Глава 1
Из лабораторного журнала А. С. Р. – запись под номером 134 проекта «Х»:Художник»:
«18:10 25 ноября 1978 г.
Пульс неровный, слабый и учащённый, температура снижена до 35,7 по Цельсию, сознание спутанное или отсутствует. Сила боли по 10-ти балльной шкале – от 7 до 8, основная локализация: голова (объект не способен дать более чёткий ответ), характер боли: пульсирующая; острая боль в груди (по всей видимости, сердечного происхождения); кисти рук: интенсивная ноющая боль».
Записав наблюдения, Руквуд привычно собрался уйти – яркие, кричащие краски комнаты раздражали и утомляли его, а необходимости находиться здесь постоянно больше не было: эксперимент был практически завершён, и лишь оставалось дождаться финальной стадии, чтобы увидеть, что, всё же, наступит первым – окончательное безумие или смерть. Остальное было уже закончено и желаемый результат – получен; сам объект, которого когда-то звали Рабастан Лестрейндж, больше Лорда не интересовал, и тот полностью передал его Руквуду.
Когда Руквуд был уже у двери, объект… Рабастан вдруг на удивление чётко произнёс:
- Вы не человек.
Это было странно: в последний раз он говорил что-то связное почти неделю назад. Руквуд заинтересованно обернулся и подошёл ближе к лежащему на постели человеку – бельё было атласным и ярко-красным, и создавалось впечатление, что тот лежит в луже крови.
- Вы не человек, - повторил тот, глядя на Руквуда измученно, но вполне осмысленно. – И не волшебник. Вы даже не понимаете, что уничтожили.
- Расскажите, - кивнул Руквуд, садясь рядом на стоящий уже неделю без дела стул.
- Зачем вы сделали это со мной? – помолчав, тоскливо и тихо спросил Рабастан, закрывая глаза. Его дыхание участилось и сбилось – говорить ему было тяжело, и теперь он старался произносить все слова на выдохе: - Я же мог… творить волшебство… настоящее… даже для… волшебников… а вы… со своей… любовью к… экспериментам… убили это…
Он замолчал, часто-часто дыша, потом успокоился немного и продолжал:
- Вы не волшебник… и не человек… как и он… потому что у вас, - он открыл глаза, щурясь, будто в них бил резкий и неприятный свет, и посмотрел прямо на склонившегося над ним человека – Рабастан говорил очень тихо, настолько, что разобрать его речь можно было только нагнувшись практически вплотную к его лицу, - у вас нет сердца… а у него… души…
Он снова закрыл глаза и облизнул сухие губы – язык тоже был сух и ничем не смочил их. Руквуд трансфигурировал стакан, наполнил его водою из палочки и, аккуратно приподняв голову художника… по всей вероятности, уже бывшего, поднёс стакан к его губам. Тот сделал несколько жадных глотков – и устало затих: даже такая малость на какое-то время лишила его сил. Руквуд смочил салфетку водой и обтёр ею губы и лицо Рабастана, терпеливо дожидаясь, пока – и если – тот заговорит вновь. Минут через пять тот продолжил, не открывая глаз:
- Она у него разбита… на кусочки… её почти… совсем… не осталось… к ним тянутся ниточки… тонкие… много… а некоторых… уже совсем нет… я же, - он опять облизнул губы, и Руквуд, который, казалось, весь превратился в слух, машинально вновь смочил их влажной салфеткой, - чувствую его… всё время… теперь… как и вас… вы же… связали меня… с вами… а связь… двусторонняя… я хочу к брату, - вдруг с болью прошептал он, - открывая глаза и умоляюще глядя на Руквуда. – Пожалуйста… я хочу… увидеть его… прежде чем…
- Вы говорили о вашей связи с Лордом и о его душе, - сказал тот. – Продолжайте, пожалуйста.
Глаза Рабастана наполнились слезами, и одна из них медленно скатилась по щеке. Она была слегка розоватой: многие мелкие сосуды, особенно головы и верхних конечностей, были уже разрушены, от чего у «объекта» то и дело возникали многочисленные гематомы, а слюна и вот теперь слёзы были окрашены в розовый.
- Я хочу увидеть Руди, - жалобно на одном дыхании проговорил Рабастан.
- Вы говорили о Лорде, - спокойно повторил Руквуд. – Что с его душой?
- Её больше нет, - Рабастан закрыл глаза и заговорил теперь ещё тише – Руквуду, чтобы его услышать, приходилось наклоняться практически к самым его губам – так низко, что он чувствовал слабый железистый запах крови, шедший от них. – Он её… сделал что-то… раздробил… на кусочки… их, - он попытался сосредоточиться, но не смог, - я не могу сосчитать… больше двух… или трёх… да, больше… они путаются… а она… умирает… потому что… душу нельзя… делить… она не живёт… так… а у вас, - он снова открыл глаза, - нету сердца… вернее… есть, но… вы его… так спрятали… глубоко… что уже… не достать, - он опять замолчал, восстанавливая сбившееся дыхание – Руквуд снова провёл мокрой салфеткой по его губам, а потом и лицу. – И оно тоже… теперь… умрёт, - упрямо продолжил Лестрейндж и добавил: - Как и я… я тоже… скоро умру… сойду с ума… и умру… это не страшно… а вы останетесь, - он снова открыл глаза и посмотрел на Руквуда со странной, жутковатой сейчас жалостью. – У вас… был шанс… когда-то… давно, была… девушка… она ждала… ждала, а вы… не решились, - его губы дрогнули, словно бы он хотел улыбнуться – сухая тонкая кожа на нижней губе натянулась и треснула почти посередине, и из ранки потекла яркая – слишком яркая и слишком жидкая – кровь. Руквуд стёр её той же мокрой салфеткой и палочкой залечил губу – Рабастан, кажется, ничего этого не заметил и продолжал говорить: - У вас… может быть ещё… один шанс, позже… тоже… девушка… по-другому… но вы… всё равно… не решитесь… и не увидите... потому что оно… умрёт уже… к тому времени.
Он умолк, тяжело и часто дыша, а потом попросил:
- Можно мне льда?.. Кусочек… в рот…
Руквуд молча сотворил нужное прямо в воздухе и осторожно вложил плоскую и гладкую – чтобы не поранить истончившуюся слизистую – льдинку в рот Рабастану. Тот затих, время от времени сглатывая, потом открыл глаза и грустно посмотрел на Руквуда.
- Спасибо, - прошептал он. – Там всё в крови… я так устал от этого вкуса. И от этих стен… красок, - он закрыл глаза. – Я их даже так чувствую… кожей…
- Какой вы хотели бы видеть эту комнату? – вдруг спросил Руквуд.
- Бежевой, - тут же отозвался Рабастан. – Кремово-бежевой… тёплой, светлой… и с окном. За которым солнце… Я знаю, что скоро сойду с ума, - кажется, лёд помог: он даже дышал теперь легче и мог говорить пусть короткими, но всё-таки предложениями. – А потом умру… Это не страшно… Я не умею никого проклинать, - его губы вновь дрогнули, и их кожа снова разошлась там же – и опять Руквуд сразу залечил ранку, - но вас прокляну… вас и его… когда умирать буду… вы никогда… ни вы, ни он, - ему вновь стало трудно дышать, и речь всё чаще сбивалась, - не получите… того, чего хотите… больше всего… Никогда… самое долгожданное… чего хотите по-настоящему – не получите… такое вот… будет проклятье… можно мне ещё льда?.. Пожалуйста!..
Получив просимое, он умолк, потом попросил тихо:
- Умойте меня… лицо… и руки… льдом… тоже…
На сей раз сотворённый Руквудом кусок льда был больше – он обернул его салфеткой и, держа так, свободной поверхностью аккуратно и тщательно протёр холодные и сухие ладони, потом – их тыльную сторону, а потом и лицо.
- Ещё что-нибудь? – спросил он.
- Воды… тоже холодной, - попросил Рабастан.
На сей раз на краях стакана, из которого Руквуд поил Рабастана, была изморозь. Тот выпил почти половину – что было в последнее время для него очень, просто невероятно много, он давно уже не делал больше нескольких маленьких глотков за раз – и снова заговорил, причём вполне связно.
- Я покажу вам… кое-что. Чтобы вы… знали, что уничтожили. Откройте шкаф.
Рабастан так и лежал с закрытыми глазами, но голос его стал немного сильнее, а дыхание – почти ровным. Руквуд, не вставая со стула, взмахом палочки распахнул дверцы шкафа – там висела ненужная уже одежда Лестрейнджа и лежали такие же ненужные художественные принадлежности: холсты с набросками, краски, кисти, палитры…
- У стены. Холст. Закрыт моей старой мантией.
Руквуд поднял чарами нужный предмет, поставил рядом – но мантию, тщательно его укрывавшую, снимать не стал.
- Посмотрите, - неожиданно твёрдо сказал Рабастан, добавив едва ли не с насмешкой: – Не бойтесь. Там – бояться нечего.
Руквуд убрал старую мантию.
Это была картина.
На картине был дом – совсем простой, из красного кирпича с белой отделкой, под красной же черепичной крышей. Белые деревянные ставни на окнах были распахнуты, в стёклах отражалось солнце и виднелись светлые занавески. Дверь была приветливо приоткрыта, а на крыльце вольготно развалился большой пёс с золотистой шерстью – он смотрел прямо на зрителя и легонько помахивал хвостом, словно готовясь вскочить и радостно поприветствовать гостя. Перила крыльца были увиты синим клематисом, а стены – зелёным плющом, кое-где совершенно скрывающим красный кирпич. Дом стоял на холме – за которым виднелось даже на вид ласковое бирюзовое море. В синем небе парили чайки, поодаль, ближе к краю картины, рос огромный платан, на мощной ветви которого висели удобные широкие качели, а с другой стороны в землю был вделан основательный стол со скамьями, на котором стояла еда: запотевший кувшин с чем-то розовым, хлеб, фрукты, мясо, сыр, и стояли высокие с узким горлом тёмно-зелёные бутылки. На одной из скамей лежал серый книззл, щурясь на солнечный зайчик, мельтешащий почти у него под носом.
- Войдите туда, - сказал Рабастан. – Не бойтесь. Вы же умеете… возвращаться.
Руквуд коснулся рукой холста и слегка надавил, ощутив знакомое уже упругое сопротивление. Посидел так пару секунд, потом повесил картину на стену – невысоко, просто чтобы удобно было в неё входить – и ступил внутрь.
Его не было не так уж и долго – а когда он вернулся, Рабастан встретил его словами, всё так же не открывая глаз:
- Видите? Я мог делать такое… Вы заставили меня сотворить ад – так пусть у вас останется и рай тоже. Я не знаю, что вы там встретили – он тоже у каждого свой. Я хочу, чтобы вы навсегда запомнили, что вы уничтожили и забрали у этого мира ради своих любимых экспериментов. Я хочу, чтобы вы это помнили, когда я умру, и жили с этим.
Он умолк, вновь часто и тяжело дыша.
А Руквуд молчал и думал. Потом спросил:
- Если уничтожить ту картину, вам это поможет?
Рабастан распахнул изумлённо глаза – и ахнул, увидев комнату и даже забыв, что собирался сказать. Та совершенно преобразилась – так, как он и хотел: пол и потолок стали нежно-кремовыми, стены – бежевыми и тёплыми, а постельное бельё – просто белым и хлопковым. Прямо напротив кровати было окно: в нём виднелась зелёная дубовая крона, залитая ярким солнцем, и синее-синее – такое же, как на картине – небо. Рабастан вдруг сел – сам, без поддержки – и ошеломлённо прошептал:
- Спасибо…
Он растерянно провёл ладонью по гладкой белой простыне и перевёл почти что счастливый взгляд на Руквуда.
- Вам поможет, если уничтожить ту картину? – терпеливо повторил Руквуд.
- Но… он же… убьёт вас? – недоверчиво проговорил Лестрейндж.
- Это несущественно, - возразил Руквуд. – Ответьте на вопрос.
- Нет, - помолчав, отозвался тот, продолжая гладить мягкую белую ткань. – Я слишком с ней связан… с ними обеими, - он посмотрел на вторую, висящую на стене. – Я умру, если её уничтожить. Но это не страшно, - широко улыбнулся он, - кожа на губах треснула сразу в нескольких местах, он вздрогнул и стёр кровь ладонью – Руквуд молча отвёл его руку, залечил ранки лёгким взмахом палочки, а потом так же убрал следы крови с руки. – Но можно её перерисовать, - сказал вдруг Рабастан. – Я мог бы… наверное…
Руквуд молча встал и вышел, тщательно, как всегда, заперев дверь.
Он вернулся очень скоро – с картиной, занавешенной плотной чёрной тканью. Вошёл, положил её на стол изображением вниз – Рабастан, так и сидевший на краю кровати, молча за ним наблюдал, потом спросил непонимающе:
- Почему? Это снова какой-то эксперимент?
- Нет, - просто ответил Руквуд. – Потому что вы правы. Делайте. Что вам нужно для этого?
- Краски, - растерянно проговорил Рабастан. – И силы…
- Что даст вам их?
- Силы? – он покачал головой – а потом сказал, недоверчиво глядя на Руквуда: - А вы можете сделать так, чтобы Руди забыл всё это? Совсем-совсем? Всё, что он… делал. Со мной. И при мне.
- Совсем – нет, - подумав, ответил Руквуд. – Я могу стереть ему память, но это всё равно останется – он просто не будет знать, что его мучает. Но я мог бы, полагаю, со временем сделать так, чтобы он простил себя – вас ведь это тревожит?
- Да, - Рабастан заворожённо кивнул. – Вы сделаете это?
- Да. Сделаю. Вам нужно поесть – что вам принести?
- Я не голоден.
- Вы ели в последний раз, - Руквуд сверился с журналом, - восемь дней назад. Что вам принести?
- Яблок, - попросил тот. – И хлеба… И воды. Холодной воды со льдом.
- Этого мало, - кивнув, возразил Руквуд. – Нужен белок. Любой.
- Белок? – переспросил Рабастан. – Я не знаю… яйцо? Всмятку? Можно?
- Я принесу, - он зачаровал покров на картине так, чтобы Рабастан не сумел самостоятельно его снять, и ушёл.
Еды он принёс немного: нельзя сразу после такого длительного перерыва – одно яйцо, кусок белого чуть подсушенного хлеба с обрезанной коркой, очищенное и порезанное на тонкие дольки яблоко – и кувшин воды, в которой плавали почему-то не кубики, а шарики льда. Рабастан тут же подхватил два и один сунул в рот, а второй зажал между ладоней.
- Почему вы делаете это? – спросил его Руквуд. – Что вам даёт лёд?
- Он чистый, - ответил Лестрейндж. – А я – нет…
- Вы тоже чистый, - возразил после небольшой паузы Руквуд. – Чище всех, кого я встречал.
- Это грустно, - с неожиданной искренностью отозвался Рабастан. – Как вас зовут?
- Руквуд, - ответил тот – только брови слегка дрогнули то ли недоумённо, то ли досадливо, то ли тревожно.
- Нет, зовут, - он провёл мокрыми пальцами по губам, а потом улыбнулся. – Имя? У вас же есть имя? Я знал, но забыл…
- Августус, - с еле заметным недоумением проговорил тот.
- Можно мне вас так называть?
- Да, - он вновь сделал паузу, и удивление в голосе стало более отчётливым. – Вам нужно поесть, - напомнил он.
Тот кивнул и послушно придвинул к себе поднос с едой.
Ел он медленно, и явно очень устал от этого – так и не осилив всего, лёг, потянул на себя простыню и, закрыв глаза, прошептал:
- Я немножко посплю…
- Да, конечно.
…- Дайте мне руку, - попросил Лестрейндж перед тем, как снимать покров с той картины. – Я… мне будет больно.
Руквуд молча протянул ему руку – тот вцепился в неё с неожиданной силой и кивнул. Лёгкий взмах палочки снял тяжёлую ткань… Рабастан шумно вздохнул и зажурился – а потом прижал руку Руквуда к своему сердцу и попросил:
- Подержите так. Недолго. Сильнее.
Потом протянул руку и медленно коснулся картины. Потом так же медленно её убрал.
Развернулся.
Взял кисть.
Выдавил на лежащую на столе палитру синюю краску.
И улыбнулся странной, нездешней улыбкой.
- Уходите, - сказал он Руквуду – и неожиданно мягко и почти нежно коснулся его щеки. – Уходите и не заговаривайте со мной, пока я не закончу. И не мешайте. И, пожалуйста, - попросил он очень настойчиво, - берегите моего брата. Я знаю, что ему плохо. Помогите ему. Сейчас. Пожалуйста.
Тот кивнул и молча ушёл.
У него хватало задач и помимо старшего Лестрейнджа – но за тем всё же следовало присмотреть… он и присматривал, просто добавив этот пункт к своим остальным обязанностям, самой сложной из которых было не позволить Лорду не вовремя вспомнить о картине – по счастью, того сейчас не было в Англии, и оставалось только надеяться, что и не будет.
Ему… им повезло: Лестрейндж закончил работу раньше, чем Лорд вернулся – когда Руквуд в очередной раз принёс ему еду, тот встретил его не за мольбертом и не спящим, а просто сидящим у иллюзорного, но очень похожего на настоящее окна.
- Хотите увидеть? – спросил он.
- Вы закончили?
- Только что. Хотите? Только не трогайте, краски ещё не высохли.
- Хочу.
Рабастан улыбнулся и взял его за руку – его собственные были перепачканы красками так, словно бы он рисовал ими, а не кистями. Он потянул Руквуда за собой – и подвёл к картине.
Вместо того ужаса, который прежде сводил с ума любого, кто попадал туда больше, чем на полчаса, на холсте было ночное звёздное небо. Под ним тихо плескалось море – луны не было, и оно казалось совсем тёмным, и невозможно было различить горизонт. А на переднем плане был виден самый краешек песчаного берега и стоящая на нём деревянная лодка с парой вёсел.
- Пока краски не высохнут, туда нельзя, - сказал Рабастан. – Но там хорошо теперь… хорошо и очень спокойно. Знаете, почему небо и море?
- Нет, - тихо ответил Руквуд. – Почему?
- Потому что они сильнее того, что здесь было… небо не знает зла – а море смывает любую кровь. Они чистые… и очищают, в конце концов, всё и всех. А лодка и берег – чтобы не утонуть, если захочется побыть там.
Рабастан выглядел очень уставшим, но спокойным и почти что счастливым – он провёл пальцами по палитре и, развернув руку Руквуда, которую всё ещё держал в своей, ладонью вверх, с улыбкой провёл ими по его ладони – на той осталось три тёмно-синие полосы.
- Вы ведь тоже имеете к ней отношение, - странно пояснил он. – Пусть у вас она всегда будет. Не стирайте… краска сама потом отойдёт. Что мы теперь будем делать? Он вернётся – и убьёт нас обоих за это… вы не боитесь умирать?
- Теоретически, метку можно убрать, - сказал Руквуд. – Но пока я не знаю, как это сделать. Мне нужно время, чтобы понять – а до тех пор вас нужно спрятать. И я знаю, куда и как.
- Я не пойду без Руди! – мгновенно воскликнул тот, выпуская его руку и отступая назад.
- Хорошо, - кивнул Руквуд.
- А он не пойдёт без Беллы… жены – а она не пойдёт… просто. Она никуда не пойдёт, - горько сказал Рабастан. – Но спасибо вам, - добавил он искренне. – И простите. Но не получится… а вы уходите. И их заберите, - он кивнул на обе картины. – Пусть они будут у вас. Как подарок.
Руквуд довольно долго молчал, о чём-то глубоко задумавшись, потом кивнул, наложил на свежее полото чары, которые позволили закрыть его тканью, не дав ей его коснуться, забрал обе картины – и вышел.
А через несколько часов лаборатория в ставке Лорда была полностью уничтожена мощнейшим взрывом, похоронив под завалами не только многочисленные разработки, но и пятерых человек, некоторым из которым было там совершенно не место: самого Августуса Руквуда, всех троих Лестрейнджей и совсем юного, недавно закончившего школу, но подающего большие надежды и уже пожалованного меткой, мало кому известного юношу по имени Северус Снейп.
А в лаборатории Августуса Руквуда, что в отделе Тайн (куда, наконец, на полный рабочий день вернулся её хозяин) появилась необычно большая и удобная клетка с тремя взрослыми мышками: двумя белыми и одной черной. А серую агрессивную самочку пришлось поселить отдельно, ибо она доставляла массу хлопот: отказывалась от еды, бросалась на прутья и гневно пищала, косясь на клетку с собратьями. Однако почасовая кормежка и комплекс успокоительных средств медленно, но верно делали свое дело. Новый эксперимент казался весьма перспективным и, как надеялся Руквуд, мог изменить этот мир к лучшему.
