Глава 1В нем добрая сажень роста. Он крепок, хорошо сложен, будто вылит из стали. Вид его грозен, но глаза - добрые.
- Не лучшее время для возвращения домой, родич.
Он и знать не знает, что родина далеко, в теплых песках Эльсвейра. Ядовитых, отравленных солнцем песках.
- Мне жаль, - шепчет одними губами, беззвучно, пока напарница не смотрит.
А вот самой Ринд не жаль. Ей холодно, и она не может думать ни о чем другом.
Слушая рассказы отца, прошитые тоской по Скайриму, она представляла все иначе: теплее, лучше, роднее.
Только теперь она поняла, что матушка всегда была права: здесь один только снег и больше ничего. Снег, ветер и кровь. Целый океан крови.
- Эй, ты, шаг вперед, - в его словах сталь, но в глазах все то же тихое «мне жаль».
Первого из четверых убивают в спину, как зверя. Тетива звенит, и стрела летит прямо в цель ослепляюще быстро, не оставляя конокраду ни шанса. Рана невелика, и кровь вытекает из него медленно, толчками.
Со вторым не так. Тяжелая алебарда сносит ему голову легко, одним коротким ударом, и кровь брызжет фонтаном, заливая землю у плахи и черную одежду палача.
Ринд знает, что следующая она, и это ее пугает. Так, что зуб на зуб не попадает.
- По крайней мере, ты умрешь на родной земле, - слова норда сочатся не столько позорной жалостью, сколько сочувствием.
- Спасибо, - шепчет она, чувствуя, что сердце бьется уже в самой глотке, готовое вот-вот выпрыгнуть.
Четвертый, последний из живых, одаривает Ринд колким взглядом, от которого все внутри еще больше холодеет, превращается в студень. Его рот перевязан, как у бешеного, сорвавшегося с цепи пса, а в глазах – пустота, одно безумие да подрагивающие тени.
- Шагай, - тычок в спину от женщины-редгарда как последнее предупреждение.
Ринд противно прикасаться к влажной от крови грязной плахе, но ее торопят. Смерть в Империи – дело суматошное. У них на крючке куда более крупная рыба, и надо торопиться прихлопнуть ее, пока не ускользнула, сверкнув красивой, переливающейся на солнце чешуей.
- Палач, - короткое приказание все той же редгардки звучит как плевок.
Ринд крепко зажмуривается и потому не сразу замечает нечто на горизонте, зато хорошо его слышит. Звучный, протяжный, пробирающий до самых костей рык.
Что-то тяжелое падает сверху, на время лишая ее способности передвигаться, видеть, дышать.
До самого выхода из сырого, пропахшего плесенью и экскрементами тоннеля Ринд не понимает, что же, собственно, вокруг происходит.
- Ты в порядке? – не дождавшись ответа, норд ощупывает ее, ищет раны. – Жить будешь.
Он говорит что-то про Имперский легион и местечко под названием Ривервуд, но Ринд не вслушивается.
Кажется, норда зовут Хадвар. Ей нравится: красиво и звучно. Она повторяет его имя про себя раз, другой, еще и еще. До тех пор, пока оно не въедается под корку, не заглушает весь остальной мир.
- Я иду в Ривервуд, мой дядя там кузнец.
Ринд знает, что идти ей некуда, но вслух не признается.
- Думаю, нам лучше разделиться, - задумчиво произносит он. – Если бы ни твоя помощь, я бы не выбрался.
Ринд смотрит сначала на него, а потом на окровавленный меч в своих руках. Его лезвие все в мелких щербинках и царапинах.
- Можно я с тобой? – голос ее дрожит.
- Это верное решение. Я буду рад.
Они идут быстро и постоянно оглядываются, опасаясь погони, но Ринд все равно нравится. Она и подумать не могла, что просто передвигать ноги, взбивая сухую дорожную пыль, - уже наслаждение. Кровь на ее ладонях подсыхает, берется уродливой бардовой коркой, и она сдирает ее ногтями.
- Снега нет, - спокойно заключает она. – Мне нравится.
- Здесь теплее, - пожимает плечами Хадвар, - снег разве что верхушки хребтов присыпает.
За одним из поворотов их встречает стая волков, иссиня-черных, голодных, и очень злых. Их глаза горят недобрым желтым огнем, а зубы готовы рвать и кусать.
Они с Хадваром успокаивают их ударами клинков и молча бредут дальше. На душе скребут кошки.
- Видишь вон те развалины? – Хадвар вдруг останавливается и указывает перстом вверх. – Ветреный пик. Жуткое местечко. Когда я был мальчишкой, мне про него снились кошмары. Ну, как драуги лезут ко мне в окно, и все в таком духе. Признаться, мне тут до сих пор неуютно.
Вместо развалин Ринд видит лишь останки огромного существа: пугающую, разверзнутую грудную клетку. Она невольно ускоряет шаг, и в Ривервуд они приходят засветло.
Хадвар провожает ее до дома на самом краю деревеньки, а сам идет к реке умываться. Хоть местная река зовется Белой, в этот день она ненадолго становится Алой. Ее надрывная песнь заставляет Ринд вспомнить о доме и взгрустнуть.
Забытая кузница с остывшей печью, задохнувшимися, неживыми мехами и проржавевшим верстаком ее ни капли не пугает, равно как и слепой, без единого окна, дом. Все это усиливает ее подозрения насчет Хадвара и больше ничего.
Ринд и раньше видела тот странный, затравленный взгляд, что был у ее случайного спутника: пару раз у молоденьких каджитов, перебравших со скуумой, и лишь однажды – у соседа, зарезавшего жену и детей, потому что тех якобы захватили тени.
- Я принес немного еды, - Хадвар улыбается. В его руках плетеная корзина, полная овощей, надерганных на ближайшем соседском огороде.
Вместо ответа она улыбается и принимает подарок. С распростертыми объятиями. Убийства пробуждают аппетит.
Ринд, конечно, не думает, что кто-то или что-то в доме может причинить ей вред, но на всякий случай прячет в сапог кинжал, случайно найденный на дне старой кузнечной печи.
Ужин у них скудный: запеченные овощи и какая-то безвкусная похлебка, но Хадвар рад и этому.
- А твой дядя что, умер? – она решается задать вопрос только после того, как, выйдя на двор, перепроверяет, на месте ли ее кинжал.
- Утоп, когда мне было восемь, - он немного медлит. – Матушка – еще раньше. Она все говорила, что река поет ей песни, зазывает, да только никто не верил.
Ринд откладывает ложку и, отойдя к котлу, чтобы погреть руки, задумчиво произносит:
- Но ты же понимаешь, что его нет? Ни его, ни его жены, ни уж тем более дочери? Что никакие драуги за окнами тебе не страшны, потому что никаких окон в этом доме нет?
Он молчит и смотрит в одну точку, а затем скомкано прощается и уходит спать в подвал, оставляя ей кровать.
Ринд укладывается много позже, когда огонь в очаге догорает и в комнате становится очень холодно. Завернувшись в теплую овечью шкуру, настеленную вместо одеяла, она все ждет, что Хадвар появится на пороге и, разгоряченный, скользнет к ней на кровать, но тот не появляется.
Ринд прячет кинжал под подушку и забывается тревожным сном.
- Вставай, вставай, моя хорошая.
В комнате тьма кромешная. Хадвар гладит ее по волосам и все приговаривает:
- Вставай, я покажу тебе что-то.
Ринд быстро одевается, и они выходят на улицу, под струи холодного дождя.
- Смотри, - шепчет Хадвар, указывая на остов Ветреного Пика.
В первое мгновение Ринд не понимает, что он, собственно, такое там увидел, и лишь какое-то время спустя, когда глаза привыкают к темноте, различает нечто ярко выделяющееся на белоснежном горном теле. Черных уродливых блох. Десятки, сотни драугов, медленно сползающих по склону.
- Так это правда? – Ринд в ужасе отшатывается.
- Я никогда не вру, - просто говорит Хадвар, обнимая.
Сотни вопросов, страшных, пугающих, роятся у нее в мозгу, но Ринд не позволяет им пролиться словами.
- Пойдем в дом, а то замерзнешь, - шепчет он, наклоняясь к самому ее уху, едва не облизывая.
- Как же мы пойдем? А вдруг они доберутся сюда, вдруг влезут в дом?
- Вряд ли, - он касается рукой ее живота, скользит под рубашку. – Они еще ни разу реку не переходили. Видно, не могут.
Это не кажется Ринд сколь-нибудь убедительным, но она все же позволяет увести себя в дом, почти силой. Просто стоять и рассматривать подобную мерзость невыносимо.
- А насчет твоего дяди-кузнеца, который все еще живет в доме, ты тоже не обманул? – боясь услышать ответ, молясь, чтобы Хадвар не ответил, спрашивает она.
- Я же говорил, что никогда не вру. Мертвые места здесь, всякое случается, - он улыбается, но почему-то эта улыбка напоминает Ринд оскал.
