуратный, умильно вздёрнутый вверх, и глаза красивые – ярко-синие, с тёмным ободком вокруг радужки. Сьюзен почему-то кажется, что такие глаза бывают только у маленьких детей. Ханна вся такая тёплая, светлая, лучистая, вокруг неё вьётся золотой свет и опутывает всё вокруг золотыми нитями.
Сьюзен кажется, что таких людей вообще не существует. Кроме Ханны, конечно, кроме Ханны.
Ханна называет её приторно-сладким «Сьюзи» и считает своей лучшей подругой. Впрочем, Сьюзен и не возражает; она пьёт чай и молча слушает звонкое счастливое щебетание.
– Вчера к нам прилетела сова от МакГонагалл. Представляешь, директор предлагает Невиллу должность помощника профессора Спраут. Сьюзи, ты представляешь?
Сьюзен не представляет. Единственное, что она слышит из всего монолога: «к нам». К нам, к нам, к нам. «К нам с Невиллом», – хочет сказать Ханна, но это ведь и так ясно.
Ханна вся такая добрая, милая, отзывчивая. Сьюзен, наверное, и любит Ханну, вот только это «к нам» –
к нам, к нам, к нам! – разъедает её изнутри ревностью и завистью. Сьюзен, наверное, тоже считает Ханну подругой, честно. Вот только Невилл…
Сьюзен думает, что он, скорее всего, счастлив с Ханной. Ещё бы, у неё ведь по пальцам струится любовь и нежность, она обнимет его и целует, когда он приходит домой с работы, кормит его вкусным ужином и уводит за собой в спальню. Сьюзен не думает, она знает: Невилл счастлив. Ведь кто может быть несчастным с Ханной-Маленьким-Солнышком?
Понимание горчит в чае и сладких пирожных, а Ханна продолжает щебетать:
– Невилл сомневается, но ты же знаешь: из него в будущем вышел бы отличный преподаватель. Правда ведь, Сьюзи?
Сьюзен отрывает взгляд от хаотично кружащих в чашке чаинок и смотрит на Ханну.
– Конечно, – улыбка кривит губы, а пальцы крепче обхватывают чашку, словно цепляясь за спасательный круг.
– У тебя точно всё хорошо? Ты слишком тихая в последнее время, – беспокойство в голосе Ханны становится в горле комом.
– Всё хорошо, Ханна, правда. Просто сильно утомляюсь.
– Приходи к нам на обед, – неожиданно предлагает Ханна, и в ответ у Сьюзен получается только кивнуть.
«К нам, к нам, к нам». И от этого «к нам» Невилла хочется спасти.
*
Дверь ей открывает Невилл. Он обнимает её, приветствуя, и от этого лёгкого дружественного объятия сбивается дыхание. Единственная мысль стучит кровью в висках: «Не отпускай, не отпускай, не отпускай!»
– Сьюзи!
Ханна входит в комнату неожиданно. Словно канарейка, порхая и мило чирикая, она подлетает к Сьюзен и забирает её из объятий Невилла.
– Я так рада, что ты пришла!
Щёки у Сьюзен наливаются румянцем. Она чувствует себя школьницей, которую МакГонагал застала целующейся с мальчиком (с Невиллом, конечно, с Невиллом) у себя в классе.
– Спасибо, что пригласила, – негромко, боясь выдать бушующие внутри ураганы, отвечает Сьюзен.
– Пойдём, покажу тебе дом, пока Невилл закончит работу теплицах.
Невилл улыбается и извинительно пожимает плечами. Сьюзен кажется, что Ханна специально отослала его подальше от неё, но она тут же едва заметно качает головой, отгоняя смешную мысль. У Невилла работа такая, вот и все причины. Ханна берет Сьюзен за руку и начинает экскурсию по дому.
Дом у Ханны – у Ханны! – причудливое отражение её самой: свет здесь разливается в каждом, даже самом дальнем уголке, окна большие, широкие, прикрытые лёгким белоснежным тюлем, и всё в этих бело-бежево-кремовых тонах. Всё-всё-всё. Однажды Сьюзен узнала от своего магглорожденного однокурсника, что у магглов есть специальные больницы для психически больных, и что стены там белые и мягкие, чтобы человек не смог причинить себе вред. Сьюзен кажется, что она попала именно в такое место.
Из окон просторной, залитой солнечным светом гостиной она видит оранжерею Невилла. Она почти настолько же большая, как и сам дом, от её стеклянных стен отражается солнце, чьи тёплые лучи растекаются по крыше, словно глазурь по торту. Сьюзен во что бы то ни стало хочется оказаться там.
– Оранжерея очень красивая получилась, правда? – спрашивает Ханна, и с её дыханием воздух наполняется искорками нежности. – Невилл сам обустраивал, я только помогала.
– Очень красивая, – выдыхает Сьюзен, и это «сам» звучит обезболивающим эликсиром для её истерзанного сознания.
Ханна переводит взгляд на белоснежные часы без циферблата и говорит:
– Невилл уже заканчивает. Я пойду накрою на стол, а ты можешь пока осмотреться, – и машет рукой в сторону книжного стеллажа, беспокоя витающие в воздухе искры. – Кстати, я нашла сборник по трансфигурации, о котором ты спрашивала, посмотри на верхней полке.
Сьюзен через силу отрывает взгляд от яркой и тёплой оранжереи и благодарно кивает:
– Спасибо, он очень поможет мне в работе. Давно его искала.
Она пытается прибавить голосу искренней благодарности, но получается как-то отстранённо и слишком устало. Тёплые искорки тепла блекнут и растворяются, и Ханна обеспокоено хмурится. Сьюзен почти слышит её тревожный вопрос
(«Сьюзи, милая, с тобой всё в порядке?») и спешит его предотвратить:
– Может, с его помощью у меня наконец получится сдвинуть исследование с мёртвой точки, – толика энтузиазма добавляет её голосу жизни, и Ханна, немного успокоившись, уходит, оставляя за собой удушающий шлейф заботы. Сьюзен с облегчением вздыхает.
Как бы там ни было, Сьюзен – она точно знает – любит Ханну. Правда. Просто здесь стены давят её теплом и заботой, а чувство несправедливости царапает лёгкие. Она думает, что из Ханны, пожалуй, жена получится лучше, чем из неё. Ведь Ханна чуткая, улыбчивая, сердечная, совсем не такая как Сьюзен. Ханна будет прилежно ждать Невилла дома, готовить вкусные обеды и опутывать дом невесомым пледом уюта. А она, Сьюзен, будет закатывать время от времени истерики, обеды у неё будут подгоревшими и из-за этого будут часто заказываться в ближайшем кафе, да и с порядком и уютом, что уж там, тоже будет сложно. А ещё Сьюзен будет обнимать крепко, а целовать порывисто. Совсем как...
…Сьюзен кажется, что воздух в комнате начинает наполняться терпко-сладким ароматом того Рождества. Память услужливо показывает ей картину пустующего класса трансфигурации, её разбросанные по парте вещи, порванную Булстроут сумку и смятые в порыве злости свитки конспекта в руках. Сьюзен обидно, вот только возмущаться страшно, уж она-то не храбрая гриффиндорка. Да и не стоит сумка отработки у Кэрроу, считает она, лучше оставить всё как есть.
– Чем дольше ты молчишь – тем больше они себе позволяют.
Сьюзен испуганно вздрагивает, и листы пергамента с негромким шуршанием рассыпаются по полу.
– Ты меня напугал, – вместо ответа говорит она, наклоняясь за конспектами. – Что ты здесь делаешь? У вас же заклинания с Рейвенкло.
– Я… – Невилл мнётся в дверном проёме, и Сьюзен отмечает, что вид у него странно нервный и взвинченный. – С отработки.
Это звучит так обыденно, как будто сейчас, как и раньше, на отработках отмывают грязные котлы или сортируют никому не нужные архивы; так, будто сейчас после отработок не приходится идти в больничное крыло.
Сердце пропускает пару ударов, и Сьюзен обеспокоенно осматривает Невилла взглядом.
– Ты в порядке? – страх разливается в её голосе, и Сьюзен нервно сжимает угол парты, словно пытаясь удержатся на вдруг закачавшемся полу.
Невилл поспешно кивает и в три быстрых шага оказывается рядом. Его движения порывистые, полны энтузиазма, энергии. Он наклоняется сказать ей что-то на ухо, и Сьюзен от неожиданности инстинктивно отшатывается. Невилл, кажется, этого даже не замечает.
– Я нашёл ещё один потайной ход! – возбуждённо шепчет он, и от такой близости у Сьюзен сбивается дыхание.
– …понимаешь? – Невилл отклоняется, и она видит его полное надежды лицо. – Мне только нужно узнать, куда он ведёт… Он за портретом девушки в Выручай-комнате. Ты понимаешь, что это значит? Замок помогает нам!
Сьюзен неуверенно кивает, слишком пристально глядя на Невилла.
У Невилла (как и у неё самой) на лице россыпь веснушек, серые, с тёмным ободком вокруг радужки глаза, ямочки на щеках и сухие, покрытые трещинками губы. На левой скуле у него сине-фиолетовым горит синяк, а на правой брови медленно наливается кровью порез. Невилл волевой, сильный – совсем не такой, как год назад. Вокруг него желание бороться охватывает каждого, а за малодушие становится стыдно.
Он берет её руки в свои, крепко сжимает, и Сьюзен чувствует, как по рукам растекается тепло.
– Ход должен вести за пределы Хогвартса! – с запалом говорит он, крепче сжимая её ладони.
Сьюзен ловит звуки едва слышного шороха и поднимает взгляд к потолку. Ветка омелы кажется полной жизни и, почему-то, надежды. А ведь волшебной омеле всё равно, где цвести.
Невилл стоит перед ней весь такой хороший, отважный, добрый. И стоит он слишком близко, а аромат омелы заполняет класс слишком быстро. В его серых глазах Сьюзен замечает тёмные крапинки и отражение безграничного удивления.
– Омела, – говорит Сьюзен на выдохе, и Невилл кивает, медленно, несмело, словно не веря в происходящее.
От аромата омелы, выпускающей всё новые и новые ростки, воздуха в комнате становится слишком мало, и дышать всё труднее. Сьюзен только и думает, что по-другому и быть не может. Невилл – такой умилительно неуклюжий, подкупающе добрый – ещё с занятий ОД всегда находился где-то рядом. Рядом с ним был первый удачный
Ступефай, только после его поддержки она смогла успокоиться перед С.О.В, и только он придаёт ей силы не терять надежду.
– Волшебная омела – символ… – негромко прерывает Невилл затянувшуюся тишину, но Ханна обрывает его на полуслове.
…и целует она слишком порывисто, а обнимает слишком крепко…
…Сьюзен резко отворачивается от окна, развеивая в памяти картины воспоминаний, и подходит к книжному стеллажу. Книги здесь расставлены в алфавитном порядке, и Сьюзен кажется, что, если бы их можно было расставить ещё и по размеру, Ханна сделала бы и это. И когда Сьюзен, пересмотрев почти все корешки книг, наконец, находит нужный сборник, из кухни раздаются приглушённые голоса, и, боясь пошевелиться, она так и замирает с книгой в руках. Слова доносятся до неё неразборчивой какофонией, и только интонации дают понять, что речь идёт о ней. Беспокойство в голосе Ханны переполняет каждый звук и оборачивается для Сьюзен горечью. Просто она правда любит Ханну. Поэтому и сказать ей ничего не может.
Звон посуды возобновляется, а у двери становится слышны мягкие, неторопливые шаги.
– Ханна передала, чтобы ты не скучала, – заходя в комнату, с улыбкой говорит Невилл. Воздух в комнате наполняется свежим ароматом мяты. – Как книга?
Сьюзен непонимающе качает головой, и Невилл указывает на книгу в её руках.
– А, эта… то, что нужно... – невнятно отвечает Сьюзен, а потом негромко, но неожиданно резко спрашивает: – Скажи правду, Ханна пригласила меня, чтобы покопаться у меня в душе? – в её голосе слышны отчётливые нотки раздражения, и смотрит она внимательно, зло прищурив тёмно-карие глаза, которыми так гордится.
Невилл от неожиданности тушуется.
– Она просто волнуется за тебя, – забота в его голосе ударяет больнее беспокойства Ханны.
Сьюзен думает, что Ханна, как никто другой, подходит Невиллу. Они смотрятся так гармонично вместе: оба невероятно хорошие, добрые, милые. Так зачем она здесь? Кто она в этой идиллии? Сьюзен старательно пытается не смотреть на Невилла, но он слишком близко, только руку протяни. Вот только Ханна...
Сьюзен кажется, что счастливее, чем сейчас, она её не видела. Ханна порхает, опутывает всё вокруг светлыми искорками тепла, улыбается счастливо и радостно. Она танцует. И только так некстати всплывающие в памяти слова Эрни затмевают всё это: «Противоположности притягиваются», – говорил он.
Злость – на Ханну, которую любит, на Невилла, которого не может выкинуть из головы, и на себя – заставляет поджимать губы и стискивать кулаки. И в первую очередь – злость на саму себя. За то, что думает, что Ханна и Невилл – совсем не противоположности.
А вот она и Невилл – совсем другое дело.
Тишина в комнате медленно стучит секундными стрелками, мучая затянувшейся паузой. Не выдерживая вязкого, словно тяжёлый туман, молчания, Сьюзен поворачивается к стеллажу и неаккуратно закидывает книгу на полку.
– Возьму, когда буду уходить, – разворачиваясь к Невиллу, быстро говорит она.
Несколько слов едва ли всколыхивают тишину, наполненную ароматом мяты. Он сгущается в воздухе свежестью и мягкостью, оседая на поверхностях комнаты лёгкой изморосью.
– Осторожно! – только и успевает воскликнуть Невилл, когда книга, так небрежно заброшенная на полку, падает обратно на Сьюзен и бьёт её по голове углом корешка.
В одно мгновение Невилл оказывает рядом и кладёт ей руку на плечо, обеспокоенно заглядывая в глаза:
– Ты в порядке?
Сьюзен слабо качает головой, пытаясь проглотить подкативший к горлу ком. Нет, она не в порядке. Она не в порядке ещё с шестого – или пятого? Сьюзен даже понять не может, когда это началось, – курса. И Невилл стоит убивающе близко, так, что эта близость выбивает из лёгких воздух и не даёт спокойно дышать. Сьюзен до слёз хочется обнять его, крепко-крепко, и никогда больше не отпускать.
– От тебя пахнет мятой, – глухо говорит она и отводит взгляд, боясь, что монолитные стены, выстроенные в сознании, не выдержат напора такой близости.
– Так сильно получила по голове, да? – неуклюже пытается отшутиться Невилл, неловко похлопывая её по плечу.
Это кажется Сьюзен настолько оскорбительным, что она, не выдерживая, зло поднимает на него взгляд. Невилл выглядит так растерянно, беспомощно, и только теплота в его серых с тёмными крапинками глазах остаётся неизменной. Обида от того, что он даже не понимает больной резкости своих слов, щиплет в глазах и дерёт в горле. Сьюзен качает головой от бессилия, опускает взгляд и отступает от Невилла на пару шагов.
– Я плохо себя чувствую, на днях простыла. Я, наверное, пойду домой, хорошо? Не хочу вас заразить, – безликим голосом говорит она, подходя к дивану и подхватывая сумку.
– Ты извини, что так получилось. Просто ещё и книга сильно ударила, и голова болит ужасно, – тише добавляет она, стараясь не смотреть в его сторону, и делает несколько быстрых шагов к двери.
Про себя она называет свой уход позорным бегством. Единственное желание оказаться как можно дальше от дома, где все комнаты бьют по глазам бежевым, кремовым и белым, подгоняет её, заставляя ускорять шаг.
А на полпути Невилл перехватывает её за руку.
– Прости. Я… просто не знаю, как себя вести с тобой, – нотки отчаяния проскальзывают в его голосе, заставляя Сьюзен остановиться, так и не дойдя до двери. – Не уходи, Ханна расстроится.
Сьюзен резко поворачивается к нему и прямо спрашивает:
– А ты, Невилл? Ты расстроишься?
– Сьюзи… – осторожно начинает он, когда в комнату, мягко, словно ступая по кучевым облакам, входит Ханна. Сьюзен кажется, что Ханна – солнце, выглянувшее из-за туч.
– А я как раз хотела вас звать, – улыбаясь, говорит она и, замечая сумку в руках Сьюзен, насторожено хмурится. – Что?..
– А мы как раз собирались к тебе, – не моргнув глазом, только слишком тихо, врёт Сьюзен.
Просто ей кажется, что узнав всё, Ханна-Маленькое-Солнышко погаснет.
*
Все вокруг куда-то спешат, куда-то бегут, куда-то торопятся, выбирают подарки на Рождество. Всё вокруг кажется Сьюзен слишком шумным. В воздухе витает суета и пахнет Рождеством, хотя погода совсем бесснежная и какая-то непраздничная. Противно хмурая и промозгло дождливая. Совсем не рождественская. Сьюзен неспешно шагает в суматошной толпе магов, нагруженных яркими упаковками подарков, выискивая глазами лавку зельевара. Голова, и без того тяжёлая, гудит от всего этого скопления счастливых лиц и ярких красок. И всё кажется таким сюрреалистичным, таким нереальным на фоне свинцового неба и скользкого мокрого камня. Сьюзен, наверное, следовало бы радоваться, что люди находят очарование даже в такой погоде, только вот собственное подавленное настроение не позволяет просветам радости наполнить всё светлыми красками.
Она находит лавку в строе наряженных яркими гирляндами магазинов – небольшую, приветственно моргающую вывеской «Зелья и магические растения». Колокольчик над дверьми весело звенит, разбивая воздух задорным эхом. Изнутри помещение оказывается слишком жутким и мрачным, и Сьюзен ощущает дисгармонию с задорным звоном колокольчика. Душный полумрак врывается в лёгкие вязким, терпко-сладким на вкус воздухом, а многочисленные растения, кажется, протягивают к ней свои тонкие и длинные ростки-руки. Сьюзен уже представляет себе хозяина магазина: сумасшедшего сварливого старика с маниакальным блеском в глазах. Каким же иначе может быть владелец такого помещения?
– Что-то ищете, мисс?
Спокойный голос вырывает Сьюзен из раздумий, и она видит перед собой высокого жилистого мага средних лет с резкими чертами лица, длинным прямым носом и блестящими в полумраке глазами. Сьюзен с облегчением понимает, что ничем особенно жутким он не отличается.
– Да, зелье от головной боли, – говорит она, невольно бросая взгляды по сторонам. Слишком жутко. Как в джунглях. И не то, чтобы Сьюзен там бывала, но ей кажется, что джунгли, отчасти, выглядят именно так.
– Это в другом зале, пройдёмте со мной, – он поворачивается к ней спиной и, чеканя шаг, пропадает в полумраке. Спохватившись, Сьюзен спешит за ним, стараясь не обращать внимания на доносящееся отовсюду шипение.
Второй зал настолько разительно отличается от зала с растениями, что Сьюзен замирает на пороге, часто-часто моргая и пытаясь привыкнуть к бьющей по глазам яркости. Здесь стен не видно за полками с многочисленными склянками и сосудами любых размеров, а через большое окно, выходящее на другую сторону улицы, комната наполняется живительным светом.
Иррациональный страх охватывает Сьюзен, и она как можно скорее хочет оказаться подальше от этого места. Здесь всё так двояко, что кажется, будто она сходит с ума. Сьюзен быстро рассчитывается с хозяином и спешит побыстрее уйти, и, уже пересекая первый зал, она замирает, замечая цветок, так ярко выделяющийся из общей картины: многочисленные ярко-зелёные и изящно-тонкие высокие стебельки усыпаны маленькими аккуратными белыми листьями. Он кажется Сьюзен таким завораживающим, таким манящим. Он кажется Сьюзен идеальным подарком для Невилла. И Ханны. Конечно, Ханны.
*
Стук в дверь раздаётся неожиданно и слишком громко в многочасовой тишине её квартиры. Сьюзен не спешит открывать дверь, догадываясь, кто это может быть; видеть ей Ханну слишком тяжело, слишком совестно, потому что у Ханны в глазах слишком много заботы и слишком много беспокойства. А Сьюзен ведь любит её, поэтому и не расскажет ничего, что могло бы осушить океаны её тревог, но потушить внутреннее солнце.
Стук повторяется, когда Сьюзен доходит до двери. Она делает глубокий вдох, пытаясь уничтожить внутри ростки вины, и открывает.
– Привет, – приветствие ставшим для неё невыносимым голосом бьёт по больному.
– Невилл, – выдыхает Сьюзен.
– Можно? – неуверенно спрашивает он, и она, посторонившись, пропускает его в квартиру.
– Ханна волнуется, – говорит Невилл сидя за столом в тесной кухоньке с непропорционально большим окном за ярко-зелёными шторами.
Сьюзен опускает взгляд и стискивает кулаки.
Ханна, Ханна, Ханна.
Ханна волнуется.
– Передай ей, что у меня всё хорошо, – деревянным тоном отвечает Сьюзен, и разочарование обрушивается на неё неподъёмными валунами.
Воздух почти искрится от напряжения и недосказанности, и Сьюзен не выдерживает и стремительно выходит из кухни, оставляя Невилла в замешательстве. Она просто отдаст ему подарок и выпроводит его.
К Ханне. Конечно, к Ханне.
Когда Сьюзен возвращается, Невилл сидит всё так же, только вид у него виноватый и подавленный. А ведь на самом деле Невилл такой тёплый, милый, храбрый. Нужный. Вот только Ханне, наверное, он нужнее.
– С Рождеством, – Сьюзен протягивает Невиллу вазон с утончённо-прекрасным цветком, и, прикрыв глаза, говорит: – Я к вам зайду как-нибудь, только работу закончу. Передай Ханне, хорошо?
– Конечно, – Невилл кивает, и в его голосе звучит удивление, когда он присматривается к вазону: – Это же margarita amore*!
– И что?
Сьюзен непонимающе хмурится, переводя взгляд с Невилла на цветок, и видит, как растение медленно выпускает небольшой росток. Неспешно, изящно, по капле наливаясь яркими белоснежными красками. Сьюзен вопросительно смотрит на Невилла, но он не может оторвать пораженного взгляда от цветка.
– Они… так редки, – и говорит он с чётко слышной заминкой.
В воздухе недосказанность можно почувствовать почти кожей, но Сьюзен понимает, что ничего уже не хочет знать. Она хочет растянуться на кровати, в полной тишине смотреть в потолок и слушать… просто слушать биение сердца. Она просто хочет почувствовать, что оно не разбито. И в этом биение она хочет почувствовать, что там есть место для Невилла
и Ханны. Сьюзен искренне надеется, что оно там действительно есть.
– Невилл, извини, но мне ещё столько материала нужно изучить, а время убегает. Потом как-нибудь поговорим, хорошо? – надежда скользит в голосе достаточно различимо, и Невилл, глядя на Сьюзен, кивает.
– Хорошо, – соглашается он и уже на пороге поворачивается к ней и говорит: – Margarita amore называют цветком любви. Под влиянием остаточной магии, окрашенной правильным эмоциональным фоном, он выпускает белоснежные бутоны... И ещё margarita amore называют цветком влюблённых.
Сьюзен опускает взгляд, крепко сжимая пальцами дверь.
– Передай, пожалуйста, Ханне, что со мной всё хорошо, – говорит она слабым голосом и чувствует, как по пальцам идёт дрожь. – И уходи. Пожалуйста, Невилл, уходи!.. – с надрывом шепчет Сьюзен.
– Сьюзи, – приторно-сладкое сокращение её имени режет слух, – я ведь всё равно рядом, даже если…
– …даже если с Ханной. Да?
Сьюзен переводит взгляд на цветок в руках Невилла – на нём начинает распускаться прекрасный белый бутон – и обещает себе, что делает это в последний раз.
…и целует она слишком порывисто, а обнимает слишком крепко.
*Margarita amore – жемчужна любви.
