Второй

Глава 1

Фред умер ещё до своего рождения.

Если его тело каким-то магическим образом не разложилось окончательно за прошедшие годы, то глаза уж точно давно не видят, уши не слышат, конечности не повинуются благородным командам сбрендившего мозга.

Фред не видит слёз на лице жертвы.

Фред не слышит её криков.

Фред не может остановить свою руку с зажатой в ней волшебной палочкой.

«Стой! Хватит! Перестань! Не делай этого!»

— Вариари Виргис!

Невидимый хлыст повинуется взмаху руки и чудесные, прекрасные, великолепные символы алым росчерком проступают на лице жертвы — ни имени, ни фамилии, ни статуса крови у неё нет.

Фред не слышит внутренний голос.

Его кожа холодная и почему-то колючая, совсем как молодые огурцы в мамином саду. А душа, как слива, внешне прекрасна и червива внутри.


* * *
«А его душа, как слива в бабушкином саду, обманно прекрасна, но на самом деле червива...»

Фреду снятся странные сны. В них он не может контролировать себя и существует лишь как негромкий голос в чужом сознании. Зато он почему-то точно знает, что никогда не исчезнет, будучи голосом, ведь так он становится частью целого, деталью, без которой механизм не может работать.

Фред отстранённо размышляет, как должен достать этот чёртов сад, если он вспоминается даже в пафосных речах. Всё-таки неправильные сравнения получаются, чокнутые немного. Наверное, парень из снов сумасшедший. Да, так и есть, безумец, по-другому объяснить подобные развлечения не получается. Выходит, сериал, зрителем которого он невольно становится каждую ночь, мог бы называться «Сбрендивший Фредди».

Забавно, что их имена одинаковы. Очередная неудавшаяся шутка богов?

— Фред Уизли, немедленно спускайся к завтраку! — кричит мама с кухни, отчаянно пытаясь подражать властной интонации бабушки.

«Получается паршиво».

Фред усилием воли заставляет своё бренное и разленившееся тело подняться с кровати, продефилировать в ванную, подражая походке слепого одноного пьяного пирата, и уставиться в зеркало, в который раз лениво решая, начинать ли отращивать бороду. Джеймс наверняка умрёт от смеха, если ему когда-либо доведётся увидеть бородатого друга, и всё будет твердить, что теперь уж точно на него никто не посмотрит, потому что все девчонки будут ослеплены сиянием его Поттеровского Величества. И это вполне себе могло бы оказаться правдой.

— Фред Уизли, если через три минуты ты не!.. — окончание фразы заглушает совершенно дикий рёв маггловской электронной бритвы.

Фред очень рад, что с такого расстояния не может разобрать чуть надтреснутые нотки в голосе матери.


* * *
Фред смотрит в зеркало, но не отражается в нём.

Паутина трещин разбивает его на осколки, позволяя тому — другому — проскользнуть сквозь ловушки разума и укорениться в этом мире на несколько секунд.

Рыжие волосы, карие глаза, ослепительная улыбка в преддверии очередной шутки.

Чёрные волосы, голубые глаза, бледные веснушки на кончике блекло-коричневого носа.

Это как шахматная доска. Чёрные-белые, белые-чёрные. Диагональные связи клеток ничтожны, но и они существуют, чтобы игра продолжалась должным образом.


* * *
— Ты какого лешего так долго? — странно прищурившись, спрашивает отец.

Фред неопределённо качает головой, косит глазами куда-то в сторону и махает руками. Пусть он придумает причину сам, в конце концов, мысли о поступках сына, выходящих за границы его собственных выходок в том же возрасте, ещё никогда не посещали Джорджа Уизли. Вот и сейчас он понятливо кивает и возвращается к газете.

«Всё-хо-ро-шо».

Отец называет его по имени очень редко. Может, он считает, что Фред не достоин его, вернее, не соответствует сияющему ангельским светом шаблону, который много лет назад прочно засел в его голове.

Или он куда меньший мазохист, чем мать.


* * *
Анжелина неосознанно смотрит на мужа с правой стороны и видит другого человека куда чаще, чем может себе признаться. Фред знает, что Джордж не любит зеркала почти по той же причине.

— Хорошего дня, — говорит она и целует его в щёку.

— Люблю тебя, — в один голос лгут они.

Фред прекрасно знает, что Анжелина любила и любит Фреда. Первое он узнал из надёжного источника, который не следует лишний раз упоминать во времена, когда каждый второй — оклюмент; во второе долго не хотел верить, ослеплённый мечтами о счастье дорогих ему людей, однако совсем скоро ощутил всё безграничное отчаяние непривычного слова «суррогат».

Когда он выпускает из рук неприметную ниточку реальности и теряет несколько мгновений своей жизни, Фред совсем не беспокоится, потому что продолжает смотреть на себя, но со стороны, как высшее божество, и одновременно изнутри, словно спит наяву, с усмешкой наблюдая за кажущимися картонными людьми, что говорят, смеются, грустят, плачут, живут. Он никогда не помнит деталей, но уверен в исключительном качестве этих декораций. И сюжет пьесы, кажется, довольно захватывающий.


* * *
Никто и представить себе не может, как он ненавидит своё имя.

И даже не из-за родительских «Фред, иди сюда!», «Фред, сделай то!..», «Фре-э-д!!!»

И даже не из-за сравнительных состязаний с мертвецом, которые неизменно проигрывает.

Дело в том, что Фреду шестнадцать, он гриффиндорец, играет в квиддич. Всё так, как хотел отец.

Фред никогда не признается себе в этом, но он завидует лучшему другу. Ему куда проще соответствовать навязанному образу, ведь с первым носителем имени лично знакомы немногие из ныне живущих, а внешнее сходство признают поразительным все, кто хоть раз видел фотографию Джеймса Поттера.

Иногда он жалеет, что у него нет брата-близнеца, потому что при таком раскладе шанс на нормальное имя вырос бы в два раза, а то и вовсе приблизился бы к абсолюту, ведь родители точно не смогли бы терпеть приступы собственной ничтожности и ностальгии по былым временам. Тогда бы у него, Фреда в этой реальности, была бы возможность прожить собственную жизнь — жизнь, в которой удивительное неумение отбивать бладжеры, которое граничит с дарованным судьбою талантом, не вызывало бы неконтролируемый поток разочарования, — а не призрачную тень чьей-то.

Фред знает о дяде-герое лишь по рассказам взрослых. Он восхищается им, любит, возможно, даже хочет быть на него в чём-то похожим. Но всё чаще эгоистично думает, что все было бы куда проще, если бы Фред Уизли I был бы героем чуточку меньше — ровно настолько, чтобы остаться живым.


* * *
Фред ненавидит отца за то, что он дал ему такое имя.

Фред смотрит на мать и ему хочется называть её «Анжелина».

Фред любит её; тонет в снах, которые не может вытеснить из сознания даже настырный внутренний голос (Фред подозревает, потому что такие сны у них общие); не позволяет себе биться головой о стену, но увлечённо колотит в неё кулаками, прислушиваясь к разливающейся боли, называя её искуплением.

Фред осознаёт землю адом за это второе после имени сходство с дядей.

«Я люблю».

Это не Фред Уизли. Это тот, кто считает себя им и искажает любые воспоминания. Он воплощение мерзости и злобы, тьмы в сердце Фреда и его яростных желаний. Внутренний враг, который раз за разом одерживает верх. Чудовище внутри него — не дядя. Но оно говорит его голосом, голосом отца, и это заставляет Фреда ненавидеть ещё сильнее.

«Он занял моё место. Ты занял моё место».

Фред рассыпается на кусочки своих больных желаний, сгорает в пламени собственных мыслей, тонет в глухом отчаянии, задыхается от нехватки понимания, ломается о жёсткий фундамент действительности, разбивается вдребезги о гранитную стену похожести, гнётся под неистовым напором выдуманных слов, стирается с разукрашенной потерями картины, сжимается до крошечной вселенной отдельной личности, вытекает из фантасморогичного сознания, исчезает с карты своих надежд.

Фред ловит зелёный луч и умирает.

Фред — Фред — просыпается, думает о садовых гномах, улыбается ржавчине в волосах, берёт палочку и спускается на кухню.

Сегодня он победил.