Глава 1— Мир не так безлик, как тебе кажется, - я старалась придать своему голосу как можно больше тепла и участия, — если ты позволишь мне...
Конечно, он опять смотрит на меня враждебно, словно надеясь, что я исчезну, растворюсь, ну или хотя бы замолчу. Не дождется, Гермиона Грейнджер не из тех, кто пасует перед упертыми надменными идиотами.
Под прицелом ненавидящих серых глаз я плотнее укутываю его ноги в плед, поправляю ему рубашку. Привычным движением берусь за ручки коляски, и под аккомпанемент шелеста колес неторопливо качу ее по аллее.
— Ты никогда не замечал, как чудесно это время года? Я все жду, когда деревья окончательно сбросят листья, и...
— А я жду, когда ты заткнешься! — резко прерывает он, — А еще просто мечтаю, чтобы ты отвязалась от меня, гребаная мисс милосердие!
Я привыкла к его жестокости, грубости и нервозности, в конце концов, трудно ожидать иного от человека, прикованного к инвалидному креслу. Я бы, наверное, тоже относилась к происходящему без особого восторга, особенно если патронаж надо мной осуществлялся моим же школьным врагом.
Я с ним не потому, что меня заставили. Впрочем, нет. Вру. В первые мгновения после того, как мне сообщили, кому я должна помогать как волонтер больницы Святого Мунго, хотелось вообще бросить свою изначально благородную миссию. Мерлин, кто угодно, только не он.
Потом смирилась. Позже привыкла.
Сейчас я с ним, потому что хочу ему помочь. Я точно знаю, что он поправится, в конце концов, даже маглы восстанавливаются после аварий, катастроф и падений с лестницы, а тут всего лишь неудачное заклятие, да еще и зацепившее на излете.
— Ты же знаешь, что тебе от меня не избавиться, может будешь приветливее? — просьба звучит тихо, зато произнесла я ее уверенно. Что ж, уже неплохо.
Я знаю, что ему больно до скрежета зубов, до обморока. Я чувствую это, когда снова и снова помогаю ему в попытках приподняться, хотя бы на сантиметр сдвинуться с места. Он отказывается опереться на меня полностью, отказывается от моей помощи — и каждый раз поддается, потому что я не позволяю ему окончательно сдаться.
Иногда это доводит меня до слез, я размазываю их по щекам и рыдаю, как маленькая девочка —и тогда он молча подкатывается ко мне и отводит мои руки от лица и просто смотрит.
— Ты веришь в меня, Грейнджер?
— Да.
— А я нет. Но ты все равно не даешь мне удовлетворенно сдохнуть.
Вот и весь разговор. Как всегда.
Но только не сегодня. Я видела утром, как он удивленно разглядывает свои пальцы на ногах — медленно, рывками пытаясь шевелить ими. Услышав шаги, мигом притворился спящим, но нелепо вздрогнул от прикосновения — как никогда раньше, но в этот момент он определенно почувствовал тепло моей руки. Я знала это, хотя он ни слова мне не сказал. И не скажет. Просто такой горячей надежды я в его глазах еще не видела — поэтому я и сама не перестаю надеяться.
Мы часто выбираемся в магловский парк, и я рассказываю ему истории из своего детства. Сложно поверить, но иногда он забывается и внимательно слушает, а когда опомнится, смешно трясет головой и хамит в два раза больше. Реже говорит сам — может быть, потому что не считает нужным, может быть боится показаться слишком человечным.
Хотя глупо не доверять человеку, который помогает тебе переодеться перед сном или умыться утром.
В такие моменты мне кажется, что все еще впереди. И я побаиваюсь этого "впереди" - скорее всего, встав на ноги, он возненавидит меня еще больше — за то, что я видела его слезы, ощущала его боль и слабость. На долю секунды я готова к этому, поэтому, каждый раз протягивая к нему руки, жду презрения. И, чаще всего, получаю его.
***
— Мир не так безлик, как тебе кажется…
Меня уже тошнит от ее голоса. Тошнит от ее запаха, от ее приторной заботы. Иногда, когда она наклоняется ко мне, я борюсь с неистовым желанием намотать ее растрепанные волосы на кулак и заорать ей в лицо. Сдерживаюсь каждый раз. Я, конечно, то еще чудовище, но не до такой степени.
Впрочем, я могу кричать, могу не говорить ни слова, могу отталкивать ее раз за разом – она не уйдет. Только крепче вцепится в мою ладонь, безуспешно помогая мне приподняться.
Да, дружище Малфой, смирись — ты беспомощная куча совиного помета с бесполезным набором атрофированных мышц и костей вместо ног. Это твоя плата за малодушие — вот что бывает, когда долго не можешь решить, на какой ты стороне. И выбор в результате делаешь неправильный — тот, в котором тебя некому защитить.
А она все так же щурится осеннему солнцу и несет какую-то чушь. Я не могу со стопроцентной уверенностью сказать, что ненавижу ее — сложно ненавидеть человека, помогающего тебе натянуть брюки на недвижимые конечности. Стоит признать, что не будь ее, я бы тихо-мирно наложил на себя руки. Теперь останавливает только то, что за все грехи мне вполне может быть уготована персональная преисподняя, в которой Грейнджер до скончания века варит мне куриный суп и рассказывает свои дурацкие истории.
Она и сейчас постоянно со мной — даже во сне я чувствую, как она ворочается под слишком теплым одеялом в соседней комнате. Она до посинения верит, что однажды я зашагаю в светлое будущее своими ногами, но вот сам я в этом как-то сомневаюсь. Несмотря на то, что эта слепая вера видна в каждом ее движении, когда она тянет мою немощную тушку в ванную, где стыдливо краснеет, передавая мочалку. Не знаю, чего она стесняется, даже я уже научился относиться к таким неловким моментам с долей юмора. Впрочем, говоря откровенно, несмотря на некоторые… м-мм… проблемы, в остальном я здоровый полноценный мужчина, и довольно тяжело наблюдать, как она в своей крохотной пижаме пританцовывает у плиты. В эти минуты смущаюсь я, и в моем голосе сквозит еще больше неприязни и сарказма.
Сегодня, после очередной прогулки в духе «Драко-посмотри-как-чудесен-мир», мы сидим за столом в ее квартире, почти ставшей и моим домом, и, словно два тупоголовых барана, пялимся друг на друга.
— Может, хватит, Грейнджер?
О, мой личный прогресс, я заговорил с ней первым. Не люблю этот пустой треп, но когда-то же надо начинать.
— Что хватит?
— Сверлить меня своими глазищами.
— Прости.
Ну что, б***ь, прости? Прости, дорогой Драко, что ты такой весь из себя калека, а я такая расчудесная гриффиндорская альтруистка, не могу оставить тебя в покое. Давай я приготовлю тебе ужин и уложу баиньки.
Ненавижу.
Меня тянет рассказать ей, как сегодня утром я почувствовал, что мои никчемные конечности еще не отмерли окончательно. Да, мало приятного, когда кажется, что суставы сейчас провернутся вокруг самих себя, но чувствовать хоть что-то уже охренеть как здорово. Я заворожено смотрел, как с неимоверным усилием шевелится мой палец, и представлял себя ребенком, которому удалось дотянуться до собственной пятки и обслюнявить ее. Хотелось заорать от радости, позвать Грейнджер и… не знаю, что там было бы дальше. И не узнаю, потому что притворился спящим, услышав ее шаги.
Что меня остановило? Только то, что она заставляет и меня тайком надеяться, что еще не все потеряно. Тем хуже, ибо если что-то пойдет не так, я придушу ее своими руками, слава всему святому, что они у меня исправно работают.
Самое удивительное – несмотря на то, что я мечтаю избавиться от ее присутствия, она, Гермиона Грейнджер, единственная о ком я думаю ежесекундно, стоит только ей исчезнуть из поля зрения. Я ненавижу ее настолько же сильно, насколько привязался к ней. Но я ни за что не признаюсь, потому что рано или поздно она уйдет, а я буду знать, что она видела мою слабость до самого конца.
Лежу в ночной шелестящей тишине, и слышу ее ровное посапывание в подушку. Спит она, наверняка, как примерная девочка, подложив ладони под щеку и поджав колени. Идиллическая картина. Так и представляю розовых единорогов, снящихся ей в умилительных снах.
— Малфой? — от ее неожиданного вопроса я вздронул. — Ты уже уснул?
Молчи. Не отвечай.
— Нет.
Ее осторожные шаги босыми ногами. Стоит надо мной и смотрит, как в первый раз увидела. В глазах непостижимая решительность, кулачки сжаты. Маленькая такая, взъерошенная. Цыпленок. Очаровательный ненавистный цыпленок.
— Чего тебе, Грейнджер?
— Что будет, когда ты… — она даже вслух это сказать боится.
— Я смогу сам ходить в душ и подниматься по лестнице.
Стараюсь придать своему голосу как можно больше безразличия. А у самого сердце колотится, как припадочное. Вот с чего бы?
— А еще?
Она поправляет мое колючее одеяло, садится рядом. Странно, даже прогонять ее нет желания.
— А еще ты наконец-то отстанешь от меня.
Она вся сжимается, становится еще меньше, судорожно вздыхает. А я с восторгом и паникой понимаю, что боль и жжение в каждой клеточке моей недвижимой плоти волнами возвращаются. Выступают слезы, становится жарко до испарины. Это жутко, ни на что не похоже.
Теперь она все видит, скрыть уже не получится. Не зря она безудержно в меня верила.
Молча, с опаской, она опускается рядом и почти невесомо обхватывает мою шею горячими, пахнущими мылом, руками. Впервые.
Б***ь. Как мне ее теперь ненавидеть, я ее теперь даже презирать не могу. Она тысячами крохотных осколков наполняет меня, мое сознание, напрочь сметая все выдуманные преграды. И меньше всего я хочу, чтобы в моем ограниченном узком мирке ее не стало. Я до одури этого боюсь, черт возьми. Да. Поэтому пытаюсь в темноте найти ее губы, и буквально вгрызться в них. Переплетаю наши пальцы в трепетном, несмелом объятии…
Знаешь, что это значит, дружище Малфой? Пора уже признаться хотя бы самому себе, что она уже давно часть тебя. Она – твоё всё. Она – вся твоя.
