Глава 1-Мисс Уизли, - этот низкий, вкрадчивый голос с оттенками пренебрежения, недоверчивости заставил Джинни обернуться еще в первый раз, когда она уже сто лет не слышала такого обращения. Поначалу быть миссис Поттер было интересно, потом забавно, потом мило и, наконец, надоело. А этот человек произносит ее имя так, словно никакого Поттера и не было никогда. Словно ей снова шестнадцать лет и она стоит перед строгим учителем, отчитывающим ее за что-то. Джинни одновременно любит и ненавидит эти интервью.
Любит – за полумрак библиотеки, в котором нет ничего интимного – просто все окна заставлены огромными стеллажами с множеством книг, за кофе исключительно для нее – сам мужчина пьет что-то спиртное, но никогда не пьянеет, за отсутствие необходимости притворяться всезнающей и счастливой. Рудольфус Лестрейндж не интересуется ее мнением. Он просто рассказывает. А Джинни лихорадочно пишет, записывая все воспоминания о тех, чьи имена считаются синонимами ужаса. И ловит себя на мысли, что начинает завидовать. Она, жена самого Гарри Поттера, завидует тем смелым и красивым женщинам, ради которых мужчины шли на многое. Даже на убийство..
И Джинни ненавидит каждый час этого. Потому что своим хрипловатым, сдержанным голосом Рудольфус неустанно напоминает ей о том, чего у нее нет и никогда не будет. Все Пожиратели, будь они триста раз прокляты, жили. А она существует. Терпит мужа с бесконечными воспоминаниями, в которых ей места нет, терпит мать, намекающую на четвертого ребенка, как способ спасения брака (Джинни, если честно, считает, что и первые трое были лишними – Гарри как было плевать на все, кроме воспоминаний, так и осталось, а возиться с тремя непослушными детьми выпало на ее участь), терпит помыкания начальства. Сидит и слушает воспоминания садиста, палача и еще бог знает кого, да еще и записывает. И, стыдно признаться, вечерами перечитывает.
Особенно Джинни нравится, когда он заговаривает о Беллатрисе. Нехотя, сквозь зубы, но есть в этих его скупых сведениях что-то очень личное. В прошлый раз он проронил, что она обожала немецких классиков. В голове Джинни плохо укладывается психопатка Лестрейндж и книги в принципе, но протестовать она не решается – в эти моменты в глазах Рудольфуса мелькает что-то такое, чего она боится. Она, репортер, побывавший на всех самых опасных матчах в самой гуще событий (на метле, то есть), до смерти боится его, не имеющего никаких прав преступника, осужденного на пожизненное заключение в собственном доме с ограниченным правом использования магии. Но что-то подсказывает Джинни – его это не слишком остановит, если она перейдет границу.
Сегодня Рудольфус еще менее разговорчив, чем обычно. Цедит сухие факты, которые можно из любой старой газеты набрать, избегает любых вопросов на личные темы и всем своим видом демонстрирует, как ему не хочется видеть бывшую Уизли. Джинни уже практически смиряется с тем, что ничего ей не добиться, и вопрос задает в полном ожидании долгой и мучительной смерти.
-Скажите, мистер Лестрейндж, вы ненавидите мою мать?
Лестрейндж цепенеет. А Джинни в мыслях лихорадочно мечется между желанием немедленно провалиться сквозь землю и дождаться все-таки ответа. Побеждает второе. Спустя минуты наверное три, Рудольфус тихо-тихо, почти не различимо сообщает задумчивым, скрывающим глубокую ярость тоном.
-Вашу мать, мисс Уизли, я презираю. Я бы не испытал ничего, кроме удовлетворения, от ее смерти, причем исключительно в том случае, если помог ей свершиться лично. В обратном – я бы глубоко сожалел о том, что умереть ей суждено всего один раз. Но ненавидеть – не ненавижу.
Рудольфус молчит еще какое-то время и Джинни было уже собирается уходить, как Лестрейндж роняет нечто, от чего она вздрагивает, словно от удара плетью.
-Беллатриса, - в разговоре с Джинни он никогда не опускается до фамильярного Белла или чего-то похуже, - умерла единожды. Молли Уизли подыхала всю жизнь и будет биться в своей агонии всегда.
Чертов Лестрейндж смотрит прямо ей в глаза и ухмыляется. Словно точно знает – сама Джинни примерно так и думает добрую половину своей жизни. Мать – это худший пример, который можно себе только представить. В дуэли взглядов девушка неизменно проигрывает, этот раз не исключение.
-И вы, мисс Уизли, повторите судьбу своей мамаши. Замуж за подходящего молодого человека, - Рудольфус морщится, словно лимон целиком проглотил, - вы уже выскочили, детей нарожали. Осталось только сесть дома и раскороветь до безобразия, - хмыкает Лестрейндж, жестом обрисовывая примерно размеры того тела, которое прочит Джинни. Она сжимается под словами, как под ударами – он всего лишь облекает в слова все, о чем она смеет только думать. Затем вскидывается и, забывая про страх, высоко вскрикивает, отрицательно качая головой.
-Замолчите! Это неправда, - Джинни делает глубокий вдох, намереваясь высказать, какой Гарри замечательный муж и отец, как она счастлива в своей жизни и как счастлива ее мать, но натыкается на насмешливый взгляд Лестрейнджа, которому нипочем все ее слова, и запал сам собой гаснет. Рудольфус молчит, потом поднимается и уходит к окну. Не поворачиваясь, произносит:
-Уходите, мисс Уизли. И больше не появляйтесь, сколько правды в ваших статьях никому не интересно, а парочку кровавых фактов из моей биографии придумать вы сможете.
Джинни медлит, заправляя длинную рыжую прядь за ухо. А потом ее голос звучит почти с вызовом.
-Я уйду, если вы ответите на один вопрос. Вы любили свою жену, мистер Лестрейндж?
Как и всегда, когда она попадает в точку, Рудольфус замирает. Потом оборачивается к ней и впервые Джинни видит не самоуверенного наглеца, которого не сломило ни поражение, ни Азкабан. Только сейчас она понимает, почему его держат в доме и не опасаются, что он сбежит. Старому волку некуда бежать. Скорее уж он удавится на одной из шикарных люстр, чем попытается что-то затеять. Голос Лестрейнджа звучит неожиданно четко, но слышится в нем какой-то надрыв, никогда прежде себя не проявлявший.
-Да, я любил Беллатрису. И, предвосхищая следующий вопрос, отвечу, я всегда замечал то, что вы именуете ее сумасшествием. Впрочем, - Рудольфус смакует следующее слово на языке, прежде чем оно прозвучит, - довели ее до такого состояния вы и вам и подобные.
Глаза Лестрейнджа туманятся, Джинни почти физически чувствует, как его утягивает в бездну воспоминаний. По коже ползут мурашки, она наконец позволяет себе осознать, что ее худший кошмар, монстр ее семейства для этого состарившегося человека был чем-то много большим, чем жизнь. И все эти недомолвки, обрывочные фразы свидетельствуют не о нежелании общаться с ней (хотя и без этого не обошлось), а скорее о той боли, которая с годами не притупляется. Джинни с горечью признает, что Беллатриса была психопаткой, убийцей и бог знает кем еще, но за нее мужчина был готов пойти на смерть. А ее муж перед тем, как отправиться сражаться, предпочел избавиться от нее, как от навязчивой помехи.
Джинни чувствует почти физическую потребность что-то сказать. Губы деревенеют, в горле сохнет, но уже отступая к двери, она тихонько шепчет.
-Беллатриса была великой женщиной, - и ускользает за дверь. Больше она сюда не придет, иначе и без того хрупкий брак даст трещину, которую склеить будет невозможно. Ее судьба – не быть чьей-то звездой, но может оно и к лучшему.
Звезды однажды гаснут.
