Глава 1Дождливый сентябрь 1996 года
Здесь было холодно: холод был разлит в воздухе, холод пропитал эти мрачные своды, и холод исходил от зловещих тюремщиков, безмолвно плывших за парой министерских приставов, освещавших себе путь серебристой дымкой Патронусов.
Узник, дрожащий от страха, холода и усталости, уныло плелся аккурат между ними, иногда закусывая губу, чтобы сдержаться и не начать всхлипывать или скулить подобно жалкому маменькиному сынку, которым себя не считал, несмотря на то, что к маме сейчас хотелось как никогда прежде. С каждым шагом, с каждым ударом цепей его надежда, что все, что с ним происходит, окажется дурным сном, становилась слабее, и душное отчаяние накрыло его с головой: словно он упал в глубокий колодец с затхлой водой и безнадёжно погружается все глубже и глубже. Мерлина-заступника бабушки драные панталоны! Как и когда его судьба сделала такой неожиданный и, что греха таить, наипаскуднейший поворот?!
Стэн Шанпайк никогда не хватал с неба звезд: не был он особо умен или талантлив, да и внешностью природа одарила его весьма посредственной, если не сказать больше. Отучился пять курсов, однако неплохо сдал целых шесть С.О.В. и нашел непыльную работенку, можно сказать, с ветерком.
Денег на жизнь хватало — правда не такую красивую, о какой он с детства мечтал: полную приключений и прекрасных дам (те цыпочки с чемпионата до сих пор иногда тревожили его сон своим сводящим с ума присутствием, и он просыпался мокрый как мышь, но, увы, к глубокому разочарованию Стэна, единственной женщиной в его жизни до сих пор оставалась мать), однако на деле все его будни были наполнены бесконечной чередой мелькающих с тошнотворной скоростью за окном пейзажей и отбивающих внутренности непредсказуемых остановок «Ночного Рыцаря». Эта, вероятно, последняя: дорогие пассажиры, станция «Азкабан», наш автобус не идет дальше.
Его подвели к позеленевшей от времени двери с маленьким забранным ржавой решеткой окном, закрытым сейчас заслонкой, и полустёртым номером 314-Ансуз [1] на ней. Приставы отперли дверь, а затем грубо втолкнули Шанпайка в камеру. Он нерешительно застыл на пороге, пытаясь понять, как же он пропустил тот момент, когда с его рук и ног исчезли тяжелые кандалы.
Когда дверь за его спиной громко захлопнулась, он вздрогнул и, оглядев свое пристанище на ближайшие несколько лет, сделал для себя неожиданное открытие: Азкабан всегда представлялся ему тем жутким местом, где люди сходят с ума в одиночестве, поэтому три пары недобрых глаз, внимательно его изучающих, стали сюрпризом. Мрачные, заросшие, худые лица с отпечатавшимися на них следами тягот тюремной жизни, полосатые тюремные робы, такие же как у него, но вытертые, засаленные и ветхие…
Все трое казались опасными, и Стэн, чудом взяв себя в руки вместо того чтобы, как подсказывали ему инстинкты, трусливо вжаться спиною в холодную дверь и попытаться сквозь нее просочиться, постарался изобразить непринужденную позу, облокотившись тощим плечом о косяк. Однако, как выяснилось, косяк был холодным и влажным, а плечо жутко ныло после оказавшегося слишком близким знакомства с доблестным стражами правопорядка.
Напряженная тишина в камере словно звенела, и, не найдя ничего лучше, Стэн прочистил горло и, изобразив на лице приветливую улыбку, какая обычно адресовалась тем пассажирам, от которых хотя бы не пахло, выдавил из себя, как ему показалось, вполне внятное и солидное:
— Здрасьте, — и лишь чудом успел прикусить язык и не выдать остаток навязшей уже на зубах фразы о том, то он их кондуктор на сегодняшний вечер.
— И тебе не хворать, — хрипло ответил старший из обитателей камеры: рыжий господин с солидной лысиной и лукаво блестевшими голубыми глазами на коварном и, в то же время, располагающем к себе немолодом лице.
— И кого это к нам занесло, — зловеще ухмыльнулся второй: пренеприянейший тип, физиономия которого представляла собой месиво шрамов, и в чьем взгляде светился нездоровый, маниакальный азарт. — Неужели убогих нас изволили почтить своим присутствием сами господин Пожиратель Смерти? — ласково произнес он и подался вперед с такой зловещей ухмылочкой, что Стэн осознал с пугающей неизбежностью, что, кажется, сейчас его в очередной раз будут бить, и снова проклял свой длинный язык и страсть к театральным эффектам на публике. А ведь еще тогда, после той истории с «Фонтаном Феи Фортуны» и Кеттлберном с его пеплозмеем, не зря мать говорила, что добром его увлеченья не кончатся.
— Я не… Тут явно произошла возмутительная ошибка! — попытался он прояснить ситуацию, однако тип уже был рядом с ним. И не смотря на то, что долговязый Стэн был на полторы головы выше этого жуткого обитателя камеры, он почему-то ощущал себя беззащитным, словно хаффлпаффская первокурсница. Шрамолицый схватил готового заорать в голос Стэна за левую руку и дернул его рукав вверх, обнажая худое и грязное, однако лишенное любых рисунков предплечье.
— Так мистер «Пожиратель» на самом деле мистер «Болтун», — он зловеще и немного разочаровано поцокал языком, приобняв Стэна так, словно они приятели, и тот ощутимо напрягся. — И что же нам с тобой делать, мистер «Люблю приврать за кружечкой пива»? Длинный язык до добра не доводит…
— Но-но-но, мистер! — дернулся Стэн, ловко вырываясь их крепких объятий, благо пять лет в «Ночном Рыцаре» кого угодно проворным сделают, а он еще и газеты наловчился читать на полной скорости, не говоря уже о том, чтобы не рассыпать мелочь. — Я бы попросил без рук и… — начал он, но оборвал фразу, почувствовав, что ему в бок упирается что-то острое.
Стэн нервно сглотнул, и этот звук показался ему оглушительно громким.
— Заканчивай, Уилли, пока он не свалился в обморок от твоих нежных ласк, — хрипло рассмеялся рыжий и продолжил, обращаясь уже к Шанпайку: — Проходи, парень, располагайся, твоя шконка у двери.
— А-а-а-э?.. — попытался задать Стэн терзавший его вопрос, но с места не сдвинулся.
— Да не бойся, малец, я ж пошутил, — весело проворковал шрамолицый. — Мы здесь все добренькие.
— Да, Уилли прав, у нас тут приличное общество, — успокаивающе-серьезно произнес рыжий, — сплошь безвинные жертвы бесчеловечного бюрократического режима. А твои несостоявшиеся коллеги, которых тебе действительно стоит бояться, отдыхают на несколько этаже выше в одиночных апартаментах с живописным видом на морской пейзаж. Хватит в дверях трястись, проходи и садись — прояви, наконец, вежливость.
— Стэнли Шанпайк, — представился Стэн, избавленный от дружеских объятий этого «Уилли», а затем нерешительно и не понимая, зачем, вытер ноги о лежавшую у двери грязную тряпку, в которой с удивлением признал повидавшее виды кухонное полотенце, и под неожиданно одобрительными взглядами заключенных занял указанное ему место, внимательно разглядывая своего третьего сокамерника, чья кровать была в самом углу: ужасно худого мужчину с квадратным подбородком и густой шапкой слипшихся грязных волос цвета соломы. Он смотрел на вновь прибывшего молча, и то, что в начале показалось Стэну в его взгляде угрозой, на деле оказалось внутренней пустотой: непонятно было, заметил ли он появление новичка или просто сидел, уставившись куда-то в пространство.
— Добро пожаловать, Стэнли, в наше уютное общежитие, — кивнул ему рыжий, — можешь обращаться ко мне мистер МакТавиш. Джентльмен, который тебя так тепло поприветствовал — мистер Уиддершинс.
— Мистер Уиддершинс — мой папаша, — хмыкнул означенный «мистер», — можешь звать меня Уилли, малец.
— Правила у нас здесь простые, — продолжил МакТавиш: — Будь вежлив, не болтай лишнего, не задавай неуместных вопросов и не забывай руки мыть. Вон там у входа стоят два ведра — одно из них используй по назначению, а в другом нам воду приносят. Не перепутай. И да: захочешь поплакать — не сдерживайся, мы все поймем.
— Нассышь не в то ведро, я тебя его выпить заставлю! — мрачно пообещал Уилли. — В общем, чувствуй себя как дома.
— Стерджис Подмор, — вдруг представился третий, неожиданно выйдя из своего странного транса. Его голос звучал устало и как-то бесцветно, словно он едва оправился после тяжелой болезни. На плечи его было наброшено ветхое грязное одеяло, в которое он зябко кутался.
Стэнли, наконец, узнал его, правда с большим трудом: в Клэпхеме [2] жило не так много волшебников, и все волей-неволей друг друга знали, и тем более хорошо знал своих соседей Стэн Шанпайк, не раз развозивший их по домам на «Ночном Рыцаре». И если с кем-то что-то случалось, то не узнать об этом было практически невозможно — вот и сейчас наверняка все старые ведьмы перемывают косточки непутевому сыну Мегги Шанпайк.
— Это ж я, мистер Подмор, Стэнли Шанпайк! — произнес он слега удивленно. — Вы меня не узнали?
— Простите, юноша, — на бесцветном лице Подмора застыла виноватая и какая-то неестественная улыбка, однако казалось, что он смотрит сквозь своего собеседника. — Я многих не узнаю. И даже не всегда понимаю где я, но уверен что должен быть вовсе не здесь… — ответил он и погрузился глубоко в свои мысли, так и держа руках… кружку.
— Ну вот, теперь он надолго, — фыркнул Уилли и отхлебнул чаю из точно такой же: потемневшей от времени и помятой. — Пока эти проклятые твари кормиться не прилетят… Видно, хорошо было то Империо!
Стэнли несколько раз закрыл и открыл глаза, но чай в металлической кружке, настоящий горячий чай ему не мерещился. Он с немым вопросом поглядел на своих сокамерников, пытаясь понять, откуда здесь, вдали от большой земли, в Азкабане, где волшебники обречены мучится и страдать, лишенные палочек, взяться горячему чаю. Не может же быть, что до его появления старожилы чаевничали… И как он не заметил этого раньше — вот и маленькая алхимическая горелка у койки МакТавиша, на которой греется жестянка с водой.
МакТавиш с хитрой улыбкой покачал головой и вынул дымящуюся металлическую кружку из рук оцепеневшего Подмора, а затем перелил из неё горячую жидкость в свою.
У Стэна на языке вертелось множество разных вопросов, однако, помня слова МакТавиша, он лишь забрался на свою шконку поглубже и подтянул худые колени к груди.
— Вот не понимаю, — грустно и устало пробормотал Стэн спустя какое-то время, подперев рукой прыщавую щеку. — Писали: Министерство, шесть месяцев, а уже больше года прошло… Почему мистер Подмор до сих пор здесь, он же жертва Империо, он же не знал, раньше их же всегда отпускали, вот как тогда…
— Жертва Империо жертве Империо рознь, — ухмыльнулся МакТавиш. — Кому камера, а кому благотворительный бал в Министерстве. Все дело в деятельном раскаянии, помноженном на глубину кошелька.
— Но сколько веревочке этой не виться, — ехидно и зло добавил Уиддершинс, поигрывая остро заточенной полоской металла, — все равно приведет в Азкабан. Он их, чистокровных выродков, пятнадцать лет дожидался, и где же теперь вся их спесь? — проговорил он, а затем отвратительно рассмеялся в полный свой голос, и его хриплый смех отразился от толстых стен камеры, за которыми заскреблись и завыли ему в унисон.
Стэна начала бить нервная дрожь — сначала дементоры, теперь это: хищная крепость дождалась и его! Он вдруг подумал о том, что не представляет, окажется ли когда-нибудь на свободе, и совсем скоро о нем все забудут, будто бы его никогда и не было — ведь даже метки у него не нашли, но тех сволочей это не слишком заботило! Мало ли кто что по несет после второго стакана! Мерлин, неожиданно осознал он — старый Эрни уже наверняка кого-то нашел на его место… какао — четырнадцать сиклей, грелка — пятнадцать… и зубная щетка любого цвета на выбор… Сколько же магии несли в себе эти простые слова… Мама, подумал Стэнли, я никогда отсюда не выберусь!
Холодное Рождество 1996 года
Тягучий липкий кошмар никак не хотел выпускать Стэнли из своих лап, и он метался на узенькой койке, не понимая, где находится и почему к нему снова и снова тянутся эти ледяные, покрытые струпьями мертвые руки, и когда они ухватили его за плечи, он пронзительно закричал. Его безжалостно затрясли, и когда он увидел перед собой лицо, изуродованное жуткими шрамами, то выдохнул с облегчением и обмяк.
— Как с цепи сорвались, — устало прокомментировал Уилли, — уже стаями к нам залетают, проклятые твари, ничего не стесняются!
МакТавиш молча разжигал алхимическую горелку, неловко сжимая спички сведёнными пальцами.
— Это не в их природе, — меланхолично произнес Подмор, с трудом поднимаясь на ноги, чтобы хоть немного размяться и разогнать кровь. После обхода камер дементорами он прибывал в состоянии прояснения, которые практически не случались с ним в другое время. — Они кормятся нашими душами — потому что могут. Разве это не основной закон жизни? Сильные живут, слабые умирают…
— Ну, я надеюсь, что среди нас пока никто досрочно на тот свет не собирается, — ответил ему МакТавиш. — Ну-ка джентльмены, давайте ближе к огню, Уилли, помоги малышу подняться, — скомандовал он, устанавливая на огонь жестянку с водой и высыпая в нее заварку.
Уилли с трудом помог дрожащему Стэну подняться и, практически протащив его на себе полкамеры, сгрузил на край койки Подмора, а сам устроился на полу по-турецки, на старом соломенном тюфяке.
Стэнли смотрел на язычок пламени, облизывающий закопчённое дно жестянки, и чувствовал, как ледяной, заставляющий цепенеть ужас начинает медленно отступать. Он обхватил плечи руками и, забросив одну свою длинную ногу на другую, прислонился спиной к стене, прикрытой каким-то тряпьем.
Пожалуй, место, где обитал Подмор, можно было считать самым уютным в этой унылой камере — шконка его и располагалась на максимальном расстоянии от двери, откуда обычно и появлялись дементоры — практически под самым окном, и из-за обилия тряпок напоминала гнездо. Само окно располагалось под потолком и было единственным источником света и чистого воздуха днем и главным источником холода все остальное время, поэтому каждый вечер его тщательно затыкали всем, чем могли, и эта обязанность легла на плечи Стэна как самого легкого. Утром и вечером Уилли с МакТавишем подсаживали его и ждали, пока он тщательно законопатит окно, или же, напротив, уберет просоленные мокрые тряпки.
Стерджис Подмор закончил свой променад и опустился рядом. Ощущая тепло сидящих рядом людей, Стэн в очередной раз задумался, как другие умудряются просто пережить подобные вечера в одиночках, лишенные даже крох тепла.
Как ему объяснили, одиночное заключение было уделом тех, кто умудрился схлопотать более десяти лет, или кого категорически не желали больше видеть за стенами гостеприимной крепости покойного Экриздиса [3], по крайне мере в здравом уме. Остальных — тех, кто рано или поздно должен был оказаться на воле — чаще всего ждали близкие и родня, для которых увидеть даже после года отсидки вместо отца, мужа, дочери или сына лишившееся рассудка изможденное существо было категорический неприемлемо. И если в сердце Дамокла Роули их возмущение отклика не нашло, то крестный отец всего аврората Элдрич Диггори [4], которого раньше времени забрала на тот свет драконья оспа, если и не успел найти решение проблемы с дементорами, то, по крайне мере, оставил в одиночных камерах лишь самых отъявленных подонков и негодяев, дав остальным заключенным шанс хоть как-то пережить свой срок, и сейчас в этих стенах Диггори если и не любили, то уважали все.
Героем же нового времени, заслужившим всеобщий почет, стал, как ни удивительно, кровавый убийца Сириус Блэк, и многочисленные узники были благодарны ему не только за надежду оказаться на воле исключительно своими силами, но и за то, что с его легкой руки в Азкабане началась если не новая эра, то как минимум оттепель.
Каждый день все камеры инспектировали сотрудники Департамента Правопорядка, проверяя, не сыграл ли кто в Блэка, раз уж дементоры показали, что подобные мелочи не всегда способны привлечь их внимание. По коридорам ходили живые люди с Патронусами, которые разгоняли холод и мрак, а иногда, словно по волшебству, доставляли узникам весточки с воли, а то и что-нибудь посущественней, ибо всегда найдутся сердца, готовые откликнуться на мелодичный звон галлеонов. Так у заключенных появлялись лишние одеяла, тюфяки и прочие предметы тюремной роскоши.
МакТавиш, которого на воле явно горячо любили и ждали, мог бы считаться здесь почти королем и успел обрасти за проведённые здесь два года самым необходимым. Однако королем он был добрым и щедрым, оттого заключенные камеры 301-Ансуз чувствовали себя, конечно же, не как на курорте, но могли сказать, что о большем в подобных условиях и мечтать не могли.
И вот сейчас, когда дементоры убрались восвояси, а стрелки часов, которых ни у кого них не было, показали бы три утра, собравшиеся у крохотного огонька волшебники смогли, наконец, ощутить дух рождества, пробившийся даже сквозь эти лишённые радости стены. Говорят, чтобы выжить в них, нужно разучиться чувствовать и мечтать, или оставить в своей душе лишь всепоглощающую жгучую ненависть, но когда рядом с тобой живые теплые люди, кем бы они ни были там, на свободе, и как бы не обращались с тобой здесь и сейчас, лишь они заставляли тебя жить, дышать, говорить, огрызаться и двигаться, позволяя, пусть лишь в глубине души, оставаться собой. И даже вши были не лично твоим досадными и лишающим сна проклятием, а, так сказать, общественным достоянием, на которое, в конце концов, можно жаловаться понимающим людям.
— Полагаю, уточнять, вели ли мы себя хорошо в этом году, учитывая, где мы это рождество отмечаем, было бы издевательством, но не могу отказать себе в таком удовольствии, — взял слово МакТавиш. — Итак, Стэнли, ты первый, есть ли тебе что вспомнить из добрых дел?
Вот так, с наскока, добрых дел Стэн вспомнить не мог, поэтому сначала вспомнил, как они колесили по стране со старым Эрни, а еще тот случай, когда три года назад темной дождливой ночью они подвезли самого Гарри Поттера, хотя признать в том тощем пацане национального героя Стэн смог лишь на следующий год, когда ставил на него деньги в Тремудром Турнире.
Он взахлеб рассказывал о маме и родных улицах, словно боясь, что когда вернутся дементоры, они захотят сожрать и этот кусок его жизни, как они уже сделали это с воспоминаниями о детских счастливых днях, и даже со снами, в которых больше уже не никогда не появятся жгучие болгарские вейлы. Он говорил и говорил, и видел, что мистер Подмор, вышедший из своего привычного транса, с интересом ловит каждое его слово, и на его лице проступает выражение, словно он вытаскивает из мутных глубин своей памяти живые, настоящие воспоминания, всегда ускользающие от него, и Стэн, стараясь продлить это момент, постарался выжать из себя как можно больше подробностей об их соседях и всех, кого мистер Подмор мог бы хотя бы случайно знать. В какой то момент слова кончились, волшебство ушло, и лицо Подмога снова стало бесстрастным. Стэн удрученно дернул уголком рта и потянулся за своей кружкой.
— Не стоит грустить в Рождество, парень, — подбодрил его с улыбкой МакТавиш, и морщинки разбежались вокруг его внимательных и хитрых глаз. — Есть у меня для тебя подарочек. Весточка с воли пришла — матушка твоя в добром здравии и до сих пор обивает в министерстве пороги. И бабка твоя к ней в Клэпхем приехала — вдвоём не пропадут, а пока неспокойно, ребята мои за ними присматривают.
— За мать огромное вам спасибо, — с чувством произнёс Стэн, от неожиданности даже перестав чесать свой лохматый затылок, — мистер МакТавиш, чем могу?
— Ну что ты, Стэнли, в приличном обществе на чужой беде не наживаются, а, как я уже говорил, у нас здесь приличное общество.
— А все подонки и мрази в Визенгамоте сидят! Бесполезные жадные куски мяса! Это все ложь, что наличие власти необходимо нашему обществу! Они говорят нам, что такими как мы необходимо управлять для нашего блага, говоря, что это естественно. Но я сам могу управлять собой и принимать решения! Они говорят что нам нужен Статут, что мы должны трусливо прятаться от этих магглов, но эту убогую систему давно уже необходимо сломать! Нужно разрушить ее до основания, — Уилли отхлебнул чаю и тяжело закашлялся.
— Не удивляйся, малец, Уилли у нас идейный борец за дело волшебной анархии. И пока все власть пытаются поделить, он пытается ее уничтожить — с переменным успехом, — пояснил МакТавиш, хлопая того по спине.
— Эти увальни из Департамента Правопорядка даже не поняли, что это была лишь репетиция! — ухмыльнулся зловеще Уилли, когда, наконец, смог дышать. — Они думают, что мне были нужны магглы с их унитазами! Ха! Но я видел, видел чертежи нового входа в Атриум Министерства на Уйтхолл-стрит, и когда я вновь окажусь на свободе, я им всем еще устрою пятое ноября… [5]
«Да, да! — злорадно подумал про себя Стэн и почему-то нарисовал в голове картину утопающего в фекалиях Министерства Магии. — Три барреля пороху в темном подвале Старую Англию бы подорвали…»
— Дамблдор хлопотал за вас, юноша, — неожиданно подал голос Подмор. — Обращался к Скримджеру напрямую... Все, кто вас допрашивал, согласны с тем, что Пожиратель Смерти из вас такой же, как из нашего Уильяма гоблин... Однако наверху стараются создать видимость хоть каких-то успехов, а «три ареста» — да, были еще несчастные — выглядят гораздо лучше, чем «три неоправданных ареста с последующим освобождением»...
— Этот Скримджер еще тот упырь! — Уилли в раздражении сплюнул в сторону. — Еще когда аврорат возглавлял, а сейчас там этот Робардс сидит, тоже та еще гнида, но ничего, найдется управа и на них! Еще поглядим, кто кого переживет!
— Эх, Уилли, оставить бы тебя без подарка за манеры твои, — покачал головой МакТавиш — ты же не в подворотне…
Уилли пробурчал какое-то извинение и стер засаленным рукавом робы плевок со стены.
— Вот и редакция «Придиры» с тобой согласна, — МакТавиш одобрительно покивал, — я на воле выписывал, а сейчас разве что добрые люди иногда пересказывают. В июльском номере целый разворот был, жаль тираж зарубили, но меня на воле экземпляр дожидается и, надеюсь, дождётся.
— Мистер МакТавиш, — Стэн подался слегка вперед. Он знал, что спрашивать о таком верх неприличия, но удержаться не мог, — а вас-то за что сюда упекли?
МакТавиш укоризненно покачал головой, однако ответил:
— Не сошелся с Визенгамотом во взглядах на вопросы практической трансфигурации.
— Ага, — покрытые шрамами губы Уилли растянулись в жестокой ухмылке. — Я считаю, что только и надо так — всех их в чайники и горшки!
Стэн сразу вспомнил статью двухлетней давности в «Ежедневном Пророке» о том, что кто-то злостно нарушил Статут и превратил маггла-соседа в чайник, за что получил полновесные пять лет за личной подписью на старины Фаджа.
— Вот же ж на! — Стэн удивленно почесал кончик носа. — А почему вам дали так много? Это всего лишь маггл, память подчистили, и гулял бы себе?
— Ну, возможно, кипятить в нем воду два месяца и поить из него ауроров чаем было уже чересчур, — иронично рассмеялся МакТавиш, и остальные подхватили его смех.
Неожиданно огонек горелки погас, и чай в кружках начал стремительно остывать, а затем покрываться тонкой ледяной корочкой.
— Праздник получился веселым, — задумчиво произнёс Подмор, укладываясь и наблюдая за тем, как остальные занимают свои места, — и гости стучаться в дверь. Счастливого нам Рождества, пришло время им поделиться…
Тревожный июль 1997 года
— Просыпайся, малец, — привычно растолкал его на рассвете Уилли и неожиданно радостно гаркнул на ухо: — С вещами на выход!
— Зачем и куда мы выходим? — Стэн удивленно приподнялся на узкой койке, отбрасывая ветхое одеяло.
— Пацан, нам всем объявили амнистию! — оскалился Уилли, крепко сжимая его за плечи.
— Какую амнистию, кто? — Стэн до сих пор не мог понять, спит он или уже проснулся, так как в камере было светлее обычного.
— Сам-знаешь-какую, — Уилли некуртуазно заржал, — Сам-знаешь-кто. Видимо, это мероприятие становится ежегодным и приобретает все новый размах. В этот раз никто не уйдет обиженным — все, так сказать, сольемся в едином порыве.
— Не удивлюсь, если для того, чтобы не портить годовую отчётность, — отозвался МакТавиш, неспешно укладывая свои вещи в ветхую простыню, — по бумажкам они приурочат ее к третьей годовщине возрождения Темного Лорда. И, возможно, уже следующий министр официально ее завизирует. Ну, вроде, ничего не забыл… Примета плохая, — пояснил он потрясенному Стэну, — не хотелось бы потом возвращаться.
Уилли свой узелок уже упаковал, а Подмор не только успел снарядиться в путь, но и организовал себе из двух одеял подобие теплой мантии. Стэнли тоже не стал терять времени и, хлебнув холодной воды, начал укладывать свои немногочисленные пожитки, которыми успел обрасти: жестяную помятую кружку, нескольких человечков, вылепленных из той каменеющей на морозе субстанции, в которой с трудом можно было опознать овсянку с рыбными косточками (сама рыба, видимо, там тоже была, и при желании ее можно было даже почувствовать, но лишь иногда), которой их кормили раз в день, а по праздникам дважды, и она была столь питательной, что к новому году и так не отличавшийся излишней полнотой Стэнли смог внимательно рассмотреть и даже пересчитать все свои ребра. Записку от матери он сунул за пазуху, а тряпичный оберег обмотал вокруг левой руки.
Эти обереги плел Подмор, механически перебирая пальцами полоски ткани, все так же пребывая в прострации. Много ли было в них магии, или её не было ни на кнат, но Стэн аккуратно обматывал такой вокруг запястья перед тем как уснуть, и вместо кошмаров ему снилось спокойное и пустое ничто, дающее возможность набраться сил перед ночным визитом дементоров, от которых не спасало ни лишнее одеяло, ни прокушенная насквозь рука. Оставалось лишь ждать, когда наступит рассвет, или твари, потеряв интерес, отправятся дальше — а затем отогреваться горячим чаем и бесконечными разговорами, стараясь не слишком радоваться своей удаче, чтобы стражи, не приведи Мерлин, не решили снова заглянуть на огонек. И уже потом, когда солнце поднимется над горизонтом, и из окошка можно достать тряпье и, вдохнув соленого морского воздуха, несколько часов спокойно поспать, пока министерские не придут с очередным обходом и новостями с той стороны, или узники не получат своей пайки.
Затем — снова спать и, уже ближе к вечеру, начать нарезать бесконечные круги по камере. Чтобы жить, чтобы согреться, нужно было двигаться, и даже в те дни, когда кто-то из обителей камеры не мог или не хотел, его пинком или добрым словом все равно поднимали и заставляли идти, иногда практически таща на себе, но заставляя самостоятельно передвигать ноги.
Однако сегодня привычный распорядок был бесцеремонно нарушен, и Стэн пребывал в нерешительности: вот так, спустя почти год, который показался ему длинней всей его предыдущей жизни, оказаться снаружи было слишком… уютно. Как знать, что его ждет, и не станет ли еще хуже. Однако решение приняли за него, и Уилли решительно приоткрыл дверь камеры и выглянул в коридор.
— Все тихо, — отрапортовал он и, дождавшись кивка МакТавиша, бесшумно вышел наружу, а затем дал знак остальным.
Они осторожно пробирались по коридору, надеясь, что не встретят здесь уже никого и смогут уйти как и положено — по-английски, не прощаясь ни с кем, однако их надеждам не суждено было сбыться.
Первые же, кто им попался навстречу, даже не осознавали происходящего: они безвольно лежали или сидели, прислонившись к стенам, и смотрели на мир пустым бессмысленным взором. Пара человек из Департамента правопорядка и три заключенных. Был и еще один — приземистый кривоногий человек с грязными растрепанными волосами, который так увлеченно шарил в карманах получившего свой последний поцелуй пристава, что упустил момент, когда в коридоре появился кто-то еще.
Уилли плавно скользнул к нему за спину и, приставив заточку к тощему боку беспечного мародёра, со всей доступной вежливостью произнес:
— Благородный сэр, не соизволите ли вы медленно вынуть ваши руки из чужого кармана и поднять так, чтобы я видел, а то мразь, я тебя как свинью прирежу.
Человек вздрогнул, однако, быстро оценив ситуацию, поднял руки и, виновато улыбаясь, посмотрел на тех, кто ему помешал, грустными и покрасневшими, словно у старого бассет-хаунда, глазами на плутоватом лице.
— Ба, — удивился МакТавиш, — какая встреча! Мундунгус Флетчер — достойный сын, брат и племянник воров и шлюх Лютного, повелитель инфери!
Флетчер тоже узнал человека, стоящего перед ним. Не мог не узнать — так как Тарквина МакТавиша в Лютном побаивались и уважали все, кто хоть что-то понимал в том, как устроено общество, и тот факт, что его посадили почти что три года назад, причём по абсолютно нехарактерному для него обвинению, совершенно не играл роли.
— Мундунгус, палочки, — вежливо попросил МакТавиш, вглядываясь в лишенные души и разума глаза сотрудников Департамента Правопорядка. — Будь любезен.
— Одна в рукаве, вторая к ноге привязана, — смиренно ответил Флетчер. — Мне ж уже можно руки-то опускать?
— Не торопись, — ответил МакТавиш задумчиво. — Стэнли, помоги джентльмену, он сам не справится. И заодно проверь, что у него там еще припрятано…
Стэнли ухмыльнулся и, шагнув вперед, принялся ловко обыскивать их неожиданного собрата по тюремным хлебам, и в скором времени помимо двух палочек на свет были извлечены кошель с галеонами, два обручальных кольца и запонки.
— Я же того, вдовам вернуть хотел, — начал оправдываться Мундунгус, но на полуслове удивленно приоткрыл рот и замер, словно увидел призрака. Призрак шагнул вперед и произнес бесцветным голосом:
— Здравствуй, Мундунгус. Я рад что ты жив… столько смертей вокруг… Альбус...
— Стерджис… — неверяще пролепетал Флетчер и опустил затекшие руки.
— Все так же воруешь, — Подмор изобразил подобие бледной улыбки. — Если не у своих, то у беспомощных или мертвых…
— Им все равно больше не пригодится, а нам нужно на дело орде… — попытался возмутиться Флетчер, но осекся под тяжелым взглядом МакТавиша.
— Заканчиваем с церемониями, джентльмены, — поторопил он, а затем взмахнул одной из конфискованных у Флетчера палочек, вызывая сноп красных искр. — Нас всех ждет морская прогулка. Уилли, ты все еще полон светлых воспоминаний об учиненной тобой анархии в разных уголках Соединённого Королевства? — спросил он и, дождавшись утвердительного кивка, вручил ему вторую палочку, на которой тот зажег и погасил огонек Люмоса.
И они двинулись дальше, никого в коридорах, к своему облечению, больше не встретив: ни людей, ни дементоров. Все узники покинули свои камеры намного раньше, как пояснил Флетчер. Когда на остров заявился Сам-тот-который, и дементоры присягнули ему на верность, все камеры оказались открыты, и узники поспешили этой оказией воспользоваться в полной мере. Кому-то, конечно, не повезло, как бедолагам в том коридоре, но остальные заключенные получили шанс выбраться на свободу даже если прежде не смели об этом мечтать.
Когда они достигли тех уровней, где в стенах располагались бойницы, то были поражены тем, что коридор был залит ярким солнечным светом, от которого слезились привыкшие к полумраку глаза. Спустя еще полчаса они, тяжело дыша, поднялись на крепостную стену, на которой не было ни души, и на мгновение замерли, завороженные раскинувшейся до самого горизонта картиной: яркое голубое небо, не имеющее границ, и солнце, бликующее на гребнях волн, неспешно гонимых втором, который здесь, на высоте, выдувал остатки тепла. Таким спокойным это море не было с момента основания крепости.
— Отсюда ушли все дементоры, — растерянно прокомментировал Уилли.
— Ненадолго, — ответил ему МакТавиш. — Тюрьмы будут нужны всегда, а там, где есть заключенные, есть и стражи.
В подтверждение его слов снизу, оттуда, где располагался зажатый в треугольный колодец стен безликий тюремный двор, ветер принес обрывки многочисленных человеческих голосов, что-то громко и иступлено скандирующих.
— Похоже, кто-то зарабатывает себе путевку отсюда, — к Уилли вернулся привычный сарказм. — А как мы будем выбираться? Аппарировать отсюда нельзя, да и метел я что-то не вижу.
— Мы же волшебники, — ухмыльнулся МакТавиш. — Придумаем что-нибудь. Насколько мне известно, хотя не могу поручиться за достоверность сведений, мистер Блэк добирался вплавь. Я думаю, нам тоже стоит воспользоваться этим путем, но с большим комфортом. Осталось организовать плавсредсво, — он опустил на древние камни свою помятую кружку и произнес: — Энгоргио!
И когда она выросла до размеров солидной хересной бочки [6], утерев неожиданно выступившую на висках испарину, МакТавиш трансфигурировал ее в рыбацкую лодку.
— И как мы спустим это корыто на воду? — неожиданно подал голос Мундунгус. — Тут высота о-го-го, а внизу-то еще и скалы.
Уилли отвесил ему затрещину и переглянулся с МакТавишем.
— Луше всего, если вас опустит чарами кто-то оставшийся на стене, — задумчиво произнес Подмор. — Иначе никак. В противном случае левитацию вы не удержите.
— Эй, Мистер Подмор, — неожиданно понял Стэн, — вы же с самого начала хотели остаться? Зачем?
Флетчер дернулся от удивления, а остальные отвели глаза.
— Юноша, — устало и грустно ответил Подмор, опираясь на парапет. — Во мне что-то сломалось, и я боюсь, если я окажусь там, — он посмотрел вдаль, туда, где, видимо, в его мыслях находится английский берег, — то могу принести множество бед хорошим людям. Меня тянет в какое-то место, где быть мне явно не следует. В этом замке так много коридоров и камер, что человек с палочкой может чувствовать здесь себя вполне вольготно. Здесь не так уж и плохо, особенно без дементоров, вы посмотрите, какой пейзаж!
— Они же вернутся, — возразил ему Стэн, удрученно покачав головой.
— Они вернутся сюда не одни, и кто знает, может быть, кому-то из новых обитателей этих стен захочется скоротать вечер в приличном обществе, — Подмор впервые улыбнулся по-настоящему и задорно подмигнул Стэну, а затем они скомкано попрощались.
МакТавиш без сожаления расстался со всем, что могло сделать пребывание Подмора комфортнее и, сняв с себя мешочек с заваркой, а затем и надевая тому на шею, в ответ на тихую просьбу что-то уверенно пообещал. Уилли тоже обнял Подмора на прощание и вручил ему свои заточку и трофейную палочку. Флетчер же тихо дождался своей очереди и тряс на прощание его худую бледную руку, когда Подмор склонился и что-то прошептал ему на ухо, от чего тот побледнел и стал необычайно серьезен. Стэнли не разобрал слов, но мог поклясться, что ему померещилось упоминание покойного Дамблдора.
Они медленно отплывали от острова, осторожно обходя острые рифы: МакТавиш устроился на носу, направляя лодку взмахами палочки, Флетчер судорожно вцепился в борт, старясь отойти от фееричного спуска и привыкнуть к боковой качке, а Стэнли, которому после пяти нескучных лет в волшебном автобусе подобные мелочи дискомфорта не создавали, стоял на корме, задрав голову вверх и приставив ко лбу козырьком руку, и пристально вглядывался в фигурку, застывшую на бесконечно высокой стене, и думал о том, что впервые за много лет над небо Азкабаном невероятно чистое, без единого облачка, однако всю остальную Британию скоро вот-вот накроет густой туман.
— Эй, малец, — окликнул его Уилли. Он успел раздеться до пояса и сейчас поднимал парус, еще так недавно бывший ветхой тюремной простыней, и с наслаждением подставлял свою бледную, иссеченную шрамами спину соленым брызгам, ветру и солнцу. — Если отлыниваешь, так хоть развлеки нас, скажи что-нибудь подходящее к случаю.
Стэнли с серьезным лицом поправил на голове несуществующую фуражку, а затем, ехидно прищурившись и нацепив свою лучную кондукторскую улыбочку, произнес:
— Это шхуна для ведьм и волшебников, попавших в трудное положение! Взмахните палочкой и входите на борт: мы домчим вас куда угодно! Я, Стэн Шанпайк, ваш кондуктор на сегодняшний день и вечер...
------------------------------------------
[1] В экранизации «Узника Азкабана» в номерах заключенных присутствовали руны, и мне кажется вполне логичным распространить эту практику на номера камер, тем более зачем-то руны в Хогвартсе изучают. Значение руны «Ансуз» — «Бог». Она олицетворяет порядок, защитниками которого в скандинавской мифологии являются асы, символизирует сознание, разум, общение и здравый смысл.
Ну и никак нельзя пройти мимо того факта, что Гвидо Фон Лист в своих работах связывал с руной «Ансуз» вот этот фрагмент из «Речей Высокого» (часть «Старшей Эдды»)
Четвертое знаю, —
коль свяжут мне члены
оковами крепкими,
так я спою,
что мигом спадут
узы с запястий
и с ног кандалы.
[2] Клэпхем (англ. Clapham) — район на юго-западе Большого Лондона. В Клэпхеме по адресу Лабурнум Гарденс, 2 проживал Стерджис Подмор. Также в этом городке жил Стэн Шанпайк.
https://www.airbnb.ru/locations/london/clapham
[3]Экриздис (англ. Ekrizdis) — тёмный колдун, живший в XV веке на острове в Северном море. Экриздис защитил остров сильными чарами и построил там крепость, получившую позже название Азкабан. Практиковал наитемнейшую магию и имел репутацию сумасшедшего, однако, несомненно, могущественного колдуна.
[4] Второй министр магии Дамокл Роули, слывший диктатором и садистом, приспособил Азкабан в качестве тюрьмы в начале 20-х годов XVIII века, решив проблему содержания магических заключенных и сэкономив бюджетные деньги. И лишь спустя 15 лет уже пятый министр Элдрич Диггори, разработавший весь комплекс подготовки авроров, посетив Азкабан с личной инспекцией понял, что нужно что-то менять, так как из тюрьмы никто не может не только сбежать, но и выйти.
[5] Уилли имеет ввиду пороховой заговор 1605 года, когда группа английских католиков во главе с небезызвестным Гаем Фоксом пыталась взорвать здание парламента с целью уничтожения симпатизировавшего протестантам и предпринявшего ряд репрессий в отношении католиков короля Якова I. После раскрытия заговора английский парламент принял закон о государственном праздновании дня спасения 5 ноября (просуществовал до 1859 г.). Ныне народная традиция отмечает «ночь Гая Фокса», сжигая чучело оного.
Чуть ниже Стэн цитирует строки из народной баллады 1870 г., посвященной этому событию. Оба волшебника в курсе этого исторического факта, так как Статут примут лишь спустя 84 года, в 1689 г.
[6] Имеется в виду пятидесятиведерная бочка (500 литров)
