Глава 1«Любовь никогда не бывает без грусти, но это приятней, чем грусть без любви».
«Сердца четырех»
***
- Идиотка! Верни немедленно! Убью!
Том Реддл с устрашающим топотом бежал по коридору и напоминал закипевший медный чайник, потому что был красен от злости и некрасиво отдувался.
Студент Реддл при всем желании и при всех своих жестоких наклонностях не мог сейчас убить даже муху, потому что его волшебная палочка резво мчалась впереди вместе с Моникой Белл, которая звонко стучала каблуками по каменному полу и то и дело кидала искристый взгляд через плечо, заливаясь смехом.
Третьекурсник Реддл остановился, словно натолкнувшись на невидимую стену. Моника Белл стояла под омелой и прятала палочку за спину, сощурив глаза со странной смесью дерзости и смущения.
- Возьми сам, - сказала она и слегка вздернула подбородок.
Лорд Волдеморт покончил с такой формальностью, как душа, и расправился со своими воспоминаниями без лишних сожалений. Но если бы кто-то осмелился спросить у лорда, какое воспоминание для него тяжелее всего, то маловероятно, что интересующийся услышал бы правду – если вообще еще хоть что-нибудь услышал бы. Ведь самым страшным воспоминанием Томаса Реддла - равно как и самым нелепым, был сочельник, полутемный коридор, красные ягодки остролиста, и он сам, хватающий Монику неловкими руками за что придется, вроде бы в попытке отобрать волшебную палочку, и так же неловко, в каком-то диком, восторженном ослеплении тыкающийся губами в нос и мягкие щеки. Она слегка отстранила его, улыбнулась: «Глупый, не так ведь надо» и поцеловала прямо в губы. И тогда палочка покатилась по каменным плитам с разочарованным в Томасе Реддле стуком.
А если вдуматься еще глубже, Том, то разве не для того так нужно было тебе твое бессмертие, чтобы никогда не удалось достигнуть той черты, за которую все, все уходят, куда давно убежала и она, Моника Белл? Чтобы не пришлось вот так же затормозить, леденея от непонятного, смешного даже ужаса, и в последний, решающий раз взглянуть в ее обличающие глаза?
***
Это была ночь.
Это была летняя ночь, когда свет почти не уступает темноте, и луна потерянно идет по небу, пугаясь своей белоснежной наготы.
Это была теплая ночь, и темный дом оплывал в ней, как ломоть черничного киселя.
Спальня купалась в лунном молоке. Посреди спальни стоял Люциус Малфой в расстегнутой рубашке.
Еще посреди спальни стояла, опустив глаза, Нарцисса Малфой. Ее фата лилась, как вода, ей на плечи, спину и ниже, до самого пола. Люциус думал, что сейчас его жена еще красивее, чем была на свадьбе.
Он взял ее за подбородок, и только тогда Нарцисса подняла взгляд на мужа. Ее глаза были велики, влажны и выдавали разницу в возрасте. Люциус прикоснулся к ее губам, холодным и неподвижным, как у мертвой.
- Что ты, Цисси, что ты… - прошептал он и попытался снять с нее фату, чтобы увидеть светлые, расчесанные на невинный пробор волосы. Но легкая ткань держалась крепко, и Нарцисса торопливо закинула руку назад, откалывая шпильку.
Их пальцы встретились, и поощряемая улыбкой Люциуса, Нарцисса тоже улыбнулась, потом шире и как-то отчаяннее. А потом выступили слезы, и она в изнеможении кинулась мужу на грудь, стиснув к кулаках края рубашки.
Люциус поморщился, как от боли, и медленно накрыл ее светловолосый затылок своей широкой ладонью.
- Что ты, Цисси, что ты…
- Зачем, Люциус? Зачем… фата и… все? – она давилась рыданиями.
Это было лето, такое же душное, как и девятнадцать лет назад, когда Люциус Малфой и Нарцисса Блэк вступили в законный брак.
Это была ночь, которую Люциусу Малфою позволили провести дома перед заключением в Азкабан.
Это была последняя ночь.
***
Панси Паркинсон раздраженно захлопнула книгу и повернулась вместе со стулом. Рассохшаяся деревяшка издала такой звук, словно где-то придушили петуха.
- Так, Лонгботтом, сейчас же отдавай мне эту штуку. Я уже тридцать раз прочитала дурацкую статью, и вообще, у меня через пять минут Руны.
Ошеломленный Невилл оторвался от пожелтевшего фолианта:
- Ты что, Паркинсон, того? – он выразительно покрутил пальцем у виска. – Что я тебе отдать должен? Не видишь, сижу, читаю…
Панси пошевелила носом, как еж. Она считала, что это выглядит иронично.
- То, что ты морщишь лоб и слюнявишь палец, перелистывая страницы, может обмануть только старуху Макгонагалл. Отдай мне во-он тот белый пакет, который лежит рядом с тобой на стуле. Если я не ошибаюсь, там цветы.
- Д-да это мое. Это я не т-тебе, - он жутко покраснел и начал заикаться.
- Н-да? А кому же, если не мне?
Этот аргумент Лонгботтом не смог оспорить и без лишних слов протянул Панси пакет. Паркинсон азартно зашуршала бумагой. На свет показалось что-то алое, глянцевитое и губастое.
- Что это? – брезгливо поинтересовалась Панси, сунув в пакет свой подвижный, курносый нос.
- Бу-бу-бу, - сказал Невилл куда-то в книгу.
- Что ты там бормочешь? Я спрашиваю, как называется это чудо природы?
- Пансион.
- Как?!
- Пансион, - упрямо и обреченно проговорил Невилл. – Я сам вывел его. На основе пиона.
- И назвал его в честь…
- Ни в чью честь я его не называл! Слово такое есть, пансион. Мы туда с бабушкой летом отдыхать ездим. Ясно?
- Ну да, ну да. Скажи, пожалуйста, а зачем ему… ей…
этому рот?
Лонгботтом оживился:
- Ну как же! Оно ведь насекомоядное. Будет у тебя в комнате мух ловить. И комаров.
- Мух и комаров, - повторила Паркинсон и вдруг захохотала, повалившись головой прямо на цветок. Толстые губы Пансиона мягко хватали ее за ухо, но Панси только вяло отмахивалась рукой, тщетно борясь со смехом и икотой.
Невилл обиделся:
- Не нравится – отдай обратно. Я не настаиваю.
Он потянулся было к пакету, но Панси ловко дернула подарок на себя, не удержала равновесие и повалилась спиной на сиденье соседнего стула. Горшок с цветком она прижимала к животу и потому выглядела, как безвременно скончавшаяся. Разве что покойники обычно не нарушают тишину истерическим хохотом.
- Отдай! – Невилл протянул руку, но Паркинсон стукнула его по пальцам.
- Не трогай чужие вещи, Лонгботтом! Ты что, хочешь, чтобы комары с мухами высосали из меня всю кровь? Тогда у меня испортится цвет лица. Ой, щеки разболелись от смеха! Какого боггарта я терплю твои выходки, Лонгботтом, ответь мне?
Невилл, тщетно пытавшийся отобрать у Панси свой подарок, навис над ней, глядя в ее перевернутое лицо. Челка свесилась у него со лба, и Лонгботтом стал похож на принца из сказки.
- Может, потому что я тебе небезразличен?
Панси потянулась вверх и обхватила его руками за шею.
- Конечно, небезразличен. После пяти минут общения с тобой даже самому безразличному человек захочется надеть тебе вот этот горшок на голову.
***
Джеймсу Поттеру и Лили Эванс по пятнадцать лет. Это важно знать, ведь иначе совершенно невозможно понять, почему их отношения развиваются самым глупым образом.
На данный момент суть их отношений состоит в том, что периодически один из влюбленных вдруг обижается на другого по причине… Впрочем, это как раз неважно и мало кого интересует. Главное, чтобы обида родилась и окрепла. Согласно правилам игры, ненароком провинившийся должен бегать за обиженным, спрашивать, что случилось, и убеждать в своей глубокой любви, на что обиженный отвечает презрительным молчанием. Правда, через некоторое время он все же решает сменить гнев на милость, но тут выясняется, что второму уже надоела бессмысленная беготня и он сам обиделся еще хлеще. И сценарий разыгрывается заново в обратном направлении.
Сейчас очередь Лили обижаться. Она и обижается – благо и день выдался подходящий, пасмурный и промозглый. Но самое отвратительное в сегодняшнем дне то, что Джеймс Поттер не обращает никакого внимания на обидевшуюся Лили, хотя она специально потащила Айви в озеру, когда увидела, что он с друзьями направляется туда.
Эванс поворачивает голову и хмуро смотрит на компанию, расположившуюся под кустами. Черноволосая голова неизменно и равнодушно повернута к Лили затылком, как будто та не сидит в десяти шагах на вывороченном из земли корне старого дерева.
Айви что-то настойчиво рассказывает Лили, даже показывает пальцем.
- Ну, посмотри же, посмотри, какая красивая кувшинка!
Эванс раздражена и хочет спросить, как может подруга думать о каких-то кувшинках, когда личная жизнь Лили находится под угрозой. Но в последний момент передумывает. У нее появляется идея получше.
- Хочешь, я достану эту кувшинку? – спрашивает Лили хорошим театральным голосом и подмигивает Айви.
Но та смотрит на воду и уловок подруги не замечает, поэтому пускается в нешуточные размышления.
- Да нет, зачем? Она так живописно выглядит там.
- А я все-таки ее достану, - Лили пихает Айви ногой и корчит жуткую рожу. Недогадливая Айви хлопает ресницами.
- Да пожалуйста, если тебе так хочется. Но как ты собираешься ее достать?
- Очень просто. Доползу по ветке и сорву.
Длинная ветвь действительно, как по заказу, низко нависает над стайкой кувшинок и окунает свои зеленые пальцы прямо в воду. Около дерева уже давно стоят первокурсники и примеряются к заветной цели.
- Ты не боишься…промокнуть?
Лили гордо встряхивает коротко подстриженными, легкими кудрями.
- Я ничего не боюсь.
Слышал, Джеймс Поттер?
Она подходит к дереву, решительно разогнав суетливую мелюзгу, и еще раз оборачивается на кусты. Люпин и Петтигрю глядят во все глаза, а Поттер… Нет, вы подумайте, он спокойно беседует с этим паршивым Блэком!
Лили закусывает губу и, ухватившись за ветку, перекидывает через нее ногу. Отступать, в любом случае, поздно.
Дерево мягко пружинит и вибрирует под тяжестью ее тела, но Лили приноравливается к этой легкой дрожи и уверенно продвигается вперед, туда, где на глади зеленоватой воды плавают желтые чашечки. На берегу собирается целая группа поддержки, которая не скупится на сочувствующие возгласы и язвительные замечания. На переднем плане стоит Айви, и глаза ее по размеру сравнялись с кувшинками.
Чем дальше заползает Лили, тем сильнее начинает покачиваться ветка, но это не страшно: древесина упругая и прочная, а Эванс – поджарая и ловкая, как мальчишка, и не в такие места пролезала.
Цветы вяло колышутся совсем рядом. Лили стоит только протянуть руку и… Но ей совершенно, ну, абсолютно не нужны эти дурацкие кувшинки, ее в данный момент занимает лишь то, что Джеймса Поттера в кучке болельщиков и близко не видно.
Лили снова прикусывает губу, уже сильней, надеясь, что хоть капля крови упадет в воду и растопит жестокое сердце Джеймса Поттера. Но пятнадцать лет тут же подсказывают ей выход.
Набрав побольше воздуха в грудь, Лили разжимает пальцы и бухается в озеро. Брызги эффектно летят во все стороны. Стремясь поддержать это впечатление, Лили начинает истерически молотить руками по воде.
- Помогите! Тону! – кричит она, отплевывая ряску.
На берегу заваривается что-то невообразимое. Айви мечется у кромки озера, как зверь на лесном пожаре, и, кажется, уже скинула туфли, понуждаемая чувством вины лезть в воду. Вообще-то, в этом нет необходимости, потому что Лили отлично плавает, да и вода у берега совсем мелкая, и Эванс приходится потрудиться, чтобы убедительно изобразить утопающую.
Члены группы поддержки лезут за палочками, и Лили тут же ныряет. Она понимает, что сейчас ее будут вылавливать Левиосой, а это в ее планы не входит.
Но воздух все-таки заканчивается, и ей приходится вынырнуть. И когда Лили смаргивает капли с ресниц, она, как на ладони, видит Джеймса Поттера, который лежит на животе и читает книгу. И тут Эванс становится по-настоящему плохо, хуже, чем если бы она тонула на самом деле.
Она поднимается на нетвердых ногах – воды здесь всего-то по колено – и бредет к берегу. Кто-то подает ей руку, кто-то упорно насовывает на плечи чужую – почему-то мужскую – мантию. Айви подбегает, и слезы дрожат в ее карих, больших глазах. Но Лили идет сквозь них всех, как сквозь туман, она идет к кустам. Вода ручьями льется с нее и сворачивается в песке. В голове кружатся страшные мысли: не переборщила ли она, не нашел ли Джеймс Поттер, пока она обижалась, себе другую подружку, менее рыжую и более покладистую. И такими пустячными, никчемными кажутся недавние ссоры! Да если бы была возможность вернуть того Джеймса Поттера, который солнечно улыбается ей, а не поворачивается спиной, когда Лили тонет – пусть и понарошку – о, тогда бы она стала вести себя совсем по-другому!
Люпин приподнимается со своего места, когда Лили подходит к их компании. И только Блэк противно ухмыляется:
- Что, Эванс, из тебя хотели сварить суп, но ты не далась?
А Джеймс Поттер по-прежнему читает книгу.
- Ты…ты…как ты можешь? – эмоции Лили не умещаются в слова, и она просто толкает Джеймса Поттера в плечо. И когда тот наконец-то оборачивается, Эванс в испуге делает шаг назад. Потому что на нее смотрит лицо совершенно незнакомого парня – растерянное, но с лукавинкой во взгляде.
- Ошиблась, - он растягивает рот в улыбке.
Растрепанные волосы, острые плечи, круглые стекла очков поблескивают. Она ошиблась, дурочка, нашивка же Рейвенкло!
- А где Джеймс? – спрашивает Лили, по инерции продолжая умирать от тоски, но уже меньше.
- Киснет у нас в комнате. Ты же его отшила.
И до Лили окончательно доходит, что Джеймса Поттера здесь и в помине нет и не было, что весь спектакль пропал втуне и она только выставила себя на посмешище.
Тут несгибаемая Лили неловко плюхается на траву и начинает реветь не хуже Айви – благо, воды в организме теперь с избытком.
Над ухом раздается укоризненный голос Люпина:
- Бродяга, Тед, ну зачем вы так?
- Ладно тебе, Лунатик! – это уже Блэк. – Ты-то хоть не ударяйся в дамблдоровщину! Мне еще Сохатый потом плешь проест.
Петтигрю поднимается на ноги – Лили чувствует.
- Пойду, позову его, что ли.
- Да, Хвост, скажи ему, пожалуйста, что любовь всей его жизни подхватила драконье бешенство и пыталась утопиться в луже, а теперь сидит здесь и топит нас в слезах.
Слыша удаляющиеся шаги Петтигрю, Лили начинает хлюпать носом чуть нежнее.
***
- Здравствуйте, я хочу поговорить с Вами о Колине Флаерти.
Гермиона несколько раз вдумчиво моргнула, честно пытаясь осмыслить сказанное.
Конечно, если бы ее спросила об этом журналистка, Гермиона не удивилась бы – мало ли, какие дурацкие вопросы задают журналисты, – а просто захлопнула бы дверь. Но тщедушная девушка, мнущаяся на пороге, уж никак не походила на журналистку. Слишком добрыми и печальными были ее глаза – как у лошади, и густая челка только усиливала сходство.
- Простите, но здесь какая-то ошибка. Я не знаю никакого Колина Флаерти.
Гермиона на всякий случай еще раз бегло перебрала в памяти всех коллег по Министерству и Попечительскому совету, а также родственников, друзей и знакомых. Среди них было несколько Колинов и одно семейство по фамилии О’Флаерти, но все они не имели между собой ничего общего. Некстати вспомнился покойный Колин Криви, но эту мысль Гермиона поспешно прогнала, как нелепую.
- Нет, не могу вспомнить.
Гермиона не знала, как выпутаться из странной беседы. Можно было воспользоваться проверенным анти-журналистским способом, но у гостьи было такое отчаявшееся и бледное лицо, что Грейнджер, пасуя, распахнула дверь пошире.
- Вы проходите. Попробуем разобраться.
Когда девушка зашла в дом, Гермиона еще раз присмотрелась к ней. Нет, она точно не журналистка, иначе стала бы вертеть головой, охотничьим взором выискивая жареный материал. А эта неловким, смятым шагом преодолела путь из прихожей в гостиную и уселась на уютный Гермионин диванчик с неестественно прямой спиной. И когда хозяйка присела напротив, сунула ей через журнальный столик свою узкую, сухую ладошку.
- Меня зовут Анна.
Королевское имя совершенно не вязалось с ее внешностью: ресничищи до небес, две дохлые косички и розовые, детские ногти. Она смотрелась школьницей, хотя, скорее всего, была ровесницей Гермионы, может, чуть младше.
- Итак, - Гермиона деловито хлопнула в ладоши, скрывая легкое смущение: она чувствовала себя профессором перед провинившейся студенткой. – Давайте по порядку. Кто такой этот…как его…Флаерти?
- Ваш поклонник.
- Вот как.
Что такое поклонники, Гермиона хорошо знала. Пришлось столкнуться с этим явлением и как-то уместить его в своей новой жизнью. Правда, сильно ей не досаждали, потому что существовал Рон, чей темперамент был таким же огненным, как и его волосы, а представление о тактичности – настолько расплывчатым, что Гермиона уже устала возмущаться.
- А вы тогда, простите, кто?
- А я его невеста, - просто ответила Анна.
- Так, - деревянно откликнулась Гермиона, что было сущей ложью: все шло не так, совсем не так.
- Вы должны его помнить. Он столько раз писал вам письма. Я покажу его колдографию.
Прежде чем Гермиона успела возразить, Анна полезла в свою маленькую сумочку, достала оттуда потертый конвертик, а из конвертика – снимок. С колдографии на Гермиону смотрел молодой человек, слегка напомнивший ей Рона: такое же простое, открытое лицо, не предназначенное для того, чтобы пленять с первого взгляда. Этот парень показался вдруг ей знакомым, и не только потому что походил на Уизли. Она определенно уже видела его. А почему бы и нет, ведь Гермиона действительно просматривала все письма, которые ей приходили. И отвечала всегда одинаково, коротко и предельно вежливо. А если авторы не понимали кроткого увещевания и продолжали забрасывать ее посланиями, ставила сложный магический блок. Возможно, это было не очень красиво по отношению к поклонникам, зато правильно по отношению к Рону – да и к себе самой, если уж на то пошло.
- Да, его лицо мне знакомо.
Анна, которая напряженно следила за тем, как Гермиона разглядывает колдографию, вздохнула, как показалось Грейнджер, облегченно.
- Конечно. Он столько писал вам, столько писал! У него есть коробочка, куда он складывает вырезки из газет, где пишут про вас.
- А вы? – Гермиона подняла голову. Ей дико было все это слушать.
- А я… Мы с детства дружили. Вернее, он дружил, а я его всегда, по-моему, любила. Когда у нас был выпускной вечер в Хогвартсе, нам выдали такие квадратные шапочки, знаете? Колин все смеялся, смеялся, говорил, что я в ней похожа на гриб, а потом взял и поцеловал меня. Так все и началось.
Анна отвернула голову, как будто для того чтобы рассмотреть шторы на окне, и мимоходом вымахнула слезинку из глаза. Гермиона поняла, что единственное, что может сейчас спасти ее, это чай, и, извинившись, вышла в кухню.
Чайник нагревался до неприличия долго, и Грейнджер сочла необходимым как-то поддержать контакт с гостиной.
- Вы помолвлены? – громко сказал она, гремя чашками.
- Да. Наша свадьба через месяц.
Гермионе больно резануло сердце. История Анны чем-то напоминала ее собственную. У нее, кстати, тоже через месяц была свадьба, которая планировалась в строжайшей тайне. И все же, не дай Бог, чтобы Гермионе пришлось сообщать о ней таким же тоном, каким сейчас говорила Анна.
В гостиную Грейнджер вернулась с красиво сервированным самообладанием и чувством собственного подноса.
- Я бы хотела извиниться перед вами, Анна, - сказала она, привычно ловкой рукой разливая чай.
- Что вы!...
- Да, я знаю, что в этой глупой и печальной ситуации я не виновата. И все же – простите. Мне, правда, жаль.
- Спасибо, - Анна утопила в своей чашке кубик сахара и грустно смотрела на поднимающиеся со дна пузырьки.
- Могу вас успокоить только одним: я тоже скоро выхожу замуж. Я только вам, никому ни слова, пожалуйста. Мой будущий муж вам наверняка хорошо известен. Он, между прочим, похож на вашего Колина, - она нарочно сказала «вашего», чтобы расставить все заплутавшие точки над “i”, - Может, когда
мы поженимся,
ваш жених отрезвеет. Хотя, если честно, я бы не стала доводить дело до свадьбы с человеком, который любит другую.
- Колин любит меня, - возразила Анна и, наткнувшись на сочувственный взгляд Гермионы, повторила, уже резче: - Он любит меня! Он сам мне говорит, и я ему верю. Я знаю его с детства, Колин никогда не врет. Вы для него просто…кумир. Знаете, кто-то сходит с ума по квиддичистам, гонщикам на метлах, певцам. А он – по вам.
- И вы готовы с этим всю жизнь мириться?
- Он обещал, что после свадьбы больше не вернется к прежнему. Он сделает точно так, я его знаю.
Гермиона непонятно почему рассердилась:
- Так чего вы от меня хотите?
Анна робко подняла взгляд от чашки:
- Вы обиделись? Простите, мне так неловко, что я вас обеспокоила.
- Ничего страшного, - Гермиона тут же устыдилась своей вспышки. – Я, честное слово, не могу взять в толк, чем я могу вам помочь.
- У меня маленькая просьба, пожалуйста, не откажите. Колин пишет вам письма едва ли не каждый день. Он очень хочет получить от вас ответ, а вы все не отвечаете. И поэтому он очень грустен, буквально места себе не находит. Колин мне про вас никогда ничего не говорит, хотя я и так все знаю, только недавно обронил пару слов. Ему горько, что вы игнорируете его письма, ведь он ни о чем таком вас не просит и даже не думает. Пожалуйста, напишите ему хоть две строчки. Вот вы сказали, что ваш жених похож на него – напишите, ему приятно будет, - и Анна вытащила из сумочки лист бумаги, нерешительно сжав его в пальцах.
Гермиона машинально призвала перо и, повертев его в руках, поинтересовалась:
- Это он просил вас прийти ко мне?
- Нет! Колин ничего не знает, я сама.
- Но послушайте, Анна! Ведь это же…недостойно вас, как невесты, как женщины, в конце концов!
Гостья непонимающе пожала плечами и улыбнулась:
- Я люблю его. И мне больно видеть, как он страдает.
Гермиона хотела что-то возразить, но отчего-то не стала, а просто взялась за перо. Письмо, вышедшее из-под него, было шедевром своего жанра. Даже Рону не приходилось получать от нее подобное.
- Держите. Можете прочитать.
- Нет, нет, - Анна, просияв, схватила листок и убрала его в конвертик, к колдографии. – Я уверена, что там все в порядке. Большое, огромное спасибо!
Проводив гостью до дверей, Гермиона искренне сказала:
- Желаю вам счастья, Анна.
Девушка трогательно улыбнулась, стряхивая челку набок.
- И я.
Гермиона вернулась в гостиную, прошла мимо столика с полупустыми чашками и, встав у окна, проводила взглядом крошечную фигурку с двумя косами и кукольной сумочкой через плечо. Анна уже давно ушла, а Гермиона все стояла и стояла, и ее душа наливалась прозрачной печалью.
Очнулась она, только когда Рон окликнул ее в дверях гостиной:
- А я думал, ты еще на работе! Притаилась тут, как мышка.
Гермиона подошла к нему и, крепко обняв, спрятала лицо у него на груди.
- Вот теперь верю, что любишь, - рассмеялся он и обнял ее в ответ. – Подожди, а почему щеки мокрые? Ты плакала? Что случилось, девочка, кто тебя обидел? Я их всех в бараний рог сверну, только скажи. Гермиона!
Но она ничего не ответила, только зажмурила глаза, вдыхая запах дешевого одеколона вперемешку с потом и остатками утренней глажки.
