Глава 1
Первый его хрустальный обманчивый мирок, построенный ещё в детстве из его тогдашних представлений о жизни и из бессмысленных грёз о будущем - разумеется, светлом и счастливом, - разрушился в детстве, и всё, что осталось на память о чудесном периоде под названием "детство" - это сверкнувшие клыки, густая шерсть и темно-непроглядная ночь. Это было давно, очень давно...
Время - лишь множество ярких поступков, множество личных впечатлений, людей, знакомых нам, наше отношение к происходящему, всё это, закованное в лёд продолжительности у самых сердца и души; иногда лёд становится толще, чем надо, и тогда, схваченная в броню непробиваемости и безразличия, на которой смелыми и небрежными штрихами ставит свои росписи Судьба, жизнь становится нам неинтересна.
Память - лишь просветы в освещённом прошлом. Он ненавидел эти просветы.
Много, слишком много было там того, что он хотел забыть. Не получалось, ему надоело пытаться снова и снова - делать это было всё равно не для кого.
Луна... Презрительно-печальная, далёкая - о, как он мечтал дотянуться до неё, разорвать в клочья, чтобы не было болезненных превращений... Он был ребёнком, когда пришлось понимать и осознавать то, на что его сил категорически не хватало. Да и зачем было делать это? И он смирился. Страха не было. Он пришёл потом.
А затем – письмо из Хогвартса и радость, безумная радость оборотня по имени Римус Люпин.
И только потом Римус понял – семь лет учёбы оказались для него самым счастливым временем. Эти воспоминания он перебирал с нежностью.
- Привет, можешь помочь мне с зельеварением? – Их с Джеймсом первый диалог.
- О, списывание! А после мне дадите! – Первая реплика Сириуса.
- Рем, куда это ты исчезаешь
раз в месяц ?
И ему надоело придумывать отговорки.
- Рем, мы хотели с тобой поговорить. – Голос решительный и непривычно серьёзный для Джеймса.
- Есть у нас тут одна гипотеза, маленькая такая, насчёт твоих исчезновений. – Сириус опять наклонил стул так, чтобы он опирался лишь на две ножки. «Когда-нибудь он всё-таки свалится» - вяло подумал Люпин.
Они уже не один раз пытались выпытать у него причины его многочисленных исчезновений. Каждый раз сходились на чём-то новом.
- По-моему, мы это уже обсуждали. И далеко не единожды.
- Ты что, оборотень?! – Тактично и деликатно. Вполне в духе Сириуса.
- Ну-у… Мы посмотрели: ты исчезаешь всегда в полнолунье и… - Неуверенно вступил в диалог Джеймс.
Мир рухнул повторно. Больнее, чем прежде. Волк внутри него взвыл.
От боли? От страха? Он всё равно был ребёнком. Второй курс. Второй. И жизнь разломилась тоже во второй раз.
- Так да или нет? – Ангельскому терпению Джеймса приходил конец довольно скоро.
- Мм… Я… ну, да, я – оборотень… - Волк внутри настоятельно советовал не бояться. Никого и никогда.
Только самого себя.
И изредка – луну.
И постоянно – жестокость.
- Ничего страшного! – весело изрёк Джеймс. Странная реакция на сообщение о том, что один из твоих лучших друзей – оборотень.
- Короче, мы придумали план, - с горящими глазами быстро заговорил Сириус, - можно же стать анимагами! Мы могли бы попробовать – мы же гении трансфигурации!
- И везунчики по жизни! – Поспешно перебил Джеймс. – У нас всё должно получиться!
Волк недоверчиво ворочался внутри.
Удивление.
Когда он его испытывал до этого момента?
Он не поверил. Просто не поверил и всё.
- Эй, ты чего? – удивился Питер, молчащий всё это время. – Обдумываешь?
- Вас могут посадить за это, - размеренно произнёс Люпин. – В Азкабан.
- Ничего страшного! – повторно сказал Джеймс.
- Наследник великого рода Блэков никогда не закончит свою жизнь в этом дрянном местечке, - пафосно и важно произнёс Сириус. – И вообще... Не думаю, что когда-нибудь туда попаду, - добавил он, высокомерно глянув на них.
Знал бы ты, Сириус…
- Ты что, против?! – возмутился Джеймс. – Всё равно мы это сделаем – мы станем анимагами!
- Хм… и ты, Рем, нам не помешаешь! – Торжественно закончил их маленькую, но прочувственную речь Сириус.
И Римус поверил.
Доверился.
И не пожалел…
Волк выражал сомнение, не сказать, чтобы очень вежливо.
«Ну, вот. Теперь я шизанулся окончательно» - думал он после, когда понял, что им и впрямь – всё равно, оборотень он или нет. Даже больше: так было намного веселее и опаснее, интереснее.
Лунатик, Бродяга, Сохатый и Хвост.
Легендарные мародёры, ужас и надежда всех профессоров, гордость всех сокурсников и самые авторитетные раздолбаи и балбесы всех времён и народов.
Он по-прежнему боялся, боялся до одури, до паники: вдруг они не смогут его сдержать?! И что будет потом, дальше – обречённость? Нет, только не это, только не сейчас…
А потом была история со Снейпом – ужас проявлялся ещё больше, становилось трудно дышать.
Сложнее было спать. И жить. Голубая мечта – пойти и повеситься. Не сделал.
Ты всё равно не сможешь, - вкрадчиво шептал волк, -
никогда не сможешь.
Да, я другой… Римус смирился и с этим, безвольно решив, что так будет лучше.
Его друзья вообще не понимали всех его переживаний – он перестал посвящать их в свой сложный внутренний мир. Иллюзия больше не ломалась. И наступило равновесие. Даже свою подростково-гормональную бурю он пережил на удивление легко – если тебе столько лет приходится мириться со своей второй сущностью, остальное воспринимается намного легче, становясь чем-то незначительным. Это он понял очень хорошо.
А потом они повзрослели.
Они мечтали.
Планировали.
Обсуждали.
Ждали.
Своё будущее.
И оно их не подвело – сюрпризы сыпались один за другим.
Они были молоды, и Тёмный Лорд с его маразматическими закидонами волновал их мало, преступно мало.
Словно искупая своё пренебрежение, вся их четвёрка стала ярыми членами Ордена Феникса.
Но им по-прежнему было смешно и весело.
Они ждали многого, слишком многого. И ошибались.
Джеймсу к тому времени уже практически никто не был нужен.
Кроме Лили.
Сириус продолжал откровенную конфронтацию с собственной фамилией и семьёй; иногда Люпину казалось, что Сириус также не хочет быть тем, кем он является. Пожалуй, именно Сириуса война с Волдемортом затронула сильнее всего – его семья поддерживала действия Тёмного Лорда, а брат Сириуса, Регулус, открыто встал под его знамёна.
Римусу уже не было нужно ничего, хватало и того, что волшебники, знающие о его проблеме, не шарахаются от него с воплями, не советуют уничтожить его, а относятся к этому наплевательски.
Всё это ненадолго, - смеялся волк, -
ты поймешь, что ты – это то, что ты есть, а не то, что ты пытаешься из себя изобразить.
Римус ненавидел этого поганого волка. Ненавидел, потому что волк был прав.
Но на несколько лет установилась уравновешенная тишина.
«Сириус в тюрьме. Джеймс и Лили мертвы. Питера убил Сириус, оказавшийся предателем» - Мысли лезли в тяжёлую голову, а он не хотел думать. И вспоминать он тоже не хотел.
Мирок фантазий и иллюзий треснул, скомкался. Всё. Конец.
А где-то высоко в небе, среди надменных и блестящих звёзд, - луна. Луна, крохотные кусочки которой мелкими тонко-серебряными хрусталиками навсегда остались в его сознании и вспыхивали в темноте звериным оскалом торжествующей жестокости. Разломать, разбить луну на мелкие составляющие.
«Больно, чёрт подери, как же больно».
Воздушный невесомый замок, прочерченный на зыбких песках собственного понимания, развалился, унося с собой остатки его жизни.
... Просто потому, что однажды дождь превратился в ливень, и оказалось, что нет уже другого неба, кроме унылого, серого, нависающего низко над землёй.
... Просто потому, что какая-то невозможная жестокость однажды уничтожила все цвета, и ему казалось, будто на происходящее он смотрел сквозь призму мутной воды.
... Просто потому, что всего лишь агрессивная меланхолия разрушила все победы и проигрыши, желания и страхи, расчёты и устремления - и оторванность - вечное по-идиотски изумительное мировоззрение, когда нет ни созерцания, ни активного вмешательства, когда горечь и сладость ощущаются одинаково…
Боль?
Страх?
Ненависть?
Да, он боялся и ненавидел – самого себя.
Было больно спать – и он старался не делать этого.
Было больно жить – но он не мог умереть.
«Боюсь покусать кого-нибудь. Так меня… кажется, двое…»
Усталость.
И осень.
Он собирал опавшие листья и крошил в руках. Они легко рассыпались в мелкое крошево.
«Если бы я знал, что мне делать дальше».
Обречённость.
А потом надоело и это. Да и что он мог, в сущности, сделать?! Жизнь кончается, не начавшись. Бывает такое. Иногда. Но редко – пять жизней подряд, за одно мгновение.
«Странно», - подумал он. - «Одно мгновение – это всего лишь один удар сердца».
Один удар – и конец. Теперь он один. В который раз?
Ночь и полнолуние. Луна. Большая и бледная. Такая же недосягаемая и жестокая. И он выл, выл на эту чёртову луну – источник всех его горестей.
А ей было плевать. Люпин понимал это, и от осознания данного факта хотелось на неё наброситься.
Но это было невозможно, и он начинал поскуливать.
А потом пришло кое-что похуже.
Одиночество.
Он уже не помнил всего остального, грёбанное одиночество уничтожало его изнутри.
А затем, через ещё несколько лет, - Сириус сбежал из Азкабана. Он ни разу не пришёл к нему. Боялся. А потом – промелькнувшая история, - Сириус невиновен!
Ложь, всё ложь, - яростно скалился волк, -
ты проиграешь, ты не сможешь.
И – Тонкс. Дочь кузины Сириуса, ненавидящая славную фамилию Блэков так же истово, как собственное имя. Нимфадора. О, тогда ему стало смешно. Серьёзно, слишком серьёзно она относилась к этой мелочи. Петтигрю… Он мечтал.
Впервые за последние, мелькавшие в его сознании искрами, года у него появилась цель. Выкарабкаться из этой долбаной ямы, в которую Люпин сам себя загнал.
Нет, не ты, - фыркал волк, -
ты что, всерьёз думаешь избавится от всего этого? Избавится от самого себя?!
Он помнил её глаза – тёмные и мерцающие, они искрились весельем и любопытством. А ещё у неё тонкие запястья, длинные пальчики и хрупкие косточки. Она была восхитительно неуклюжа. И предназначалась в невесты Биллу Уизли. С последним можно было справится легко – у Билла была Флёр, новоявленная девушка.
Ты решил, что девчонка может тобой заинтересоваться? – Язвил волк.
Он годился ей если не в очень молодые отцы, то в старшие братья.
Он был беден и без надежды на внезапное появление этих самых денег.
Он был, наконец, оборотнем, а она – подающим огромные надежды мракоборцем, метаморфиней.
Он помнил, помнил всегда, как будто это намертво впечаталось в его память, - её ярко-розовые короткие вздыбленные волосы.
Отчего-то дико хотелось до них дотронуться…
Сентиментальный оборотень – бог мой, как глупо! – веселился волк. –
Ты не получишь того, к чему стремишься. Всё просто опять разрушится.
И он верил этому волку.
Напрасно.
Но в его жизни много чего было сделано напрасно.
Он не жалел.
Всегда живой, смешливый Сириус молча страдал. А Люпин хотел, но не мог ему помочь.
Ничем.
Помощь бы и не была принята, это он понимал прекрасно. И приходилось молча мириться с тем, что всё в их жизни – разламывается.
Глупо.
Бессмысленно.
И тяжело, безумно тяжело.
Стало совсем невозможно, когда Сириус умер. Во второй раз.
«Число два плохое для меня», - мрачно размышлял Люпин. «Всё плохое происходит в моей жизни повторно».
Всегда спокойный, молчаливый и невозмутимый – он орал, швырял вазы в стены, пока никого рядом не было.
А кто должен быть? – презрительно вопрошал волк. –
Рядом с волком-одиночкой?
Одиночество… Оно закрадывалось в сознание лицом Тонкс – так близко, и он опять ничего не может поделать.
Вспомнил её – последнее время она была притихшая и странно блёклая. Смотрела на него – их разговор.
- Римус, я… ты, наверное, уже заметил… Я знаю, что ты тоскуешь по нему, но… я понимаю, как тебе приходилось в жизни, и я… - Сбивчиво, неуверенно, быстро говорила она, лихорадочно беря его за руку. Рука была сухая и горячая – он не стал отдёргивать. Но решился перебить:
- Тонкс…
- Нет, послушай! – Решительно сказала она. Мерлин, как же она в этот момент была похожа на Сириуса! – Я знаю все твои возражения, и знаешь, мне плевать! – Она говорила громко, зло. – Ты слишком правильный, поэтому для тебя всё это может иметь смысл, но мне всё равно!
Ха, - говорил волк полгода спустя, -
ты сломаешься! Если это – твоё…
«Я её люблю», - возражал он устало и тускло.
Любовь – не твоё. – Волк злился и не хотел его отпускать. –
Ты и сам это чувствуешь.
Он опять поверил волку.
Одиночество.
Грызёт, прорывается наружу.
Боль.
Уже на исходе – сколько можно жить ею.
Усталость.
Навсегда. И он знал, как можно её преодолеть.
Одно короткое слово.
Пять букв.
Тонкс.
От её имени – как будто легче жить, дышать; нет ночи, есть только – весна, лёгкая, тёплая, золотистая.
И потом - смерть Дамблдора. Мир, возводимый и реставрируемый им с таким упрямством, тихо сдох в соседней канаве.
А я говорил, - торжествовал волк. –
У тебя просто не осталось выбора. И времени не осталось тоже.
А Тонкс… она ухитрилась даже там высказать ему все упрёки. Он отвечал осторожно, а потом – что-то прорвалось, и ему надоело сопротивляться. Как когда-то давно он уже подчинился воле своей судьбы; теперь на карту было поставлено больше.
А она уже целовала его. «Что ж, вполне логичное завершение нашего разговора», - отстранённо и, как всегда, спокойно, подумал он.
Вперёд, только вперёд. Там будет плохо, мир рухнет ещё не один раз, но позади гораздо хуже, пойми это и прими. Изменить ты всё равно не сможешь.
Он не стал пытаться. Он только смотрел на её ставшие вновь ярко-розовыми волосы и гладил их. Она коротко усмехалась и по-обычному неуклюже поворачивалась к нему. Он опять учился улыбаться. Успешно.
Выигрыш. Риск оправдался - на этот раз. Впрочем, теперь было уже не таким важным всё, что было до. Значение приобрели многие вещи, не замечаемые прежде. И луна стала сейчас не вечным врагом, а ещё одним проводником в его надежде дотянуться до звёзд. Пусть и это не останется до конца. На самом деле Вечность оказалась абсолютно не интересна, по сравнению с ИХ маленьким миром, который - он был уверен - не разрушится от боли существования, которую кто-то циничный когда-то давно нарёк Жизнью.
