Глава 1Предупреждение: неканон, некинон и вообще АУ вплоть до количества детей у владыки, авторское предположение о влиянии драконьего пламени
Едва взглянув в глаза вернувшегося из странствий сына, Трандуил понял, что принцу уж никогда не быть лесным королём. Сын услыхал зов моря и белокрылых чаек, зов благословенной земли, прародины всех эльфов, и невозможно эту тоску спутать с иной. Листик вырос, и отец ему более не нужен. Он уйдёт, как уйдут и прочие. И лишь лесной владыка останется — для него слишком поздно, Лес пророс сквозь него, опутал корнями, оплел ветвями, привязал сотнями невидимых нитей, что прочнее корабельных канатов. Что ему Валинор, которого он никогда не видел? Трандуил слишком любил этот мир, в котором впервые увидел звёздный свет несколько эпох назад, и пусть мир этот, отмеченный тьмой, уже почти не принадлежал дивным созданиям, и магия понемногу покидала его — разве изменяют эльфы своей любви? Здесь оставалась его жена — и её Трандуил тоже покинуть не мог, даже если бы Лес не удерживал своего владыку.
Гавань вскоре опустеет, и лишь чайки будут по-прежнему тоскливо кричать над водами вздыхающего шумно моря. Сменятся эпохи, мир станет принадлежать людям, опустеют Ривендол и златой Лориэн, а лесной владыка позабудет о том, кем был — Лес милосердно отнимет эту память, что ни к чему последнему эльфу в этом мире.
Эльфы уйдут — Лес останется; а Лесу нужен владыка.
Трандуил не родился лесным эльфом, но Владыка Леса — не просто слова вроде человеческих титулов; когда не останется тех, над кем он властвовал, когда, ведомые Корабелом, уйдут последние серебристые снежнопарусные корабли, скрывшись за завесой меж миров, — Лес довершит начатое тогда, когда сын Орофера привёл сюда остатки своего народа. Узы, исподволь менявшие эльфа, окрепнут ещё больше; Лес станет Владыкой, Владыка станет Лесом, одно неделимое целое, Лес и его Сердце: однажды облик физический и вовсе будет отброшен за ненадобностью, а дух его сольётся с духом Леса.
Вновь сменятся эпохи, Лес уйдёт из зримого мира, но каждый обычный лес, каждая рощица будут хранить память о последнем из великих лесов.
Эльфы ладят с животными, птицами и растениями, но Зеленолесье, изначально не бывший лесом, выращенным эльфами, как тот же Лориэн, как и всякий старый лес, обладал собственным разумом, и в его воле было не принять пришедших, от которых всё ещё веяло смертью и болью. Трандуил первым ступил под сень деревьев, обратившись к Лесу, прося принять их, измученных беглецов от войны, дать пищу и дом.
Пламя дракона оставляет незаживающие раны не только на теле, но и на душе. Печать драконьего пламени нёс на лице Трандуил, пламя текло в его жилах вместе с кровью, и он, осквернённый огнём, с драконьей отравой, спящей в крови, осмелился войти в лес.
Пламя драконье — суть, противоположная Лесу, и Лес застонал, заухал, зашумел листвой гневно, едва владыка эльфов ступил под его сень. Преклонив колено, пролил Трандуил кровь свою — кровь отмеченного пламенем — окропил корни старого древа с поседевшим от серого мха стволом, дуба-патриарха, преграждавшего путь в глубину леса, принося жертву, вновь повторяя просьбу принять его народ. Зашумел Лес сильнее прежнего, потемнело вокруг на миг, но не отступился эльф — его народу некуда было идти, он же был за них в ответе.
Кровь впиталась, будто и не было её, и давящая на плечи недобрая тяжесть ушла вдруг, а ветви древа-патриарха сами собой склонились, касаясь золотистых волос.
Лес смилостивился, отвёл ветви, вцепившиеся было в длинные пряди, расплёл живую преграду, не пускавшую Трандуила в лесную чащу, эльфов его — к владыке.
Лес позволил им остаться, и Трандуил готов был заплатить за это любую цену, что спросят с него. Лес молчал; поперву эльфам мерещились странные тени, шёпот деревьев, недобрые взгляды в спину... За дозволение выстроить убежище, которое стало бы домом всем пришедшим с ним эльфам, Трандуил, не наделённый даром договариваться с деревьями, дабы те сами выращивали эльфам дома, вновь расплатился кровью. Лес роптал, приглашённые гномы-строители, вообще не верящие ни во что кроме того, что можно увидеть и потрогать, нервничали и оглядывались, чуя, что им, прирожденным мастерам огня и железа, тут не рады. Но, верный уговору, Лес не тронул ни одного из ненавистных гномов, а о причинах почти пугающей бледности лесного владыки не осмелился спросить никто. За помощь строителей пришлось отдать большую часть украшений, сотворённых руками эльфов, а потому живых и этим бесценных, но каменные палаты отныне могли дать приют всему немногочисленному народу Трандуила.
Если остальным мерещился шёпот в дуновении ветра и шелесте листвы, Трандуил ясно слышал голос Леса, ощущал его внимание. За эльфами следили глаза порскнувшего в кусты зайца, осторожного оленя, бусинки глаз крохотной лесной мыши и вертевшейся на ветке, рискуя упасть, любопытной сороки. Лес следил за ними, изучал их.
Эльфы любят единственный раз; после гибели жены оборвалась связь двух душ, всё, что осталось Трандуилу — горечь и тоска, пустота там, где ощущалось тепло родной души. Половина души его была мертва. Лес быстро нашел слабое место владыки, исподволь пробрался, прорастая внутри, заполняя пустоту, привязывая эльфийского короля к себе крепче подобием тех уз, что связывают двоих любящих, — и Трандуил позволил ему это сделать. Так было легче, чем жить с мёртвой половиной души, кроме того, если это было затребованной платой...
Лес звал, шептал настойчиво, опутывая лесными запахами, незримо подталкивал в спину, прося, требуя что-то сделать. Что?
Влекомый зовом, Трандуил пришел впервые на эту поляну — древние деревья, обросшие лишайником и мхом, свисавшим космами с толстых ветвей. Здесь не слышно было ни пения птиц, ни шёпота ветра в кронах; лишь не слышалось — ощущалось смутно как будто биенье огромного сердца. Это и было сердце — сердце Леса, куда допущен был эльфийский король. Ветви и узловатые корни обвили его, не давая уйти, но не причиняя вреда, и Трандуил, опробовав их на прочность, не стал более вырываться, вместо этого открывшись Лесу, давая ему прочесть свои чувства и едва не потеряв себя в нахлынувших образах, подминавших сознание: стремительный бросок хищника, насторожённость оленя, чутко поводящего ушами на каждый шорох, радостная возня щенков, умиротворенность громадного тиса, возвышающегося над прочими деревьями и ловящего листьями тоненьких веточек на самой макушке солнечный ветер. Трандуил был Лесом и каждым его обитателем, маленьким горностаем и оленем в цвете сил, голодным волком, чья охота не задалась, и тихо, безнадежно плачущим духом ручейка, запруженного упавшим камнем, медленно умирающего, мутнея застоявшейся водой. Трудно было выловить в нахлынувшей череде образов, в непривычных ощущениях самого себя, и он отчаянно цеплялся за образы, дорогие сердцу: впервые выращенный росток и первая попавшая в цель стрела; признание в любви и свет звёзд в глазах единственной, которой было отдано сердце; улыбка крохотного сына, после гибели жены росшего у него на руках, долгие вечера вдвоём, когда Трандуил терпеливо отвечал на множество вопросов, разбирал вместе с ним замысловатую вязь рун старинных рукописей, что были, наверное, старше владыки Раздола…
Он не был лесным эльфом, но Лес сам подсказал ему, что нужно делать. И владыка запел, вплетая песнь свою в голос самого Леса, выплетая вязь заклятий, что были едва не старше этих земель, утверждая узы, что путами наложил Лес, преобразуя их в обоюдную связь — отныне нерушимую, открывая душу и сердце громадному существу — не злому и не доброму, просто — иному. В это время по всему Лесу распустились белые цветы...
Четырежды в год, на изломе времён года владыка приходил на поляну, куда не было пути ни одному из эльфов, пел для Леса, и поздней осенью Лес засыпал под чистую и холодную, как высокое осеннее небо, Песнь Зимнего Сна. Засыпали духи деревьев, реки, ручьев, чистых звонких родников, засыпали барсуки, медведи и маленькие лесные тролли под мшистыми камнями — Лес спал, видя всю зиму навеянные песнью разноцветные сны о небывалом. По весне же песнь без слов, начинаясь с тихой протяжной ноты, набирала силу, переливалась звонкими трелями вернувшихся птиц, журчала весенними ручьями, взвивалась ликующе в небо, звала очнуться от белого сна, вернуться к жизни, радоваться, расти и расцветать — и таяло белое ледяное пламя, объявшее Лес. Лес медленно, нехотя, просыпался, отзывался дрожью ветвей, неясным шёпотом; набухали почки, распускаясь, пока дрожала еще в воздухе Песнь Жизни, молодыми клейкими листочками, выпускали бутоны первые цветы — белые звёздочки, будто зачарованные песнью снежинки, позабытые зимой.
В середине лета же, в самом сердце его, разгоралось под песнь лесного короля золотое колдовское пламя.
Быть Лесным Владыкой — разом умирать вместе с юным зайчонком в волчьих зубах и чувствовать вкус крови, опьянение хищника, ощущать восторг полета вместе с лесной птицей и радостную усталость рыси, вылизывающей новорожденных котят, спокойное довольство цветка и болезнь старого дерева, точимого жуками, слышать растущую траву и различать шёпот Леса — всякий миг; закрывая глаза, открывать их оленем или волком, или лисой, или ушастой совой. Слишком много для одного эльфа… но в самый раз — Лесному Владыке.
… И не быть в силах покинуть Лес надолго. Лес держал его, но держал и его жажду, сохраняя ему разум, — драконью жажду, отраву, текущую с кровью в жилах. Трандуил окружил себя самыми изящными вещицами, лучшими драгоценностями — эльфы ценят красоту, как только могут ценить умеющие её творить, но не теряют разум от драгоценных уборов и украшений, ведь ни один камень на свете не сравнится с ясной звездой в небе, с жемчужной каплей росы поутру, с нежным сиянием розового рассвета, — лесной король же перебирал драгоценные камни, равнодушный к солнечному жару и песне золота, что так любимы драконами, ласкал грани, вглядывался в кристаллическую глубину, рискуя заблудиться там, как в глазах дракона, а вырвавшись — оставить часть души. Убивший дракона сам становится драконом; кем же становится опалённый драконьим пламенем, чуждое эльфам пламя несущий в себе вместе с кровью в жилах?..
Мир менялся, и вновь в него пришло зло; зло исподволь, медленно, но неуклонно меняло мир, сиянье чистых душ уж не могло с ним справиться — и скоро эльфы, не в силах жить здесь, уйдут за море — их время кончалось, а ветер уж доносил крики чаек и шелест волн.
Часть тьмы, что нависла над миром, проникла, незваная, и в Лес.
Лес боролся с чуждой ему тьмой, изменявшей, корёжившей его, и Трандуил чувствовал, разделял его боль, беря часть ноши на себя, отчего портился характер. Он надеялся только, что не виноват в приходе тьмы, овладевшей Лесом, что не его отравленная кровь виной тому.
Подданные шептались о крутом нраве владыки, а сын после некрасивой ссоры сбежал из дому. Лес изменялся под воздействием тьмы, но не сдавался — он слишком хотел жить; он тянул силы из владыки — тот временами впадал в странное оцепенение, видя кошмары наяву — эльфы не спят, как люди, и уж тем более кошмаров не видят, — а золотистые волосы поблёкли, выцвели до лунного серебра. Лес изменялся сам, исподволь меняя и связанного с ним эльфа.
Лес выжил и стал ещё сильнее; он принял и созданий тьмы, изменяя их, как тьма изменила его самого, — отныне создания эти были частью Леса, как все прочие обитатели. Зеленолесье стало зваться Лихолесьем — единственный лес с тьмой в Сердце своём, и никто, кроме эльфов Трандуила, не мог бы жить здесь, никто не мог отныне спокойно пройти через Лес, недобро настроенный к пришельцам, но хранящий тех, кого привел с собой его владыка.
Говорят, орки — искорёженные муками эльфы; сами эльфы не чуют в них сородичей, как безошибочно чувствуют друг друга, но кто знает?.. И кто знает, во что может превратить изначально светлых созданий тьма, как искалечить облик внешний и внутренний...
В душах эльфов — первый звёздный свет, что был до мира и солнца — до начала времен; в Лихолесье жила тьма, и тьма поселилась отныне и в душе владыки, кровными узами связавшего себя с Лесом. Тёмным созданием ему было не стать, ибо тёмные создания противоречат самой сути жизни, а владыка Леса — хранитель жизни прежде всего, но и звёздный свет его стал иным. Не хуже, не тусклее — иным. Владыка сумеречного Леса, позволивший узам, которые связывают эльфов и место, дом, где они обитают, стать слишком крепкими — тьма сделала узы едва ли не прочнее, чем пролитая в жертву кровь дивного существа.
Он не мог покидать Лес — и Лес отправился с ним, когда король впервые покинул его — cозданная Лесом для владыки тварь, давным-давно вымерший громадный олень, живший когда-то там, где через века выросли деревья. Лесная тварь — связь с Лесом, кровь от крови, плоть от плоти его, питалась магией самого владыки. Служила верно, не подводя в бою, уберегая драгоценного седока, — и с каждым возвращением — в Лесу тварь исчезала, возвращаясь туда, откуда взялась, — становилась всё более настоящей, отдаляясь от создавшего её Леса, обретая разум. И служа уже по собственному почину, защищая владыку и беря лакомство из его рук, — ни один конь и ни один пёс не мог бы быть умнее и преданнее, чем принявшая облик исполинского оленя тварь.
...Миновали эпохи, мир теперь не узнать. Опустела давным-давно Гавань, и даже чайки забыли о ней и крылатых парусами серебряных кораблях. По опустевшим дивным чертогам лесного царства эльфов не ступает — скользит величавая тень — не эльф, уже нечто иное, и память, безликая, таится в тёмных углах.
Таится в сердце Леса, скрытая за чёрной бузиной, колючими ветвями боярышника, прирученная тьма; ступает по Лесу Белый Олень, слушая шёпот деревьев; сияет звёздным серебром его шкура в лесных зелёных сумерках, и ветви расходятся пред ним, ни одна травинка не шелохнётся под поступью. Светлячки на полянах танцуют для короля, лесные духи поют для него и ветер шепчет позабытыми голосами.
Чертоги нынче для Владыки — весь Лес.
...Есть где-то древний сумрачный Лес, где владыкой — последний эльф в мире людей. И быть ему, родившемуся, когда не было ночи и дня и лишь звёзды сияли с небес, владыкой Леса, пока сумерки вновь не воцарятся над миром.
