Глава 1Total abandon, the love in my dreams
When I wake up I'm soaking in my sheets
Breathe, breathe
Believe, believe, believe, believe
Placebo - Loud Like Love
Клэри выдохлась, устала, запуталась. Опустела, как чертова улица между глубокой и неглубокой ночью, как закрытая на ремонт дорога, как простудившая горло птица.
Они победили Джонатана, и все пошло к чертям, отправилось к высшим демонам, упало в объятия Люцифера.
Если признаться честно, все стало так, когда до победы было, как до Неверлэнда с помощью звездной пыли.
Все началось с «ты влюбишься не в того человека», продолжилась «наконец-то все мои дети вместе», закончилось «детка, я вся горю», но так ничему Клэри не научило.
Джейс мог сколько угодно бросать взгляды, перед которыми пасовали молнии, в которых сквозило отчаяние, спутанное с желанием догнать и прижать к стене темного коридора, и… Джейс был чертовой королевой драмы, главным героем гребаной Санта-Барбары, святым мучеником и безумным эгоистом одновременно.
Дни после победы текли… нормально. Поначалу был Идрис и был Конклав, и бесконечные заседания, и заполнение всех бумажек, и празднование, неуместнее которого выглядел только золотой. Но после всего этого пришло время оставить уютный, как листья сакуры, укрывающие лицо, дом Пэнхоллоу и вернуться домой. В Нью-Йорк. В Бруклин. К знакомым кафе и родным улочкам, протягивающим кирпичную руку, чтобы поздороваться.
И близость этого раскрошила в гранитную крошку весь карточный домик, весь рисунок мелом на асфальте перед дождем, всю иллюзию того, что дела отлично. Пришло время вернуться, и Клэри поняла, что дом перестал быть домом. Своя комната, увешанная рисунками и плакатами, забросанная блокнотами с рунами и набросками, смешными подушками и резными стульями, больше не была убежищем, больше не защищала. В любой момент мог послышаться звон стекла, в каждую минуту кто-то мог ворваться. С оружием, с дурными намереньями, с ядовитой слизью, стекающей из перекошенного рта. Кто-то, под чьей кожей билась не кровь, а выжигающий пятна ихор. Пришло время вернуться, и места для нее в Институте не было.
То есть, конечно, было. Клэри искала его в каждом закоулке, в каждой расщелине на деревянном полу, в каждой уходящей в глубину нише, в каждом из десятков гостевых комнат, так и не сумев найти.
Все они пропитались Джейсом, сквозили им, как расстеленное возле костра покрывало дымом, как кухня, натянувшаяся ароматом кофе, как лист бумаги, пропитавшийся вкусной акварелью.
Сама Клэри поблескивала на солнце, светилась в неясном свете и вспыхивала от оконного отражения его словами, брошенными наспех и через плечо:
— Не ищи меня и больше не приходи. Это слишком опасно.
Джейс тогда стоял у открытой двери, и волосы его, казалось, были охвачены солнечным светом, очерчены божьим нимбом, окрещены Разиэлем.
Но так он стоял недолго — вышел. Рванулся сквозь невидимую преграду, смыкающуюся, оплетающую ноги, мешающую пройти.
Небесный огонь, помогший убить Себастьяна, все еще горел в нем, и теперь, когда опасности больше не было, занял опустевшее было место. Каждый поцелуй мог обратить в пепел, каждое прикосновение — заставить вспыхнуть.
Джейс вышел, и пришло время вернуться домой. И с этого мгновения места ей в Институте не было, хоть в пустоте комнат и коридоров с легкостью можно было утонуть, как в реке, в море и в океане.
В чертовом океане боли. Глубоком, как отчаяние, темном, как безысходность, громком, как любовь.
Любовь, тянущаяся сквозь этот год, действительно была громкой. Сквозила в рисунках, перекрикивала музыку, отзывалась в атомах и уроненных в пустоту улыбках. Ее можно было найти в недопитом соке, в черточках на стекле поверх запотевших окон, в дрожи перед посещением Института.
Любовь была во всем, только вот Джейса не было.
— Куда ты? — спрашивал Саймон, а потом пересказывал Клэри разговор.
— К буддийским монахам, искать помощи и ответа, — фыркал Джейс, но в словах его не было ни насмешки, ни безразличия, только перекатывание и звон отупевших игл.
И Клэри сглатывала, теребя сплетенный браслет из красных и голубых ниток.
Браслет-желание, стоило разорваться нитке — оно сбывалось. Только вот этот был на удивление прочным, словно вырезанный из камня, выплавленный из адамаса и благословленный ангелом.
— Он как Мадонна, только инфантильнее, — уверяла Иззи, передавая тарелку с вишнями.
Вишни были сладкими, как неразведенный сахар, и мягкими, словно поцелуи Джейса, только Клэри не чувствовала их вкуса. И Джейса не было.
— Посмотри Дикий огонь, если хочешь проникнуться и погрустить, — советовал Магнус, крася ногти темным, фиолетовым и блестящим лаком, — и купи килограмм конфет, чтобы наверняка.
Они поддерживали и помогали, вот только поддержка растворялась в воздухе, как терялись в облаках капли дождя, не долетая до нее, не ударяясь о сухую, жаждущую влаги землю.
Клэри сняла квартиру.
Большую студию, с небом и городом за окном, с пением птиц и переливающейся голубизной воды, с солнечным светом, затапливающим все собой.
Джейса не было, а вот жизнь у нее была. Терялась в грустной музыке, утопала в голосе Джекоби Шэддикса, поющего про огонь, повисала где-то между третьим браслетом и очередным наброском, счета которым не было. Растворялась в оранжевых простынях и фильмах о сотрудниках ФБР — сил смотреть любимое раньше фэнтези не осталось — застревала, зажатая между фиолетовыми наушниками и длинными, растянутыми рубашками с надписями, героями сериалов в образе котов (Шелдон Купер с прилизанной шерстью и в футболке с Бэтменом; лохматый котенок с бабочкой и красной феской; черный и недовольный, и с синим шарфом, переброшенным через шею) и цитатами из песен Бритни Спирс. И персонажами из детского аниме.
Клэри вставала утром и вбивала в соковыжималку свежий апельсин. Клэри ложилась вечером и пыталась выбить из себя здравый смысл, смешанный с блестками тоски и карандашами грусти.
Получалось плохо.
Джейса не было уже год. Были фотографии.
Волосы, выглядящие мягкими даже на бумаге, руны, агрессивные и бросающиеся в глаза, рыжий котенок с улицы, гитара, вампирский байк.
Их можно было повесить на стену, расставить в хронологическом порядке или по размеру, и сразу же умереть, задохнуться от спирающей дыхание красоты, утонуть под волнами пустоты и отчаяния, льющимися только изнутри — не извне.
Обычно все это Клэри делала каждую ночь и без помощи фотографий.
Ночь приходила к ней, как к себе домой — высокая стерва с черными волосами и глазами, напоминающими смолу — садилась в кресло, пила коньяк и виски. И пустота раскрывалась внутри Клэри, расцветала черной дырой, поглотившей уже миллионы звезд и солнце. Расцветала, наливалась своей чернотой, как самым ярким цветом, и выпивала силы, и вытягивала по капле все, до чего могла только дотянуться.
Иногда Клэри казалось, что просыпается она без сердца. Иногда, что только без половины. Без Джейса было пусто так, что не заглушить ничем и не вытравить. Если бы она могла решить, затопить пустоту огнем или оставить, выбрала бы, конечно, первое, вот только Джейс не спрашивал.
Его не было.
Клэри выдохлась, запуталась и устала.
В проводах наушников, в паутине, слишком часто собирающейся по углам, в себе.
Стоило стемнеть, улицы засыпали, стоило лечь в постель, дороги перекрывались, стоило осени постучать в окно, птицы начинали сипеть и кашлять.
Из Института Клэри ходила на выставки, выбирала зал для своей и договаривалась о панораме и экспозиции. Путалась в клетчатых рубашках, фиолетовых наушниках, синих кедах, тонула в запахе акварели, иногда забывалась в рейдах.
Она так и не стала полноценным сумеречным охотником, так и не обратилась к Безмолвным братьям, чтобы получить полноценные руны, не поклялась Конклаву в извечной верности, но ладони помнили вкус оружия, ощущали приятное тепло рукояти, чувствовали его и в предвкушении замирали. Клэри не была сумеречным охотником, но была собой, и поэтому убивала демонов.
Ради безопасности, ради спокойствия и невинных жизней.
Чтобы забыться и хоть на полчаса отвлечься. Если на дольше — радость, если на меньше — лучше, чем ничего.
Время тянулось медленно, Джейс возвращался долго.
Клэри выдохлась, устала и запуталась до предела, но одно она знала точно.
Все началось с «ты влюбишься не в того человека», продолжилось «наконец-то все мои дети вместе» и просто не могло закончиться «детка, я вся горю».
Их огонь не мог так легко утихнуть, их история не могла закончиться так нелепо.
Клэри вздрогнула и спрятала свой клинок, вытерев его о штанину.
Все началось так давно, будто бы в прошлой жизни, но все еще было громким и настоящим, как сама любовь.
