Глава 1...10 декабря 1959 года...
Темноволосая женщина, хрупкая и маленькая, как ребенок, утопала в подушках и дикими, отупевшими от боли глазами смотрела на тяжелый балдахин. Жаркие смоляные волосы разметались по простыням, прилипая к вспотевшему телу. Кровать, на которой она лежала, плыла по темной комнате, как большой корабль, и боль то и дело подталкивала ее холодными волнами.
— Надо переменить простыни...
— Поздно теперь.
Вальбурга испуганно повернула голову, как раз для того, чтобы увидеть, как Друэлла Блэк оставила темный уголок у окна и с самым предупреждающим видом подошла к ее постели.
— Я не хочу... — яростно прошептала женщина. — Мне. Больно, — губы ее дернулись, по-звериному обнажив зубы.
— Я знаю, — Друэлла ласково погладила ее по волосам. Вальбурга мотнула головой. — Но это надо сделать, иначе он умрет.
Вальбурга снова затрясла головой, и боль вдруг снова прошила ее, такая сильная, что, казалось бы, пронзила самый мозг. Девушка непроизвольно вскинулась, схватившись за живот, и Лукреция, севшая в изножье кровати, тут же приготовилась принимать малыша, но роженица, отдышавшись, улеглась обратно на холодные и влажные от пота подушки. Женщины встревоженно переглянулись: тонкие губы Друэллы сжались в ниточку, между бровей Лукреции залегла складка.
Вальбурга поняла, что в борьбе за свою жизнь осталась одна, и отвернулась к стене. Тело ее независимо от воли то и дело сотрясалось от страха, сердце колотилось так сильно, что ей было трудно дышать.
Им на нее плевать.
Им всем.
Им нужен этот, сидящий у нее внутри.
А до ее боли никому нет дела.
Она все должна отдать ему. Им.
Было бы ошибочным сказать, что Вальбурга Блэк хотела этого ребенка. Едва ли между ней и ее мужем была хоть капля любви, когда они легли вместе в постель. Во всяком случае, с ее стороны не было ничего, кроме жуткого отвращения перед долгим и унизительным актом, после которого она не могла без омерзения смотреть на всех находящихся рядом мужчин.
А потом этот замечательный подарок — беременность, которой хотели в этом доме все, кроме нее. Тошнота, отеки, лишний вес, запрет на все торжества и нынешние мучения во славу древнейшего и благороднейшего дома Блэков.
Боль повторилась, и девушка схватилась за свой непомерно толстый живот, мечтая только об одном: чтобы маленький Орион волшебным образом как-нибудь сам трансгрессировал из ее тела, чтобы это ожидание неизбежной боли, которой она так боялась, стало ненужным, и она могла наконец спокойно заснуть.
— Bourgie, больше нельзя ждать! — строго сказала Лукреция, не давая ей свести ноги. — Ты должна сделать это, или нам придется вытащить его самим, и тогда...
Последние ее слова потонули в неожиданно громком и страшном крике. Женщины перепугались.
— Bourgie!
— Лукреция, следи за ребенком! — прикрикнула Друэлла, крепко обхватывая подскочившую на постели кузину. Ее руки были такими крепкими, что, казалось бы, могли удержать и медведицу. А Вальбурга, мечась и вырываясь, и впрямь напоминала зверя.
Красная от усилий, растрепанная, она словно выдавливала из себя сгусток боли, согнувшись вокруг своего толстого живота.
— Все хорошо, все хорошо! — громко говорила Лукреция, напряженно глядя под простынь. — Ты молодец, все в порядке!
— Дру, сделай что-нибудь! — прорычала наконец Вальбурга и без сил упала на спину. От ужаса все ее лицо онемело так, что она едва ли могла говорить, руки стали холодными как лед и дрожали так, словно она находилась в припадке. — Остановите это, я не хочу!
— Дорогая, это скоро пройдет, скоро про...
— Остановите же! — Вальбурга вдруг закричала так, что обе акушерки невольно подскочили и бросились к ней. Руки Лукреции были по локоть в склизкой крови.
— Лу, вернись на место! — скомандовала Друэлла, поглаживая роженицу по спине. — Кикимер!
— Ребенок крупный! — Лукреция отерла лоб чистой стороной руки.
Раздался хлопок.
Эльфа колотило почти так же, как и хозяйку.
— Принеси Кровевосполняющее зелье! — скомандовала Друэлла.
«Что?!» — вспыхнуло в парализованном мозгу девушки.
— И полотенец! Живо, дрянная мартышка, живо!
Раздался треск. Похоже, Друэлла подогнала слугу заклинанием.
Снова Вальбурга вскинулась, захлебываясь собственным воплем. Снова обессиленно упала на подушки, жадно хватая ртом воздух. Тело, казалось, перестало ей принадлежать. Лицо ее, обычно такое ухоженное, чистое и гладкое, сейчас облитое потом, страшно осунулось и как будто постарело. Большой узкий рот кривился, из разъетых красных глаз катились соленые слезы. Казалось, что юношеская нежность и красота выходили из нее вместе с ребенком.
— Ну, как она? — деловито спросил Орион Блэк, входя в темный зал.
Поллукс Блэк, отец Вальбурги, его сын Альфард, и названный брат самого Ориона, Игнациус Пруэтт, стояли у холодного камина и вслушивались в крики, раздающиеся из-за двери. К ночи буран закончился, и площадь Гриммо сковал ранний яростный мороз, поэтому в доме было холодно, как в погребе, но никто не решался зажечь огонь.
В доме Блэков это считалось плохой приметой. Бытовала легенда, что в тепле и комфорте рождаются только девочки.
— Храбрится... — неловко улыбаясь, ответил Поллукс. Сморщенное лицо старика было подсвечено робким счастьем, но при Орионе он боялся выставлять напоказ свою радость. Из-за двери раздался очередной мучительный вопль.
— Думаю, все будет хорошо.
Стиснув широкие ладони и прижав их к губам, Орион прошелся по темной комнате, мерно перенося вес с одной ноги на другую. Черные половицы поскрипывали под его ногами.
У него было узкое лицо с небольшими, гладкими чертами. Рот терялся в темной бородке, срастающейся с короткими жесткими волосами. Под сурово сдвинутыми бровями мерцали черные непроницаемые глаза, похожие на двух беспокойных жуков. Высокий, плечистый, сильный — он был красив, но той классической южной красотой, которая давала о себе знать только среди бледных и вытянутых лиц и совершенно терялась на родине. При взгляде на него невольно приходил на ум шум греческого прибоя, вкус маслин и вина, блики солнца, играющие на кудрявых волосах смуглых девушек в белоснежных тогах, и упругие виноградные лозы...
Снова дом сотряс полный муки рев. Казалось, что за дверью спальни находилась не миниатюрная куколка Bourgie с крошечными ручками, ножками и тоненькой талией, а гигантский раненый тигр, из которого живьем вытягивали внутренности.
Все невольно переглянулись, один только Орион никак не отреагировал, требовательно глядя на старинный гобелен, изображающий его семейное древо. У него на глазах от его имени и имени его троюродной кузины упорно вилась в темноте новая золота ниточка.
Не так давно у Кигнуса, самого старшего из братьев Блэк, и Друэллы Розье подряд, одна за другой, родились на свет три здоровые девочки. Это событие вызвало определенный резонанс большей частью среди мужской половины дома, которая нет-нет да посмеивалась над Кигнусом, но оправдать себя в глазах семьи у него уже не было шанса. После третьих, особенно тяжелых родов, семейный лекарь строго-настрого запретил Друэлле иметь детей. Как большинство женщин рода Блэков, она была довольно слаба физически, а беспорядочные попытки получить долгожданного наследника сильно расшатали ее и без того хрупкое здоровье.
Орион посмотрел на новенькие, сияющие в темноте имена.
Беллатриса, Андромеда, Нарцисса.
Самая надежная и крепкая ветвь семейного древа принесла три бестолковых, но красивых плода, которые достанутся вместе со всеми своими благами чужим людям. Осенью Кигнус был вынужден заключить контракты с несколькими чистокровными французскими фамилиями, Малфоями и Лестрейнджами. Они могли спасти его семью от неизбежно надвигающегося разорения. В прошлом году эти семьи приняли участие в знатном французском перевороте, в ходе которого от маглов были полностью очищены несколько волшебных поселений. В глазах высшего общества это был акт спасения, «прочищение пор волшебного тела», как удачно выразился во время Рождественского приема Абраксас Малфой. Но как бы ни была выгодна помолвка дочерей Кигнуса, она грозила семейству Блэков полным крахом и растворением во французской крови. Чтобы сохранить свое положение, традиции и богатство, Блэкам был необходим наследник.
И немедленно.
— Все хорошо, Bourgie, все хорошо... — громко повторяла Лукреция, сжимая колени девушки дрожащими окровавленными руками. Вальбурга жадно хватала ртом воздух, набираясь сил перед новой попыткой. — Еще немного, Bourgie, совсем немного!
Роженица глубоко вдохнула, словно перед глубоким нырком, и всем телом рванулась вверх, так крепко стискивая руку Друэллы, словно хотела сломать ей пальцы.
— Давай, милая, давай же! — взмолилась Лукреция, приподнимаясь и огромными глазами глядя под простынь. Грудь ее быстро вздымалась. — Давай!!! — крикнула она, стараясь перекрыть ее мучительный вопль.
Вальбурга сдавленно захрипела, странно гаркнула и неожиданно обессиленно откинулась на подушки. Комнату огласил возмущенный пронзительный плач.
— Кикимер! — звенящим голосом закричала Лукреция. — Кикимер! Да где же ты, маленькая дрянь?! — она рассмеялась, глядя, как Друэлла гладит по мокрому блестящему лицу рыдающую Bourgie и тоже плачет.
— Вот и все, все хорошо, все позади... ты молодец! Ты такая умница, Bourgie!
Вальбурга никак не реагировала на ласку кузины, во все глаза глядя, как Лукреция, осторожно придерживая рукой головку, подняла крошечное, покрытое кровью и слизью тельце цвета сырого мяса. Ребенок недовольно верещал, судорожно выгибая крошечные сморщенные ручки и ножки, глаза его были зажмурены, к округлой головке прилипла прядка смоляных волос.
— Кто у меня? — спросила она, едва придя в себя. — Кто это, Лукреция?
Дверь распахнулась, и все мужчины разом обернулись, увидев охваченное благоговейным трепетом лицо Друэллы.
Орион опустил руки, повернувшись к ней.
Все застыло.
— Сын... — выдохнула женщина, глядя на него огромными голубыми глазами.
Поллукс громко ахнул, схватившись за ночной колпак. Игнациус тронул его за плечо. Обычно такое жесткое и безразличное лицо его охватило выражение яростного триумфа. Альфард заулыбался и как-то странно покраснел, как будто в слове «сын» было что-то неприличное, а Орион, слыша странный, необъяснимый звон в ушах, метнулся к двери и увидел, как сияющая Лукреция передала его жене маленький белый сверток, из которого в тот самый момент, как он взглянул, показалась неправдоподобно маленькая розовая ножка. Маленькая человеческая ножка.
«Разве люди могут быть такими маленькими?»
Вальбурга подняла голову и встретилась с мужем взглядом. Мимолетная улыбка, поднятая из пеленки, не то самодовольная, не то ласковая, тут же соскользнула с ее лица. Снова оно стало надменным и холодным. Впервые на смуглом лице Ориона возникло какое-то новое выражение, ранее ею не виденное, и она поняла, что теперь он — в ее руках. Теперь все в ее руках.
...30 января 1960...
— Кого здесь можно поздравить с первым Днем Рождения?
Увидев мужа, Джейн Эванс расцвела и тихонько покачала большой сверток у себя на руках. Теплые карие глаза заблестели, широкий мягкий рот тронула ласковая улыбка. Она выглядела уже намного лучше, чем когда Джон украдкой заглянул в ее палату рано утром. Теперь о родах напоминали только мешки под глазами и легкая бледность, оттененная копной каштаново-рыжих волос.
— Джонни...
Мистер Эванс, высокий красивый мужчина с широкими, словно у гребца, плечами, большими руками и ногами и вьющейся рыжей шевелюрой, скользнул в чистенькую палату и вынул из-за спины гигантский букет. Тонкий, чуть приторный аромат пролился в хлорированный воздух больницы.
— Лилии! — Джейн вскинула на мужа нежный, но в то же время укоризненный взгляд. — У меня уже слишком много цветов! Врач и так...
— Цветов не бывает много, — пробормотал мужчина, пристраивая новый букет среди полчища ромашек, роз, хризантем и фиалок. Если бы не кровать и белоснежно-холодные стены больничной палаты, можно было бы подумать, что Джейн сидела в одном большом цветке, прямо как Дюймовочка.
— Я горжусь тобой, ты самая смелая, — он присел на край кровати жены и наконец-то поцеловал ее — впервые за двое суток. — Ты самая лучшая мама в мире. А я трус. Я так за вас боялся... — Джон взглянул на сверток в руках жены и нетерпеливо поправил вечно сползающие с носа очки. — Можно?..
Джейн улыбнулась и, подняв узкую руку, отвернула край тонкого розового одеяла, показывая на свет круглое сливочно-розовое личико новорожденной. Головку девочки покрывали льняные пушистые волосики, маленький розовый носик напоминал кнопочку, а глазки вопреки обыкновению не слипались в две узенькие кожистые щелочки, а внимательно и почти строго смотрели на большого незнакомого человека.
Улыбка пропала с лица мужчины, сменившись благоговейным страхом. Джейн даже заволновалась, увидев эту перемену, но когда она тронула мужа за плечо, он вздрогнул и перевел на нее затуманенные мерцающие глаза.
— Возьми... — прошептала она и бережно передала ему сверток. Джон протянул к девочке сложенные колыбелькой руки.
— Она так на тебя похожа... — рассеяно пробормотал он. Очки снова сползли на самый кончик носа, но он и думать не смел оторвать от свертка руку и поправить их. — Это настоящее чудо. Джейн, послушай, это ведь чудо! Вот я, вот — ты... а теперь есть она. Отделилась от нас и теперь тоже живет... это магия?
— Да, — женщина тихонько пригладила одеялко. Малышка насупилась, сурово выглядывая из складок ткани на своих родителей. Неожиданно она закрыла глазки и зевнула, широко открыв крошечный беззубый ротик. — Волшебство.
— Красавица... — проговорил Джон, осторожно прохаживаясь с ней по палате. Джейн сохраняла видимое спокойствие, но была немного напряжена, внимательно следя за передвижениями мужа по палате — прямо как кошка, чей котенок забрел в высокую траву.
Джон остановился. В окна палаты лился яркий, не по-зимнему теплый солнечный свет. Уверенный в своем будущем мужчина вдруг неожиданно осознал, насколько на самом деле хрупок и воздушен мир его маленькой семьи. Почему-то рождение первой дочери не произвело на него такого эффекта. Он был слишком ошеломлен, слишком счастлив и слишком поглощен навалившейся ответственностью.
А сейчас огромная, сокрушительная волна любви вдруг до краев заполнила большое и сильное сердце. Вот сидит на постели его жена. Эта тоненькая, маленькая женщина, которая не могла дотянуться до верхней полки и открыть стоящую на ней банку с консервированными овощами, всего пару дней назад, практически без помощи врачей, родила ребенка. Страшно подумать, какие муки она при этом терпела.
Дома его с нетерпением ждет маленькая Туни. Она простудилась и плохо себя чувствует, а еще переживает, смутно понимая, что дома происходит какое-то чрезвычайно важное событие, а она от него в стороне, да еще и маму не видит целыми днями.
Он взглянул на крошечного беззащитного человечка в своих руках.
А теперь есть и она. И тоже будет хрупкой и беззащитной, будет простывать, расти, уходить от него в школу по утрам, в нее будут влюбляться всякие негодяи, и она, так же как и Джейн, будет пытаться открыть банки с консервами... а потом в один ужасный день уйдет от него...
Девочка смотрела на него так, словно прекрасно понимала, что сейчас творилось в его душе.
В его собственных зеленых глазах, волшебным образом отразившихся на этом крошечном розовом личике, отражался целый мир.
Мир ему неведомый. Ее собственный маленький мир.
Сделав круг по золотящейся от солнца и аромата цветов палате, Джон вернулся к постели жены и присел на край.
— Джейн... — прошептал он.
— Что? — так же шепотом спросила она.
— Я люблю тебя.
— И я тебя, — тихо сказала она.
Они мягко, сладко поцеловались.
Малышка заворочалась, взволнованная разлитым в воздухе цветочным запахом, и вытянула обе ручки.
— Дать ей? — предложил Джон, протягивая руку и отрывая от ближайшего букета лепесток. Им оказался лепесток лилии.
— Нет, не надо, — строго сказала Джейн, прикрывая девочку покрывалом. — Там пыльца. — Джейн склонилась и ласково поцеловала крошечный носик. Девочка поморщилась и выгнулась в своих пеленках. — Я боюсь, что у нее может развиться аллергия на пыльцу. Я думаю, тебе придется забрать все эти чудесные цветы, Джон, хотя мне и будет их очень не хватать... ты возил Туни к доктору?
— Да, она уже в порядке и все время спрашивает про тебя, — убрав букет подальше, Джон вернулся к кровати и сел на пол на колени, опираясь локтями на простынь.
— Ты уверен?
— Да. Я бы не приехал сюда, зная, что могу вас заразить. Не волнуйся. А цветы я сегодня же отвезу домой. И Туни порадуется. Она у нас тоже любит цветочки, — он пощекотал пальцем показавшуюся ручку. Девочка радостно схватила его за палец. — Слышишь, Лили? — Джейн моргнула и взглянула куда-то перед собой. — У тебя есть старшая сестричка!
— Как ты сказал? — спросила она, медленно улыбаясь чему-то.
— А как я сказал? — Джон растерянно взглянул на жену, и рот его приоткрылся. — О, прости, я случайно... господи, Джейн, извини, оно как-то само, я увидел букет и как-то...
— Ш-ш... — она прижала палец к его губам. — Лили...
Джон уткнулся лбом в ее колено, скрытое одеялом, и заулыбался.
— Лили...
Джейн ласково погладила пальцем мягкую, словно персик, щечку дочери.
«Лили. Фея...»
...10 марта 1960 года...
— Мистер... — трудно было запомнить имена всех пациентов, но именно это далось лекарю больницы святого Мунго с большим трудом. — Мистер Люпин, могу я с вами поговорить?
Молодой худощавый парень с собранными в хвост пшеничными волосами, оглянулся и тут же вскинулся, увидев, кто его звал. Сочувственно тронув за плечо огромного, поросшего густой шерстью волшебника, он вскочил и бросился к целителю, поскользнувшись на чисто вымытом полу.
Целитель нервно стиснул волшебную палочку и спохватился, услышав, как жалобно скрипнуло дерево. Он страшно не любил такие вот моменты, когда надо смотреть им в глаза и сообщать подобное.
Сияющий юноша подбежал к нему и схватил за плечи.
— Ну как Рея, доктор, как малыш, все хорошо? Она очень волновалась утром, я знаю, все волнуются, но Рея просто с ума меня свела я... я уже могу войти?.. — спросил он, кружась вокруг тучной фигуры лекаря и увлекая его за собой, словно в танце.
— Мистер Люпин...
— Зовите меня просто Маркус! Кто у нас, доктор? Рея говорила, что будет мальчик, понятия не имею, с чего она это взяла, я думаю, что девочка, но...
— Мистер Люпин! — лекарь наконец не выдержал этой головокружительной пляски и остановился, крепко схватив парня за острые плечи. — Ваша девушка умерла.
Ну вот, он это и сказал.
Похоже, поторопился.
— Что? — счастливая ошеломленная улыбка еще не успела сойти с его губ, как свет разом потух в светло-карих глазах. Мельком взглянув в них, лекарь тут же отвел взгляд и снова нервно стиснул волшебную палочку.
— Мистер Люпин... мы пытались помочь ей...
Маркус отступил от него, пошатываясь, припал к ледяной стене.
— ...это было безуспешно... если было бы чуть больше времени и де... я имею в виду, мы... нам пришлось сделать надрез...
Маркус вцепился в волосы, сжимаясь в комок и опускаясь на корточки. Слезы не могли прорваться сквозь стиснувшую его боль, и он просто вздыхал, рвано, тяжело, дергая себя за воротник. Пол раскачивался под ногами, как палуба.
Лекарь тронул парня за плечо, но тот судорожно дернулся, словно прикосновение пухлых белых пальцев его обожгло, и с размаху сел на пол, обхватывая голову и шею руками и покачиваясь взад-вперед.
— Мне очень жаль, мистер Люпин, — говорил лекарь, не зная, что сказать, чтобы Люпин понял, что вины святого Мунго в случившемся нет. — Вам стоило обратиться в маггловскую клинику... иногда магии недостаточно. Ваша... жена... была слишком слаба и юна... она была не готова, началось кровотечение, мы пытались его остановить... несколько часов... вы же должны понять... иногда магии не...
Не зная, как еще обратить на себя внимание бедного семнадцатилетнего мальчика, лекарь грузно опустился на корточки рядом с ним, но халат больно сдавил его непомерно большой живот, и лекарь снова встал — у него сразу заболели ноги.
— Ушла, ушла... — неосознанно повторял Маркус. — Ушла. Ее нет, нет... — он словно разрывал свою рану этими словами, позволяя боли и ярости хлестать во всю и проливаться на этот вымытый пол, белые стены и усатого недоумка в лекарском халате.
— Как же моя девочка, как же я теперь... зачем же я теперь...
— В конце концов, мистер Люпин, вам нужно... — он неуверенно дернул плечами и сжал в кулаки свои мягкие розовые ладони. — Собраться, взять себя в руки, хотя бы сейчас, хотя бы ради вашего сына... Ри... Рея хотела бы этого.
Маркус вскинул на лекаря опухшие глаза. Слезы разъели их, нос мальчика был мокрым и красным, впалые щеки покрывали сорбитные пятна. Он вдруг вспомнил кое о чем — о том, что он должен был сделать сразу...
Целитель, видимо, расценил его жест по-своему и с очень солидным видом положил Маркусу на плечо ладонь.
— Да, мистер Люпин, именно так, у вас родился сын, здоровый маль...
Маркус вдруг стремительно поднялся на ноги, заставив лекаря в смятении отступить.
— Где она?
— Что?
Юноша отстранил лекаря рукой и принялся рывком открывать все находящиеся в коридоре двери.
Лекарь в страхе бросился за ним.
— Что вы... мистер Люпин... — он пытался его остановить, но тщетно — парень словно стал в тысячу раз сильнее себя самого и легонько стряхивал с себя крепкие руки лекаря. — Прошу вас, успокойтесь!
— Я хочу видеть Рею, — деревянным голосом отозвался Маркус, рывком открывая очередную дверь. Какая-то женщина истерично взвизгнула, но он тут же перешел к следующей.
— Мистер Люпин, вам нельзя сейчас к ней!
— Я сказал, что я хочу ее видеть, вы не понимаете, я не могу, я должен, я обязан ее увидеть! — закричал Маркус все более возвышающимся голосом.
Две высокие фигуры ассистентов уже бежали к ним с палочками наизготовку.
Маркус рывком открыл очередную дверь, чуть было не захлопнул ее, решив, что ошибся, и замер, увидев ту, кого искал.
Рея, его маленькая белокурая Рея, лежала на высоком столе, хрупкая и прозрачная, как кора орешника. Вытянутое, как у уточки, личико ее было серьезным и как будто обиженным — губы поджаты, голова приподнята так, что видно маленький второй подбородок. Длинные завитки волос рассыпались по плечам и столу, маленькие ручки лежали на плоском животе. Больничная рубашка в этом месте была заляпана красным...
— Рея... — беззвучно прошептал Маркус, и тут две пары крепких, толстых как дубовые ветки рук схватили его и скрутили в бараний рог.
— Нет! — голос его сорвался, Маркус вцепился в дверной косяк, ломая ногти. — Нет! Рея, Рея, Мерлин, нет, пустите меня, пустите, слышите вы! Отпустите, я не оставлю ее, отпустите меня!
Внезапно из палаты выскользнула молоденькая целительница в светло-желтом халате и шапочке. Услышав, что происходит в коридоре, она догадалась, что безутешный отец может вот-вот ворваться в палату, и решила ради безопасности унести оттуда новорожденного.
Увидев искаженное лицо молодого человека, выкручивающего свои руки из захвата статуй, она испуганно ойкнула и вжалась в стену, крепко обхватив руками белый сверток, похожий на кокон. Ребенок заплакал, напуганный громкими криками.
Маркус, застывший физически, замер и в душе, всем своим существом вслушиваясь в новый, доселе незнакомый звук.
«Ремус, Маркус. Я хочу назвать его Ремус. Это как Рея и Маркус. И сокращенно это будет звучать очень ласково, ведь правда?»
Маленький человечек громко плакал, скривив красное, сморщенное как печеное яблочко, некрасивое лицо, но Маркус не мог оторвать от него глаз.
«Марк... Марк, тебе что, не нравится? — Милая, я не хочу, чтобы дети дразнили его и называли Ребусом. Мы придумаем ему другое имя, сразу, как только увидим».
— Нравится... — прошептал парень, завороженно глядя на маленькую частичку Реи и себя самого, странным образом очутившуюся на руках чужой женщины. Это было неправильно. Ему захотелось схватить малыша, силой отобрать у целительницы и убежать с ним на край света, туда, где никто больше не посмеет влезать в их жизнь. — Мне нравится... Рея...
...27 марта 1946...
— Карлус, во имя Мерлина, не стоит так беспокоиться. Расчет был идеальным, — плотный мужчина проследил за тем, как тощий смуглый парень в очередной раз пронесся мимо него. — У тебя нет ни единой причины волноваться!
— А если мы не успеем? — Карлус Поттер пустился в обратный ход по коридору, запуская пальцы в пышную шапку темных волос. — Что если Дориана не успеет вовремя? Что если что-то произойдет и пойдет не так?! — он в сотый, наверное, раз взглянул на наручные часы, отступил назад, вскинул голову и сверился с настенными больничными. Они все еще шли секунда в секунду, как и пять минут назад. — Мы же застрянем здесь! Или не здесь?.. — он нервно взмахнул руками, словно бросил свой страх на пол. — Да я вообще боюсь представить, что с нами будет!
— Я тебе говорю, Поттер, успокойся! Она не сможет не успеть, потому что уже успела! — волшебник значительно поднял вверх палец. Он говорил с сильным акцентом, и это почему-то действовало успокаивающе. Карлус посмотрел на него несколько секунд, потом махнул рукой и снова заходил туда-сюда.
— У нас осталось всего двадцать минут! — он порылся в карманах и вытащил сигареты.
— Тебе разрешили изменить свою судьбу и помолодеть. Но не разрешали курить! — маг поднялся, и расшитая мелким серебряным узором мантия скользнула к его ногам. Он выхватил у парня изо рта сигарету.
— Ты же сам знаешь, нельзя ничего менять... — они сказали это друг другу хором. Только усатый волшебник — спокойно и наставительно, а Карлус Поттер — раздраженно кивая головой на каждом слоге.
— Я знаю, Тамази, — рука его снова взлетела к волосам. — И это очень странно, учитывая, как много мы уже всего изменили... и не помним ничего.
— Потому что в это время ты находился на другом конце земного шара, изучая Хроноворот, — засмеялся Тамази.
— А Дориана преподавала в Хогвартсе, да. О, Мерлин, я так нервничаю. — Карлус стиснул ладони и прижал их к губам. — Так нервничаю!
— Это нормально, — понимающе кивнул маг и улыбнулся. От черных глаз разбежались лучики морщин.
Карлус встретил этот полный нежности взгляд и поджал губы, тяжело вздохнув.
— Наверное, мы тебя очень сильно удивили? — спросил он, кивая на дверь, из-за которой доносились стоны роженицы и командный голос самого Тамази — в то время самого лучшего целителя.
Тамази добродушно улыбнулся в усы.
— Меня предупреждали о вас. Но все равно это было очень... как это на английском... — он защелкал пальцами.
— Страшно?
— Волнительно! Тогда, сам понимаешь, никто не думал и не использовал Хроноворот для такой цели, — он шутливо погрозил ему пальцем. — Это был настоящий эксперимент!
— Зачем ты так говоришь? Ты же прекрасно знаешь, что это была наша последняя надежда, — проворчал парень, дергая себя за цветастый свитер, свисающий с впалого живота. — Ради того, чтобы этот ребенок появился на свет, мы добровольно прошли через... — он вспомнил бесконечную череду кабинетов в министерстве магии, заклинаний, разрешений, отмен и снова разрешений. — Кошмар.
— Я знаю! — Тамази беспечно взмахнул руками. — Это очень благородный шаг, Поттер! Новая жизнь — это прекрасно! Но почему вы не подумали о... — он намеренно замолчал, хитро сверкая черными глазами. Будущий отец раздраженно цокнул языком, уперев руки в бока. Тамази до последнего отказывался сообщать ему пол будущего малыша. Ему с трудом удалось вытянуть из него хотя бы тот факт, что с его женой все будет в порядке. — Ребенке? Вы не сможете помогать ему... всю жизнь. Даже имея самый сильный Хроноворот! Каково ему будет, когда вы уйдете?
Юноша с силой втянул воздух через нос.
— О-ох... — он потер шею. — Я знаю, Тамази. Я пытался объяснить это Доре миллион раз. Она не желала меня слышать... и мне трудно было с ней спорить, я ведь и сам... — Карлус сердито похлопал себя по груди. — Мне скоро шестьдесят, Тамази. Я старше, чем ты, а у тебя ведь уже есть внуки. А у меня... — он развел руки. — Пока даже нет детей.
— О-о, скоро будет! — засмеялся маг. — Осталось десять минут. Насколько я помню... — он тоже взглянул на часы, но не так, как его нервный будущий коллега, мастер Хроноворотов, а спокойно и взвешенно. — Да, точно!
Карлус запустил руки в волосы и сцепил пальцы в замок на макушке.
— Скажи, почему ты решил стать Путешественником? Неужели только из-за меня и Доры?
— Согласись, это куда увлекательнее, чем лечить нэ.... нэ... нэпр-рекращающуюся простуду!
Карлус рассмеялся и одобрительно хлопнул друга по плечу за его фонетический подвиг. В этот же миг из-за двери донесся пронзительный детский плач, и Карлус Поттер шарахнулся в сторону, словно из двери на него скакнул гигантский лев. Тамази рассмеялся, подхватывая его. Карлус, всеми силами пытаясь выгнать из ушей странный, все возрастающий гул, очумело уставился на своего коллегу.
— Там ребенок... — пролепетал он. — Там ребенок?.. Откуда там... — он замер.
— Там не просто ребенок! — Тамази, смеясь и показывая крепкие белые руки, рывком поставил юношу на ноги и хлопнул по плечам. — Там сын!
— Кто? — оторопело переспросил Карлус. Лицо его вдруг осветилось, и он, шестидесятилетний старик в теле юноши, вдруг совсем стал похож на мальчишку.
— Твой сын, Карлус, твой сын! — захохотал Тамази.
Карлус оглушительно заорал, схватил плотного, смеющегося старика в объятия и закружил.
...27 марта 1960...
Пожилая пара, стоящая посреди залитой солнцем комнаты, крепко взялась за руки, глядя, как маленький золотой приборчик поднялся между ними в воздух и завертелся как сумасшедший, превращаясь в маленькое размытое пятно, маленькую галактику. Золотая цепочка, опоясавшая их фигуры, налилась светом. Женщина взглянула в теплые, шоколадного цвета глаза мужа, и в следующий миг их тела охватила мерцающая дымка. Пара секунд — и они растворились в воздухе, оставив воздушную, плетеную, кремовую, цветочную гостиную в полном одиночестве.
Прошло несколько залитых солнцем минут. За окнами пустого дома вовсю пели птицы. Шторы на распахнутом окне волновались, щекоча оранжевый блестящий деревянный пол и мягко касаясь спинки плетеного кресла, на котором осталась лежать забытая газета. Ухоженные маргаритки на подоконнике переговаривались, касаясь друг друга лепестками. Где-то в глубине дома тикали часы.
Но вот входная дверь распахнулась, впустив в дом целый поток весеннего солнца, и эта же пара вошла в дом.
Дориана Поттер, красивая статная женщина в роскошной темно-синей мантии с меховой опушкой, осторожно вплыла в дом, бережно придерживая большой кружевной сверток, перехваченный атласной лентой с бубенчиками. Каждый ее шаг сопровождался мягким мелодичным звоном. У нее были длинные черные волосы, обрамляющие ровной гладкой тканью узкое лицо с широкими длинными бровями, внимательными темными глазами и вытянутыми темными губами. Несмотря на возраст, время словно не желало портить облик прекрасной итальянской девочки — густые черные волосы, тяжелой волной спускающиеся по спине, лишь слегка тронула седина, сделав их маслинный цвет чуть светлее, да легкие морщинки пролегли в области губ и лба. В остальном же она мало чем отличалась от той подвижной веселой девочки, светящейся изнутри любовью к жизни, в которую много лет назад без памяти влюбился молодой часовод Карлус Поттер, сын горшечника.
Очутившись с младенцем на руках в своей гостиной, царстве зелени, цветов и теплого солнца, она стала невероятно похожа на величественную и прекрасную лесную нимфу, произведшую на свет первенца в каком-нибудь таинственном волшебном гроте...
Карлус Поттер — солидный, чуть полноватый мужчина с короткими пышными темными волосами, посеребренными на висках, и твердым решительным взглядом, вошел в дом. Движения его все еще были полными силы, но уже были не такими торопливыми и порывистыми. В каждый свой жест он словно вкладывал миллион самых разных мыслей и оттого казался очень уверенным и решительно правильным.
Следом за ними в гостиную вошел старик Тамази. Белоснежно-седые волосы резко контрастировали с кофейного цвета кожей, изборожденное морщинами лицо походило на печеное яблоко, но, несмотря на это, каждая его черточка излучала удовольствие и задор. Время словно не имело силы над внутренним состоянием его души и только впитывалось в оболочку, не касаясь души.
Скинув теплую мантию, он перекинул ее через спинку плетеного кресла и подобрал оброненную им же самим газету с явным намерением дочитать статью, которую так и не читал год назад.
Дориана Поттер, баюкая сына, присела в необъятных размеров плетеное кресло, заваленное белыми подушками, и ласково взглянула на старика.
Разливая по бокалам вино, Карлус вытянул шею, заглядывая за спинку кресла.
— Он всё ещё спит?
— Спит, — кивнула Дориана, осторожно перебирая волоски на голове малыша. — Он просто прелесть.
— Зачем эти бубенчики, вдруг они его разбудят!
— Его твой голос разбудит, мистер Поттер, — беззлобно возмутилась женщина, оборачиваясь. — Говори тише...
Тамази свернул газету и разочарованно вздохнул, принимая из рук друга бокал с вином.
— А здесь все так же спокойно. Даже странно не видеть в газетах имени Гриндевалда.
Он оперся локтями на былца, удобно поместив плоскую ножку бокала на выпирающем животе.
— А по мне так пусть и будет спокойно и легко, — весело проговорила Дориана, с ногами забираясь в кресло и мягко обнимая сына. — Я хочу, чтобы Джеймс рос в счастливом мире.
— Так и будет, — заверил ее супруг, опускаясь на диван. — Нас не было всего пять минут, что такого могло случиться?
— Эх... а я и не заметил, какой там был Гриндевалд... я был просто рад провести год со здоровой спиной! — Тамази рассмеялся и подмигнул «молодым» родителям, в частности светящейся от счастья Доре. — Я горжусь вами. Вы все сделали как надо.
— Тамази, а это не отразится на нем? — встревоженно спросила женщина. — Все-таки он преодолел целых четырнадцать лет!
— Нет, — беззаботно махнул рукой Карлус, баюкая бокал с вином. — Поверь, Дори, этот Хроноворот я проверял не единожды, прежде чем использовать на нас.
— Твое предвзятое мнение не берется в учет! — притворно сурово сказала женщина, оборачиваясь на супруга и окидывая его оценивающим взглядом. — Знаешь, а я уже привыкла к тебе молодому. Придется отвыкать, — это явно была шутка над самой собой — от Карлуса не укрылся взгляд, который его жена бросила в зеркало, едва войдя в прихожую.
Он положил ладонь на ее плечо, и она ласково пожала его пальцы, прижавшись к ним щекой.
— Все хорошо, Дори, — тихо сказал Карлус.
— Да, у вас нет ни единой причины для беспокойства. Джеймс будет такой же ребенок, как и все.
— Нет, — женщина покачала головой и взглянула в личико спящего мальчика. Всякий раз, когда она смотрела на него, сердце ее сладко замирало. Она не могла свыкнуться с мыслью, что у нее появился ребенок, и смотрела на него так, как слепые люди впервые смотрят на небо и солнце. — Он не будет, как все. Он уже особенный.
— За Джеймса Поттера! — произнес Тамази, поднимая бокал.
— За Джеймса Поттера, — хором ответили счастливые родители, смыкая бокалы в торжественном перезвоне.
...3 июля 1960...
Некрасивая женщина страшно рыдала и все никак не могла остановиться, хотя слезы уже разъели ее глаза, и ей было очень больно.
Лекарь в смущении стоял рядом с ее кроватью, обмениваясь с сестрами-целительницами беспомощными резкими жестами и призывая их как-то успокоить молодую мать. Выкатывая глаза, он бросал резкие беззвучные фразы, и девушки отвечали ему тем же.
— Мисс... Миссис Петтигрю... — начала было одна из них, ласково коснувшись плеча женщины, но та еще пуще залилась слезами, всхлипывая и икая. Голос ее срывался, лицо опухло и покрылось пятнами, мышиного цвета волосы свалялись и прилипли к мокрым щекам и рту.
— Дорогая, я вас прошу, успокойтесь, вы навредите себе, вам сейчас нельзя волноваться, у вас...
— Вы н-не понимаете, У-у-уильям не мог уйти, он н-не мог так п-поступить, вы совсем не зн-знаете Уильяма, — причитала она. — Пусть кто-нибудь транс... — всхлип, — ... трансгрессирует к нам домой, или на ферму... или в паб, он должен быть где-то там, я знаю... — она умоляюще оглядела окруживших ее людей.
Ее соседки по палате, две молодые и очевидно счастливые (судя по количеству цветов на столиках) женщины, переглянулись. На лицах обеих было написано сочувствие, смешанное с едва уловимым самодовольством. Едва ли бедолагу можно было назвать красавицей — тонкие курчавые волосы, небольшие водянистые глаза, нос с горбинкой. Единственное, что было в ней привлекательного — это пухлые чувственные губы. Но и они не удержали рядом с ней мужчину.
— Я лично ездил к вам домой, миссис Петтигрю... — доктор замялся, вспомнив, какое гнетущее впечатление на него произвел маленький деревянный коттедж, расположенный рядом с разрушенной фермой гиппогрифов, и трусливая записка, придавленная к кухонному столу пустой бутылкой огненного виски. Это было не ново — такие записки старый целитель видел на своем веку великое множество раз. И всегда самым трудным в подобной ситуации было убедить бедную женщину в том, что ее никто не обманывает, и в том, что ей необходимо в первую очередь думать о ребенке...
— ... я не нашел там вашего супруга. Я думаю, он...
— С ним что-то случилось, — простонала Вилл.
Молоденькая, особенно сочувствующая ее горю сестра вскинула на целителя блестящие глаза, не переставая гладить молодую мать по курчавым волосам — словно неразумную девочку, хотя та была старше ее чуть ли не в два раза.
— Ну что вы, конечно нет. Я думаю, он поехал... м-м... проведать своих родителей.
— У него нет никого, кроме меня! — прорычала роженица, глядя на него в упор. Передние зубы у нее были длинными и выдавались вперед, как у кролика.
— Тогда он сам вам скажет, куда так срочно... уехал.
Красивые губы задрожали, выгнулись дугой, и роженица вдруг взвыла, заставив всех подскочить.
— Ради всего святого, да возьмите же себя наконец в руки, миссис Петтигрю! — не сдержался целитель, раздраженно хлопнув себя по ладонями по ногам. Девушки переглянулись — они редко видели, чтобы целитель Пастернак терял хладнокровие. — Если вы продолжите плакать, у вас испортится молоко, и ваш сын заболеет или станет сквибом!
Она испуганно икнула, вскинув на него светло-голубые глаза.
— Конечно, вы не хотите, — проворчал целитель, засовывая руки в карманы светло-желтого халата. — Советую вам успокоиться и не искать черную кошку в черной комнате. Все еще может быть хорошо. Вы заболеете, а ваш муж завтра приедет, и выясни—ся, что все это время вы напрасно мучили себя и... — он чуть было не сказал «нас». — Элизабет сейчас принесет вам горячего чаю.
— Он не приедет, — вдруг ровным, деревянным голосом сказала Вилл и выпрямила спину. Глядя куда-то перед собой, она принялась расстегивать рубашку и без конца повторять какое-то спокойное уравновешенное «Нет, не приедет!»
Все сестры как одна посмотрела на Пастернака, и тут женщина вдруг крикнула, снова заставив всех нервно дернуться:
— Да пошел он к черту вместе со всеми своими гиппогрифами!!! Он думает, что бросил меня! Так вот, пусть все сейчас узнают, что его выгнала я! Я! Он нам не нужен, чертов пьяница! — она стянула рубашку с плеча, беззастенчиво оголяя грудь. — Ворюга! Негодяй!
Целитель стушевался, тяжело вздохнул и многозначительно кивнул одной из сестер, после чего покинул палату — мрачный, но уже отрешенный, занятый другими проблемами и другими болезнями.
Сочувствующие сестры стайкой покинули палату вслед за своим предводителем, в душе радуясь, что наконец могут пойти и заняться своими делами.
— Я останусь с вами, миссис Петтигрю, — сказала Элизабет, когда они остались одни. Она попыталась помочь ей с первым кормлением, но Вилл резко отстранила ее руку. — Я посижу здесь и позову целителя Пастернака, если вам станет нехорошо. И разбужу вас, если приедет...
— Да бросьте вы, — брюзгливо сказала Вилл, наблюдая за тем, как ее ребенок сосет молоко. — Вы не хуже меня знаете, что этого не будет... — она окинула девушку цепким, неприятным взглядом тридцатилетней женщины. — Элизабет.
Девушка, смотревшая на нее добрыми, все еще полудетскими глазами, смущенно поджала губы, кажется, не решив, стоит ей улыбаться или нет, и тихонечко встала с низенького прикроватного стула.
— Я сейчас принесу вам ваш чай, — промолвила она и поспешно вышла из палаты, на ходу поправив одеяло на одной из спящих пациенток.
Вилл угрюмо проследила за ее быстро семенящими точеными ножками и снова опустила взгляд.
— Хотелось бы мне знать, ради кого твой отец бросил нас, — прошептала она, поглаживая маленькую круглую головку, на которой вились пружинками редкие прядки. Ребенок зачмокал ротиком, обливаясь молоком. — Ш-ш... — она осторожно отерла его лицо. — Но ты не бойся, малыш, я тебя не предам, — она принялась мерно покачивать мальчика, который уже наелся и начал зевать. — В этом мире никому нельзя доверять... совершенно никому. Тебя все будут предавать. Но я... я никогда... никогда...
