Обитель проклятыхСлишком часто что-то убегало от нас, и для многих это была сама жизнь.
Эрих Мария Ремарк. Возвращение
Я стою посреди Большого зала и смотрю на сидящих за столами магов. Никаких улыбок на лице, опущенные головы и палочки, сжатые в кармане мантий, — словно война не закончилась. Эти маги мертвы. Конечно же, они дышат, существуют, но они сломаны. Если вы заглянете в Большой зал, то увидите толпу живых мертвецов. Война для них никогда не закончится — они каждый день будут проматывать в голове все ужасы, что видели и пережили, и какая-то часть их будет умирать. Снова и снова. А горькое кровоточащее воспоминание будет жить. Кто бы что ни говорил, а со временем легче не становится. Уж я-то знаю.
Колдомедики в Мунго напичкав нас успокоительными зельями почти сразу отправляют восстанавливать Хогвартс; думают, что мы сплотимся и восстановимся сами. К сожалению, маги не умеют воскрешать живых мертвецов. Мы слоняемся по замку, словно привидения, и молчим. Мы не хотим говорить о том, что нам удалось выжить, о том, сколько тел помещается в Большом зале, о том, сколько близких потеряли. Мы не произносим очевидные вещи вслух — тогда они станут реальными. Я не хочу знать, сколько сокурсников погибло в ту проклятую ночь. В моей памяти они все живы. Я нахожусь на стадии отрицания и не пытаюсь выбраться из этого.
Нас делили на группы. Без какой-то системы и логики. Собрали всех вместе в Большом зале (где еще совсем недавно лежали тела наших друзей), МакГонагалл произнесла прочувствованную речь, которую мы слушали, но не слышали — для нас это в порядке вещей. Теперь она директор, да только груз, лежащий на ее плечах, кажется слишком тяжелым для нее. Стоящий рядом с ней Слагхорн чаще, чем требуется, прикладывается к фляжке с успокоительным зельем, хотя внутри явно было что-то покрепче. Нас делили на небольшие группы и определяли, какую часть замка нужно восстановить. Кто с кем рядом стоял или сидел — в той группе и оказывался.
Я стою рядом с Малфоем — какого дементора он был в Хогвартсе? — и, понятное дело, оказываюсь с ним в одной группе. МакГонагалл окидывает нас встревоженным взглядом; Малфой ничего не говорит, смотрит куда-то в сторону. Окажись вы рядом с нами в тот момент, ни за что не узнали бы в нем напыщенного змееныша. Война меняет людей. Нет, не так. Война калечит, ломает, уничтожает человека, а потом он должен найти в себе силы, чтобы жить дальше. В одиночку с этим справиться слишком сложно. Уж я-то знаю.
— Если позволите, профессор, я помогу Невиллу, — я резко оборачиваюсь на голос; чуть поодаль от нас стоит потерянная и отстраненная Гермиона с палочкой в руках, словно война не закончилась.
— Если ты этого хочешь, — МакГонагалл удивленно моргает и медленно кивает; она не меньше остальных присутствующих в зале удивлена приходом Грейнджер.
Сломанная Гермиона Грейнджер — зрелище не для слабонервных. Один из символов победы не поднимает глаз от пола, говорит шепотом и оглядывается по сторонам. Не представляйте эту картину — слишком угнетающе это выглядит. Помните, я говорил, что нужны силы, чтобы жить дальше? У Гермионы к всеобщему удивлению их не нашлось. В недавнем разговоре с Гарри мы затронули эту тему и решили, что возможно, это временное явление. Гермионе просто нужно встряхнуться. Да только проходит время, а она все больше закрывается в себе, молчит или что-то неразборчиво шепчет в ответ. Если бы мне кто-то сказал, что Гермиона сломается, я бы не поверил. Она не просто казалась сильной ведьмой, она ей и была.
— Возьмете библиотеку? — предлагает МакГонагалл в надежде, что это растормошит Гермиону, но она лишь пожимает плечами; хоть палочку спрятала в карман.
— Мы бы взяли лучше Астрономическую башню, — неожиданно возражает Малфой; все резко оборачиваются на его голос. — Для ее восстановления нужны сильные маги, — поясняет он и добавляет: — А с библиотекой любой справится.
Если бы я не знал Малфоя, то решил бы, что он таким способом замаливает грехи или просто пытается быть нужным. Я не могу и не хочу тратить время на размышление о мотивах его поступков. Просто буду настороже, буду следить за ним. Раньше это была прерогатива Гарри. Да только его здесь нет. Дни и ночи он проводит в Аврорате, забегая на время в Визенгамот. Дает показания, помогает в поиске оставшихся Пожирателей. Пытается быть нужным и не думать о том, кого мы не смогли спасти. В этом он мне признался за стаканчиком огневиски в «Дырявом котле». Но мы с ним делаем вид, что того разговора не было. Так легче. Жаль, что мы не можем сделать вид, что войны тоже не было. Это не было бы лишним.
Малфой первым выходит из Большого зала, следом за ним Гермиона, и я замыкаю эту процессию. Я перевожу взгляд с одной спины на другую. Малфой, не оглядываясь, шагает к башне, Гермиона, не поднимая глаз от пола, — за ним; рука в кармане мантии крепко сжимает палочку. Чего она боится? Что война в любой момент начнется? Или не может принять то, что мы — вместе с Гарри — выиграли?
Мы останавливаемся на входе в башню. Кусок стены отсутствует, на полу валяются разломанные шкафы, осколки стекла покрывают каменные плиты — работы немало.
— С чего начнем? — мой голос звучит слишком громко, и Гермиона вздрагивает; Малфой молча осматривается.
— Было бы неплохо для начала убрать грязь и… кровь.
Я делаю вид, что не замечаю заминку, и просто смотрю в угол, на который указал Малфой.
Мне требуется несколько глубоких вдохов, пока я пытаюсь отогнать мысль, что, возможно, это кровь кого-то из моих друзей
Мертвого друга. Внутри все сжимается, но я беру себя в руки. Все мои друзья — живы. Я не был ни на одних похоронах.
— Эванеско, — слышу я шепот Гермионы и вижу, как она направляет палочку на кровь, но ничего не происходит.
Отвратительное кровавое пятно никуда не исчезает, и я молюсь всем известным богам, чтобы Малфой это никак не прокомментировал. Это добьет Гермиону. Мысль о том, что она лишилась магии крайне неприятна, и потому надежно спрятана под сотней ненужных мне воспоминаний.
— Пойду, возьму у Филча пару ведер и тряпок, — Малфой посылает мне странный взгляд — или мне только показалось? — и оставляет нас с Гермионой вдвоем.
Только после того, как затихают шаги Малфоя, набираюсь храбрости, чтобы спросить:
— Как ты, Гермиона?
Если честно, то выжившие ненавидят этот вопрос всеми фибрами души, но вместо того, чтобы сказать об этом прямо, надевают фальшивые улыбки и убеждают вас и себя в том, что все хорошо. Хоть бы кто-то сказал, что по уши застрял в войне и не может выбраться!
— Все хорошо, Невилл.
Мне пришлось сделать шаг к Гермионе и напрячься, чтобы услышать, что она шепчет, так и не подняв на меня взгляда.
Мне хочется схватить Гермиону за плечи, хорошенько встряхнуть, посмотреть в ее глаза и сказать, что я ее понимаю, но знаю — она не услышит. Она спряталась от всего мира.
— Я не утратила магию, — она на мгновение поднимает взгляд, а потом снова впивается взглядом в пол. — Просто палочка мне не подходит. Нужно купить новую. Может быть, на выходных.
В голове мелькают какие-то воспоминания о том, что после сильных потрясений некоторых перестает слушаться палочка. Или это Патронус меняется?.. В подобных вещах я не так хорош, как Гермиона, но спрашивать не хочу. Жалею ее. Это моя ошибка. Да и не только моя. Все мы носимся с Гермионой, боимся лишний раз не так на нее посмотреть, не то спросить или сказать. Нам стоило бы поменять стратегию. Заставить Гермиону столкнуться с реальностью, но я не могу предложить всем такую тактику. Это только на словах я герой. Храбрец. Гриффиндорец. Порой я не меньший трус, чем Малфой.
— Вчера хоронили Криви.
Мне едва хватает сил, чтобы не попросить Гермиону замолчать.
Для меня он жив.
Жив.
Жив.
Все живы.
Для меня.
Никогда не думал, что допущу такую мысль, но я рад возвращению Малфоя. Он ставит ведра на пол, наполняет их водой с помощью палочки и идет в угол отмывать кровь. Молча. Сам. Мы с Гермионой следуем его примеру. Работаем молча, не переговариваясь. До тех пор, пока я не выдерживаю и не спрашиваю, хоть это и звучит, как обвинение:
— Что ты здесь делаешь, Малфой?
— Отбываю наказание, искупаю вину, прячусь — выбери понравившийся вариант, — он пожимает плечами.
Несмотря на внешнее безразличие, я догадываюсь, что это не так. Малфою важно быть здесь, именно на этой проклятой башне и отмывать чью-то кровь. Он и правда пытается искупить свою вину.
На то, чтобы отмыть Астрономическую башню, нам требуется несколько часов. Усталые, мы смотрим то на результат проделанной работы, то друг на друга, хотя нет — только мы с Малфоем, Гермиона продолжает изучать пол.
— Завтра продолжим, — говорю я и отряхиваю пыль с мантии.
Малфой уходит первым, следом Гермиона и только потом я. Домой возвращаться совсем не хочется. И я просто аппарирую в первое пришедшее на ум место. Капюшон мантии опускаю до самых глаз. Не хочу, чтобы кто-то заметил и узнал меня. Мне нужно побыть наедине с собой. Захожу в «Дырявый котел» и сажусь за барную стойку. Старый бармен молча наливает мне огневиски.
* * *
Утром, едва проснувшись, принимаю душ, завтракаю и возвращаюсь в Хогвартс. В место, которое, по мнению колдомедиков, должно помочь нам восстановиться. Это похоже на излюбленную тему Дамблдора о силе любви, которая не раз спасала Гарри. Живые мертвецы в Хогвартсе не верят в чудо. И в замке большинство находится лишь потому, что идти больше некуда. И незачем.
Эйфория от победы над самым могущественным темным волшебником исчезла спустя пару часов. В тот самый момент когда все увидели, что Большой зал поделен пополам: на живых мертвецов и погибших. И кто-то должен составить список погибших. Нужно подходить к накрытым телам, заглядывать в их неживые лица и записывать их имена. А потом кто-то должен сообщить родным, что отец, мать, сестра, брат, дочь или сын больше никогда не вернутся домой из самого безопасного места на земле. Потому что была война. А она, как известно, никого не щадит: ни детей, ни стариков.
Мы стояли тогда в Большом зале и больше не радовались победе, а смотрели на тела тех, кто еще вчера утром был жив, и ловили себя на мысли, что внутренне мы так же мертвы, как и они. Только не произносили этого вслух. Мы стали героями посмертно. Как, например, Тонкс и Люпин.
Когда лицом к лицу встречаешься со смертью, когда знаешь цену завтрашнему дню, когда ненавидишь себя за то, что выжил — твоя жизнь меняется. Хочется сбежать, скрыться. Не от журналистов, не от вопроса: «Как ты?», а от самого себя. Себе сложно врать, в отличие от тех же писак.
Маги, которые никогда не участвовали в войне, которые знают о ней лишь из книжек по истории или газет, понятия не имеют, что происходит с теми, кто своими глазами видел весь этот ужас. Они могут лишь догадываться. А некоторые нас осуждают. Представляете? Осуждают за то, что мы не радуемся жизни. Не понимают, почему мы ходим, как привидения, почему не улыбаемся. Посмотрел бы я на них, как бы они радовались жизни, когда перед глазами продолжали мелькать разноцветные вспышки — чаще зеленые, — на руках чудилась кровь, в носу стоял запах гари, а в ушах — крики.
Колдомедики в Мунго правы лишь в том, что нам, выжившим, нужно восстановиться, возродиться, восстать из пепла, сделать что угодно, только бы осознать, что мы живы. Но это невозможно сделать в месте, где еще совсем недавно мы столкнулись со смертью.
Все, с кем я говорил после войны, уже не те, кого я знал до нее. Это другие люди. Они понимают, что беспокоивший позавчера невыученный урок по Рунам — чушь. Сломанные маги иначе смотрят на мир.
Когда я прихожу на Астрономическую башню, Малфой и Гермиона уже там. Сидят на обломках стены и молчат, даже не смотрят друг на друга. Малфой разглядывает небо через дыру в стене, а Гермиона сжимает в кармане мантии палочку — знаю, милая, знаю: для тебя война еще не закончилась.
— Нам нужно очистить эту часть, — я указываю на угол, где свалены шкафы и пол усыпан осколками. — Только потом возьмемся за дыру.
— Я читала… — Гермиона нервно сглатывает и, не глядя не на меня, не на Малфоя, продолжает: — …в «Истории Хогвартса», что замок сам себя исцеляет.
— Не в этом случае, — качает головой Малфой.
Гермиона поднимает на него глаза, а я внимательно слежу за разговором — эту книгу я так и не дочитал.
— Там было сказано…
— Я знаю, что написано в книге, Грейнджер! — раздраженно прерывает ее Малфой. — Я умею читать. Но я знаком с магией такого рода, — он вдруг сник, словно и не рад, что начал говорить об этом. — Мэнор так же может себя исцелять — особая магия и все такое. Но эти повреждения получены от темной магии, которая хотела одного — уничтожить.
— Ты, кажется, прав… — Гермиона заправляет за ухо мешающие волосы. — Я тоже читала об этом.
— Я прав. Потому что сейчас Мэнор восстанавливают вручную.
Мы некоторое время молчим, Малфой все еще стоит у дыры в стене, Гермиона обдумывая его слова, сидит на обломках, а я стою и перевожу взгляд с одного на другого.
— Значит и мы башню будем восстанавливать вручную? — решаюсь спросить я.
— Не все так просто, — Малфой поворачивается ко мне. — Нам нужно найти первое издание «Истории Хогвартса», в котором мы найдем заклинания, способные восстановить стену.
— И где ее искать?
— Где-то в замке? — неуверенно предполагает Гермиона.
— Или в библиотеке какого-то коллекционера. — пожимает плечами Малфой. — Сначала разберемся с хламом, а потом будем переживать из-за книги.
— Можно узнать у МакГонагалл, — предлагаю я.
— Она может знать, — соглашается он.
Мы молча продолжаем подготавливать башню к восстановлению. Время от времени я бросаю взгляд то на Гермиону, то на Драко. Просто так. Когда Малфой останавливается, снимает мантию, аккуратно складывает ее в углу и закатывает рукава белоснежной рубашки, я недоуменно пялюсь на него. Понимаю, что это неприлично, но ничего не могу с собой поделать.
— У тебя нет метки, — удивленно и в то же время почти с обвинением говорю я.
Малфой встречается со мной взглядом. По его лицу невозможно прочитать эмоции. Он переводит глаза с меня на свое предплечье и обратно. Нервно сглатываю, и тут он неожиданно отвечает:
— И никогда не было.
Я хочу спросить: «Почему?», но знаю, что он не ответит. Мы не друзья, не товарищи, а просто сломанные маги, которые случайно оказались в одном и том же месте. Малфой догадывается, что мне интересно, и спустя мгновение отвечает на незаданный вопрос:
— Метку нужно заслужить.
Я больше ничего не спрашиваю ни мысленно, ни вслух. Малфой отворачивается от меня и принимается за работу. Больше мы ничего не говорим до тех пор, пока на башне не появляется Патронус Гарри. Он напоминает Гермионе, что они должны встретиться, и исчезает. И мы на сегодня заканчиваем работу, расходясь каждый в свою сторону.
По привычке аппарирую в «Дырявый котел», где старый бармен Том наливает мне одну за другой.
* * *
Заклинаниями мы убираем осколки и обломки мебели. Работаем молча — мы здесь не для разговора собрались. Гермиона разбирает телескопы, определяет, какие поломаны окончательно, а какие еще можно починить и использовать на уроках. Малфой разбирает один шкаф, а я взялся за другой. Нужно было его отодвинуть, чтобы осмотреть повреждения на другой стороне стены. Я шепчу заклинание и направляю палочку на шкаф, он тяжелый даже с учетом того, что я пользуюсь магией. Медленно начинаю двигать его вдоль стены, и тут руку неожиданно сводит судорога, шкаф грохается на пол. Гермиона вздрагивает и резко оборачивается на шум с палочкой наготове. Малфой тихо замечает:
— Война давно закончилась, Грейнджер.
Но она его не слышит.
Так крепко сжимает палочку, что пальцы побелели. И я чувствую себя виноватым в том, что ощущает Гермиона. Меня колотит, и я не решаюсь к ней подойти. Малфой же, наоборот, подходит, разжимает мертвую хватку на рукоятке и забирает палочку. Сжимает плечи Гермионы, чуть встряхивает и повторяет:
— Война закончилась. Слышишь?
Гермиона в ответ мотает головой, кажется, что она сейчас разрыдается. Молча забирает палочку, кладет в карман мантии и пятится к выходу из башни, а у самого выхода тихо бормочет:
— Завтра продолжим… Мне нужно… уйти…
Гермиона уходит — сбегает! — и мы с Малфоем остаемся вдвоем. Стоим и смотрим на обломки шкафа. Мне, как никогда до этого, захотелось оказаться как можно дальше от башни, Хогвартса и всего магического мира.
— Думаю, на сегодня хватит, — не поворачиваясь к Малфою, говорю я и тут же добавляю: — Я сам уберу обломки.
Малфой кивает и уходит. Оставшись у груды досок и щепок, не могу заставить себя произнести заклинание. Сев на обломки стены и уставившись прямо перед собой, прокручиваю в голове слова Малфоя: «Война давно закончилась».
Три слова, смысл которых нет сил принять. Не у меня или у Гермионы, а у каждого, кто посмел выжить.
Мы жили с мыслью о том, что со смертью Волдеморта наступит желанный мир, но понятия не имели, что за это придется заплатить такую цену. Мы столкнулись лицом к лицу со смертью и едва остались живы. А живы ли?
Мы смотрим друга на друга, видим живые трупы и молчим об этом. Я понятия не имею, сколько времени понадобится на исцеление. Даже мысленно не допускаю мысль о том, что мы когда-то полностью придем в себя — это за гранью возможного. Если удастся исцелить хоть часть себя, будет уже хорошо.
Поднимаюсь на ноги, навожу палочку на обломки и шепчу заклинание. Очищаю мантию от пыли и грязи и иду в сторону аппарационной площадки. Сегодня мне нужно посетить одно место.
Больница Святого Мунго встречает тишиной и запахом лечебных зелий. Путь до нужной мне палаты могу пройти с закрытыми глазами. В последнее время я прихожу слишком часто.
Родители меня не узнают, впрочем, как всегда. К своему стыду, перестал надеяться на чудо. Я живу в реальном мире, где чудеса едва ли случаются с такими, как я. Часть меня завидует родителям, ведь они не помнят о войне, а другая часть переполнена презрением. Наверное, не такой я и истинный гриффиндорец.
Каждый раз, когда прихожу к родителям, мне стыдно за то, что я живой мертвец. Мне казалось, что они даже ощущали запах гнилья, который исходит от меня.
Прощаюсь с людьми, которые даже не знают, кто я, и спешу к выходу. В коридоре натыкаюсь на двух целителей, которые обсуждают знакомую мне пациентку.
— Бедная Лаванда!
— Все-таки оборотень?
— Нет. К счастью, нет. Но шрамы… Ужасные шрамы. Магия бессильна.
Мне хочется бросить в ответ, что они не видят, как выглядим мы внутри. Шрамы не так и страшны по сравнению с этим.
Подхожу к аппарационной площадке и перемещаюсь в «Дырявый котел». Занимаю привычное место у бара и заказываю выпить.
* * *
Мы уже несколько дней подряд приходим для того, чтобы восстановить Астрономическую башню и себя. Продвижений нет ни там, ни там — наверное, плохо стараемся. Или не стараемся вовсе.
МакГонагалл разрешила поискать книгу в ее кабинете еще пару дней назад, а мы каждый день откладываем это на завтра, убеждая себя тем, что башня еще не готова. На самом деле, не готовы мы.
Когда я подхожу к Астрономической Башне, Малфой и Гермиона уже там. Они всегда приходят раньше. Уже собираюсь поздороваться, когда слышу:
— Почему я могу тебе об этом рассказать, а друзьям нет?
— Потому что мне все равно, Грейнджер.
Они молчат, а я вжимаюсь в стену. Знаю, что это неприлично, но ничего не могу с собой поделать. Что такого Гермиона рассказывает Малфою, о чем не может сказать нам?
— Я словно застряла в том дне. Мой личный День сурка.
— Что это?
— День, который повторяется снова и снова, снова и снова. Если закрыть глаза, можно увидеть еще одну смерть.
— Мне снится смерть Крэбба. — Малфой делает ответное признание. — И смерть Поттера. Меня не было на той поляне в Запретном лесу, но откуда-то я все знаю.
— Когда-нибудь станет легче?
— Лишь когда примем то, что война давно закончилась? — Малфой не ждет ответа от Гермионы; это риторический вопрос.
Они замолкают, а я, стараясь казать безразличным, захожу на площадку. Мы принимаемся за работу, больше похожую на то, что мы передвигаем вещи с места на место.
— Я попросил отца узнать о книге. На случай, если она в чьей-то частной коллекции, — сообщает Малфой, когда мы устроились на перерыв.
— Закончим разбирать завалы и поищем книгу в кабинете директора, — я киваю на то, что мы называем «завалом».
— Думаете, мы справимся? — сомнение в голосе Гермионы слишком ощутимо.
— Мы хотя бы попробуем, — Малфой пожимает плечами.
— Тогда на неделе пойдем к МакГонагалл.
Я не назвал конкретной даты лишь потому, что нам нужно было время. А еще мы научились оправдывать каждый свой поступок. Единственное, что нам не удается сделать — принять то, что мы выжили. Это слишком сложно.
— Как Гарри? — спрашиваю я, чтобы заполнить тишину.
— Продолжает делать то, что от него ждут. А вечером рассказывает о том, что ощущает запах гнилья, который исходит от него, — отвечает Гермиона, не поднимая глаз от собственных пальцев, в которых крутит волшебную палочку.
— А Джинни? Рон? Я о них ничего не слышу.
— Уехали в Румынию к Чарли, будут там, пока не станет легче.
— Поттер остался один? — Малфою не удается скрыть свое удивление. А может быть, он и не пытается.
— У него есть я, — тихо отвечает Гермиона. — Сейчас всем нужна поддержка друга. Говорят, это лучшее лекарство.
— Увидимся завтра? — поднимаясь на ноги, спрашиваю я.
— Завтра у отца суд, — Малфой отводит взгляд.
— Я тоже на нем буду, — Гермиона поднимает на меня глаза и тут же снова их опускает.
— Тогда до послезавтра, — киваю я.
Мы расходимся по своим делам. Я снова аппарирую в «Дырявый котел». За стойкой вместо старика Тома какая-то девчонка с двумя косичками. И что она делает в таком месте?
Сажусь за барную стойку и прошу налить. Она кивает и наливает мне огневиски. Ее лицо выглядит знакомым. Мы, наверное, вместе учились.
— Где Том?
— Ему тяжело работать, и он нанял меня. Я Ханна. Помнишь меня?
* * *
Специально прихожу раньше. Презираю себя за то, что собираюсь сделать, но все равно делаю. Может, Малфой прав? И Гриффиндор — это диагноз.
Приходит Малфой, усаживается на обломки стены, в руках у него книга. Почти сразу же появляется Гермиона и садится рядом, словно это правильно.
— Он умер в семнадцатый раз, — тихо говорит Малфой и сжимает старый фолиант в руках.
— Почему нас учили таким важным заклинаниям, но не научили, как выжить после войны? Как смириться с тем, что ничто не будет, как раньше.
— И никто, — соглашается Малфой.
— Вчера лишь двадцать три раза хваталась за палочку.
— Твой новый рекорд.
— Сомнительное достижение. — Гермиона шумно выдыхает.
— Как справляется Поттер? На суде он выглядел так… живо.
— Внешне — отлично, внутри — разбит. Как и все мы. Спит только благодаря зелью.
— Потерянное поколение.
— Разбитые жизни.
— Разрушенные мечты.
— Испорченные люди.
И я согласен с каждым словом. Поколение живых мертвецов. Ходячие трупы.
— Я чувствую свою вину за то, что осталась жива.
— Не буду лгать и говорить, что скоро станет легче.
— Спасибо. Хоть кто-то не врет.
— Я принес книгу, которую ты просила.
— Я буду читать аккуратно, — обещает Гермиона, и я слышу, как Малфой фыркает.
Они замолкают, я жду еще немного, а после поднимаюсь к ним. Малфой выглядит лучше, чем позавчера. Он совсем не похож на себя прежнего — не то, чтобы я знал его достаточно близко во время учебы, но все же разница заметна. Объяснение этому простое: Малфой, как и все мы, выжившие, — мертв. Его привычный и явно комфортный мир рухнул. Малфой не смог выдержать этого и сломался. У нас тут, в Хогвартсе, целый склад поломанных, разбитых и искалеченных людей. Когда-нибудь мы начнем жить, но ту часть, что убила война, мы никогда не восстановим. Даже магия бессильна.
— Как все прошло?
— Не читаешь «Пророк»? — усмехается Малфой.
— Разве кто-то его сейчас читает? — вопросом на вопрос отвечаю я.
— Отца отпустили. Полгода домашнего ареста и штраф. Это лучше, чем Азкабан.
— Почти везде лучше, чем там, — соглашаюсь я.
— Жаль, что нет такого зелья или заклинания, от которого стало бы легче, — тихо признается Гермиона.
— А как же Обливиэйт? — спрашивает Малфой.
— Нет, это не то… — Гермиона не согласна. — Все помнить — отвратительно, но избавиться от воспоминаний — значит, отказаться от части себя.
— Тогда о чем ты?
— О зелье или заклинании, которое уменьшит боль. Чтобы от воспоминаний не хотелось умереть.
Мы с Малфоем не находим, что сказать, и молча принимаемся за работу. После я, как всегда, аппарирую в паб. Том наливает мне огневиски.
* * *
Макгонагалл впускает нас троих в свой кабинет и разрешает поискать книгу. Мы смотрим друг на друга и принимаемся за поиски. Я уже почти смирился с тем, что придется потратить на это не один день, когда меня осеняет.
— Профессор Дамблдор!
— Да, мой мальчик, — старик на портрете оживляется.
— Вы не знаете, где можно найти первое издание «Истории Хогвартса»?
— В Выручай-комнате, конечно.
— Она сгорела, сэр. — Гермиона опускает взгляд.
— Магия — удивительная вещь, мисс Грейнджер, — Дамблдор загадочно улыбается и даже на портрете выглядит очень живым.
Я оборачиваюсь к Малфою и Гермионе. Драко белее белого, не мигая смотрит в одну точку. А Гермиона держит его за руку.
— Никто не умрет, — очень тихо говорит Гермиона, но он ее не слышит. — Посмотри на меня… Малфой, никто не умрет. Помнишь, что ты мне говорил? Война давно закончилась.
Он медленно кивает. И, не глядя на нас с Гермионой, первым покидает кабинет. Гермиона смотрит на меня и явно что-то хочет сказать, но не решается и просто следует за Малфоем. Я бросаю взгляд на портрет Дамблдора, который внимательно следит за происходящим, и иду за ними.
Мы молча доходим до восьмого этажа и останавливаемся у знакомой стены. Нужно пройти туда-обратно три раза, но мы никак не решаемся.
— Мы должны это сделать, — впервые после окончания войны голос Гермионы звучит так уверенно.
— Война давно закончилась, — теперь моя очередь произнести это вслух.
— Никто не умрет, — добавляет Малфой.
— Думаем о книге и… — начинаю я и неопределенно машу рукой.
Они кивают в ответ, и мы начинаем прохаживаться вдоль стены. Сначала ничего не происходит, но спустя мгновение, которое длится невероятно долго, на стене медленно появляются очертания двери.
— Как это возможно? — удивленно выдыхаю я.
— Магия — удивительная вещь, мистер Лонгботтом, — с нервным смешком произносит Малфой.
Мы с Гермионой отвечаем ему таким же смешком. Я толкаю дверь, и мы втроем заходим в Выручай-комнату.
— Это… — От неожиданности у Гермионы не хватает слов.
— Это магия, — восхищенно шепчет Малфой.
— Невероятно, — вторю им я.
Мы оказываемся в небольшой комнате, где от пола до потолка высились стеллажи с сотнями книг. Гермиона стояла, раскрыв рот, и ее глаза блестели — казалось, она подумывала о том, чтобы остаться здесь жить.
— И как быстро мы найдем книгу? — спрашиваю я.
— Акцио?
— Серьезно, Малфой? Акцио? — Гермиона возмущенно смотрит на него.
— А что не так? — оскорбляется он.
— Думаешь, оно сработает?
— Акцио «История Хогвартса»! — достав из кармана мантии палочку, произносит Малфой.
Ничего не происходит. Гермиона лишь закатывает глаза и подходит к первому стеллажу.
— Почему не сработало?
— В «Истории Хогвартса» прочитай, — просматривая книги, бросает Гермиона.
Мы с Малфоем переглядываемся и принимаемся искать книгу. Несмотря на то, что я занят поисками, голова забита другими мыслями. Мы все были убеждены, что Выручай-комната сгорела. Никто не допускал мысли о том, что она сохранилась.
Если магия смогла сохранить комнату, то может быть, у нас, выживших, был шанс на спасение от призраков прошлого? Если мы смогли выжить, залечили раны, то, возможно, однажды сможем вылечить душу?
Мы несколько часов провели в Выручай-комнате, но так и не нашли нужной книги, что не очень удивительно.
— Нам потребуется некоторое время, чтобы найти ту самую «Историю Хогвартса», — кривясь, отмечает Малфой.
Мы направляемся к выходу из комнаты, когда Гермиона произносит:
— Малфой, ты справился.
— Надеюсь, Крэбб не умрет в двадцать девятый раз.
— Почему ты не пьешь зелья, как Гарри? — интересуюсь я.
— Зелья не спрячут моих демонов.
— Неужели нельзя помочь?
— Время. Мне нужно время на восстановление себя.
— Как и всем нам, — добавляет Гермиона, и я кивком выражаю свое с ней согласие.
На аппарационной площадке мы расстаемся до завтра. Я снова переношусь в «Дырявый котел», занимаю свое место и жду Тома. Спустя немного времени передо мной появляется Ханна.
— Том сегодня не работает, — отвечает она на мой молчаливый вопрос.
Она ставит передо мной бокал, берет бутылку огневиски, заносит ее над бокалом и медленно льет. Ее рука начинает дрожать, и она проливает напиток на стойку. Не поднимая на меня глаз, бросает:
— Война.
Теперь это многое объясняет. Эдакий универсальный ответ.
Ханна достает палочку и убирает пролитый огневиски. Пододвигая ко мне бокал, интересуется:
— Не хочешь снять капюшон?
В ответ отрицательно качаю головой; она неопределенно пожимает плечами.
— Ладно. — И, задумавшись, добавляет: — Но знаешь, даже Поттер приходит сюда, не скрываясь.
— Он герой. Ему не положено скрываться.
— А ты разве нет? — спрашивает она и, не дожидаясь ответа, идет обслуживать других клиентов.
В этот раз не ухожу из паба до самого закрытия. Думаю обо всем, пью и перебрасываюсь с Ханной ничего незначащими словами. В какой-то момент мы остаемся наедине.
Ханна выходит из-за барной стойки, берет бокал и бутылку огневиски, садится рядом.
— За счет заведения.
— Почему ты работаешь в пабе?
— Нужно как-то зарабатывать на жизнь, — и тут же добавляет: — На зелья от дрожи в руках.
— Можно вопрос?
— Почему у меня дрожат руки?
— Можешь не отвечать.
— Всех нас покалечила война. Кого-то сильнее, кого-то меньше. Кто-то не выжил. Мне досталась дрожь в руках.
— Мне иногда кажется, что я умер, как и все остальные, — неожиданно признаюсь я. — Словно это мы за чертой.
— Считаешь, что не заслуживаешь жить? — она хмурится.
— Разве Тонкс не заслуживает этого больше, чем я?
— Ты сделал не меньше для того, чтобы Гарри победил. — Ханна наливает нам еще. — Тебе нужно найти, ради чего жить, Невилл.
Я чуть не роняю бокал из рук. Она знает, кто я.
— Я давно знаю, — словно подслушав мои мысли, отвечает она.
— Я просто… — начинаю объясняться, но прерываюсь и снова машу рукой на собственные попытки.
Ханна встает со своего стула, разворачивает меня к себе, снимает мой капюшон до конца и обхватывает ладонями лицо, заставляя смотреть ей в глаза.
— Найди ради чего жить, Невилл.
И целует меня. Крепко прижимается своими губами к моим, и я ощущаю горьковатый вкус огневиски. Резко отстранившись, делает шаг назад, улыбается и извиняющимся тоном говорит:
— Мне пора закрывать паб.
Я киваю, надеваю капюшон, выхожу на улицу и аппарирую домой.
* * *
Дни сливаются в бесконечную череду дней, которые проходят за поиском книги и себя. Не удается найти ни то, ни другое. Но в этот раз я действительно стараюсь.
В «Дырявый котел» я больше не хожу, убеждая себя, что причина лишь в том, что нужно бросать пить. Я знаю, что это неправда. Лгать самому себе теперь привычное дело.
Иногда я ловлю себя на мысли, что колдомедики из Святого Мунго все-таки могли быть правы, и чтобы исцелить себя, нужно восстановить Хогвартс. Но с другой стороны, мне кажется, что это может служить напоминанием о том, сколько людей погибло. Я убеждаю себя, что все эти смерти были не напрасны.
Мы сражались за то, во что верили. Тогда почему сейчас мы медленно гнием? Что мешает нам наслаждаться жизнью? Почему те, кто должен был показывать своим примером, как быть сильным, валяются разбитые дома, скрываются ото всех?
Когда мы наконец-то находим книгу, то испытываем странные чувства. Гермиона крепко прижимает ее к себе, словно книга является ее спасением. Смотря на нее, осознаю, что совсем не знаю, что буду делать дальше. Вот восстановим мы башню, и чем я буду заниматься? Должен ли я вернуться в Хогвартс? Или стоит найти работу?
— Я изучу книгу, и тогда мы сможем восстановить стену, — продолжая прижимать к себе «Историю Хогвартса», возбужденно произносит Гермиона.
В ответ я киваю, а Малфой изображает подобие улыбки. Гермиона уходит первой, а мы за ней. Я чуть было не аппарирую в паб, но, вовремя опомнившись, перемещаюсь в больницу Святого Мунго.
* * *
На следующий день мы возвращаемся в Хогвартс, на Астрономическую башню. Гермиона приходит с книгой и десятком исписанных пергаментов, раскладывает их на трансфигурированный из щепок стол и, обернувшись к нам с Малфоем, начинает рассказывать:
— Это будет очень-очень сложно. А еще мне нужна ваша помощь, чтобы разобраться с этим и этим, — она сует нам с Малфоем в руки пергаменты.
Я смотрю на нее, слушаю и понимаю, что Гермиона начала приходить в себя.
Она смогла.
— Как у вас дела с рунами? — Гермиона смотрит на нас; я неопределенно пожимаю плечами, а Малфой выглядит оскорбленным:
— Я один из лучших учеников, Грейнджер!
— За твоей жизнью в Хогвартсе следил Гарри, а не я, — отмахивается она и продолжает, — Малфой, ты должен проверить, правильно ли я расшифровала заклинание. А ты, Невилл…
Словом, мы молча принялись выполнять задание Гермионы. Сама она читала «Историю Хогвартса» и делала нужные, понятные только ей, заметки.
Через несколько часов решаем передохнуть. Малфой вызывает домовика, что-то говорит ему, тот, низко поклонившись, исчезает и почти тут же возвращается. С яблоками. Тремя яблоками. Одно Малфой кладет в карман мантии, одно протягивает мне, а последнее — единственное красное — отдает Гермионе. Мне кажется, что это что-то значит, но я не понимаю что. А может, не хочу понимать. Или же моя догадка слишком безумна, чтобы быть правдой.
— Вечером я просмотрю все, что вы сделали и, наверное, завтра мы сможем попробовать восстановить стену.
— Думаешь, у нас хватит сил? Мы ведь далеко не основатели Хогвартса, — с сомнением произнес я.
— Всегда стоит попробовать, — Гермиона пожимает плечами. — Заклинание лишь выглядит сложно.
— Нужно потренироваться выводить некоторые руны, — недовольно замечает Малфой. — Мы их почти не использовали.
— Будет чем заняться вечером, — киваю я.
Но когда приходит время расходиться, я, не задумываясь, аппарирую в Мунго. Пускай родители меня не узнают, мне хочется быть рядом с ними.
* * *
Когда я прихожу к башне, Малфой и Гермиона уже там. Они, как всегда, сидят и разговаривают. Я хочу подняться к ним, но слова Малфоя заставляют меня замереть:
— Крэбб больше не умирает в моем сне. Я вижу Выручай-комнату, Адское пламя, но никто не умирает.
— Я почти не хватаюсь за палочку при каждом шорохе.
— Вчера сколько раз?
— Пять.
— Я горжусь тобой.
— Малфой…
Я вдруг слышу неуверенность в голосе Гермионы.
— Что?
— Когда мы восстановим башню, мы перестанем видеться?
— А ты этого хочешь?
— Я привыкла к разговорам с тобой.
— Думаешь, мы сможем быть… друзьями?
— Я думала, мы уже друзья.
Малфой ничего не отвечает, и я появляюсь на площадке. Они сидят на привычных местах, Гермиона держит в руке палочку и пергамент.
— Невилл, ты готов?
— Конечно.
— Тогда приступим? — Малфой поднимается на ноги и помогает встать Гермионе.
— Каждый из нас говорит свою часть заклинания, а последнюю часть — вместе, — дает последние наставления Гермиона.
Я стою между ней и Малфоем и крепко сжимаю волшебную палочку. Все предельно просто: сказать заклинание и начертить три руны. В голове мелькает мысль, что лучше бы Гермиона попросила Гарри заменить меня: он ведь Избранный, он в разы сильнее меня. Но теперь поздно.
Гермиона говорит четко и уверенно, рисуя в воздухе руны. Пока последняя начертанная руна не исчезла, эстафету продолжаю я. На удивление, мой голос почти такой же уверенный, и рука не дрожит. Я произношу свою часть заклинания и вывожу нужные знаки. Малфой тут же подхватывает, произнося заклинание и чертя руны. После мы одновременно проговариваем последнюю часть.
Ничего не происходит.
Абсолютно.
Мы смотрим на дыру в стене, и я знаю, что чувствуем одно и то же — разочарование. В себе.
— Может быть, нужно произнести заклинание еще раз? — неуверенно спрашивает Гермиона.
Неожиданно воздух начинает вибрировать, и стена на наших глазах медленно собирается по кусочкам. Камень за камнем. Живя всю жизнь в магическом мире, я осознаю, что есть вещи, которые все еще могут меня удивить.
— Получилось… — отчего-то шепотом произносит Гермиона и сжимает мою руку. — Мы смогли.
* * *
Башня давно восстановлена, но мы продолжаем приходить. Словно что-то не может нас отпустить. Или мы сами за нее цепляемся? Смотрим на целую стену и надеемся, что однажды и мы станем такими.
Когда мы находимся на башне, мне кажется, что запах гнилья не такой сильный. Словно на время я становлюсь почти живым. Нет, я, как и прежде, разбит, но, глядя на Малфоя и Гермиону, я думал, что если бы у меня был такой же друг, то я, возможно, имел бы шанс на то, чтобы какая-то часть меня ожила.
Я смотрю на Малфоя, который что-то тихо рассказывает Гермионе, а она — смеется. И подумать не мог, что Малфою удастся это сделать. Он вообще на Гермиону странно влияет, как и она на него. Они словно исцеляют друг друга. Неужели возможно воскресить живого мертвеца?
Мы с Малфоем никогда не будем ни друзьями, ни приятелями, но я больше не испытываю к нему ненависти. Как я мог ненавидеть человека, которому удалось то, что не смогли сделать ни я, ни Гарри?
Когда я прихожу на башню в этот раз, то застаю там только Гермиону. Она смотрит на проход, словно ждет меня.
— Где Малфой?
— Он сегодня не придет, — она нервно облизывает губы и задает волнующий ее вопрос. — Как ты, Невилл?
— Нормально.
— Врешь.
— Вру, — соглашаюсь я.
— Ты жив, знаешь об этом?
— Чего ты хочешь, Гермиона?
Она делает шаг ко мне, и я ощущаю злость на нее.
— Я твой друг, Невилл. Я хочу помочь тебе справиться.
— Мне не нужна помощь.
Гермиона стоит в шаге от меня и пристально смотрит в глаза.
— Мы оба знаем, что нужна. Невилл, каждому из нас нужна помощь после того, что мы пережили. Большинству едва исполнилось семнадцать, когда пришлось сбежать из дома, из школы, потому что была открыта охота на грязнокровок. Часть из нас побывала в плену, пережила пытки. А потом мы участвовали в безжалостной войне. Дети, а мы были детьми, не должны жертвовать собой ради мира. Мы отдали ради победы все, что у нас было. Мы потеряли себя. Стали похожи на привидения. Половина из тех, кто принимает участие в восстановлении Хогвартса, засматривается на туалет Миртл и думает занять соседнюю с ней кабинку. Хогвартс стал обителью проклятых. У нас было достаточно сил, чтобы выстоять в противостоянии с самым могущественным темным волшебником, почему же мы тогда не можем найти в себе силы жить дальше?
Гермиона переводит дыхание, а я чувствую, что на глазах у меня слезы.
— Я хочу помочь тебе, Невилл.
— Мне не нужна помощь, — снова повторяю я.
— Мне очень-очень не хочется этого делать, но ты не оставляешь мне выбора, — Гермиона выглядит очень решительно, хватает меня за руку и аппарирует.
Я не стал вырываться, когда понял, где мы. Просто позволил делать Гермионе то, что она считала нужным. Она крепко сжимает мою руку и тащит за собой.
— Это могила Фреда. Он мертв, а ты жив.
— Гермиона…
— Заткнись, Невилл. Пойдем дальше.
Я мог вырваться, аппарировать куда угодно, но покорно иду за Гермионой. В глубине души я понимаю, что она знает, что делает.
— Это могила Колина. Это он умер, а не ты. Слышишь меня?
Мы не останавливаемся.
— А здесь… Тонкс и Люпин. Они мертвы. Ты нет.
Гермиона не отпуская моей руки, тащит меня от надгробия к надгробию. Я чувствую, что слезы льются по щекам, но мне плевать на это. Я больше ничего не знаю и не понимаю.
— Это могила профессора Снейпа.
— Это он мертв, а я нет, — вместо нее говорю я.
— Да, Невилл, — мягко соглашается Гермиона. — Они отдали свои жизни за то, чтобы мы жили в лучшем мире. Нам должно быть стыдно за то, что мы все упиваемся жалостью к себе. Жалеем о том, что выжили.
Она отпускает мою руку, и я опускаюсь на колени перед могилой ненавистного профессора, упираюсь руками в холодную землю и стараюсь дышать ровно.
— Тебе есть ради чего и ради кого жить, Невилл, — Гермиона сжимает мое плечо.
— Я запутался и не могу выбраться.
— У тебя есть друзья, которые могут помочь, которые хотят быть рядом. Перестань все держать все в себе, расскажи хоть кому-то то, что у тебя на душе. Тебе станет легче, поверь мне.
— Ты все рассказала Малфою.
— Я знаю, что это дико звучит, но он… другой. Драко, как и все мы, выжил на войне, винил себя в смерти друга, искал искупления. Война его сломала, как и каждого из нас.
— Ты ему дорога.
— Мне хочется так думать и в это верить. Он все же умело скрывает свои истинные чувства. Но между тем я понимаю, что нужна ему не меньше, чем он мне.
— Я, кажется, знаю одного человека, с которым могу поговорить.
— Тогда сделай это, Невилл. А потом сделай что-то, что заставит тебя почувствовать себя живым.
Я поднимаюсь на ноги и обнимаю Гермиону.
— Спасибо.
— Мы же друзья.
Я прощаюсь и аппарирую в до боли знакомое место. Бросив взгляд на вывеску «Дырявый котел», не раздумывая, захожу внутрь, надеясь, что за стойкой окажется не старик Том. Из-под бара выныривает девчонка с косичками и, отряхивая с мантии пыль, спрашивает:
— Что тебе налить, Невилл? — и тепло улыбается.
— Я буду сок.
Наверное, я не такой уж и неживой, раз мне удалось улыбнуться ей в ответ. Я чувствую, что Ханна может стать тем самым другом, с которым я мог вернуть себя. Она неожиданно ворвалась в мою жизнь, как Малфой в жизнь Гермионы, и все встало на свои места. Запах гнилья развеялся, и мир показался немного ярче. Все у нас будет хорошо. Мы победили самого могущественного темного волшебника, победим собственные страхи, самих себя, и научимся жить с мыслями о том, что была война, и мы не просто победили, но еще и выжили.
