Цветы и ягоды

Лаванда с чердака

Дисклэймер: Все принадлежит Роулинг, кроме того, что принадлежит Чепраске.
____________________________________________________________

Мой день беспутен и нелеп:
У нищего прошу на хлеб,
Богатому даю на бедность,

В иголку продеваю — луч,
Грабителю вручаю — ключ,
Белилами румяню бледность.

Мне нищий хлеба не дает,
Богатый денег не берет,
Луч не вдевается в иголку,

Грабитель входит без ключа,
А дура плачет в три ручья —
Над днем без славы и без толку.

М.И.Цветаева


Страхи Лаванды Браун составляли небольшую, но хорошо вооруженную армию со своими полковниками и рядовыми. Лаванда узнала об этом из одной популярной книжки по психологии, где подробно перечислялись всевозможные фобии с красивыми греческими названиями, похожими на женские имена. Раньше Браун не отдавала себе отчета в том, что боится высоты, глубины, темноты, чересчур замкнутых и слишком открытых пространств, крови, острых предметов, навязчивых шумов, малознакомых мужчин и хорошо знакомых женщин, а также всего, что рычит, пищит, шипит, ползает, стрекочет и имеет больше, чем четыре лапки.
Но кое-что автор книги упустил. Он был магглом и не включил в свой список главную Лавандину фобию – страх перед оборотнями. Этот страх царил над всеми остальными, налагая на жизнь Лаванды неудобоносимые бремена, как иногда с горечью говорила сама Браун. Он не позволял ей выходить на улицу позже десяти часов вечера - если бы кто-то решил устроить в ее доме ночной поджог, Лаванде оставалось бы только печально махать полотенцем в окне. Да что там десять - уже в девять сорок пять за каждым кустом ей мерещились оборотни, которые в маленьком и провинциальном Норд-Брейвери были такой же несусветной диковинкой, как луковицы гладиолусов, сорт «Огненная феерия».

Кстати, шел дождь. Закончив перебирать в памяти свои многочисленные страхи, Лаванда сунула нос в надушенный сиреневый шарфик и с тоской подумала, что жизнь ее тоже сиреневая, надушенная и совершенно бестолковая, как такой вот шарфик, который абсолютно не грел, хотя именно для этого Браун навертела его на шею.
Она, жизнь наполовину состояла из неприятностей – на ту половину, которую еще не оккупировали страхи. И если страхи были грозными, пугающими призраками, наподобие Кровавого Барона, то неприятности напоминали стаю маленьких, разрушительных Пивзов, которые никак не хотели оставить Браун в покое.
Были ли вы свидетелями той назидательной картины, когда разнаряженное, созданное для легкомысленного счастья создание мучилось над выбоиной в тротуаре, которой заботливое Провидение в течение десятилетий дождями и бурями придало форму и глубину, идеально соответствующие каблуку несчастной девушки? Неужели вы не сделали пару снимков, когда другая девушка, ничем не уступающая первой по красоте и нравственным качествам, одурев от ответственности и изгибая шею под немыслимыми углами, пыталась припарковать свою машину с минимальными потерями? Виждь и внемли! Перед вами Лаванда или одна из ее многострадальных сестер. На счастье Браун, автомобилей в ее мире не было, и колдоаппараты весили достаточно много, чтобы их не таскал кто попало.
Мелкие неприятности доставляли Лаванде большое огорчение, ведь она, сколько себя помнила, всегда тянулась к чему-то огромному и светлому, чего сама не могла назвать. Даже на детских рисунках маленькая Лавви изображала себя не в платье принцессы, а в костюме супергероя. На вопрос, чем она будет заниматься, когда вырастет, она неизменно отвечала: "Деяниями". Лаванда почерпнула это слово из семейной Библии и решила, что масштаб меньше ей просто не подходит.
И были ведь, были неплохие шансы! Пока существовал Отряд Дамблдора, Лаванда и ее друзья так весело боролись со злом, учили эффектные заклинания, произносили много умных, хороших речей. И Лаванда понадеялась, что все как-нибудь сойдет на голубом глазу. Но ее наивные надежды рухнули, когда в воздухе затрещали заклятья куда более серьезные, закапала кровь и все вдруг резко начали умирать. А саму Лаванду смял огромный и жуткий оборотень, и она даже не успела применить полученные навыки. Ни применить, ни просто вспомнить.
Потом была какая-то прореха в памяти, а сразу за прорехой уже начиналась больница, где Лаванду долго зашивали, зашивали, а потом выдергивали нитки, выдергивали... Время между двумя этими болезненными процедурами слиплось в один бесформенный комок.
Когда Лаванду наконец-то выпустили, побледневшую, похудевшую и павшую духом, дома ее уже ждали три газеты, два журнала и даже один экземпляр нового издания «Всемирной истории магии» - прямо к порогу прислали, сердобольные. Везде было написано одно и то же: Гарри Поттер - молодец, Невилл Лонгботтом – огурец, профессор Снейп тоже ничего себе. А про Лаванду ни полстрочки.
Обида и желание утереть нос тем, кто ее недооценивает, заставили Браун, несмотря на легкое головокружение, в тот же день нагладить свою самую строгую черную юбку, надеть ее и в таком виде заявиться в Аврорат с просьбой взять ее, Лаванду Браун, на службу: бороться со злом, говорить хорошие, умные речи, углублять и расширять свою геройскую деятельность. Она так прямо все это и выложила, стоя посреди большого кабинета и глядя на двух, нет, трех растерянных авроров и добрый десяток курсантов, среди которых мелькали лица Томаса, Уизли, Поттера – у-у-у, дело – труба.
Авроров не убедила ни ее юбка, ни карие, умные, как у собаки глаза, ни даже вязь героических шрамов у нее на плече. Они смекнули, что у Браун непорядок с головой и послали ее понаблюдаться в териантропологическом диспансере. В общем, послали.
Лаванда немножко поревела, высморкалась, съела пару бисквитов и пришла к выводу, что авроры, как ни крути, правы и наведаться в диспансер ей действительно надо - залатать дыры на костюме супергероя. Это была ее первая разумная мысль после выписки из больницы. С этого момента, пожалуй, и началось выздоровление.

Лаванда стала частью Первой Смены доктора Вэнди, группы из семи разнополых и разновозрастных пациентов, которых болезнь, совместные процедуры и горькие лекарства на основе аконита сплотили теснее, чем любую команду по квиддичу. У них была собственная скамейка, где они сидели рядком, выделяясь среди прочих посетителей своим опытным видом, коллективно разгадывали кроссворды, смеялись над пародиями Билла, щекотали маленького Тедди, ели печенье Лаванды, сыр Схоластики, пышки миссис Риз и запивали все это дело кофе из личного кофейника доктора Вэнди. Оборотней среди них не было, так, от «Профилактики» до «Группы риска-А». Правда, у миссис Риз шерсть за ушами росла, но это из-за гормонов, чтоб им пусто.
Окончив свой профилактический курс, залеченная и перелеченная Лаванда, которой до смерти надоел больничный запах, решила наконец начать новую жизнь. С чистого листа. На этом чистом листе она аккуратно вывела свое имя и фамилию, а над пунктом "Место работы" призадумалась. Надо было постараться и больше не вытворять глупостей. Лаванде по-прежнему хотелось созидать, творить добро, приносить миру пользу, однако такие благородные профессии, как колдомедик, преподаватель в Хогвартсе или проектировщик жилых зданий, казались Браун слишком уж значительными. В них маленькая, глупая Лаванда утонула бы, как муха в киселе, вдобавок испортив весь кисель одним махом. Волевым усилием Браун отказалась от этих пленительных перспектив и развернула газету «Работа для Вас».
Работа лично для нее нашлась прямо на первой странице. «Свадебному салону «Белая фея» требуется мастер-флорист для оформления букетов, бутоньерок, а также украшения свадебного зала. Писать на имя мадам Оливье, Норд-Брейвери, Колвилл-стрит». Ну что за прелесть было это объявление: свадебный салон, белые феи да еще хорошенькая виньеточка вокруг! Оно так сильно впечатлило Лаванду, что та немедленно записалась на двухмесячные курсы по флористике и очень скоро грохнула чемоданами о пол своей новой квартиры в Норд-Брейвери – благо нанять жилье там было дешевле, чем в Лондоне, не говоря уже о полном отсутствии оборотней.
Работа флориста в свадебном салоне при ближайшем рассмотрении оказалась делом, безусловно, творческим, но уж больно однообразным – все хотели примерно одного и того же. Ловкость, аккуратность и быстрота ценились куда выше богатой фантазии, цветы – это хрупкая штука, которая быстро вянет и легко портится в неумелых руках, а клиентки хотят получить свой заказ точно в срок, безукоризненно выполненным и первозданно свежим. У старательной Лаванды получалось неплохо, хотя и несколько тривиально. Слова «тривиально» Браун не знала, но что-то подобное приходило ей в голову, когда она собирала букет невесты и ловила себя на мысли, что уже делала точно такой же для Сэсси Принс, а чуть раньше – для Ребекки Лу.
Конечно, эту работу нельзя было назвать карьерой – ни с большой буквы, ни с маленькой. Но она вполне удовлетворяла горячее Лавандино желание делать людей счастливыми – а видели бы вы, какими счастливыми становятся молодые, обрученные девушки в окружении цветов!
К тому же, Лаванда могла наслаждаться своей маленькой независимостью, содержать маленькую квартирку и позволять себе маленькие – ма-аленькие излишества. Поставщиком излишеств для нее был некий Буч, пронырливый малый, который мог бы запросто притвориться Наземникусом Флетчером безо всякого Оборотного зелья. Он промышлял тем, что доставал для кого угодно что угодно, от радужных перьев для письма до звезды с неба. Лаванда покупала у него дезодорант в аэрозоле, тушь для ресниц с подкручивающей щеточкой, жевательную резинку со вкусом лесных ягод, растворимый кофе и губки, придающие обуви блеск. Маггловский мир нравился Лаванде своим вниманием к мелочам женской жизни. Маги, хоть и обладали неограниченным запасом заклинаний, многие из которых могли бы разрушить до основания маленький городок, вроде Норд-Брэйвери, но так и не сподобились изобрести хотя бы капроновые колготки, а чулки на подвязках – это, знаете ли, только на неприличных открытках красиво, на самом деле ноги в них чешутся и мерзнут. Мало того, достать нужные вещи у более догадливых магглов оказалось непростой задачей: в магических магазинах эти товары не продавались, а самой отправляться за ними в чужой мир было как-то боязно. Вот для таких-то целей и существовал Буч. Он сноровисто перемещался по всей Великобритании – магической и маггловской – и дарил людям счастье в виде конфет «Друбблс» и пакетов с пластиковыми ручками.
Именно Буча ждала Лаванда, сидя на скамейке в Большом парке и неуклонно промокая под мелким дождем, от которого не спасал ни сиреневый шарфик, ни тонкая мантия, ни даже сертификат об окончании двухмесячных курсов по флористике в целлофановой папочке.

Браун взглянула на свои наручные часики, полезла в сумку и, немного пошуршав, добыла оттуда два шоколадных квадратика. Шоколадку ей сегодня подарил один молодой супруг в благодарность за хорошо организованную свадьбу. Ясное дело, приятные сюрпризы получили все работники салона, и мадам Оливье наверняка досталось что-то подороже, чем сладкая плитка. С другой стороны, на толстую, усатую мадам мистер Гринберг никогда бы не посмотрел так, как на Лаванду. Сердце у нее мгновенно растаяло, как подаренный шоколад, хотя она и понимала, что надеяться на продолжение глупо и даже аморально, ведь мистер Гринберг совсем недавно женился и, кажется, счастливо.
В любви Лаванде категорически не везло. Так уж с самого начала повелось, и напрасно она старалась переломить эту грустную тенденцию.
А ведь она была очень симпатичной, Лаванда Браун, весьма. Высокая, тонкая, полупрозрачная девушка-тайна, похожая на фарфоровую коллекционную куклу. Такой Лаванде хотелось бы быть, но, увы, природа создала ее похожей скорее на тех практичных, миленьких, курносых куколок, сделанных из прочного целлулоида здорового телесного цвета с румянцем в нужных местах. Их дарят пяти-семилетним девочкам, чтобы будущие матери учились: именно так должны выглядеть хорошо развитые, ухоженные дети, прежде чем переходный возраст превратит их в тонкошеих дев, склонных к истерикам. Именно так выглядела и Лаванда, хотя уже перешагнула страшный порог в двадцать один год. Она была симпатичной в натуральном виде (читай, пуховка плюс карандаш для глаз), или смазливой, как говорил Дин Томас - грубо, но, в целом, положительно. Флакон осветляющего шампуня, купленный у Буча, и плойку – из того же источника – Лаванда, как положено, хранила в темном и сухом месте, подальше от любопытных глаз. Не такое уж это страшное жульничество, пусть думают, что Лавандина красота настоящая от макушки до пяток.
Но личная жизнь не клеилась. Не клеилась, и все тут. Возможно, весь секрет состоял в том, что Лавандина голова была начинена идеалами, как булочка - взбитыми сливками. Всякому молодому, здоровому мужчине сладких поцелуйчиков и совместного распития коктейлей из одного бокала маловато для полного счастья. Однако стоило Лаванде раскрыть рот и выдать что-нибудь из арсенала бабушки Мэйзи, что-нибудь про девичью честь и свадьбу, как кавалеры отпадали от нее, словно спелые груши. С той лишь разницей, что груши не имеют обыкновения смеяться и обидно язвить. После каждой такой маленькой трагедии Лаванда долго кисла в злых слезах, кляла весь мужской род на корню и рвала на мелкие-мелкие кусочки колдографию подлеца – если таковая уже успевала завестись в ее квартире. Бабулино фото Лаванда… нет, конечно, не рвала, но отворачивала лицом к стенке – от обиды за ввоспитанную в нее валлийскую принципиальность.
Потом очередной галантный кавалер предлагал ей донести до дома тяжелые пакеты, и история повторялась сначала. Но вскоре и такие истории стали случаться все реже: в Норд-Брейвери было не так много молодых, здоровых и при этом свободных мужчин, лично Лаванда ежедневно прикладывала руку к их превращению в женатых джентльменов. Молва же распространялась очень быстро. И что это была за молва, Браун очень хорошо знала. Они и сегодня слышала в зеленной лавке, как мистер Сомс сказал мисс Пейшен, что цветочница Браун с виду такая вертихвостка, а на самом деле недотрога и ханжа. Как будто Лаванда была глухой или не стояла со своей авоськой в трёх футах от него! Ей так хотелось затолкать мистеру Сомсу в рот только что купленный цуккини, и она непременно бы это сделала, если бы не планировала овощное рагу на ужин, а без цуккини, известное дело, рагу не рагу.

В конце аллеи показался Буч. Кому бы еще идти в парк в такую погоду, когда все пять скамеек вокруг фонтана оставались незанятыми, кроме той, где сидела Лаванда.

- Ну и денек, мисс Лавви! – Буч провел рукой по своим волосам, зализанным, как у танцора аргентинского танго, чем-то скользким, так что даже капли на них не удерживались.
- Оставляет желать лучшего, - сухо процитировала Лаванда бабушку Мэйзи.
Ей не нравился Буч, зато нравилось, какие милые картонные коробочки разного размера он подбирает для заказа и как славно и аккуратно укладывает туда вещи – одна к одной.
Она задумчиво приложила упаковку к губам и посмотрела куда-то поверх фонтана.
- Скажи, Буч, только честно: от меня можно потерять голову?

Лаванда играла наверняка. Ей было прекрасно известно, что она нравится Бучу - которому, похоже, нравилось всё, что носит юбку в подлунном мире, включая дрессированных камуфлори. Браун не любила чернявых коротышек с блестящими, жуковатыми глазами, но его симпатия ей все-таки льстила. А сейчас, когда Лаванда хандрила после очередной не своей свадьбы, чья-нибудь симпатия была нужна ей позарез.
Однако Буча даже намеки миловидных, кареглазых девушек не могли отвлечь от по-настоящему любимого дела: пересчета монет. Он долго шевелил губами, двигая серебряные кружочки на ладони, удовлетворенно кивнул, пересыпая их обратно в мешочек, и только потом ответил:
- Вы бы не задавали таких вопросов, мисс Лавви.
- Почему это?
- Ну, как вам объяснить… Вы из тех, от кого убегают все, даже неприятности. Но вы их что-то очень прытко догоняете. Будьте, пожалуйста, умнее.

Только когда Буч скрылся за деревьями, оторопевшая Лаванда отмерла, фыркнула и принялась потрошить коробку. От нее, видите ли, все убегают! Как вам нравится такой комплимент? Больше ни за что она не свяжется с этим Бучем. Нет, вот закажет еще три пары колготок и шоколадку «Fruits&Nuts» - и больше не свяжется.
И только тут Лаванда заметила, что через скамейку от нее кто-то сидит. Очень интересно, откуда взялся этот кто-то, ведь, кажется, только что площадь вокруг фонтана была абсолютно пуста?
Лаванде со своего места не могла как следует разглядеть незнакомца, но для таких случаев у каждой женщины есть скрытые органы бокового и заднего зрения. Через уши было довольно сложно смотреть, и все же Лаванда выяснила, что ее сосед худ и сутул и что у него ужасно всклокоченные черные волосы, а щеки обросли щетиной – впрочем, ей нравились слегка небритые мужчины, было в них что-то соблазнительно-дикарское. Чего не скажешь о нездоровом цвете лица и крупном носе с заметной горбинкой. Под определенным углом зрения незнакомец напоминал профессора Снейпа в юности – а уж профессор Снейп, даже с его нынешним героическим ореолом, никак не подходил на роль принца для Лаванды. Однако ее самолюбие, задетое бессовестным контрабандистом, требовало хоть маленькой компенсации, и Лаванда посмотрела на мужчину чуть более открыто. А уж тот-то таращился вовсю! Правда, перехватив Лавандин взгляд, он как-то неловко замялся, вроде даже покраснел и улыбнулся через силу.
Вдруг Лаванду словно кипятком окатило! Она узнала эту невеселую улыбку и смородиновые глаза. Она видела их миллион раз! Напротив нее сидел Виктор Крам. Хоть Лаванда и не интересовалась квиддичем, Крама узнал бы любой, кто видел бесконечные рекламные постеры, на которых знаменитый спортсмен призывал освежиться популярным лимонадом.
Лаванда помнила Виктора на Турнире Трех Волшебников. Более того, у неё с Крамом случился один очень неприятный эпизод, который она предпочитала не вспоминать. Тогда Лаванда была самым печальным образом влюблена в Седрика Диггори. Заметим в скобках, что тот погиб и тем самым открыл длинную череду её любовных разочарований.
Да дело не в этом! Виктор Крам сидел на скамейке в Большом парке Норд-Брейвери! Какая-то галлюцинация… Лаванда отвернула голову, посмотрела на розовые кусты справа, на кроны деревьев – вверху и на фонтан – перед собой. Фонтан побрызгал ей в лицо водой и немного привел в чувство. Лаванда снова повернулась к незнакомцу. Тот недоуменно и угрюмо пялился на нее, должно быть, не понимая, чего это она вертит головой, а не падает в обморок от счастья, и улыбнулся еще раз, для верности. Лаванда вяло улыбнулась в ответ, совершенно не зная, что ей предпринять.
Ободренный ее улыбкой, Крам оживился и, встав, двинулся к ее скамейке. Пока он шел, Лаванда лихорадочно соображала. Боже всесильный, да откуда же здесь взяться Виктору Краму? Ни родственников, ни друзей у него в Норд-Брейвери нет, об этом бы Браун знала. О матче и речи идти не могло: на единственном квиддичном поле за городом мальчишки кидали друг другу мяч и щипали траву две козы мистера Гибсона.
Была бы Лаванда самолюбивой студенткой, вообразила бы себе невесть что. Скажем, что Крам обратил на нее внимание во время Турнира - как-нибудь поверх Грейнджер, долго томился и вот решил ее разыскать. Но Лаванда покусанная была мудрой женщиной, защищенной от ереси легкомыслия всевозможными фобиями. Она сразу поняла, что никакой это не Крам, а самый настоящий маньяк, который охотится за девушками в сиреневых шарфиках, и не признаться в любви он ей хочет, а изнасиловать и укокошить. Напился Оборотного зелья, чтобы привлекать молоденьких дурочек, падких до знаменитостей. Но Лаванда-то не дурочка, и ее голыми руками не возьмешь.
Браун принялась торопливо засовывать в сумку свои размножившиеся вещи, ругая себя за нетерпеливость: могла бы и дома всё рассмотреть, а теперь просто рук не хватает собрать эту кучу барахла за пять секунд. Прежде чем последний пакетик леденцов от кашля перекочевал в Лавандину сумку, Лохматый сел на скамейку рядом с Браун.
- Дравствуйте, - сказал он, четко произнеся все буквы, кроме первой.
Вблизи Лохматый оказался ужасно высоким. Вдобавок, у него были очень волосатые руки – насколько позволяли видеть рукава мантии. Лаванда представила себе, как эти руки смыкаются на ее шее, и побледнела, словно уже готовилась преклонить голову на атласную подушечку, убранную белыми лилиями.
Ах да, он ее еще и изнасилует! Для полного счастья.
- Узнаете – спросил Лохматый. Вернее, это могло бы быть вопросом, если бы он потрудился придать своему голосу вопросительную интонацию.
- Мня-мня… - Лаванда замялась, нащупывая в сумке волшебную палочку и прикидывая, кого лучше вызвать первыми: авроров или колдомедиков.
Ей прежде не приходилось общаться с маньяками, но она знала, что ни в коем случае нельзя опровергать их болезненные фантазии и доказывать, что они нисколько не похожи ни на Мерлина, ни на Кухулина.

- Виктор Крам. Узнаете? – напирал он, придвигаясь к ней поближе. – Как ваше имя?
- Ну и погодка сегодня, - пробормотала Лаванда, твердо решив направить разговор в какое-то безопасное русло, и отодвинулась подальше.
Лже-Крам насупил брови, собрал лоб в складки и покрутил головой по сторонам.
- Мокро, - наконец резюмировал он, пожав плечами.
Он так раскатисто произносил «р», словно орехи разгрызал. Оборотное зелье, видимо, действительно сильная штука, если даже акцент подделывает в точности.

Жалко, маньякам нельзя бросить палку, а самой тем временем удрать.
- Ваше имя? – Лавандины тактические уловки не смогли сбить Лохматого с толку. Ты смотри, какой упорный!
Она замешкалась, пытаясь придумать какое-нибудь женское имя, но фантазия ей напрочь отказала, и Браун, заглядевшись в гипнотически черные глаза собеседника, вдруг честно выдала:
- Лаванда.
И тут же прикусила язык. Лохматый снова нахмурился, а потом его лицо просветлело, и он зычно расхохотался. Смех, как и голос, у него был басовитый. Просто удивительно, как столько звука вмещалось в его худосочное тело. Разве что в длину укладывалось.
- Лавендер? Лавендер из тента? Помню!

Во время Турнира страдающая от неразделенной любви Браун решила расставить все точки над «и». Она знала, что никогда не решится объясниться с Седриком один на один, поэтому написала большое письмо, красноречиво украшенное сердечками, птичками, ангелочками в таком изобилии, что бумага чуть не размокла от разноцветных чернил. Письмо Лаванда решила подбросить Седрику в рюкзак перед очередным соревнованием, чтобы поддержать его дух. Кажется, это было перед драконами, потому что всех участников собрали в одной палатке, наверное, чтобы они что-нибудь не намухлевали тайком. В палатку постоянно кто-то заходил или выходил оттуда, и у Лаванды разболелись колени, пока она, скорчившись за углом, караулила момент, когда внутри никого не будет. Она скользнула внутрь, взглядом отыскала темно-синий рюкзак Диггори и дрожащими, неловкими руками принялась заталкивать в боковой карман свое послание.
- Какво става? – вдруг прогремело у нее над ухом.
Лаванда, мгновенно почувствовав себя преступницей, извернулась, как гусеница, застигнутая хозяйкой на капустном листе, и жалобно посмотрела снизу вверх. У нее за спиной стоял кто-то очень высокий – так, по крайней мере, казалось Лаванде, сидящей на корточках - со страшными угольными глазами, в синей мантии с красными нашивками.
- Кто вы? – грубовато спросил он. – Что делаете?
- Это ваше? – пролепетала Лаванда. – Ваш рюкзак?
- Спрашиваю, что делаете?
- Я тут… вот, - Браун потащила листок назад, думая про себя, что сесть в такую феерическую калошу могла только она, Лаванда.
Незнакомец прижег ее своими углями и выдернул письмо из ослабевших пальцев. Он окинул взглядом бумажку, разрисованную пронзенными сердцами, растерянно моргнул, раз, другой и отдал обратно.
- Ошиблись, Лавендер… наверное. Это Делакур рюкзак.
Пятясь к выходу из палатки, Лаванда пробормотала что-то совершенно невразумительное и дала стрекача. Только потом, в безопасности гриффиндорской гостиной, она перевела дух и, багровея от стыда, поняла, что, перепутав в полутьме рюкзаки, чуть было не попала в лесбиянки, да еще при самом Викторе Краме. Конец света, даже хуже! Письмо было уничтожено, а Лаванда до конца Турнира старалась без особой нужды не светиться на людях. Ее ужасала мысль о том, что, если Крам кому-нибудь разболтает, Лавандины предпочтения будут обсуждать в трех странах на трех языках. Но, похоже, свой язык Виктор удержал за зубами, потому что на пробные камни, брошенные Лавандой, ни подруги, ни случайные собеседники никак не реагировали.

А маньяк, выходит, знал про этот случай! Откуда, спрашивается? Сердце Лаванды тронуло сомнение. Что если это и вправду Крам? Что если он не собирался ни насиловать ее, ни убивать? Ну слишком уж все сходится! Оборотное зелье, конечно, могло ввести в заблуждение, к тому же, Крама она знала, только по журналам да по газетам, да полминуты личного общения, которое и общением-то не назовешь. Но что-то шептало ей: «Оночень похож на настоящего».

- Так вы действительно Виктор Крам? – недоверчиво переспросила Лаванда.
- Не верите?
- Теперь, кажется, верю, - пробормотала она.
Значит, правда: Виктор Крам сидит на скамейке в Большом парке Норд-Брейвери. Самое время воскликнуть «Ух ты!» и попросить расписаться на обертке от шоколадки. Но нужный момент был уже упущен, и сейчас Лавандино «Ух ты!» прозвучало бы несколько неуместно.

- А что вы здесь… делаете?
- М. Отдыхаю. Устал куидич, - словно иллюстрируя свою усталость, Крам потер глаза ладонью. Лицо у него и вправду было усталым и каким-то темным, не загорелым, а именно темным, будто в его жилах текла черная кровь.
- Понимаю, - сочувственно вздохнула Лаванда, которая за прошедшие два месяца уже во второй раз сталкивалась с убийственным требованием: "Сделайте как у Мэри, но лучше". - А где вы остановились?
- Пока нигде, - ответил Виктор и многозначительно зыркнул на нее.
Лаванда все намеки проигнорировала.
- Есть здесь ресторант? Выпьем вино, поговорим. Приглашаю.
Этой ей во сне присниться не могло. Виктор Крам, некоронованный принц снитчей, который записки, подобные той, что Лаванда накропала Седрику, получал наверное пачками, по двадцать штук в каждой, приглашал ее, мисс Браун, покусанную цветочницу, в ресторан, куда Лаванда заглядывала только для того чтобы поправить прическу – в витрину, конечно, заглядывала, а не в сам ресторан. Ресторан! Слово-то какое, сразу чувствуется, что не английское!
Сердце Лаванды, истосковавшееся по любви, и уязвленное самолюбие, которое жило в районе желчного пузыря, хором ответили: «Да!» Но здравому смыслу, как всегда, что-то не нравилось. Дух бабушки Мэйзи кольнул внучку булавкой в плечо и предупредил: «Не будь дурой и не спеши идти за первым, кто тебя позовет».
Лаванда вздохнула и с некоторым сожалением сказала:
- Извините, мистер Крам, я сегодня очень устала и вряд ли смогу украсить ваш вечер.
И подкрепила свои слова таким небрежным, длинным жестом. Вышло просто шикарно. Героиня любовного романа, у которой Лаванда тиснула эту фразу, показала ей большой палец из своего книжного далека.
Однако на черствого Крама, туго говорившего по-английски, изящные, возвышенные слова не подействовали. Он их, похоже, не расслышал даже, потому что пристально смотрела куда-то Лаванде за спину. Она машинально обернулась. Никого там не было, только дождь сек траву и шуршал по дорожкам.
Крам заметил ее движение и поторопился сделать вид, что ничего особенного не произошло:
- Извините? Не расслышал.

Ну его, этого Виктора Крама, будь он хоть трижды самым известным, ей не хотелось с ним никуда идти, с таким угрюмым, дерганым, каким-то болезненным и вообще подозрительным.
- Нет, я не хочу идти в ресторан. Я хочу домой, - просто и ясно сказала Лаванда, чтобы даже болгарину было понятно. Она сама начинала нервничать.

Крам задумался.
- Далеко ваш дом? Пригласите, – предложил он нежданно-негаданно и так покраснел, что дальше было просто некуда.

Лаванда задохнулась от возмущения:
- Слушайте, ну вы вообще! Это же просто неприлично!
- Что? По-английски так не делают?
-Так делают только дикари. Или маньяки.
При мысли о том, что Виктор Крам может все-таки оказаться маньяком, маленькое стадо мурашек пробежало по Лавандиной спине, от макушки к щиколоткам. Кто их знает, этих звезд?

- Не маниак, - немного сердито сказал Крам. – Не бойтес.
- А я и не боюсь, - Лаванда храбро вздернула подбородок. – Мистер Крам, вы поймите, я же вас совсем не знаю. Нет, вас, конечно, все знают, но не настолько же, чтобы домой вот так просто приглашать. И вообще, я квиддич не очень…
Она почему-то чувствовала себя виноватой. Виктор сидел с непокрытой головой, с его жестких, встрепанных волос потихоньку капало на лоб, но они, как собачья шерсть, не мокли и упрямо продолжали торчать в разные стороны. Худое, темное лицо окостенело.
Вот с чего бы ей, Лаванде, быть виноватой, а? С того, что она не хочет впускать в свой дом постороннего мужчину – пусть даже он и знаменитый-презнаменитый? Нет уж! Она – англичанка, а не самаритянка, и дом ее не дом призрения. Чего доброго, он и вправду хочет ее изнасиловать. Вон какие у него голодные глаза!
И все же сердце Лаванды подтачивал червячок жалости.
- Вы на меня не обижайтесь, ладно? – с подкупающей улыбкой она прислонилась плечом к его плечу. - Вы очень милый. Но я так не люблю.
Виктор только плечами пожал.
- Я пойду, ага? – стараясь дипломатично закруглить разговор, Лаванда между двумя предложениями поднялась со скамейки и незаметно отлепила от юбки пакет. – А вы тут не мокните, идите в гостиницу, у нас хорошая гостиница, на Колвилл-стрит.

Браун считала своим долгом позаботиться о том, чтобы великий квиддичист не сидел, как какой-нибудь бродяга, под дождем, зарабатывая себе воспаление легких. Тот пристально посмотрел на нее, словно хотел еще что-то сказать, потом махнул рукой и отвернулся.
Лаванда еще немного постояла, напрасно ожидая хоть какого-то подтверждения тому, что Виктор Крам на нее не сердится – потому что он, очевидно, сердился.

- До чего капризные эти звёзды! – ворчала Браун, направляясь к выходу из парка. – Так много желаний, а причём тут я? Нашёл себе агента!
Крам оставался на своем месте и через двадцать шагов, и через пятьдесят, и у самого выхода Лаванда еще раз обернулась, чтобы убедиться в этом. Но все же ее фобии, с которыми она была в такой тесной дружбе, что Дин Томас называл их ее «хоббиями», науськали Браун слегка изменить путь к дому – вдруг Краму взбредет в голову последовать за ней?
Лаванда долго петляла по улицам, то и дело недовольно шевеля лопатками, чтобы отлепить от позвоночника намокшую мантию, превратившуюся в одно целое с блузкой. Чтобы окончательно запутать след, она прошмыгнула через сгоревшую булочную старого Бойлза, где обычно срезала путь, опаздывая на работу. Перепачкав сапоги в раскисшей золе и больно ушибив пальцы на левой ноге об остатки кирпичной кладки, Браун прорвалась наконец в Уиндоу-лейн.
Уиндоу-лейн был очень милой и очень сонной улочкой, враставшей одним своим концом в обширный огород зеленщика мистера Пампкина. Дин Томас называл ее «тупиковым путем развития» - Лаванде чудился в этом прозвище какой-то оскорбительный намек.
Пока она проделывала свои шпионские фокусы, дождь успел прекратиться, небо расчистилось, поголубело, подернулось серебристой дымкой и так очаровательно зарумянилось на западе, как будто и вовсе непричастно было к этому мокрому безобразию. Сразу стало похоже на конец мая. И в доказательство этого в цветнике перед домом номер три по Уиндоу-лейн возилась мисс Бойлз – примета весны столь же яркая, как пение пеночки-веснички. В доме номер три жила не только мисс Бойлз, но и Лаванда, например, однако цветник безраздельно принадлежал этой пожилой даме. Браун туда и не совалась.
Мисс Бойлз стояла посреди своего царства с пустой лейкой в руках, как будто сожалея о том, что поливать сегодня явно не имеет смысла.
- Добрый день, Лаванда! Что-то вы поздно сегодня. Опять покупали всякие глупости у Этого Контрабандиста? – мисс Бойлз по-матерински погрозила ей пальцем.
Лаванда вынужденно остановилась. Так уж было принято в Норд-Брейвери: если ты допустил оплошность, любой имеет право потребовать у тебя оправданий. Тем более, мисс Бойлз, которая считала себя просто обязанной следить за белизной чужих репутаций.
- Добрый вечер! С чего это вы решили, что я что-то там покупала, да еще у контрабандиста?
- Ох, Лаванда, всем известно, что мадам Оливье выплачивает жалованье двадцать пятого числа каждого месяца. Сегодня вы пришли позже обычного, и сумка у вас туго набита. А завтра наверняка отправитесь на работу в этих развратных маггловских чулках, сквозь которые все просвечивает.
Еще одна проблема, с которой приходилось постоянно сталкиваться: здесь все наделены поистине божественным даром всеведения. И никуда от него не спрятаться: ни в парке, ни под одеялом.

- Мы сейчас готовимся к свадьбе Джуди Рудгерс, - Лаванда совершила отвлекающий маневр и не ошиблась. Мисс Бойлз мгновенно переключила свое внимание на событие, приводившее Норд-Брейвери в невероятное волнение уже целую неделю. Предыдущая помолвка Джуди скандально расстроилась. Ну как, расстроилась - Рудгерс в последний момент передумала выходить замуж.
- Неужели? Что ж, Питер Макконахи – достойный молодой человек, я надеюсь, что на сей раз все пройдет благополучно, - голос соседки был исполнен кротости и доброжелательства, но ее скептически поджатые губы свидетельствовали о том, что она надеется на новый виток скандала.
Они обсудили планируемую свадьбу, посетовали на переменчивую погоду, полюбовались на Лавандины цуккини, обменялись советами насчет того, как вывести пятна с замши, и наконец мисс Браун выпустили из нежных когтей.
Оставляя на ступеньках мокрые следы, Лаванда поднялась к себе наверх. В доме номер три по Уиндоу-лейн было два этажа и чердак. На первом этаже жила уже знакомая нам мисс Бойлз с братом и старушкой-матерью. Второй этаж занимали какие-то загадочные Блэйки, которые все время путешествовали. Хотя если бы у Лаванды была такая просторная и хорошо обустроенная квартира, она бы и с места не сдвинулась.
Но Лаванда, по известной иронии судьбы, жила на том самом чердаке, переоборудованном так, чтобы в нем можно было безболезненно и даже с комфортом поселиться. Конечно, лестница, ведущая туда, была узка и темновата, но это же не смертельно, подумаешь, ерунда. Зато сама квартира, маленькая и уютненькая, словно специально создавалась для одинокой девушки, две комнаты и кухня, как положено.
Лаванда ласково называла свое новое жилище голубятней и приложила массу усилий, чтобы из жилища превратить его в дом. Она собственноручно переклеила там обои, купила два комплекта постельного белья и новый плафон на люстру. Получилось очень пастельно, очень мило и аккуратно: ванна голубая, с новыми голубыми занавесками, в гостиной - полочка с коллекцией фарфоровых штучек и прозрачный журнальный столик, в спальне – большое трехстворчатое трюмо, заставленное коробочками, флакончиками и фотографиями в нарядных рамках. Вообще-то Лаванда не любила лишнего хлама, но он настойчиво лез в ее дом и набивал его до самого потолка.
Браун долго не могла угнездиться на квартире. Несмотря на свой обновленный вид и на старые вещи, которые Лаванда специально привезла из родительского дома, чердак по-прежнему встречал свою хозяйку холодновато, как незнакомую и хранил в себе неприятный, нежилой дух, так что Лаванде было неуютно там находиться. Но вот в шкафу для одежды поселился яркий запах Лавандиных платьев, из ступки бабушка Мэйзи запахло перцем и коричной палочкой, а в голубой ванной давно уже витал такой аромат, словно там потерпел крушение корабль, груженый благовониями. И только вслед за запахами осторожная Лаванда тоже потихоньку обжилась в своей квартире, которую Дин Томас обидно называл лауданумом, хотя толком не мог объяснить, что имеет в виду. Впрочем, к его мнению Браун не очень-то прислушивалась. У Томаса язык был чересчур длинный, аж во рту не умещался.
Лаванда с наслаждением стянула с себя грязные сапоги и влажный компресс, в который превратилась ее мантия, и спрятала оледеневшие ступни в мягкие тапочки. Благодать какая! Она зажмурила глаза и пошевелила пальцами ног. Сейчас бы еще вздремнуть немного…
Но спать было некогда. Следовало еще обдумать украшение церкви и зала для свадьбы Джуди Рудгерс, которое бы не было как две капли воды похоже на предыдущее, так любовно выполненное Лавандой и пропавшее так бездарно, что возмущенная Браун целый месяц не здоровалась с Джуди на улице. Пустая трата сил, времени и материала казалась Лаванде грехом еще более тяжким, чем отказ жениху перед алтарем. Но Рудгерсы держали единственную в Норд-Брейвери аптеку, и еще одну, в соседнем Дижуотерсе, и еще одну, в Хэмфри-Корт, поэтому Джуди могла позволить себе не только разбрасываться женихами налево и направо, но и всякий раз оплачивать счета мадам Оливье, так что приходилось крутиться.
Чтобы прогнать сон и призвать к оружию все свои умственные силы, она пошла на кухню, зажгла плиту и неблагозвучно трахнула кофейником о конфорку. Пока тот угрожающе гудел и пускал душистый пар, Браун выложила из сумки плоды земли. Помимо веселых полосатых цуккини на стол легло несколько крупных пожилых картофелин и золотая луковица. Со всем этим добром Лаванда собиралась поступить согласно пословице: «Завтрак съешь сам, обед раздели с другом, а на ужин приготовь рагу». Или как-то так…
Мясо в компанию не пригласили, потому что накануне вечером Браун примерила две новые юбки, купленные еще осенью – с умыслом сбросить к началу лета десяток фунтов. Но, к Лавандиному ужасу, одежда, которая прежде была ей слегка узковата, теперь не налезала вовсе. Так несправедливо, что счастье женщины напрямую зависит от размера её штанов!
Лаванда надавила пальцем на хвостик цуккини и принялась вращать овощ, как рулетку в казино. Кабачок судьбы указал на морозильную камеру, где пряталось мороженое, нафасованное в большую коробку.
- Немножко сладкого ещё никому не повредило. Говорят, это полезно для мозгов, а мозги гораздо важнее фигуры, - после недолгого судебного процесса Лаванда вынесла себе оправдательный приговор. Она вообще была мастером в изобретении оправданий - для себя самой.
Налив себе кофе и вонзив ложку в бархатистый, дышащий холодным паром холмик, Браун откочевала в гостиную и, утвердив поднос на журнальном столике, свила себе на диване гнездо из пледа. Как, в сущности, мало нужно человеку для счастья, всего-то устроиться в сухости и тепле.
Лаванда положила на колени свой рабочий альбом и начала бездумно рисовать на чистом листе цветочки. Конечно, надо было собраться и взяться за дело как следует: начертить план, прикинуть размеры, определиться с сортами цветов, подумать, сколько потребуется лент и материала и в какой гамме. Но воспоминания о сегодняшнем происшествии в парке мешали Лаванде сосредоточиться.
Подумать только, была бы Браун порасторопнее и посмелее, а Виктор Крам – пообаятельнее и поприветливей, они бы сейчас сидели в ресторане и угощались лобстером. И назавтра «Наша ежедневная» наверняка бы опубликовала целую статью про них. Возможно, что и «Пророк» бы опубликовал, Крам все-таки знаменитость. У Грейнджер бы кукурузные хлопья встали поперек горла, если бы она прочитала эту статью за завтраком. Променять Крама на рыжего орангутанга Уизли! Удивительно, какими дурами могут быть эти умные девушки. Дружбу между мужчиной и женщиной почти всегда можно перелицевать во что-нибудь посерьезнее, но для этого, конечно, нужно быть женщиной более, чем на тридцать процентов. Последние слова Лаванда произнесла вслух и прямо почувствовала, как у нее раздваивается язык. Она не любила Гермиону Грейнджер цивилизованной нелюбовью. Возможно, потому что той очень ловко удавалось все то, в чем сама Лаванда терпела поражение. И потому что, несмотря на недостаток женственности и рыжего орангутанга в активе, Гермиона выглядела счастливой.
«Странные все-таки представления о счастье у некоторых людей», - подумала Лаванда и поймала себя на мысли, что где-то уже слышала эту фразу. В любовном романе, что ли, вычитала? Ах нет, она сама, своим личным ртом произнесла ее, когда получила последнее письмо от Парвати, лучшей подруги, с которой они теперь могли общаться только по переписке.
Парвати тоже хотела стать аврором, но, в отличие от Лаванды, которая в это время покорно демонстрировала язык доктору Вэнди и получала свой законный укол в мягкое место, Патил развела невероятно бурную деятельность, писала куда-то прошения, поступила на какие-то курсы, в общем, шла к своей цели напролом. И все ради чего? Ради того, чтобы однажды поехать домой, в Андхра-Прадеш в гости к родителям и помножить на ноль все приложенные усилия. В каком парке, под каким банановым древом она встретила этого Ашвани, скромного учителя английского языка в начальной школе? Дальше можно без подробностей: Лаванда не успела и глазом моргнуть, как уже ехала в Индию со свадебным сервизом под мышкой. Все прошло очень красиво и торжественно, Браун сидела на почетном месте, вся в цветах и в сари, вдыхая пряные ароматы. Парвати, закутанная в золотистые канчипурамские шелка, о, она была просто очаровательна, и ее не портили даже сережки, натыканные по всему лицу. Лаванда вовсе не считала Ашвани интересным мужчиной (выражение бабушки Мэйзи), наоборот, ей казалось, что муж Парвати полнотой, безволосым подбородком и чересчур уж выразительными глазами походил на женщину. Но какое значение имели все эти глупые мелочи, если со снимка, отщелкнутого на дешевый колдоаппарат в паломничестве, ребята беззаботно и счастливо улыбались – босые, пыльные, щурящиеся от солнца и ветра, который норовил закинуть Парвати край покрывала на лицо? И если из-за плеча подруги блестела глазками-черешнями маленькая Дурга, привязанная к маминой спине большим красным платком. Вот тогда-то и вздохнула Лаванда, поняв, что счастье, видимо, очень странная штука, которая на проверку выходит совсем иной, чем казалась на первый взгляд. Это как с детскими картинками-иллюзиями: посмотришь – орнамент, полосочки, крючочки, а если вглядеться пристально в одну точку и медленно отодвинуть листок на расстояние вытянутой руки, появится жемчужина в раковине! Впрочем, у маленькой Лаванды такие фокусы никогда не выходили, а потом она выросла и сделала вид, что ее это уже не волнует.
Дверной звонок деликатно дилинькнул. Браун вздрогнула и застыла, как заяц, увидевший лисий хвост. Звонок дилинькнул снова, уже менее тактично. Лаванда сползла с дивана и как попала одной ногой в тапок, так и пошла в одном тапке в прихожую, сжимая в руке ложку и вытаращив от страха глаза.
В принципе, это мог быть кто угодно, от вездесущей мисс Бойлз до Симуса Финнигана, который не мог забрать свой свитер аж с самого Лавандиного дня рождения. Это мог быть кто угодно, но почему-то Лаванда не сомневалась, что за дверью стоит человек, с которым не сладить при помощи десертной ложки. Поэтому она поспешила вооружиться волшебной палочкой, скрестила за спиной пальцы и, коротко выдохнув, решилась наконец приподнять крышечку, закрывающую глазок.
Оправдывая ее худшие предположения, под дверью стоял Виктор Крам, мокрый, черный и сутулый, как ворон из книжки Эдгара По. Во всяком случае, Лаванда испугалась его так же сильно.
- Опять вы? Я же сказала… Вы что, следили за мной?

Виктор перестал целеустремленно дергать несчастный шнурок от колокольчика и уставился немигающим взглядом прямо в глазок. Конечно, сквозь него он ничего увидеть не мог, но Браун по ту сторону двери сжалась в комочек и знай прокручивала в голове: «Экспеллиармус. Ступефай. Аврорат. Экспеллиармус. Ступефай. Аврорат. Во второй раз меня не одурачить».
- Боитес? – спросил Виктор, продолжая сверлить дверь взглядом.
- Еще чего! – Лаванда мужественно подавила дрожь в голосе. – Я вот сейчас авроров вызову, посмотрим, кто кого бояться будет.
- Дурой не будьте. Не маниак, не убийца. Хочу говорить дело, больше ничего. Откройте.
- Я сейчас закричу, и прибегут соседи.
- Кричите, - Виктор с самым равнодушным видом расставил ноги пошире и скрестил руки на груди.
Лаванда на пробу издала что-то похожее на утиный кряк и затихла. Призыв соседей путем громкого ора навредил бы ей еще больше, чем Краму. Потому что на помощь, без сомнений, прибежала бы мисс Бойлз, и назавтра об этой истории судачил бы весь Норд-Брейвери и его окрестности. Причем половина оповещенных наверняка пожелали бы узнать все подробности лично у Лаванды. В общем, прощай спокойная жизнь. Слава в масштабах захолустного городка – то еще удовольствие.

Лаванда не на шутку задумалась, прикидывая, как ей лучше сплавить чемпиона обоих миров подальше от своего порога, и наконец приняла довольно смелое решение. Она на полдюйма приоткрыла дверь, предварительно навесив на нее прочную цепочку и просунув в образовавшуюся щель волшебную палочку. По голым ногам потянуло холодком.
- Ну! Говорите, только быстро. И потише. Предупреждаю сразу: я никуда с вами не пойду, можете не стараться.

Он и не стал стараться. Он просто лишний раз позволил Лаванде убедиться, что перед ней стоит не какой-то там жулик, опившийся Оборотного зелья, а сам Виктор Крам, который, как говорят, на тренировках упражнялся не со снитчами, а с быстрокрылками, маленькими, золотистыми мушками, летающими с поразительной быстротой.
Он поставил ногу в проем, одной рукой схватился за край двери, мешая Лаванде захлопнуть ее, а другой – выдернул палочку из ее пальцев, превратившихся вдруг в ватные тампоны. Рукояткой палочки Крам ловко поддел цепочку и, изо всех сил дернув дверь на себя, распахнул ее настежь. Все это заняло у него полторы секунды. Полторы секунды, и Лаванда из вооруженной до зубов хозяйки дома превратилась в ничем не защищенную жертву с одной ложкой в руках. Она не то что не успела сбить захватчика с ног заклинанием, она даже не отследила момент, когда все произошло. На мгновение ей показалось, что это она сама отперла ему дверь и отдала волшебную палочку.
Тем временем Крам спокойно шагнул за порог. Лаванда, стряхнув оцепенение, попыталась заслонить грудью последний рубеж обороны, но Виктор даже внимания не обратил на ее героизм. Он, не моргнув глазом, продолжил свой путь, буквально протолкнув хозяйку в коридор. Наверное, если бы Лаванда запнулась сейчас о коврик для ног и упала, Крам бы хладнокровно прошелся по ней ботинками. Но Лаванда не упала, и он просто оттиснул ее в сторону и двинулся прямиком в гостиную, как будто заранее знал, куда идти.
А Лаванда так и осталась стоять в прихожей и таращиться на узоры грязи, оставленные Крамом на паркете. Сейчас вполне можно было убежать, куда глаза глядят, и позвать кого угодно, хоть министра магии. Но только бежать из своего собственного дома, оставив в нем совершенно нежеланного гостя, было чересчур даже для такой трусихи, как Лаванда. Она развернулась и пошла в оскверненную гостиную.
Там Виктор Крам уже чувствовал себя неплохо, можно сказать, как дома, даже предлагать не пришлось. Он с изнуренным видом полулежал на диване, прямо на вышитых подушках, которые Лаванда очень берегла и без нужды задом не придавливала. Полы мантии, которую Крам вяло расстегивал одной рукой, разметались, сделав Виктора похожим на султана, отдыхающего в курительной. Деловые бумаги Браун были кое-как сдвинуты на край столика, поверх них красовалась коробка с мороженым. А посередине лежала Лавандина палочка и еще кое-что, уж никак Лаванде не принадлежащее – гора денег. Ну ладно, не гора, а горка - но зато сплошные галлеоны. Лаванде за два месяца было столько не заработать, это она даже в такой стрессовой ситуации на глазок определила.
Прогнав очарование золотого блеска, Браун сцапала со стола палочку и наставила ее на Крама. И снова почувствовала себя уверенно, хотя интуиция подсказывала ей, что Виктор тоже отличает волшебную палочку от вилки и вряд ли пользуется первой хуже, чем второй. Но тот лишь указал пальцем на золото.
- И это.
- Это не мое, - заявила Лаванда очень независимо. – Забирайте свои деньги и уматывайте.

- Даю за ночь. Берите.
Браун перевела взгляд с Виктора на галлеоны и обратно. Ситуация давно перестала быть и романтичной, и страшной и сделалась просто смешной. Трагикомедия, как говорила бабушка Мейзи.
- Вы хотите переспать со мной за деньги? – уточнила Лаванда.
Наверняка, она не так его поняла, и немудрено: Виктор говорил какими-то словесными обрубками, с видимой нелюбовью к английскому языку.

- Да. Хочу спать здесь. Вот оплата, - подтвердил он после некоторого раздумья.
Лаванда возмущенно втянула в себя воздух, да так и осталась. Она решительно не знала, как ей реагировать на странное предложение Крама. Браун, конечно, не была розовым бутоном, случалось ей выслушивать двусмысленные намеки и давать отпор наглым рукам. Но приобрести ее любовь за деньги еще никто не предлагал.
Как получается, что все ее встречи с Виктором Крамом окрашиваются нездоровым эротизмом?
- Вы в своем уме? Я что, похожа на проститутку? – вспузырилась она вопросительными знаками.

Крам замахал на нее одной рукой – той самой, которой мантию расстегивал – с таким видом, будто боггарта отгонял.
- Нет! Нет проституции! Не говорю. Не хочу. Хочу просто спать здесь. Частями. Имею сказать, различно.
- Подожди, - Лаванда так опешила, что перескочила на «ты» без всяких предисловий. – Ты просто переночевать у меня хочешь?
- Да. Ночь хочу.
- Именно здесь? У тебя же вон какая куча денег, ты можешь в гостинице хоть номер-люкс снять. Хотя Виктора Крама, я думаю, и без денег туда поселят, за великую честь.
- Не могу в гостинице. Палочку показать - палочку узнают.
- Да почему нельзя? Вот чудак! Хорошо же, что узнают.
- Бегу. Прячусь. Поняла?

Лаванда шлепнулась на диван рядом с Виктором. Ее глаза полыхнули всепожирающим огнем любопытства. Крам ковырял ногтем узор на покрывале.
- От чего? От кого?
- Мой тренер.
- Почему? Почему? – Браун просто из себя готова была выпрыгнуть, а он цедил слово за словом, и то приходилось клещами вытягивать.
- Не люблю, когда… слово забыл… как эльф слово другое?
- Не знаю, слуга?
- Иначе.
- Раб?
- Да. Раб. Не люблю, когда делают раб. Заставляют, не сказать «нет».
- Так ты же Виктор Крам! Супер-пупер-квиддичист! – в последние слова Лаванды просочился яд: она все не могла простить Краму его беспардонность. - Уйди, раз не нравится. Тебя любая команда с руками оторвет.
- Не могу, - Виктор понурил голову и с такой силой ковырнул цветок на покрывале, что выцарапал целый клочок пушистого ворса. – Нельзя. Не спрашивай.
- Интере-есненько, - Лаванда откинулась на спинку дивана, обхватила себя руками и глубоко задумалась. Крам исподволь посматривал на нее.

- А что, - спросила она наконец, – он ведь ищет тебя?
- Кто?
- Тренер твой?
- Иштет. Поэтому Болгария домой нельзя.

Лаванда очень живо представила себе тренера болгарской сборной, который, ошалев от потери ценного игрока, метался по всей Европе и рыл носом землю. Может, уже и на Америку перекинулся. Ох, знал бы он, где сейчас его питомец! А что, собственно, мешает ему это узнать?
Тут Лаванда вскочила с дивана. Обнаружить Крама у неё дома особого труда не составит, тем более для людей с возможностями, которые у его тренера наверняка есть. Тогда случится грандиозное побоище, да еще прямо здесь, на Уиндоу-лейн. И кто бы в нем не победил, от Лаванды уж точно не останется камня на камне. Нет ничего хуже, чем ввязываться в чужие конфликты, да еще такие масштабные.

- Знаешь что, Крам? – она поскребла средним пальцем макушку, собирая вместе все клеточки мозга, прикормленные мороженым. – Ты меня, пожалуйста, в свои проблемы не впутывай. Мне очень жаль, но оставить тебя я не могу. Не могу, понимаешь? Посмотри, кругом куча бедных и бездомных. А ты ни тот, ни другой! Короче, - закончив свою пламенную речь таким невыразительным финалом, она освободила из плена Крамовской мантии одну подушку и прижала ее к животу, таким загадочным образом давая гостю понять, что его присутствие здесь неуместно вот уже как две секунды… три… четыре.
Гость встал, подошел к Лаванде вплотную. Та сразу потеряла счет секундам и почувствовала себя такой же маленькой и пухлой, как подушка, которую она немедленно выставила пред собой, словно щит. Виктор смерил Лаванду взглядом, как будто прикидывал, сможет ли он поднять ее за шиворот и встряхнуть , - и вдруг сказал нечто совершенно неожиданное:
- Моля, Лавендер, остаться здесь ночь. Некуда идти, так.

Лаванда со стоном вздохнула и швырнула подушку на диван. Она сдалась, и вовсе не потому, что пожалела Крама. О нет, его выражение лица никак не располагало к жалости, равно как и тон, которым он произнес слова просьбы. Они продрались сквозь его горло со скрипом и скрежетом, видимо, просить Виктор Крам не любил и сейчас прямо-таки через себя переступал. Как тут откажешь, это уж будет совсем гадко.
- Хорошо, - ответила Лаванда, все так же, со стоном. – Оставайся. На одну ночь, а не на вечное поселение!

Крам тоже издал что-то вроде стона, кивнул – такое милое спасибо – и наконец совсем стянул свою мантию. Морщины на его лбу разгладились, лицо смягчилось – он явно испытал большое облегчение. На Лаванду же, наоборот, словно мешок с кирпичами нагрузили. Это на ее лбу теперь водворились Крамовы морщины. Браун подняла мантию с пола, куда Виктор бросил ее без особых церемоний. Мантия была жутко тяжелой, из плотной шерстяной ткани, с капюшоном, отороченным мехом. Запах от нее исходил какой-то диковатый: мокрой звериной шкуры и крепкого мужского пота. Ее бы развесить на улице и просушить как следует. Ну да, разве что в три часа утра развесить, может хоть тогда мисс Бойлз сомкнет свои вечно бдящие очи.
Под мантией у Крама оказалась рубашка, затейливо расшитая вокруг горла красной и зеленой нитками. На темно-серой ткани между лопаток, на плечах и на груди чернели пятна, видно, все-таки влага просочилась сквозь мантию.
Лаванда полезла в шкаф, достала оттуда чистое полотенце и свитер Финнигана – все равно он его, похоже, возвращать не собирался.
- На, возьми, переоденься.

Виктор взялся за ворот и, медля, выразительно посмотрел на Лаванду. Та поняла намек и убралась в коридор, таща мантию в охапке. Скажите, пожалуйста, какой стеснительный! А в раздевалке квиддичной среди парней, небось, чего только не вытворяет.
Знал бы Симус, кто его свитерок примерил, с другого конца света прилетел бы и про дела не вспомнил. И свитер бы этот не стирал до конца дней своих.
Вернувшись, Лаванда нашла рубашку скомканной и брошенной у порога. От нее пахло потом еще крепче, чем от мантии. В отличие от фанатов квиддича, Лаванда относилась без пиетета к личным вещам звездных игроков. Она взяла рубашку двумя пальцами – ну ладно, щепотью, двумя пальцами не удержать было – и понесла в ванную, замачивать. Так и быть, в качестве подарка на весенний банковский выходной.

«Как будто мы уже сто лет женаты. А удовольствия пока никакого. Что эти глупые девчонки сходят с ума по замужеству?» - мрачно подумала Лаванда и проткнула пальцем неначатую коробку с мыльными хлопьями с таким видом, словно делала дырку в самом Викторе Краме.
Старая рубашка стала темно-серой явно не от хорошей жизни. Закатанные рукава, похоже, никогда не опускались как надо, судя по тому, сколько пыли накопилось в складках. На манжетах тоже оказалась вышивка, она не выгорела на солнце и была гораздо ярче, чем на вороте. Интересная такая вышивка, ну прямо древняя. Кто там в Болгарии живет? Древние дикие народности, не иначе. А пуговицы-то, пуговицы! Круглые, металлические, а внутри пусто. Дутые, как конфеты. Вот тебе и знаменитость, уж мог бы, кажется, позволить себе что-нибудь сверхмодное и сверхдорогое.
Мирное, одноколейное движение Лавандиной мысли прервал стеклянный визг журнального столика, который жаловался хозяйке на плохое обращение.
«Начинается… Пустить в дом мужчину все равно, что поселить бобра в горке из красного дерева». Браун вытерла руки и поспешила в гостиную.
Крам обнаружился там, где Лаванда его и оставила. Он свернулся в клубок с почти кошачьей гибкостью и уснул. Со столика свисал брючный ремень. Это его пряжка, тускло блестевшая латунью, прочертила по стеклянной столешнице и исторгла у несчастной мебели вопль смертельного отчаяния. Наверняка, царапина осталась.
Царапины Лаванда не нашла, зато нашла на своих набросках капли подтаявшего мороженого и круглые подтеки от чашки с кофе. Вся работа насмарку! Ладно, не работа и была, так, профанация, как говорил мистер Браун, комментируя действия своих коллег по Сити.
Лаванда грустно скомкала испорченные листы и выбросила их в мусорный контейнер. В кухонном окне закат уже отгорел, а до гостиной – еще не докатился. Луковица стала розовой, картошка – еще более коричневой. Только цуккини ничего не делалось.
Лаванда вспомнила, какими голодными были глаза у Крама. Сейчас ей почему-то казалось, что голодными они были не от вожделения, а просто себе голодными. От голода.
Она еще раз вздохнула, основательнее всех предыдущих вздохов, повязала фартук и взяла острый нож. Придется мясо размораживать. Виктор Крам был явно не из тех, кто мог удовлетвориться порцией весеннего рагу.