1.Между ними, эгоистами
Между ними, эгоистами, — последний кусок пиццы.
— Руки свои загребущие убери! — приказывает Шицу, одним махом уничтожая неестественный благородный порыв Лелуша поделиться. И хотелось, да перехотелось что-то.
Император в ответ красноречиво молчит.
Странно это: он отдаёт свою жизнь самолюбивым идиотам, но лишнюю порцию калорий своему союзнику уступить не может.
Негласная дуэль взглядов оканчивается ничьёй, в связи с чем плавно перетекает в жестокую войну за еду. Лелуш тянется вперёд, Лелуш безумно хочет победить, Лелуш сумел бы, наверное, если бы Шицу не была ведьмой.
Поцелуй получается порывистым и почти незаметным. Восемнадцатилетний император моргает немного растеряно, не видя, смотрит на чужую добычу, и ждёт какого-то чуда. Потому что целовать Шицу без всякого умысла он не привык. Но не против привыкнуть.
— Ты проиграл, Лелуш, — совершенно обыденно сообщает ведьма, разделавшись с остатками пиццы.
— Я позволил тебе победить, — лживо уточняет он, зная, что ведьма простит ему эту маленькую слабость. Потому что понимает его слишком хорошо.
Привыкать поздно.
Быть чересчур близко тоже поздно. И больно.
Завтра мир станет на путь перерождения, а сегодня — можно вдоволь насладиться купанием в море грязи и крови. Лелушу совсем нечего терять. Шицу потеряла уже почти всё.
Между ними, эгоистами, ничего нет.
Сосиска в шляпе
— Сердце вечномолодой бессмертной ведьмы отдано сосиске в шляпе. Восхитительно, — с нескрываемой издевкой в голосе говорит Лелуш, театрально прикрывая глаза.
— М-м… Кто-то забыл, что он не бессмертный… Да?
Шицу едва заметно улыбается, и в этой улыбке можно разглядеть всё коварство мира. Лелушу хочется послать всё к чёрту и уйти в монастырь, потому что это невозможно, неприемлемо, нелогично и, вообще-то, неспециально — ревновать к странноватой игрушке.
— Ближайший советник императора целыми днями только и делает что с невероятной скоростью поглощает пиццу или валяется на кровати, — бурчит Лелуш, умалчивая почему-то, что кровать-то его собственная, императорская. И фантазии людей, как оказалось, вовсе не оригинальны.
— А иногда я поглощаю пиццу, валяясь на кровати, — согласно кивает Шицу, крепче прижимая к себе игрушку.
Кто-нибудь
— Кто-нибудь не очень умный мог бы предположить, что это атрибутика ролевых игр, — бесстрастно замечает Лелуш одетой в его школьную форму Шицу. Та лишь растягивает губы в широком жесте, позволяя кому-нибудь обмануться её весельем.
Однако император совсем не кто-нибудь, он видит её насквозь, он знает её настоящее имя, он живёт сегодня почти последний день и, конечно же, не станет даже притворяться поверившим в непроизвольно-идеальную ложь.
Лелуш молчит, и Шицу бессовестно лжёт повторно, желая стереть с его лица выражение абсолютного понимания — оно кажется ей невозможно настоящим.
Улыбка выходит натуральной до ужаса.
Жёлтые глаза отражают пустоту. Казавшаяся такой удобной рубашка вдруг превращается в веревочную петлю на шее, такую знакомую и незнакомую петлю, что стягивается всё уже, закрывая доступ к кислороду.
Невыносимо скоро кислород исчезнет совсем, и Шицу не знает, что будет делать тогда.
— Если все так в этом уверены, может не будем делать из них идиотов? — хрипло предлагает она, правдоподобно смеясь над не-шуткой. Зрачки Лелуша расширяются, выдавая удивление пополам с чем-то ещё.
С чем-то, чего быть совсем не должно.
