Глава 1«Ты теперь за старшего, Чарли» — сказал мне со смехом Билл, уезжая в Хогвартс. Вот только мама не смеялась. И папочка. Кажется, что они никогда не смеялись.
Дома холодно и мёртво, особенно после того, как Билл уехал, за окном постоянно идёт дождь. Не люблю осень, люблю лето, когда жарко, когда мы купались в пруду, играли с Биллом в «задержи дыхание», плескались водой в бледного зануду Перси, сидящего под тенью дерева, смотрели на плескающихся в воде близнецов, которых впервые отпустили родители «под нашу ответственность», так что мы краем глаза наблюдали за ними и прочее, прочее.
Осень, особенно ночью, когда в закрытое окно бьются жёлтые листья и дождь, а окна стучат из-за ветра, очень тоскливая, особенно после лета. И вообще, кто придумал такую глупую периодичность времён года? Вот бы после лета была весна — Билл смешно чихал бы, Перси кутался в шарф, а близнецы копали землю в поисках жучков; потом зима — чтобы было холодно и мы вместе играли в снежки, — даже Перси! — пили чай со специями у камина, ожидая папу, поздно приходящего с работы и не слушая ворчания мамы от том, что «время не детское» и другом; а уж в конце — осень. Уверен, было бы не так холодно и противно после зимы.
«Ты теперь за старшего, Чарли» — сказал Билл, не подумав, что я не хочу быть старшим. Что не хочу успокаивать плачущих без причины трёхлетних близнецов. Они знают. Откуда они могут знать? Откуда знают, что всем плохо, и маме, и папе, и людям, которые иногда к нам приходят, плохо, потому что война.
Пару лет назад я спросил папу: «Что такое война? Почему все об этом говорят? Почему из-за неё все такие грустные?». Главное — спрашивать у папы, а не у мамы. Мама накричит или расплачется, или скажет не думать и не говорить об этом, а папа объяснит.
«Война — это когда две группы людей не сходятся во мнениях, и не остаётся ничего другого, кроме как драться насмерть. Сейчас — война, поэтому люди грустные оттого, что их близкие погибают или могут погибнуть в любой момент».
Я важно покивал, показывая, что всё понял, а на самом деле... Не понял. Почему люди не могут просто поговорить, чтобы никто не умирал? Странные эти взрослые.
Что там близнецы, даже годовалый Ронни знает о войне! Я точно знаю, что знает. Он постоянно ревёт, не тихо плачет, как близнецы, а истошно ревёт так, что даже на первом этаже слышно.
«Ты теперь за старшего, Чарли» — сказал Билл, отправляясь навстречу неизвестности и новым приключениям в самую волшебную школу — Хогвартс. С начала года, Билл отправил домой только одно письмо — одиннадцатого сентября, а уже октябрь заканчивался!
Я по ночам плачу в подушку, тихо, чтобы никто не услышал — ведь брат забыл обо мне! Никто не должен узнать, даже не потому что я теперь старший, а просто потому что я мальчик. Близнецы и Рон — дети, им пока можно, а мне — ни-ни. Даже Персик, самая большая зануда в мире, уже как полгода не плачет так, чтобы кто-то видел — тоже стал мальчиком.
Ой! На голову что-то капнуло!
Над головой парит маленькая тучка, похожая на ту, что в окне — закрученная, как овечья шерсть, только не белая, а почти чёрная. И с неё на голову капает вода: «Кап-кап-кап...».
Прогоняю её. Она мне не нравится.
Плохо быть грустным и мокрым — тогда я могу заболеть. А я не люблю болеть — ко мне постоянно кто-то заходит и смотрит так... Так грустно, что я хочу плакать, а ведь я не должен плакать!
Уже поздно, десять часов, мама уложила всех спать, а сама возится с плачущим Ронни в соседней комнате. Мы не дождались папу. Так тоскливо, будто мы предали его!
Нет! Кто как хочет, а я дождусь папу! И пусть он будет ворчать, но маме не сдаст, если она сама не заметит.
Тихонько поднимаюсь с кровати. Ой, пол холодный! Тапки... Да ладно, никогда их не любил, искать их ещё. Они заговоры против меня строят, точно-точно!
Открываю дверь. Только не скрипи, только не скрипи! Фух. Пронесло. Самое главное — беззвучно пройти мимо мамы. Вроде легко кажется — подумаешь, пройти мимо комнаты с визжащим младенцем, да как же — такой трюк может сработать с любой другой мамой, но только не с нашей! Она всё о нас знает.
Хватит волноваться, Чарли! Ты же кучу раз проходил мимо мамы за пирожками, когда ночью есть хочется, чего теперь волноваться-то?
«Ты теперь за старшего, Чарли»... Я впервые делаю это сам. Больше нет старшего брата, с которым ты спал в одной комнате, с которым проводил время, он теперь взрослый, ему не до тебя.
Ну и ладно! Подумаешь!
Прохожу опасную зону и уже без всяких препятствий спускаюсь в гостиную. Пахнет влагой и корицей — мама сегодня сделала немного булочек, которые мама с папой, я с Перси ели на завтрак. А запах очень прилипчивый.
Моё любимое старое потёртое кресло. Кажется, что оно всегда было моим. В кресле напротив обычно сидел Билл, рядом на диване — папа с мамой, на пушистом, зачарованным всегда быть тёплым ковре лежал Перси, обычно читая книжку, и играли близнецы, не умевшие ни секунды усидеть на месте.
У нас большая семья. Но, глядя на лицо родителей, когда они смотрят на всех нас, всё больше думаю, что маленькая семья — очень хорошо. Чем меньше — тем лучше. Когда вырасту — у меня будет маленькая семья. Как у мамы и папы хватает нервов, что бы за всех волноваться? Особенно за близнецов. Рядом, всегда на виду — наши часы. И каждая стрелка показывает: «в смертельной опасности». Кажется, что всегда стрелки показывают на это обозначение.
А обычные часы, рядом, показывают уже половину одиннадцатого.
Не хочу спать.
Кто это?!
Так, успокойся, это не мама — она тяжело дышит и громко ходит, особенно когда старается нас не разбудить. А эти шаги более тихие. Может близнецы? Наверное они думают, что здесь никого нет...
Перси?!
— Привет, Чарли... А я тут... книжку пришёл почитать.
У него не было книжки. И тут... Не знаю, чувствую какое-то сильное радостное удивление и... не знаю.
— Я тоже жду папу, — доверительно шепчу ему я. — Подождём вместе?
Персик — вот это да! Так непривычно! — улыбается и трёт переносицу своим Персивским жестом, вот только очков нет и он, щурясь и, наверное, мало что различая, садится рядом со мной на ковёр.
Он такой... маленький, худенький и я... впервые чувствую, что означает: «Ты теперь за старшего, Чарли». Это не только ответственность за всё, это ещё и гордость за себя, такое приятно чувство, что ты можешь защитить своих маленьких братиков, что ты можешь охранять их...
А Перси... Он всегда был один. Нет, родители его любят, и мы его любим, хоть и дразним, но он слишком не похож на всех остальных Уизли — весёлых, активных, общительных. Ему бы только с книжкой посидеть.
Хочу подвинуться, но он уже заснул. Не хочу будить.
Что-то щёлкает, что-то... ох, спать.
... — Он исчез! — громко говорит папа... улыбаясь?! И кто исчез?
Спросонья бормочу:
— Тише, Перси разбудишь, — да, он всё ещё крепко спит.
— Чарли, Перси, что вы тут делаете? — громким шёпотом осведомляется папа.
— А ты как думаешь? Тебя ждём. Поздно уже, мало ли что может случиться?
— Уже не надо бояться, сынок! Война закончилась! — папочка улыбается со слезами на глазах и они мне кажутся синими... Стоп!
— Война закончилась? Всё будет хорошо?! — не веря смотрю на часы. Семь стрелок на отметке «дома», одна на отметке «в школе».
Это... Это!
— Я отнесу Перси в кровать. Ты тоже ложись, Чарли. Маме не скажу, — подмигивает.
Дождь прекратился.
А я долго не могу заснуть: то подушка горячая, то под одеялом жарко, но ходить по комнате нельзя — мама в соседней комнате у Ронни, спит чутко.
В радостном возбуждении засыпаю только под утро.
