.Оказывается, котом быть не так уж и плохо! С каждым прожитым днем я уверялся в этом все больше и больше. Жаль, раньше этого не ценил. Думал, нет ничего скучнее и мучительнее, чем кошачья жизнь: изо дня в день питаться какими-то шариками, подозрительно смахивающими на заячий помет, когда привык обедать в самых дорогих ресторанах мира, пить воду с металлическим привкусом, в то время как утонченная натура предпочитает красное вино, слушать, как какой-то рыжий мерзавец лжет, будто я слопал его крысу…
Впрочем, в этом есть своя прелесть! Например, пить и есть можно бесплатно и тогда, когда пожелаешь, а не когда будет свободен столик, а рыжего недоумка всегда одергивает заботливая девочка. И вообще, на мой взгляд, рыжесть — это ужасно глупо и немодно (моя рыжесть исключение: она благородна). Однако буду рассказывать по порядку.
Родился я во Франции, но бóльшую часть жизни прожил в Англии: отец был родом оттуда и жить за границей не желал. Его жена, в будущем моя мать, будучи уступчивой, согласилась. Когда отец умер, мы переехали в Париж, где вскоре скончалась и мама.
О, я и забыл представиться — Фелис Энеус, или просто кот Живоглот. Спросите, почему такое странное несочетание? История банальна до смешного…
Будучи еще представителем рода, гордо именующем себя «человек разумный», ваш покорный слуга, повторюсь, жил во Франции. Прекрасная страна. Особенно прекрасна она для творческого человека, а Фелис Энеус таковым являлся. В тот день я работал над натюрмортом, удобно расположившись на одной из площадей Парижа. Мысли мои были далеко от полотна: я размышлял над продолжением книги, которую на тот момент писал. Она задумывалась как беллетристика, что для меня как для человека науки было абсолютно несвойственно, потому и работа над ней продвигалась не так быстро, как хотелось бы. Почему беллетристика? Захотелось попробовать себя на новом поприще, да и душа требовала творчества, далекого от четких правил исследовательского мира, которая принесла мне известность в определенных кругах. Мой отец, помимо прочих талантов, обладал незаурядными способностями к живописи, некоторые из его картин даже украшали стены в домах частных коллекционеров. И вот он решил, что его сын тоже должен заниматься этим благородным делом. Я так не считал, предпочитая верховую езду, но отец был категоричен, поэтому вместо любимых лошадей я проводил массу времени в мастерской, перемазанный красками и злой на отца и весь белый свет. Я был способным учеником, несмотря на нелюбовь к рисованию, с которой приходилось бороться постоянно — да и я всегда терпеть не мог, когда меня к чему-то принуждают. Ребенком я поклялся, что по окончанию художественной школы больше не притронусь к кистям, но по прошествии нескольких лет неожиданно для себя почувствовал острую необходимость «высказаться» таким образом. Разумеется, и у изобразительного искусства есть свои правила, но простора для фантазии куда больше. Как бы то ни было, я надеялся, что найду вдохновение в живописи, как вдруг…
— Excusez-moi, monsieur… — произнес робкий нежный голосок с сильным английским акцентом.
Я поднял взгляд от своей работы... и едва сдержал возглас восхищения: передо мной стояла невероятно красивая девушка. Она не была похожа на обычных парижанок, праздно прогуливающихся по улицам столицы. Она была другой. Пышные волосы, большие, почти малахитового цвета глаза, алые губы, на которых играла легкая неуверенная улыбка. Я встал; она была чуть ниже меня. Девушка робко улыбнулась.
— Вы художник? — неуверенно продолжила она. — Просто я подумала, — она смешалась, — возможно, вы просто пробуете свои силы в живописи?
— Можно сказать, что художник, — тихо ответил я на английском, несмотря на то что вопрос был задан на французском.
— О, вы говорите по-английски! — обрадовалась незнакомка, и в ее голосе явно чувствовалось облегчение. — Как славно, что я вас нашла! Замучаешься, пока сообразишь, что сказать на едва знакомом языке! С другой стороны, конечно, нужно практиковаться… Ну вот, я опять много болтаю, простите меня, пожалуйста! Я растерялась…
Я только улыбнулся, так был поражен этой встречей. Меж тем, она продолжила:
— Меня зовут Глория. А вас?
— Фелис Энеус, — ответил я с легким поклоном.
— Какое у вас красивое имя!
Так, слово за слово, завязался разговор. Я пригласил Глорию на прогулку по городу, чуть было не забыв все свои кисти прямо посреди площади. Говорить мы могли обо всем, начиная с философских тем и заканчивая всякими пустяками. Наша беседа велась легко и непринужденно, я не чувствовал никакой преграды в общении, какая обычно бывает у незнакомых людей, и она, похоже, испытывала схожие чувства. Вечером я проводил ее домой и предложил встретиться и завтра.
Мы стали часто видеться. Казалось, я влюбился в Глорию, эту жизнелюбивую англичанку с сияющими глазами, которая не вписывалась ни в один стереотип, возведенный вокруг британцев. При ее появлении сердце радостно, учащенно билось. Я мог часами любоваться, как ветер ласково шевелит ее непослушные кудри. Глаза, зеленые, как молодая листва, светились таким теплом, что я, вопреки мужским стереотипам, таял от ее взгляда, как подросток. Для меня она была той единственной, с которой хотелось прожить всю жизнь и умереть в один день. Несмотря на весь пафос фразы, я действительно так чувствовал.
Я скрывал тот факт, что являюсь волшебником. Не знал, как она к этому отнесется, поэтому не смел рисковать. Я готов был бросить волшебный мир, в котором я достиг немалых величин, готов был послать к дьяволу Орден Мерлина какой-то там степени, великое множество гравюр с благодарностями за вклад в науку и возможность практически в любой момент заявиться к министру на чашечку чая. Да, все мои заслуги в волшебном мире стали ничем по сравнению с моей бесценной Глорией. Теперь все это превратилось в мишуру, которая меркла рядом с ней.
Дни бежали точно минуты. Я одним духом закончил книгу, получив за нее немалые деньги в мире магглов: в конечном итоге я легко согласился оставить привычный мир ради своего счастья, а значит, нужно было осваиваться в другом, да и, несмотря на то что книга запланировано вышла под псевдонимом, вездесущие журналисты все равно бы проведали. Она разошлась громадным тиражом по всему свету, и связь довольно известного в узких кругах ученого с романами, разумеется, не была мне на руку. Глория очень гордилась мной, но так и не поинтересовалась содержанием книги — по крайней мере, при мне. Может, не хотела показывать мне, что читает романы, а, может, еще по какой причине — она была довольно робкой по части искренних, серьезных признаний. Мне это было только на пользу, хотя колдографий и других опознавательных знаков того, что книга не маггловская, в романе не было.
Прошло полгода. Я уже не мог представить себе разлуку с Глорией, отвечающей мне взаимностью. И в один прекрасный день я твердо решил жениться на ней. Предложение руки и сердца было несколько внезапным, но, судя по всему, долгожданным. Как я намучился, выбирая кольцо, достойное пальчика любимой женщины!.. Наконец, я остановил свой выбор на изящном кольце с изумрудом. Глори расплакалась тогда у меня на плече, повторяя: «Я согласна». Согласна!.. Слова эти звучали для меня словно музыка.
Вскоре сыграли скромную свадьбу — нам не хотелось пускать посторонних в наш новый дивный мир. Глория давно мечтала о путешествии по Европе, а мне было все равно, куда, лишь бы с ней, поэтому свадебное путешествие мы провели в лучах итальянского солнца, среди испанских танцоров, в загадочной Чехии — да много еще где.
Как-то раз, уже ожидая нашего первенца, Глория вдруг предложила поехать в Египет: ее давно привлекала возможность изучать тайны древних пирамид. Египет был для меня жарковат, да и я не был уверен, что такие погодные условия пойдут на пользу нашей малышке, но я не стал отказывать жене в удовольствии, и через несколько дней мы уже щурились под палящим африканским солнцем, рассматривая внушительные контуры пирамид. Глория увлеченно изучала стоявший у дороги стенд с картой окрестностей, а я мысленно прикидывал, как буду выписывать на холсте тень, отбрасываемую величественным Сфинксом. После того как на весь мир прогремела новость об открытии гробницы Тутанхамона, исследователи кинулись изучать пирамиды, чтобы найти новые сокровища, совершить открытия и, возможно, стать новыми Говардами Картерами. Эта лихорадка была нам чужда, и я не разделял восторга жены перед всем магическим и таинственным — в самом деле, что могло быть для меня быть удивительного в вещах, впитанных с молоком матери? — однако я любил узнавать новое, поэтому мы, договорившись с местным искателем приключений, который обещал нам возможность попасть внутрь одной из пирамид, были готовы бесстрашно влезть в тайны, хранившиеся под каменными сводами тысячелетиями.
Хасан, наш новый знакомец, оказался настоящим гуру: он помог нам подобрать правильное снаряжение, до хрипоты спорил с торговцами, пытаясь сбить необоснованно высокие цены, давал ценные советы по подготовке к нашей маленькой экспедиции и без конца делал комплименты Глории, приговаривая, что я — счастливейший из смертных, который должен ценить свое сокровище, и я был с ним полностью солидарен.
Наконец, мы назначили дату нашего приключения, и с раннего утра, вооружившись лампами, рюкзаками и решительным настроем, направились к выбранной нами пирамиде. Отодвинув тяжелую каменную плиту, мы заинтересованно пытались разглядеть, что же хранит в себе великая постройка. Мы ступили в неизвестность. Глория зажгла лампу, и мы прошли немного дальше. Попав внутрь, Хасан тут же притих и случайно наткнулся на какой-то камень, торчащий из пола, а потом недовольно проворчал: «Тише вы, мертвого поднимете!» — как будто бы это мы, а не он, наделали множество шума. Достав непонятно кем составленную карту, наш проводник сказал:
— Мой приятель Хаим бывал тут, но дошел только до этой точки, — он ткнул пальцем в дальний коридор, обозначенный на замызганном листке, — и я бы не советовал вам забредать дальше: вы должны беречь свою миссис! — Хасан поднял тот же палец вверх, выразительно посмотрев на Глорию.
— Ну что вы, Хасан, — слегка возмущенным голосом воскликнула жена, — я же не маленький ребенок, в самом деле!
— Тихо! — шикнул египтянин. — Не гневите богов. Неизвестно, как Бастет будет охранять свой дом.
Сделав это странное заявление, Хасан еще раз сверился с картой и, свернув ее, решительно шагнул в ближайший коридор. Удивленно переглянувшись, мы с женой последовали за ним. Какое-то время тишина давила нам на уши, ничего не было видно, кроме качающегося света фонаря, и коридоры казались бесконечными. Хасан смотрел на карту на каждом новом повороте, что-то бормотал на своем языке и, приняв решение, шел дальше. Приключение уже не казалось Глории таким уж захватывающим, судя по тому, как она хмуро взирала на спину Хасана. Наконец, мы вышли в большой зал. Усилив свет фонаря, я поднял его повыше, чтобы осмотреться, и все трое ахнули: мы попали в какую-то церемониальную комнату, сплошь покрытую изображениями мифологических сюжетов Древнего Египта. Хасан пораженно переводил взгляд с карты на стены и обратно.
— Хасан? — с подозрением позвал я.
— Невероятно… — не слушая меня, произнес египтянин. — Этого здесь не было!
— Как это — не было?! — вышел из себя я. — Вы же ежеминутно смотрели на карту!
— Подождите ругаться, — встряла Глория. — Было или не было, давайте сначала осмотримся — тут же такая красота! А потом разберемся, где мы — может, Хасан просто вверх ногами держит карту!
Поставив свой фонарь на какую-то округлую плиту, Глория беспечно подошла к ближайшей стене, чтобы рассмотреть рисунки. Вдруг плита пришла в движение: закрутилась и ввернулась в пол с жутким скрежетом камней друг о друга. Мы подпрыгнули от неожиданности. Внезапно все стало тихо, и мы вновь пораженно переглянулись. Взяв себя в руки, я подошел ближе, как вдруг…
БУМ!
С громким стуком из отверстия в полу, в которое вошла плита и фонарь Глории, что-то вылетело, и я получил заряд чем-то мокрым в лицо. Отплевываясь и отфыркиваясь, я замотал головой, пытаясь очиститься от этой гадости, но ощутил лишь, как начал уменьшаться и сжиматься, комната стала в десять раз больше, а мои спутники неожиданно выросли до великанских размеров. Глория вскрикнула, Хасан громко выругался, забыв, что в комнате женщина, и начал бормотать молитвы. Неожиданно все закончилось. Я взирал на своих спутников снизу вверх, а они неверяще смотрели на меня.
— Какого… — начал было я, но, к удивлению для себя, смог только мяукнуть.
Мяукнуть?!
Я ничего не мог понять: ни странной реакции Хасана, ни своего превращения в кота — теперь я мог похвастаться густой рыжей шерстью, длинным хвостом-метелкой, а своего носа я толком не видел, а потому предположил, что морда у меня была приплюснутая. Я беспомощно и непонимающе переводил взгляд с Глории на Хасана, помахивая хвостом. Глория, прижав руки ко рту, смотрела на меня потрясенным взглядом, Хасан же мрачнел с каждой минутой. Неужели египетская пирамида раскрыла во мне способности к анимагии?..
— Хасан, что произошло?! — воскликнула Глория, схватив египтянина за плечи.
Он долго молчал, а затем отрывисто рассказал Глории, не сводя глаз с рисунков на стенах, что Хаим предупреждал его: в этой пирамиде, по преданию, последователи богини-кошки Бастет скрыли эликсир, раскрывающий в том, кто его выпьет, способности к трансформациям. Предполагалось, что это станет даром богини для посвященного, который будет настолько умен, что сможет пробраться сквозь ловушки и головоломки к месту, куда его спрятали, однако что-то пошло не так, и место «захоронения» пришлось в спешке менять, судя по тому, что никаких загадок по пути мы не встретили. По-видимому, тепло от фонаря и его тяжесть привели в действие защитный механизм, поэтому флакон, где хранилось зелье, взорвался от чрезмерного давления, и я попал под действие таинственной жидкости.
Не говоря больше ни слова и не реагируя на вопросы, которыми засыпала его Глория, Хасан молча собрал наши вещи, только велев ей забрать меня на руках, и направился к выходу. Пораженная Глори не находила слов и только тихо плакала. Я был в бешенстве и проклинал тот день, когда не послушал внутренний голос и забронировал эту злосчастную поездку. Выйдя наружу, Хасан, которого точно огрели пыльным мешком, посоветовал Глории крепиться и поспешно ушел. Я рассерженно зашипел ему вслед, пытаясь укусить за голень, чтобы он вернулся и объяснил, как мне вернуть себе прежний облик — ничего из того, что я слышал о превращениях анимагов, не помогло мне снова встать с четырех лап на две ноги, — но он быстро перебежал через дорогу, а я, чтобы не попасть под машину, был вынужден отступить.
Я не представлял, как жить дальше: найти помощь в книгах я не мог, Глория о магии ничего не знала, а рассказать ей я был уже не в состоянии. Заплаканная жена вернулась в Англию, перевезя меня в корзинке.
Спустя несколько месяцев Глория умерла родами. Я малодушно подумывал о самоубийстве, ведь жены больше нет, и родителей наших уже не было в живых, а позаботиться о ребенке было некому… Но решил
существовать ради нашей с Глорией девочки. Ради нашей Джейн. Будь что будет, решил я, Фелис Энеус свою дочь не покинет до последнего.
Мне уже не суждено было стать человеком — это я понял после многочисленных фиаско, которыми увенчались попытки применить свою родовую магию, снимавшую проклятия — в обычное время она могла подействовать и без помощи волшебной палочки. «Обречен...» — вот что подумалось мне тогда.
Наша малышка осиротела, а сделать я уже ничего для нее не мог. Наши друзья, погоревав, отдали ее дальним родственникам жены, поскольку найти следы Фелиса Энеуса они не могли, а Глория при жизни не рискнула никому ни о чем рассказывать — все равно бы не поверили, а я... Меня отдали в зоомагазин вопреки царапинам и укусам, что я оставил на тех, кто осмелился тронуть меня, оторвать от моей дочери. Я стал Живоглотом — так меня назвала владелица магазина за мой крутой, как ей казалось, нрав.
С тех пор моя жизнь превратилась в бесконечный кошмар, череду глупых лиц, норовящих потискать «рыженький пушистый комочек шерсти». Сердце, разум и чувства словно заледенели, я царапал и кусал всех, кто посмел ко мне прикоснуться. Естественно, к себе в дом меня никто не брал. Хозяйка магазина, мадам Мартин, часто удивлялась, отчего я так долго живу. А чего, интересно, она ожидала от человека?! Хотя... В этом стоило бы засомневаться: я все чаще стал находить в себе привычки и повадки, свойственные коту, но никак не человеку — мне стало интересно гоняться за пробками от бутылок из-под пива и вылизываться день и ночь… Мадам Мартин вскоре отошла от дел, а ее место в зоомагазине заняла ее дочь, оказавшаяся волшебницей, которая перенесла магазин из нашего городка в Лондон, и я с удивлением узнал Косой переулок. Так я снова попал в магическую Британию, однако новая хозяйка хорошо разбиралась только в зоофармацевтике, и я не смог добиться от нее реакции на множественные намеки, которыми я пытался показать ей, что рыжий кот, живший в ее магазине, — вовсе не кот.
Изо дня в день, из года в год я не знал, чем себя занять, не знал, где окончу свою свое существование. Жизнь стала мукой. Я жаждал смерти как избавления от страданий и воссоединения с моей любимой, но каждую попытку суицида останавливала ничем не обоснованная надежда. На что? Я не знал. Ведь на что было надеяться строптивому коту?..
Так прошло еще несколько лет. Я смирился со своей участью...
В тот день по обыкновению я, сидя на антресолях, разглядывал посетителей зоомагазина, как вдруг... Я увидел девчушку: непослушные каштановые волосы,
та самая улыбка... Только вот глаза вместо зеленых были карие. На какой-то миг мне показалось, что в магазин вошла Глория. От неожиданности я свалился на голову какому-то рыжеволосому юнцу; как потом выяснилось, это был друг Гермионы, а именно так звали ту девочку.
Я понравился Гермионе, и она взяла меня себе. Лучик света замаячил на темном горизонте моей жизни.
Прогуливаясь впоследствии по дому Грейнджеров, разглядывая многочисленные фотографии, я понял, что меня приютила моя собственная внучка. Кто бы мог подумать, что она будет так похожа на свою бабушку... не знаю, откуда, но у них в доме были фото Глории и меня, сделанные непосредственно перед той злосчастной поездкой. Они были обрамлены черной лентой. Нас все равно помнят как любимых родителей и бабушку с дедушкой...
Невозможно описать моих чувств, когда я, наконец, увидел свою дочь в доме, который теперь стал и моим. К моменту нашей встречи она была уже замужней женщиной, красивой, умной, и воспитывала замечательную дочь. Если бы коты могли улыбаться и светиться счастьем, я был бы именно таким котом.
Всю свою последующую жизнь описывать не буду: ее можно прочитать в биографии Гарри Поттера (да-да, я тоже удивился, обнаружив в ней свое имя. Коты умеют читать!). Скажу только, что жить гораздо легче и счастливее было именно в этом доме, с этими людьми. Я снова обрел семью, пусть они об этом и не знали. Все мои чаяния в итоге были вознаграждены: десятилетия взаперти, в безнадежности, наконец, увенчались даром небес в лице моей Джейн и моей Гермионы. Как мог, я помогал своим девочкам, будь то просто возможность отдохнуть у камина с котом или смертельная опасность со стороны чокнутого анимага.
Что можно еще добавить? По прошествии нескольких лет после окончания школы Гермиона вышла замуж за рыжего дурачка Рона Уизли, того самого, кому я свалился как снег на голову тогда, в магазине. Детей у них было двое, мальчик и девочка, Хьюго и Роза. Роза невероятно походила на мать… Кажется, мои девочки всегда будут носить по жизни нежные черты моей бесценной Глории.
Сейчас, стоя лапами на гробовой плите Глории, Джейн и Гермионы, которых похоронили вместе по традиции Грейнджеров, я чувствую, как остатки моей жизненной энергии перетекают вниз, к любимым жене, дочери и внучке. Моя жизнь закончилась. Я уже вижу трех призрачных девушек, одна из них — о да, это Глория! — с такой любовью глядит на меня...
Вот и все. Наконец я встречу тех, ради кого жил даже тогда, когда их уже не было в живых. Кому так и не смог сказать, как сильно я их люблю...
