Глава 1Рассеянные солнечные лучи гладили ветхие страницы и давно уже выцветшие буквы. Здесь хранилась целая жизнь, и Гермиона держала её в руках, счастливая Гермиона, радостная Гермиона, читающая…
Раздраженная донельзя Гермиона.
Громкий девичий смешок заслужил испепеляющий взгляд от мадам Пинс и тяжелый вздох мисс Грейнджер. Провинившаяся студентка тут же прикрыла рот ладонью и переглянулась с подружкой, такой же покрасневшей и готовой рассмеяться на пустом месте.
Единственным, кто не обратил внимания на нарушительницу спокойствия, был виновник всего. Этот болгар сидел, чуть ссутулившись, сложил локти на столе, смотрел прямо перед собой, не мигая – Гермиона не пыталась даже уже вычислить, что он тут забыл, но поняла, что тяжести своих преступлений он не осознает.
В озеро бы этого Виктора Крама, и пусть его сожрет гигантский кальмар.
Школьница хлопнула себя по лбу, призывая к здравому смыслу. Слова имеют свойство сбываться, а если из-за неё бедный парень и вправду как-нибудь упадет в Черные воды?
*
Влажная земля пахла весной и пасмурным небом, Гермиона перелистывала страницы, аккуратно дотрагиваясь до них подушечками пальцев – книга старая, хрупкая, как старушка в чепчике, вяжущая носки внукам, сидя в кресле-качалке.
- Что ты читаешь?
Девушка перевернула еще страничку, задумчиво прикусила губу и поменяла положение, полностью откинувшись на спину, чтобы разглядеть мрачное мужское лицо.
- Хочешь, я почитаю вслух?
У него темные грустные глаза и строгие морщинки у обветренных губ.
- Если вдруг незнакомое слово, останавливай, спрашивай, я объясню тебе значение или…
- Нет.
Грейнджер неловко притихла, а этот мальчик из страны, знакомой только по урокам географии начальной магловской школы, этот мальчик придвинул её к себе, посадил так, чтобы её спина была у его груди, чтобы она слышала сердце и его дыхание.
- Просто читай, я обязательно пойму.
Его плащ, отороченный мехом, пах теми далекими морозами, мужчинами со строгими морщинками у обветренных губ, немножко морем и немножко Гермионой.
*
Грейнджер душно, она попыталась завязать волосы, чтобы не лезли в лицо, не душили и вообще не беспокоили, но они слишком длинны, слишком спутаны и непослушны – своевольности им, похоже, не занимать под стать своей хозяйке.
Виктор смотрел на неё и терпеливо ждал, когда она будет готова. Он даже улыбался, так по-своему, уголками губ, уголками души. Но в глазах у него черным-черно, так же как и в Большом Зале, где черные знамена оросили ночь и утро слезами. Гермиона тоже отдала свою дань, и веки у неё были опухшие, красные, Крам видел, Крам знал, но не мог придумать подходящих слов.
Солнцу было наплевать на черные знамена, черные глаза и красные веки. Было светло, было жарко, жизнь царила вокруг назойливым шумом цикад и еще чего-то.
Девушка со всхлипами обещала писать письма, просила приехать в Британию, просила не приезжать, чтобы не попасть на войну, просила повторять английский и просила забыть его вовсе, чтобы она снова могла научить его. Виктор просто держал её в руках, дрожащую Гермиону, счастливую Гермиону, плачущую…
Настоящую донельзя Гермиону.
Она запоминала этот запах неизвестной страны, запах мужчины с грустными глазами и крепкими руками, запах чужого моря…
На губах у неё осталось его дыхание.
На плечах – мужской плащ, отороченный мехом.
