Глава 1От автора: Даты, смерти, танцы, чуть-чуть молодости. Сбрызнуто первой любовью.
Внешность Артура скорее книжная, одежда - по фильмам, без мантий в неурочное время.
По опыту я знаю: начинать знакомство с фразы: «Ой, а я знаю, когда ты умрешь», - не лучшая затея. Людей это пугает, смущает, а часто – просто злит.
Как-то раз я довела девчонку-третьекурсницу до слез, заявив, что жить ей осталось от силы месяц-два. Она, конечно, не поверила, закатила настоящую истерику, со слезами, руганью и размахиванием тяжелыми предметами перед самым моим носом – все как полагается. Не представляю, как я смогла выкрутиться, обойтись малой кровью. Не сама, конечно: отец, вызванный срочным письмом из самого Лондона, наговорил директору Дамблдору много разного, и меня толком не наказали. Так, пожурили немного и попросили больше младших не пугать.
Я не пугала. Ждала.
Несколько месяцев после происшествия слились в одно белесое, полное смутных тревог и ожидания, пятно. Я была уверена, что третьекурснице не жить, во всяком случае, не жить долго и счастливо. Я боялась дня ее смерти и ждала его, жаждала каждой своей клеточкой, зная: если она умрет в нужный день, мне все поверят, признают наконец, что с самого начала каждое мое слово было пусть и горькой, но правдой.
Третьекурсница не умерла ни в назначенный срок, ни позже.
Тогда я не знала, что даты могут меняться. Кто бы ни ждал нас там, наверху, мне хочется верить, что он нас любит. Да и как иначе. Ни разу смерть не становилась ближе, чем была определена изначально, только наоборот: людям давали время, отсрочивали неизбежное, разрешали еще пожить. Такое возможно только по большой любви, как мне кажется.
В те дни мне нравилось видеть даты, знать чуточку больше остальных. Теперь – нет. Моя способность – редкостное порождение магии, что-то в корне неправильное, даже мерзкое.
Именно из-за этих своих представлений, а вовсе не из-за страха, как может показаться, со временем я научилась не задерживать взгляд на ком-то слишком долго, не всматриваться, не замечать. Иногда это помогает, иногда нет.
Кто бы что ни говорил, невероятно сложно общаться с человеком как ни в чем не бывало, зная, что он умрет почти сразу по окончании школы, не успев вкусить жизнь как следует. Без семьи, без друзей.
Проще не замечать, отводить взгляд всякий раз, когда в глазах начинает рябить и дата проявляется над самой его или ее головой. Нет и нет. Взгляд в сторону, в пол, подальше, будто ничего и нет. Смотря, но не видя.
Я бы и сегодня ничего не заметила, не привлеки мое внимание одна из подруг.
- Ты погляди на этого Уизли, Молли! – губы Морин растягиваются в злой улыбке, а палец, словно перст судьбы, тычет в спину нашему однокурснику Артуру Уизли. – Форменный чудик.
Рыжая шевелюра, небрежно зачесанная назад, ярко-алый пиджак и брюки клеш в полоску. Странный, но вполне безобидный парень.
- Даже не знаю, - в моем голосе ни капли интереса.
На мне самой брюки с завышенной талией и старый вязаный свитер. По меркам Морин далеко не то, что стоит надевать в первый за долгое время выходной в Хогсмиде, но от всяких комментариев по этому поводу она все же воздерживается. Дружба – штука интересная, что уж говорить.
В голове ворох мыслей об экзаменах, танцах, Мерлин знает, о чем еще.
Мне не до пустой ругани в адрес Уизли или кого-нибудь другого. Не сегодня, не сейчас.
День слишком хорош, чтобы его портить.
Вдруг, без всякого предупреждения, Артур оборачивается и весело мне подмигивает. На самом деле, я совсем не уверена, что именно мне, но почему-то хочется думать именно так.
Его глаза – голубые и чистые, в них ни капли обиды, одни только искорки. Веселья? Я никак не могу разобрать. Увы, в смертях я разбираюсь куда лучше, чем в чужих эмоциях.
- Привет, - его лицо расцветает улыбкой. – Чудесный день, не правда ли?
- Привет.
В нем больше шести футов роста, и всякий раз при разговоре мне очень хочется встать на носочки, чтобы получше рассмотреть его лицо, заглянуть в глаза за толстыми стеклами очков.
- На танцы вечером собираетесь?
Его вопрос срывается с губ почти одновременно с презрительным смешком Морин. Я предупреждающе сжимаю ее руку, всем своим существом призывая остановиться, но она, кажется, вовсе этого не замечает и хохочет в голос – заливисто, звонко, грубо.
- Уж точно не с тобой.
- Прости, мы…
Я хочу сказать что-то еще, что-то хорошее, важное, но замолкаю на полуслове, давлюсь словами.
Это вновь происходит: дата, будто выведенная зелеными чернилами, пылает над его головой. Дата его смерти. Далекая, страшная.
Я судорожно выдыхаю, но не потому что вновь всмотрелась слишком внимательно и узнала лишнего, а потому что дата моей смерти точь-в-точь такая же.
- Жаль-жаль, - его улыбка становится чуточку бледнее, будто выцветает, линяет на солнце.
Морин все хихикает, а я никак не могу подобрать нужные слова. Начинать более близкое знакомство с фразы: «О, милый Артур, а вы знаете, что мы с Вами умрем в один день? Только не волнуйтесь – не сейчас, а через много-много лет, когда оба поседеем и превратимся в дряхлых, ворчливых стариков», - не кажется мне сколь-нибудь хорошей идей. Я ведь не хочу его напугать.
Артур примирительно пожимает плечами и, так и не дождавшись ответа, ускоряет шаг и растворяется в толпе сокурсников.
Я начинаю ощущать горечь на самом кончике языка, хотя с самого утра и маковую росинку во рту не держала.
После тонны прочитанных журналов, что тайком таскала мне Морин, невольно думается, что это нечто психологическое и причина вовсе не в еде, а в Уизли, что бы это не значило.
Мы с Морин, на которую я все еще злюсь, хоть и стараюсь не показывать вида, идем в «Сладкое королевство», где я долго стою у стойки с леденцами, пытаясь выбрать по одному на каждый цвет радуги.
- И что ты так с этим Уизли носишься, не понимаю, - в руках Морин мятый пакет жевательных конфет.
Дешевый, уродливый, шуршащий. Я бы никогда не купила такие, они наверняка горчат и жуются не лучше резины.
- Он мой однокурсник и решительно ничего плохого мне не сделал, - слоги острые, дробные, в голосе – сталь, но Морин вновь не понимает, что это предупреждение, знак, что разговор мне неприятен.
- Все эти гриффиндорцы, право, какие-то странные. Чудаки, одним словом.
- Я, между прочим, одна из них.
- Молли, я не тебя конкретно имела в виду, - торопливо исправляется Морин, с негодованием отбрасывая пакет в сторону, будто только сейчас его замечает. – Ты хотя бы не одеваешься как этот заморыш Уизли. Такое ощущение, что он собирался в темноте. А может, он в тайне ото всех подрабатывает клоуном в цирке, чтобы хоть как-то поддержать свою разорившуюся никудышную семейку?
Шутка выходит совершенно не смешной.
Слова обжигают что-то внутри, будто обдают кипятком, и я вмиг взрываюсь. Слова льются с языка раньше, чем я успеваю их как следует взвесить и обдумать.
- Если тебе нечего сказать, просто молчи, ладно, Морин? Ты со своим слизеринским занудством уже… Надоела. Пусть одевается, как хочет, тебе-то какое до этого дело?
Прикрываю глаза и глубоко-глубоко дышу. Чувство несправедливости, почти детской обиды царапает изнутри, впивается в кожу острыми краями.
Хоть мы с Морин и дружны еще с дошкольных времен, любить ее я, увы, не могу. Мы будто говорим на разных, чужеродных, враждебных друг другу языках.
Я открываю глаза и не вижу ее рядом. Она, конечно, убежала, как делала всякий раз, когда развитие событий шло не по ее, продуманному и прокрученному в голове, сценарию. В воздухе слабо пахнет фиалковой водой и слезами, но совесть меня не мучает.
Выхожу на улицу и, развернув один из леденцов, по обыкновению начинаю его грызть – шумно, мерзко, с удовольствием. Прохожие оборачиваются, пялятся, но мне все равно. Хруст такой громкий, что я не слышу собственных мыслей, что уж говорить о чьих-то замечаниях.
Горечь на языке не уходит, но становится самую чуточку слаже, приятней.
До самых танцев заняться мне нечем, и я слоняюсь по деревне, рассматривая витрины и приценяясь к вещам, которые никогда не куплю.
Все меняется, как только я переступаю порог «Шапки-невидимки».
Одна из вещей заставляет мое сердце трепетать, и я ее покупаю, не задумываясь о том, как буду оправдываться перед братьями за потраченную сверх нормы сумму, вообще ни о чем не думая.
Покупка греет мне душу, и к началу танцев я почти забываю о ссоре с Морин.
Словно маленькая девочка, тайком собирающаяся на первое свидание, старательно, но неумело, рисую на глазах стрелки-ласточки и подвожу губы. Косметика не моя, а подруги, и я не чувствую себя более уверенной и уж тем более красивой.
Я дрожу словно осиновый лист и ничего не могу с этим поделать.
Стоя у стенки, в компании таких же девчонок без пары – смущенных, розовощеких – я все ищу его глазами, но не нахожу.
Он подкрадывается незаметно, в момент, когда моя надежда истончается и тает, на третьем танце.
- Потанцуем?
Мое сердце вспархивает, делает головокружительный кульбит и тут же с шумом ухает вниз. Я вдруг вспоминаю нечто важное.
- Кажется, я не умею танцевать, - краска смущения приливает к лицу, я прячу глаза и прижимаю сверток с покупкой к груди, крепко-крепко, словно я рыцарь, а это мой щит. А Артур – дракон, конечно.
Гитары выводят замысловатую, незнакомую мелодию. Ритм рваный, сбитый, но мне нравится.
- Да ладно тебе, танцевать все умеют, - он шутливо изображает несколько простых движений. – Пойдем.
Коротко киваю, и мы, взявшись за руки, идем танцевать. У меня получается не очень хорошо, пару раз я сильно наступаю Артуру на ногу, но он и носом не ведет.
Мне хорошо и радостно, до момента, когда это вновь происходит.
Музыкальная группа, пятеро ребят чуть старше нас, умрут меньше чем через год, и это не кажется мне сколь-нибудь справедливым.
Изо всех сил сдерживая крик, я вырываюсь из живой, разгоряченной толпы сокурсников и бегу, не разбирая дороги.
Я не понимаю, что Артур бежит за мной, не слышу его криков.
- Да стой же, - его рука касается моей, стискивает ее сильно, но совсем не грубо, просто останавливая.
- Я не вернусь туда, не хочу, противно, - шепчу я, - просто не могу туда вернуться.
Нервным движением провожу по губам, стирая помаду. Мне хочется убрать ее всю, без остатка, соскрести вместе с кожей, но не выходит.
Артур кивает, трудно сказать чему именно, и протягивает мне забытый сверток с недавней покупкой. Молча, без тени улыбки.
Конечно, по-хорошему я должна объяснить ему свое поведение. Рассказать о «даре», доставшемся от бабки, о том, что увидела на танцполе и почему сбежала, но я не могу. Горло будто сжимает спазм.
Артур не может этого знать, но как будто чувствует. Без всякого на то предлога он заводит разговор о своей коллекции маггловских приспособлений, названия которых вспыхивают в моей голове ярким пламенем и тут же гаснут, забываются.
- Я бы хотела на них посмотреть, - задумчиво шепчу я, - когда-нибудь.
Он улыбается и подходит близко-близко. В его дыхании мята.
Все хорошо, я точно это знаю, чувствую, но все равно боюсь, дрожу всем телом. Сверток выпадает из рук, и из него показывается край яркого, в желтую клетку, пальто.
Завтра обязательно его надену. Не знаю, подойдет ли оно к алому пиджаку Артура, но это не так уж важно. Мы что-нибудь придумаем.
- Вот шуму-то будет, - улыбается Артур, внимательно рассматривая обновку, с явным одобрением. – Морин точно не оценит.
- Морин волнует меня меньше всего, правда.
Что же тогда волнует, и сама не знаю. А может, не хочет признаваться. Некоторые вещи куда более ценны, пока их не произносят вслух, правда?
Его губы близко. У них вкус огненно-желтых лимонных леденцов. Точь-в-точь таких же, как я покупала сегодня в «Сладком королевстве»
Земля кружится, и кажется, что еще немного и взлетишь.
- Если я скажу тебе, что мы с тобой умрем в один день, ты очень испугаешься?
Артур смотрит на меня, мягко улыбаясь. Я не знаю, верит ли он мне, не знаю, о чем он думает. Мне страшно, но я терпеливо закусываю губу и жду ответа. Сердце пропускает несколько ударов, бьется где-то в горле.
Его сухой отказ от нас, которых толком и не было, меня убьет. Кажется. Но это ничего, я ведь знаю: даже мертвые люди порой выживают.
- Все гриффиндорцы такие чудаки, - его ладонь, мягкая и теплая, на моей щеке. – С нас спрос невелик.
