Глава 18 апреля 2008 года
Тонкий крик прорезал тишину леса, острый и холодный, как скальпель хирурга. Вспорхнули птицы, во все стороны прыснули мелкие зверьки. Другие звери – крупные, сильные, хищные –медленно кружили в отдалении. Ветер пах кровью. Здесь кто-то умирал.
В остальном этот весенний день был чудесен. Солнце роняло белесые лучи сквозь прорехи облаков на едва начавшие покрываться листвой деревья и на не спешившие распускаться розовые пионы вдоль тропы. Легкий ветерок шелестел в невесомых кронах деревьев и траве, игриво ластился к рукам Грегори Гойла, небрежно рвущим бордовый мох.
Он тяжело повернулся, встав спиной к солнцу, и русая щетина на его голове стала угольно-черной. Его широкая тень словно рухнула вниз, на упавшую в нарциссы палочку Джинни Поттер, подбираясь к самой женщине. Она судорожно билась на земле, пытаясь дотянуться до своей палочки; в ее волосах запутались листья, а ноги обвило некогда свободное желтое платье, сейчас мокрое и тяжелое от пропитавшей его крови.
В воздухе повис острый запах железа, но он не мог перекрыть аромат свежесорванного мха, маслянисто блестевшего клока в руках мужчины. Когда Грегори склонился над ней, Джинни увернулась от протянутого ей мха и захныкала. Мужчина все не уходил, тупо глядя на нее. Она попыталась оттолкнуть его, еле слышно бормоча:
– Нет, нет… Пожалуйста… Мои дети… – и, вздрогнув всем телом от новой боли, закричала. Он тотчас протолкнул мох в ее рот, заставив ее поперхнуться воплем.
Грег насупился, встал, не отрывая от нее отупелого взгляда. Наконец он развернулся и неуклюже зашагал по лесной тропе. Пятна света и тени перекатывались через него все быстрее и быстрее, пока он наконец не побежал, тяжело дыша и сотрясая ногами землю, прочь из леса, прочь от лежащей женщины.
2 мая 1980 года
В тот год начало мая выдалось холодным. Сьюзен Гойл ввалилась в приемный покой Святого Мунго, обхватив руками свой раздутый живот и изрыгая проклятия. Она не обращала никакого внимания на возмущенные взгляды и замечания остальных пациентов, лишь распалявших ее еще больше. Постовая ведьма попыталась объяснить, что больница Святого Мунго принимает только больных с магическими заболеваниями и травмами, что в ней совершенно точно нет родильных палат и что леди следует говорить тише, и за свои старания получила разбитый кулаком леди нос.
– Достаньте, – проревела Сьюзен, морщась от боли при каждом вдохе. – Из меня. Это. Существо!
Далеко не пушинка и в лучшие свои времена, теперь Сьюзен стала вовсе неподъемной. На ее багровом от гнева круглом лице сменяли друг друга болезненные гримасы, а свирепый взгляд держал всех присутствующих в почтительном отдалении, пока она добиралась до стойки. Персонал вынужден был наконец найти ей свободную койку под угрозой лишиться разом всех остальных пациентов. И несмотря на дюжину предпринятых попыток отвезти ее туда, когда ведьмы решили использовать лифт, Сьюзен подняла такой шум, что они сочли за лучшее устроить ее в спальне вахтера.
Им понадобилось время, чтобы установить ее личность, и еще больше, чтобы найти Томаса Гойла и вывести его из того бесчувственного состояния, в каком он проводил большую часть будней. Упырья оперативная группа редко работала в полном составе, а остальные были лишь рады позволить Томасу, невыказывающему особого таланта к работе, отсидеться во время вылазок. Томас, в свою очередь, был рад вдрызг напиваться в секретной лаборатории, где его в конце концов и обнаружили колдомедики, напрасно отправившие ему уже четыре совы.
– Без меня справится, - рыкнул он на их просьбу присоединиться к жене.
Они все же настояли на своем, о чем незамедлительно пожалели, услышав первые слова Сьюзен в адрес мужа:
– Я тебя удавлю твоими собственными кишками, слышишь, ты, трижды проклятый выродок! – надо сказать, позднее ее ругательства стали лишь более изобретательными. Подобно им, все более вычурными становились и требования обезболить ее, а время шло, и четверг плавно перетек в пятницу.
Наконец, когда даже главный целитель готов был признать, что ребенка не спасти, прорезалась головка, а затем на свет появилось и крошечное тщедушное тельце. Щелчок ножниц, звонкий шлепок, нарастающий рев, ругательства отца и вопль матери, требующей зелья, – так мир приветствовал Грегори Томаса Гойла.
9 июня 1981 года
Год, месяц и неделю спустя Урсула Лавгуд осторожно водворила на место шпилькой серебристую шестеренку не больше молочного зуба в диаметре, вернула на полку новое хитроумное изобретение, взглянула на себя и чертыхнулась.
– Ты что-то сказала, радость моя? – отозвался из соседней комнаты Ксенофилиус, раздумывавший над статьей о возвышении садовых гномов (связанном, без сомнения, с тем, что Сами-Знаете-Кто собирает в неких гнусных целях армию джарви).
– Кажется, воды отошли, дорогой, – сказала Урсула. – Будь так добр, позови акушерку, мне нужно еще кое-что доделать.
За стеной что-то рухнуло и разбилось, и в комнату вломился вымазавшийся в чернилах Ксенофилиус, в русых кудрях которого запутались клочки пергамента кремового цвета.
– Малышка уже рождается?! Мерлин преблагой! Ты должна немедленно лечь! Нам нужны полотенца, и вода, и…
– Ксено, – вздохнула Урсула, – роды уже начались, но пройдут часы, прежде чем она появится на свет. Просто приведи… – но Ксено уже и след простыл. Его жена лишь покачала головой, нежно улыбнулась и вернулась к работе.
Едва взглянув на нее, только что прибывшая акушерка отправила роженицу в постель дожидаться врача. Урсула рассеянно кивнула, не отрываясь от своего занятия – нанизывания на проволоку серебряной трубки. Тот же приказ, но уже полученный от врача час спустя, был встречен с таким же равнодушием.
– Еще минутку, – сказала Урсула взволнованному Ксенофилиусу, носившемуся вокруг нее с полотенцами, которые уже высились на полу кучей до колен высотой. – Я бы уже закончила, но эти схватки меня отвлекают. Они в самом деле должны столько длиться?
В конце концов втроем им удалось уложить ее в постель. Урсула вздохнула и заколола свои густые темные волосы отверткой.
– Это, наверное, ужасно больно? – спросил Ксенофилиус, цепляясь за ее руку.
– Терпимо, – задумчиво отозвалась Урсула. – Дай мне, пожалуйста, блокнот; стоит записать, выдержат ли мои чары… Ох! Думаю…
Она прерывисто вздохнула, натужилась, и вскоре доктор держал в руках извивающуюся девочку, головку которой венчал мягкий пушок русых волос.
– Бог мой! – лучезарно улыбнулась всем Урсула, в то время как Ксенофилиус со слабым вздохом лишился чувств, а ее маленькое серебристое изобретение начало раскачиваться из сторону в сторону, выпуская небольшие клубы дурно пахнущего синего дыма. – Вот это да!
1 ноября 1981 года
– Знаем мы их уловки! – возмутилась Сьюзен, небрежно усадив Грегори в манеж. – Как мог мальчишка победить самого Темного Лорда?
– Забудь о слухах, – низкий хриплый голос принадлежал второй женщине. Грегори лениво следил за ней взглядом, когда она намного аккуратнее опустила в манеж второго малыша, не забыв положить ему с дюжину игрушек. – Всего лишь денечек, да, Винсент? Кто у нас хороший мальчик? Ты у нас хороший мальчик! – эти грубые звуки скорее можно было принять за рычание, нежели за воркование матери. – Да-да, ты!
Винсент, не обращая на мать внимания, потянулся за чучелом жмыра и засунул его лапу в рот. Грегори медленно перевел взгляд на него.
– Лео и Томас наверняка сейчас там, получают новые указания, Сьюзен, вот увидишь.
Винсент уставился на него в ответ своими темными глазищами. Грегори нахмурился, скривив лицо в напряженном размышлении, и медленно пополз к ярким игрушкам, предусмотрительно не сводя взгляда с Винсента.
– Им ничего не скажут, Вал. Ты же знаешь моего придурка, ему объяснять, что о дно котла стучать.
Грегори подобрал мяч. Большой красный мяч, который даже не помещался полностью в рот. Винсент бросил жмыра и опрокинулся навзничь, немало повозившись в недоумении, прежде чем снова встал на четвереньки.
– Ну, Томас ведь пытается, благослови его господь. На, Сьюз, затянись-ка трубочкой, авось и подуспокоишься.
Тошнотворный сладковатый запах достиг манежа, отвлекая внимание Грегори от продвигавшегося к нему Винсента. Он чихнул, распахнув в изумлении глаза. Винсент удовлетворенно фыркнул, и Грегори перевел на него удивленный взгляд.
– Стоит мне только подумать об этом… этом грязнокровке! А что, если все это правда, Вал? Что нам тогда делать? Я не хочу опять возвращаться к тем временам. У Томаса есть работа только благодаря Уилксу…
– Погоди, погоди, милая моя. Все будет в порядке, вот увидишь!
Винсент выхватил мяч из рук Грегори и торжествующе засунул его в рот. Грегори скривился. Винсент смотрел. Грегори заревел. Винсент смотрел. Грегори начал завывать.
– Да дай же ты ему бутылку, авось заткнется.
Грегори разинул рот, едва бутылка появилась перед ним, и схватив ее, удовлетворенно зачмокал. Винсент уронил мяч и возмущенно взревел. Вскоре он довольно чмокал со своей бутылкой рядом с Грегори.
– Ты только посмотрю на эту парочку! Разве ж они не милашки? Совсем как наши мальчики, вернувшиеся с работы, – заворковала Вал. Обе женщины довольно захихикали. ¬– Видишь, Сьюз? Все не так плохо!
3 ноября 1981 года
– Ну ты и гад, Уилкс, – прошипела Сьюзен. – Ну ты и гад.
Они встретились в Дырявом Котле, забившись в нишу у дальней стены. Вымазанный в саже и все еще недовольный из-за бешеного путешествия по каминной сети Грегори плюхнулся в углу и сердито жевал соску.
– Раньше ты не так пела, – пророкотал Уилкс, закутанный в плащ с надвинутым на лицо капюшоном, – совсем не так, когда умоляла меня помочь твоему никчемному муженьку.
– Не пытайся задурить мне голову, – враждебно протянула Сьюзен, – даже не смей напоминать об этом. За это было заплачено сполна. Речь идет о нынешних временах.
В нише было темно и тепло, из основного зала доносился мерный гул голосов и потрескивание горящих в камине дров, но Грегори был слишком сердит, чтобы уснуть. Он недовольно заворчал и сверху упала блестящая зеленая погремушка. Грегори недоуменно на нее уставился.
– Блэк взорвал Петтигрю…
– Крысе крысья смерть, – ухмыльнулся Уилкс.
– Беллатриса свихнулась. Этот подонок Грюм убил Розье – Розье, господи боже мой! Как мы кончим, не догадываешься, а, Уилкс? А я ведь не хочу, чтобы меня Поцеловали, нет, не хочу. Ни за что, слышишь? Я в гробу вас всех видала, знаешь ли…
Зарычав, Уилкс бросился на нее через стол, его капюшон откинулся назад. Сьюзен отбивалась от него стаканом. Вопли и крики заглушили рев Грегори, погремушку которого выдернула у него из рук скатерть. Когда никто не вернул ему игрушку, Грегори встал на четвереньки и сам пополз за ней, не обращая внимания на появившиеся над ним палочки.
Голоса перекрикивали друг друга:
– Всем оставаться на… Уилкс!
– Лонгботтом!
– Нет! – это кричала Сьюзен.
Шипение и грохот заклятий заглушили предупреждающий вскрик женщины:
– Фрэнк, берегись!
В красном свете погремушка показалась черной. Грегори схватил ее, когда его мать завизжала:
– Круцио! Круцио! Авада…
Игрушка сверкнула в зеленой вспышке. Грегори отпрянул на мгновение, а потом попытался запихнуть ее в рот вместе с соской. Что-то тяжелое рухнуло на стол и упало, утянув за собой скатерть, на пол. Грегори встряхнул погремушку, и неожиданно громкий звук раскатился в наступившей тишине.
Кто-то выругался и, закряхтев от натуги, поднял его в воздух.
– Бедолага. Ну-ка, кто это у нас такой толстяк, а?
Гойл насупившись всмотрелся в нависшее над ним лицо и ударил в него погремушкой.
31 октября 1985 года
Было уже поздно, когда четырехлетняя («Раз-два-три-четыре, мамочка!») Луна, задремавшая где-то между историей о шраме в виде молнии и поздравлениями, наконец отправилась в постель, все еще сжимая в липкой ладошке половинку шоколадной тыквы, в то время как вторая половина почти полностью осталась на ее щеках. Урсула улыбнулась, аккуратно разжимая пальчики девочки и вынимая из них конфету, чтобы завернуть ее и оставить до утра.
(Ксенофилиус, конечно же, сказал бы, что никогда не дает Луне сладости до обеда, а Урсула бы улыбнулась и кивнула, словно поверила ему.)
– Стоит почитать о жертвенной магии, – задумчиво произнесла она. – Впрочем, исследовать такую вещь на самом деле практически невозможно. Может быть, если бы мы смогли выучить некоторых особенно умных сов или кошек…
– Ты же знаешь, как Луна относится к твоим экспериментам на животных, – остановил поток ее мыслей стоявший в дверях Ксенофилиус.
– Знаю, – Урсула нежно подоткнула одеяло Луны и встала, зевая и потягиваясь.
– Спать?
– Еще немного поработаю, – Урсула притушила огонь ночника, превратив сияющее солнце в медленно вращающийся звездный шар, чьи отсветы затанцевали по комнате. – У меня есть несколько идей насчет формулы роста, которые я хотела бы опробовать на практике; как насчет того, чтобы посадить на грядке несколько планируемых тыкв?
– Никогда не доверял флотирующим фруктам, – пробормотал Ксенофилиус, когда встала рядом с ним в дверном проеме, глядя на дочь.
Она поцеловала его в щеку.
– Милый, по-моему, тыква считается овощем.
– Парящий плод? – нахмурился Ксенофилиус. – Звучит не слишком… – Луна сдавленно застонала во сне, и родители тут же обернулись к кровати. – Наверное, тебе не стоило рассказывать ей о Сама-Знаешь-Ком.
– Конечно же стоило.
Мифы были историей, которая была в свою очередь мифом, вот в чем суть. Вот почему существовала Придира.
– С ней все в порядке, – Урсула слегка подтолкнула его к постели. – Поцелуй ее на ночь, и пойдем.
Ксенофилиус поцеловал жену в щеку и склонился над дочерью. Луна тихо захныкала, ее глаза под закрытыми веками бешено вращались. Ксенофилиус потянулся убрать прядь волос с ее лица, но едва он дотронулся до нее, Луна вздрогнула, проснувшись, и широко раскрыла глаза.
Через него прокатился потрескивающий разряд бело-синей магии, исходившей от Луны, долетел до стен, становясь все ярче и ярче, и охватил все еще стоявшую в дверях Урсулу. Наконец блеск начал угасать, но, казалось, его впитали сами стены, которые теперь сияли белизной, как и потолок, и ковер, и покрывало, и вся их одежда, и их мягкое свечение проникало во все углы, не оставив в комнате ни единой тени.
– Это я сделала? – недоуменно спросила Луна.
– Тебе приснился кошмар, милая моя? – отозвался Ксенофилиус, безрезультатно пытавшийся стряхнуть новоприобретенные белые кудри.
Урсула рассматривала спадавшие по плечам пряди, восхищаясь их серебряным отливом, сменившим ее обычный русый цвет.
– Что ж, – подытожила она. – Похоже, мне пора отказаться от услуг парикмахера.
17 марта 1989 года
День рождения Винсента никогда не проходил без поездки в зоопарк, потому что Винсенту нравилось дразнить мартышек и им обоим нравился дракон, хотя он и был ненастоящим, потому что здесь были только многочисленные магнитофоны и большие движущиеся экспозиции. Винсент шутил, а Грегори по сигналу смеялся над его шутками, даже когда не понимал их. Винсент был намного умнее его. Его мама не уставала это повторять.
Они веселились, хотя теперь Винсенту было целых девять лет, а это намного, намного больше, чем восемь. Грегори знал, что ему девять исполнится только через две недели марта, весь апрель и первый день мая, что значит через (тридцать и четырнадцать и один, что значит через три раза по десять и еще десять и четыре и один, что значит через четыре раза по десять и пять, что значит) сто лет! А еще их угощали мороженым, и тортом, и сосисками, и чипсами, и миссис Крэбб разрешила им возвращаться домой на автобусе Ночной Рыцарь и приготовила им горячий шоколад, и это было здорово!
Когда он пришел домой, открыв входную дверь ключом, висевшем на шнурке на шее (из-за шнурка шея чесалась, но лучше перетерпеть зуд, чем потерять ключ), в темной комнате работал радиоприемник. Передавали репортаж с какого-то квиддитчного матча. Отец развалился на кушетке, сжимая в руке полупустую бутылку огневиски. Везде валялись пустые упаковки из-под еды на вынос. Обычно их убирает старая миссис Уилкс, когда наносит свой ежемесячный визит, чтобы отругать Томаса и надрать уши Грегори.
Отец заворчал, увидев его. Комментатор выкрикивал имена и названия маневров. Грегори попытался пройти сквозь залежи (осталось потерпеть всего лишь месяц) к лестнице, ведущей в его комнату, чтобы наконец насладиться ирисками, которыми были набиты его карманы, и комиксами о Марвине, Чокнутом Магле. Но в комнате было темно, а мебель стояла не на своих местах. Томас часто пинал вещи, когда был не в настроении, не утруждая себя вернуть их на место. Такие вещи, к примеру, как журнальный столик, на который Томас обычно клал ноги, оказавшийся ровно такой высоты, чтобы Грегори ударился об него коленом. Грег взвыл.
Размытая темная фигура Томаса поднялась среди наполнявших комнату голубоватых теней. Отсвет выхватил из тьмы занесенную над головой отца бутылку, а затем она разбилась, без какой бы то ни было на то причины, просто дзынькнула и брызнула во все стороны осколками и огневиски. Они оба уставились на бутылочное горлышко, которое Томас все еще сжимал в руке, а потом отец рассеянно толкнул Грегори на кушетку.
– Не сквиб, значит, – произнес он почти гордо, но с нескрываемым облегчением, и пригрозил ему кулаком: – Считай, тебе повезло, если у меня осталась еще бутылка, маленький гаденыш.
19 сентября 1990 года
– Фигляр! – взорвалась Урсула. – Шарлатан!
– Тот человек из радио, мамочка? – Луна взгромоздилась на табурет посреди мастерской матери и теперь поворачивалась на нем, не отрывая взора от кружащей вокруг Урсулы.
– Наш новый министр магии, – поправила ее Урсула, взмахом палочки выключая радиоприемник. – Проклятый Корнелиус Фадж, прости меня за этот древний эвфемизм, милая.
Луна захихикала.
– Он все испортит, – бормотала Урсула, тасуя набор хрустальных линз, пока между ними не запрыгали извилистые радуги. – Назойливый зашоренный традиционалист, – и уже громче она добавила: – Никогда не доверяй политикам, Луна.
– Хорошо, мамочка, – послушно согласилась Луна, но, не сдержавшись, тут же спросила: – А почему?
– На свете существует всего два вида политиков, – Урсула направилась к стоявшей у противоположной стены скамейке, и Луна повернулась вслед за ней. – Одни желают, чтобы мир оставался таким, какой он есть сейчас, во веки веков. К ним принадлежит Фадж, – добавила она, рисуя белым мелком руны на дереве. – Другие хотят во что бы то ни стало переделать мир соответственно своим взглядам.
– Как Сама-Знаешь-Кто?
– Да, дорогая, – Урсула отвлеклась: – Ты не могла бы подать мне немного сушеного кровяного мха?
Луна тут же вскочила с табурета и встала на цыпочки, чтобы дотянуться до банок на буфете. Отыскав заполненную порошком темно-кирпичного цвета, она осторожно отнесла ее матери, не смея даже дышать.
– Ты всегда должна помнить, – спасибо, – что новые идеи формируют наше будущее. Ты должна быть готова пойти на риск, пробовать новое, впитывать каждую каплю знаний, которую сумеешь добыть из окружающего мира.
Внимательно слушавшая ее Луна кивнула со своего табурета.
– Нет ничего, – Урсула на глаз отмерила серебряной ложечкой кровяной мох и добавила его в круг из рун, – ничего важнее в этом мире, Луна, чем оставаться открытым новым идеям и быть всегда начеку.
Опустив банку, она повернулась и начала говорить:
– Позволь себе… – и внезапно умолкла, распахнув глаза. Луна обернулась, чтобы узнать, что случилось, и едва успела заметить радужную вспышку, прежде чем мама рухнула, увлекая ее за собой. Вокруг бесновались цвета, давил невыносимый жар, перехватывало дыхание из-за прижавшего ее к полу тела матери.
– Что случилось? – спросила Луна, выбравшись из-под него. Ответа не было. – Мамочка? Ты ранена?
Урсула лежала неподвижно, ее опаленные волосы обрамляли мраморно-бледное лицо и спадали на обгоревшую мантию. Луна затормошила ее, но мама стала внезапно очень тяжелой.
– Мамочка? Проснись, мамочка! Проснись…
Луна запрокинула голову и кричала, пока хватало дыхания:
– Папаааааа!
22 сентября 1990 года
Позднее все отмечали, что служба была необыкновенно милой, а маленькая Луна такой храброй, ей всего девять, а она держала за руку плачущего отца, сама проронила едва ли несколько слезинок, благослови ее господь. А иногда, думая, что Луна их не слышит, они добавляли, что если говорить начистоту, так она всегда была малость помешанной, и произошедшее было лишь вопросом времени, счастье еще, что она не унесла с собой это бедное милое дитя. А Луна просто тихо сидела, помешивая свое мороженое Вечной Шипучкой, пока все не ушли.
В дверях Ксенофилиус поблагодарил каждого гостя, пожал всем руки, позволил всем, кто хотел, обнять себя и поцеловать, и каждого, пробиравшегося по тыквам на грядах, проводил взглядом до самых ворот. Он сломался, еще не знал, как и когда, но сломался, и с этим нужно было что-то делать. Он займется этим немедленно. Завтра. Он закрыл дверь и прислонился к ней.
– Папочка? – настиг его тихий голос Луны. Она сидела на лестнице, обхватив себя за плечи. – Когда мамочка вернется?
– Боюсь, никогда, любимая, – выдавил Ксенофилиус. Потребовалось усилие, но он все же оторвался от двери. Было поздно. Нужно уложить Луну в постель и причесать ей волосы и сделать еще множество вещей, о которых знала Урсула и которых не знает он, не знает так, как нужно, как полагается. Он тяжело осел на ступени, и Луна прижалась к его боку, свернувшись калачиком.
– Она могла бы стать привидением, – предположила Луна.
– Твоя мама слишком любила все новое, чтобы возвратиться вот так, – отозвался Ксенофилиус. – Смерть для нее всего лишь следующий эксперимент.
Луна так долго молчала, что он решил, будто она уснула, но ее голосок раздался снова.
– Папочка? А мамочка теперь счастлива?
– Я думаю, ей жаль, что она не может быть здесь с нами, но мне кажется… Мне кажется, она попытается быть счастливой, как попытаемся быть счастливыми и мы, пока снова не встретимся с ней.
– А мы встретимся?
– Надеюсь. Нескоро, но когда-нибудь обязательно, – Ксенофилиус попытался улыбнуться дочери. Она сморгнула слезы и крепко обвила его шею руками. Он в ответ заключил ее в объятия, нежно поглаживая волосы.
– Теперь мы остались вдвоем, милая моя. И нам нужно стараться делать все от нас зависящее.
– Оставаться открытыми новым идеям и быть всегда начеку, – закончила за него Луна. – Как хотела мамочка.
– И-именно так, – Ксенофилиус поцеловал ее в макушку. – Как хотела…
Но он не смог закончить, поэтому стал баюкать дочь на коленях, снова и снова вытирая лицо рукавом, чтобы не намочить ее волосы.
1 апреля 1991 года
Дождь лил в страстную пятницу и в пасхальное воскресенье, и все еще шел в понедельник светлой седмицы, когда Винсент Крэбб и Грегори Гойл мрачно спускались по Косому переулку. По улочке завывая носился ветер, попеременно меняя направление, так что не было никакой возможности повернуться к нему спиной или укрыться от тяжелых холодных капель, которыми он норовил исполосовать всех прохожих. Грегори, словно пес, замотал головой, стряхивая с короткой щетины изморось, но это не помогло.
– Сюда, – Винсент подтолкнул его ко входу в магазин Лучших Товаров для Квиддича. – Поступила новая партия.
В витрине лежала новая метла, сияющая полировкой. Длинный хвост из тщательно подобранных прямых прутьев соединялся с рукояткой красного дерева, на конце которой было выгравировано (он прочитал вслух по буквам) «Нэ-им-бэ-сэ два-о-о-о».
– Нимбус Две Тысячи, – едва ли не с благоговением повторил Винсент, прижавшись к скользкому от дождя стеклу в попытке рассмотреть предел своих мечтаний.
Грегори собирался сделать то же самое, но его отвлекла внезапно появившаяся в стекле размытая темная тень. Он как раз готовился обдумать, не привидение ли это, когда кто-то произнес за его спиной:
– Привет, Крэбб.
Обернувшись, они успели рассмотреть худощавого, бледного мальчика с острыми чертами лица, прежде чем он, окинув Грегори презрительным взглядом, оттолкнул их от витрины с метлой.
– Круто, да? – хмыкнул Винсент.
Мальчик пренебрежительно фыркнул.
– У меня, конечно, уже есть Комета Два-Шестьдесят. Отец сказал, что они намного лучше этих Нимбусов, которым место только на свалке. А это кто?
– Гойл, – указал на него Винсент. – Грег, это Драко Малфой.
Грегори приветственно кивнул. В Драко было что-то странное. Грегори потребовалось несколько мгновений, чтобы осознать, что капли дождя не долетают до мальчика. Это было умно.
– Кажется, отец однажды упоминал твоего отца, а может быть, и дважды, – задумчиво произнес Драко. – Полагаю, ты тоже попадешь в Слизерин? – Грегори медленно мигал, глядя на него, но, очевидно, большего ответа от него и не ждали, потому что Драко продолжил: – Естественно, все Малфои учились в Слизерине. Отец говорит, это признак чистоты крови…
Он умолк и презрительно усмехнулся, глядя на вывалившую на улицу толпу рыжеволосых детей, двое мальчишек из которой, держась за руки, распевали во все горло:
– С днем рождения нас! У нас день рождения!
–… а здесь налицо признаки кровосмешения, – протянул Драко.
Они и в самом деле выглядели глупо, смеясь, распевая и дурачась, и Грегори захохотал вслед за Винсентом, заслужив одобрительный взгляд бледного мальчика. Но Драко внезапно развернулся на каблуках и двинулся вниз по улице, грациозно махнув им рукой, словно забыл и о рыжих, и о метлах.
– Пойдемте, – позвал он. – Я собираюсь заглянуть во Флориш и Блоттс, а потом к Фортескью, – и небрежно добавил: – Вы можете нести мои учебники.
Винсент и Грегори переглянулись, пожали плечами и отправились следом.
1 апреля 1991 года
Пока ее отец работал над рекламой для Мифических Существ (и Мест Их Обитания) в книжном магазине Обскурум, Луна нашла себе убежище от ненастной погоды под навесом Волшебного Зверинца. На двери висело объявление: «Заказ на белых мышей задерживается», подобное ему на окне объявляло, что владелец за укусы, царапины и прочие повреждения ответственности не несет. А записка от руки в углу добавляла: «Клеток для детей не делаем», причем ярко-красное «не» было дважды подчеркнуто.
Очередной порыв ветра окатил Луну водой. Она вздрогнула и, повернувшись к улице спиной, внезапно столкнулась нос к носу с веснушчатой девочкой в запачканной одежде. Из-под рыжей копны волос блеснули озорные карие глаза, а рот расплылся в улыбке.
– Ну и ветрище, а?
– В самый раз, чтобы запускать змеев, – девочка с сомнением посмотрела на бушующий ливень. – Промасленная кожа водонепроницаема, – пояснила Луна. – Привет. Меня зовут Луна.
– Джинни. Точнее, Джиневра, но меня никто так не называет, разве что мама, когда я что-нибудь натворю. Не хочешь войти?
Луна отрицательно покачала головой.
– Не люблю клетки.
– По крайней мере, так они не съедят друг друга, – заметила Джинни. – К тому же, им недолго приходится в них сидеть. Здесь всегда бывают покупатели. Ну, сейчас их, наверное, нет из-за дождя.
– Есть. Ты.
Джинни рассмеялась.
– Неа. Я прячусь от братьев. У близнецов сегодня день рождения, и они наверняка для каждого приготовили очередной розыгрыш. Они говорят, будто это семейная традиция Уизли, но Билл, Чарли и Перси старше их и ничего подобного не вытворяли. Так что никакая это, ясное дело, не традиция.
– Все традиции с чего-то начинались, – пожала плечами Луна.
Джинни обдумала это утверждение и вынесла вердикт:
– Тогда у меня тоже будет новая традиция – прятаться от Фреда и Джорджа в их день рождения, – Луна и Джинни обменялись улыбками. – Ты и в самом деле умеешь делать воздушных змеев из промасленной кожи?
– Почему бы и нет, я просто еще не пробовала. Ты знаешь Артура? – Джинни удивилась, но Луна не знала, оттого ли что она сменила тему, или оттого что вспомнила это имя. – Мой папа знает Артура Уизли. Он живет неподалеку от нас.
– Это мой папа, – просияла Джинни. – А чем, кстати, занимается твой отец?
И Луна поведала ей про Придиру и про то, как они с папой живут в небольшой башне, а Джинни рассказала о жизни в Норе, которая, на взгляд Луны, была милой и до краев заполненной событиями. Они обсудили все окрестности, знакомые им обеим, и самые любимые места (Джинни любила все те, куда можно было забраться или вскарабкаться, а Луне нравилась река; и они обе восхищались огромным холмом, на котором так здорово было сидеть на закате), и животных, которых там можно было обнаружить. И прервались, лишь когда в переулок заглянула разъяренная миссис Уизли, повсюду разыскивавшая Джинни.
– Мне пора. Забегай к нам как-нибудь! – помахала рукой Джинни на бегу. – Пока!
– Пока. Берегись капп! – предупредила Луна.
Джинни рассмеялась и снова помахала ей. Луна подняла руку в ответ, но рыжая девочка уже скрылась за углом. Впервые за долгое время Луна заметила, что все еще идет дождь, и, обхватив себя руками, нырнула под свое хлипкое укрытие. Но как бы холодно ни было снаружи, внутри нее разливалось благодатное тепло, и улыбка не сходила с ее лица до самого прихода папы.
2 мая 1991 года
– Ну разве не чудесно? – захлопала в ладоши миссис Крэбб. – Как же ты вырос, Грегори, подумать только – тебе уже одиннадцать!
Со счастливым видом набивавший рот Грегори не обратил на ее слова никакого внимания. Но миссис Крэбб, в свою очередь, этого не заметила.
– Ну-ка, детки, доедайте скорей, тогда получите двойную порцию десерта, – продолжала ворковать она. – У мальчика должен быть хороший аппетит. Этот ваш друг Драко – чудесный мальчик, – такой воспитанный! – но просто бледная немощь. А этот Нотт – он хоть раз в жизни ел как следует? Да я палочки видала толще его!
Грегори и Крэбб быстро расправились с уже предоставленным угощением, а вскоре с не меньшей скоростью уничтожили мороженое и шоколадный торт. Грегори громко рыгнул, и миссис Крэбб издала дребезжащий смешок и снова захлопала.
– Как быстро бежит время! Уже поздно, милый, нам, наверное, стоит отвести тебя домой, пока твой отец, пожалуй, – сказала миссис Крэбб нерешительно, словно и сама не верила своим словам, – не начал беспокоиться за тебя.
Она выдавила не слишком искреннюю улыбку. Грегори безучастно смотрел на нее.
– Ну ладно, – торопливо добавила она. – Возьми-ка с собой парочку совиных ирисок, да не забудь про шоколадные тыквы – наверняка скоро проголодаешься.
Грегори благодарно кивнул и набил карманы сладостями, сгребая их горстями с праздничного стола.
– Винсент, попрощайся с другом, – Винсент промычал что-то с набитым ртом, мотая головой.
Ближайший общественный камин находился в трактире Олень и Пони. Миссис Крэбб попрощалась с ним у входа, и, как он успел заметить, прежде чем дверь захлопнулась, направилась не к очагу, а к стойке.
Снаружи было свежо, но еще не холодно, и Грегори распечатал новую конфету-тыкву. Между стен улочки, по которой он шел, глядя на мерцающие звезды, гулко разносились звуки его тяжелых шагов и чавканья. Свет в окнах не горел, но отец был дома, лежал на кушетке у метавшегося в камине пламени. Увидев сына, Томас заворчал и пнул столик, на котором Грегори заметил обуглившийся с одного угла конверт. Наконец он разобрал, что на пергаменте значилось его имя.
Распечатав письмо, Грег медленно прочитал в свете очага написанные изумрудными чернилами слова «Школа Чародейства и Волшебства Хогвартс». Похоже, точно таким же пергаментом давным-давно хвастался перед ним Винсент.
– Денежки за тебя выложил Малфой, так что можешь ехать, – сказал ему отец. – По-моему, так напрасные траты, ну да галеоны-то не мои.
Грегори не знал, что он имел в виду, но слова «можешь ехать» он понял и расплылся в улыбке. Внезапно отец вцепился в него. Грег ожидал удара, но Томас лишь притянул его к себе.
– Так что лучше тебе держаться этого смазливого ублюдка, слышишь? Лучше держись к нему поближе! – прорычал отец ему в лицо, неистово встряхивая мальчика. Грегори торопливо закивал, и Томас наконец отпустил его. – Этот чертов Малфой слишком много о себе воображает только из-за своего домины и своей женушки-ханжи.
Воспользовавшись тем, что отец отвлекся, Грегори ускользнул в свою спальню. Не забыв загородить дверь, он сел на кровать и снова расправил письмо. Снова осторожно обвел пальцем то самое слово.
Хогвартс!
9 июня 1992 года
– Итак, именинница, – подтолкнул Луну Ксенофилиус, – пора задуть свечи.
– Одиннадцать – это так много, папочка, – торжественно произнесла Луна. – Давай задуем их вместе.
Сдерживая улыбку, Ксенофилиус серьезно кивнул.
Они склонились над блюдом, на котором в форме круга были выложены одиннадцать кусков от одиннадцати разных тортов, каждый с небольшой сияющей свечкой. Луна заправила свои длинные волосы за ухо.
– На счет три. Раз… Два… Три!
Она задула одну половину, пока папа тушил другую, но между ними все равно осталась последняя упрямая свечка. Ксенофилиус разогнал сладковатый разноцветный дым.
– Какой кусок тебе положить?
– Тебе следует попробовать кофейный пирог, – решила Луна. – А себе я возьму… Смотри, у нас гости!
Три совы подлетели ближе, две из них – белая почтовая и официального вида бурая сова – почти несли третью, старую и словно запыленную бородатую неясыть. Луна торопливо вскочила на ноги, открыла окно и поймала качающуюся под собственным весом сову, которая пыталась самостоятельно приземлиться.
Бурая сова уронила письмо на стол, задумчиво покосилась на торт и, отщипнув кусочек свечки, улетела. Почтовая сова не отставала от Ксенофилиуса, пока он не наскреб в карманах достаточно мелочи. Луна налила чай в блюдце для неясыти и отложила ей тост, прежде чем осторожно отвязала от ее лапы открытку. На ней был нарисован огромный розовый торт, а едва Луна ее открыла, девочку осыпал фонтан блесток.
– С днем рождения, – прочитала Луна. – Твоя подруга, Джинни.
– А это от меня, – Ксенофилиус протянул ей сверток, принесенный почтовой совой. – Не такой уж большой…
– Прекрасный подарок, – прервала его Луна, достав из путаницы бронзовых и синих ленточек специальное издание Придиры и абонемент на семь лет. Она рассмеялась и, ринувшись к отцу через всю комнату, крепко обняла его. – Спасибо, папочка.
– И конечно же мы знаем, что это за письмо, – Ксенофилиус распечатал официальное послание, все еще обнимая дочь одной рукой. Они хором прочитали его, и он чуть неуверенно рассмеялся. – Моя девочка в Хогвартсе, подумать только!
Луна вплела ленты из подарка в волосы. Она уже давно решила, что попадет в Когтевран. А это наверняка благое предзнаменование – носить цвета факультета в день рождения.
– Если бы только твоя мама… – Ксенофилиус обнял ее еще крепче и постарался улыбнуться. – Когда я заработаю достаточно, мы отпразднуем все как следует. И может быть, отправимся в путешествие.
– В Швецию, – предложила Луна.
– Швецию? – смущенно переспросил он.
– Чтобы найти морщерогого кизляка, конечно, – Луна повернулась, чтобы еще раз обнять папу, и села рядом. – Они очень редкие, и мало кто может похвастаться, что видел хотя бы одного.
Ксенофилиус молчал. Наконец он искренне улыбнулся дочери и спросил:
– Правда?
– Абсолютная, папочка, – улыбнулась в ответ Луна. – У них есть рога…
И она увлеченно принялась рассказывать отцу о кизляках, добавляя все новые детали, соглашаясь с его примечаниями и приукрашивая их в свою очередь. Она так прыгала по комнате, показывая аллюр кизляка, что ее отец, рассмеявшись, перевернул блюдо с пирогом, и им пришлось есть получившееся странное месиво.
А впрочем, как решила после Луна, это очень интересный способ угощаться именинным пирогом.
31 июля 1991 года
Отец остался в Дырявом Котле, а Грегори отправил одного с несколькими сиклями в кармане, напутствовав возвращаться только с палочкой и ничем иным.
– А иначе схлопочешь у меня.
Впрочем, Томасу нечего было бояться. Грегори не интересовали книги, зелья еще куда ни шло, но палочки? Нет, палочки были прекрасны. Владея палочкой, можно делать что угодно, и никто тебя не остановит.
Облупленные золотые буквы над входом гласили Олива-н-дер. Грегори толкнул дверь. Внутри было пыльно, сумрачно и почти пусто, не считая единственного кресла с высокой спинкой и тысяч и тысяч коробок, в каждой из которых, знал он, лежит уникальная палочка.
Грегори алчно смотрел на них. Конечно, одну он и так собирается купить, но гораздо лучше иметь две, а то и три, а может, и все пять! Он оглянулся, чтобы убедиться, что его никто не видит. Здесь определенно никого не было. Крышка коробки с шелестом соскользнула, открыв его взгляду длинную красно-коричневую палочку. Осталось лишь сунуть ее в карман пальто, что может быть проще?
Но едва он, усмехаясь, потянулся за ней, чей-то голос произнес:
– А вы знаете, что случается с мальчиками, которые касаются непредназначенных им палочек?
Вскинувшего голову Грегори встретил взгляд серебристых глаз старика с невообразимой седой шевелюрой. Грег отрицательно мотнул головой.
– А хотите ли вы это узнать? – Грегори обдумал вопрос и отдернул руку. Старик едва улыбнулся. – Какой-то ум здесь все же есть. Я – мастер Олливандер, а вы… Вы – Грегори Томас Гойл.
Грегори воззрился на него в изумлении.
– Мистер Блэк – нет, это был Малфой – упоминал о вас, – он пренебрежительно хмыкнул. – Полагаю, у вас есть деньги.
Грегори качнул перед лицом кошельком, но тут же спрятал его в карман.
– Едва ли приемлемая цена, – неодобрительно отозвался Олливандер. Грегори не понимал, как он мог узнать это, не открывая кошелек, но старик уже двинулся прочь. – К счастью для вас, необходимые соглашения уже заключены. Вытяните руки, пожалуйста.
Он показал ему для примера, и Грегори повторил за ним, вздрогнув, когда из ниоткуда выскочила мерная лента и принялась обвиваться вокруг его рук, а потом, свернувшись, исчезла из виду. В это время Олливандер достал одну из коробок и сунул Грегу. Внутри была толстая палочка из дуба, почти черная, длиной с его предплечье. Он взмахнул ею как дубинкой – она мягко просвистела в воздухе, поразив его ощущением тепла и надежности.
Олливандер вздохнул.
– Как предсказуемо – дуб и жила из сердца дракона. Как предсказуемо.
Грегори не обращал на старика внимания, размахивая палочкой.
– Вам следует запомнить, что палочка не более чем инструмент, – произнес Олливандер. – Неважно, сколь тщательно подобранный; только волшебник принимает решения. Тот, кто не владеет собственной палочкой, не владеет ничем.
Грегори, понятия не имевший, что ему пытается втолковать волшебник, лишь пожал плечами в ответ. Олливандер снова вздохнул.
– Ну что ж, беги, – сказал он, исчезая в глубине лавки.
Грегори торопливо выскочил на улицу, прежде чем старик успел потребовать плату. Посмеиваясь про себя, он шагал обратно по Косому переулку, размахивал палочкой и чуть не налетел на тщедушного растерянного мальчика с взлохмаченными волосами и его огромного спутника. У него была своя собственная палочка! И деньги!
Он мог посидеть у Фортескью, поесть и вернуться без денег и ненужных покупок, как ему и было сказано. Жизнь прекрасна!
19 августа 1992 года
В это утро они намеревались отправиться в Косой переулок за школьными принадлежностями, – и Луна знала, что даже со школьной стипендией купить все будет непросто. Поэтому она еще раньше решила найти букинистический магазин, попросить сшить ей форму на размер больше, чтобы носить ее дольше, и самой заняться украшениями. Впрочем, последний пункт она внесла скорее потому, что это было забавно. Невероятно, сколько всего можно сделать из вещей, которые другие люди считают мусором. Нужно всего лишь оставаться открытым новым идеям и, как выяснила Луна, иметь под рукой немного ниток.
В это утро они позавтракали вместе, папа показал ей новый номер Придиры (в который она внесла несколько изменений), а она сходила наверх переодеться, гадая, не будет ли ей холодно в ее пальто в Шотландии и нет ли какого-нибудь магического способа его утеплить. Спускаясь вниз, Луна увидела папу, сидящего на ступеньках и нервно открывающего и закрывающего некую коробку.
Луна на мгновение застыла, а потом скользнула к нему.
– Здравствуй.
– Здравствуй, милая, – Ксенофилиус вертел в руках коробку, а затем, никоим образом не случайно, уронил ей на колени. (Ему нужно поработать над этим невинным взглядом). Луна осторожно сняла крышку.
– Ты только посмотри! – воскликнул Ксенофилиус. – Палочка!
Луна улыбнулась ему, прежде чем дотронулась до палочки. Почти с фут длиной, светло-коричневая, – из остролиста, подумала Луна, – она казалась невесомой в ее ладони. Палочка словно танцевала в воздухе, рассыпая аквамариновые искры.
Ксенофилиус улыбнулся едва заметно, но искренне.
– Ее сердцевина – волос из хвоста единорога.
– Я знаю.
– Это палочка твоей…
– Это палочка моей… – заговорили они одновременно и закончили хором:
– … мамы.
Помолчав, Ксенофилиус чуть пожал плечами и добавил:
– Вот так.
Луна взмахнула палочкой из стороны в сторону.
– У нее чудесный свист.
– Я могу… – начал Ксенофилиус, но Луна тут же прервала его поцелуем в щеку. – А. Так это была хорошая идея?
– Конечно, папочка, – Луна уютно устроилась у него под боком (потому что она еще достаточно маленькая, чтобы так делать, но скоро уедет в Хогвартс и у нее не будет возможности сделать это до самых каникул). – Понимаешь… Это словно знать, что мама всегда рядом.
Ксенофилиус лишь крепче ее обнял.
– Я буду тебе писать каждый день, слышишь? Можно будет воспользоваться школьными совами, я спрашивала у Джинни, а она узнала у Перси.
– А я буду писать тебе в ответ, – согласился Ксенофилиус. – И в Рождество узнаем, дошли ли письма.
Луна улыбнулась.
– Научи меня чему-нибудь.
– Чему же?
– Свет, – решила она. – Научи меня зажигать свет.
