Куда идет Джек?

Глава 1

ЧАСТЬ 1
Ку­да идет Джек?

Джек идет-бре­дет че­рез по­ле, ку­да – и сам не зна­ет. Гу­ляка Джек, Ве­сель­чак Джек, Слав­ный Ма­лый Джек. За пле­чами бол­та­ет­ся ме­шок, на­битый раз­ной вся­чиной – хлеб­ны­ми крош­ка­ми, бу­тыл­кой дож­де­вой во­ды и кое-чем на про­дажу. Мя­тые пу­гови­цы, де­ревян­ные гру­бые бу­сы, что-то сю­да, что-то ту­да. Ес­ли хо­рошо по­копать­ся, мож­но най­ти пе­ро пав­ли­на на ра­дость бо­сой дет­во­ре, бол­ванчи­ка на ве­рев­ке, мя­чик, ту­го на­битый со­ломой. Ба­ноч­ку све­коль­ной по­мад­ки, за­точен­ный уго­лек – в по­мощь де­ревен­ским мод­ни­цам. Бе­рес­тя­ной кув­шин для мо­лока, сли­ток же­леза на от­ливку но­жа или гвоз­дей, ми­лос­ти и нев­зрач­ности – все это есть в меш­ке у Дже­ка. На­летай, по­купай, толь­ко день­ги от­да­вай!

Джек и сам, как со­дер­жи­мое его меш­ка — вы­сокий, ху­дющий, рас­тре­пан­ный и обод­ранный. Вот он, раз­гиль­дяй от Бо­га, язык под­ве­шен, а в же­луд­ке пус­то. Ус­пей спро­сить— пред­ло­жит, раз­вернет тор­ги пря­мо тут, на го­лой зем­ле, и по­сыпят­ся вся­кие ди­ковин­ки из его дрях­лой меш­ко­вины. Бе­ри да рас­смат­ри­вай.

Толь­ко вот что. Не­ту де­нег в де­рев­нях, од­ни на­логи, чу­ма да бо­лот­ная тра­ва. Ког­да пос­ледний раз про­бовал мя­со на зуб, при­ятель? Уж го­да пол­то­ра на­зад, а то и два.

Так и бре­дет те­перь, ша­та­ет­ся, как его бол­ванчик на ве­ревоч­ке. Го­лод­но, хо­лод­но, в жи­воте — ды­ра за­сасы­ва­ющая, бо­лит, но­ет, пи­щи тре­бу­ет. Идет он, не ви­дит в ту­мане ни­чего. Ком­ко­ватый чер­но­зем, за­дубев­ший к се­реди­не осе­ни, ра­нит его пят­ки.

Да и по­ле – не по­ле. Пус­тошь. Вез­де ис­терзан­ные дож­дем, уби­тые сла­бостью зем­ли, тык­венные по­беги. Мно­го их сте­лет­ся чав­ка­ющим пок­ро­вом. Хоть бы­ло бы что сор­вать, под­жа­рить. Или пря­мо так – в сы­ром не­мытом ви­де. Пря­мо здесь и сей­час.

Уж Джек дос­тал бы тог­да но­жик, рас­по­рядил­ся бы им как на­до. Зат­кнул бы тык­венной мя­котью ды­ру в брю­хе.

Но тут — ди­во див­ное! — дей­стви­тель­но тык­вы пош­ли. Сна­чала ма­лень­кие, ве­личи­ной с яб­ло­ко, по­том все боль­ше, боль­ше. И вот в кон­це — сов­сем ог­ромные, на­лив­ные, как буд­то вот-вот и лоп­нут, рас­те­кут­ся аро­мат­ной жи­жей.

Не ду­рит ли ме­ня ведь­ма ка­кая, ду­ма­ет Джек. А ес­ли и ду­рит, то при­ят­ным ви­дени­ем — и на том ей спа­сибо.

Дос­тал он свой вы­ручай-но­жик, с ко­торым пе­режил нес­коль­ко ка­бач­ных драк, вса­дил в са­мую соб­лазни­тель­ную на вид, круг­лую кра­сави­цу . Вы­нул се­бе ве­лика­ний ло­моть аж из са­мой се­реди­ны. Меч­та­ет, как жа­рить его бу­дет, солью прип­равляя. А ку­сок чуть ли не ог­нем го­рит – та­кой оран­же­вый, как уголь в оча­ге.

Ве­село Дже­ку: слю­ни рот на­пол­ня­ют, и теп­ло по те­лу по­бежа­ло. Ра­дость боль­шая нын­че – еду за­дар­ма най­ти.

Толь­ко проз­ве­нело что-то в воз­ду­хе, стран­ное, не­понят­ное. Джек ог­ля­нул­ся: нет ни­чего, один ту­ман. Но тут опять прос­висте­ло . И вот, на­кор­млен уже Джек. Толь­ко не тык­венной ка­шей, а хо­лод­ной сталью. Смот­рит он жа­лоб­но вниз — из жи­вота стре­ла тор­чит по са­мое опе­ренье.
Стре­ла ров­ная, до­рогая, опе­ренье кра­сивое, крас­ное, за­меча­ет он. Не на­ше, не сель­ское. Та­кое в зам­ше­лой куз­ни­це не стро­га­ют, не ку­ют.
И па­да­ет. Пря­мо на жи­вот, плаш­мя, как ка­мень-ля­гуш­ка на во­ду. Так что стре­ла про­пары­ва­ет те­ло даль­ше, вхо­дя перь­ями в теп­лую плоть, и с рву­щим­ся зву­ком вы­леза­ет ос­три­ем из но­шен­ной-пе­рено­шен­ной ру­бахи со спи­ны.

Упал, ле­жит, а в ку­лаке сжи­ма­ет тык­венный ло­моть. О нем толь­ко ду­ма­ет сей­час. Как бы съ­есть, в пос­леднюю се­кун­ду от­ве­дать вку­са пи­щи. Тя­нет в рот из пос­ледних сил, на­пере­кор су­доро­ге, ско­выва­ющей ко­неч­ности. Ку­сок пок­рылся грязью и гли­няны­ми под­те­ками. Джек все тя­нет его к се­бе, тя­нет, а тот то и де­ло выс­каль­зы­ва­ет из паль­цев…

***
Ча­совой по­дошел к до­ходя­ге, ког­да тот за­тих. Ишь, по­вади­лось му­жичье с ко­ролев­ско­го сто­ла уро­жай тас­кать. По­нят­но, ко­неч­но, что го­лод­но лю­дям, дох­нут они нын­че пох­ле­ще крыс в ка­навах. Но тут, прям дер­зость — пор­ча от­кро­вен­ная, да пря­мо воз­ле не­го, страж­ни­ка, ког­да тот в двух ша­гах бук­валь­но сто­ит, ох­ра­ня­ет. Или чум­ной ка­кой по­пал­ся, по­ди ж ты его раз­бе­ри сей­час.

Пе­ревер­нул ча­совой умер­ше­го, смот­рит на не­го, и жут­ко ему ста­новит­ся. У по­кой­ни­ка гла­за от­кры­тые, рас­пахну­тые, боль­шу­щие, а ли­цо – мо­лодое-мо­лодое, поч­ти маль­чон­ка. И улыб­ка. Ни­ког­да та­ких улы­бок еще не встре­чал, нас­толь­ко бла­жен­ных. Да­же в цер­кви. И че­му улы­бал­ся? С угол­ка губ струй­ка кро­ви сви­са­ет, уже зас­тывшая на ок­тябрь­ской сту­же. А ря­дом с маль­чон­ком этим, зна­чица, ва­ля­ет­ся злос­час­тный ку­сок с ок­ро­вав­ленным над­ку­сом. Ма­лень­ким та­ким, как буд­то не че­ловек, а мышь подъ­ела.

Да, дох­нут нын­че лю­ди от го­лода, спа­си их Гос­подь…

ЧАСТЬ 2
Ку­да идут де­ти?

Ну ку­да им столь­ко? — удив­ля­ют­ся взрос­лые: по­жар­ные, учи­теля, про­дав­цы и вла­дель­цы ма­гази­нов — все те, кто сей­час до­ма, в теп­ле, у­юте, с при­пар­ко­ван­ной ма­шиной в га­раже и ос­ты­ва­ющей чаш­кой ко­фе на сто­ле. Ку­да им столь­ко? — удив­ля­ют­ся они, не ус­пе­вая выг­ре­бать из шка­фов сла­дос­ти. Вро­де бы и ве­дер­ки ма­лень­кие, а всё до­вер­ху на­пол­нить­ся не мо­гут. Без­донные они что ли?

Но с каж­дым но­вым звон­ком в дверь по­яв­ля­ет­ся еще од­но та­кое ве­дер­ко, ма­лень­кое, и пус­тое. Нес­конча­емое. Од­но за дру­гим. Лен­та Ме­би­уса из дет­ских ве­дерок.

Вход идут шо­колад­ки, кон­фе­ты, ле­ден­цы, пас­ти­ла, мар­ме­лад. Пе­ченье и фрук­ты. Ког­да у взрос­лых не ос­та­ет­ся да­же это­го, они с ви­нова­тым взгля­дом опус­ка­ют на дно нев­кусные хлеб­ные па­лоч­ки, лу­ковые ко­леч­ки и чип­сы, при­пасен­ные для пи­ва. Кто-то кла­дет су­шеных каль­ма­ров и сви­ные реб­рышки.

А им все ма­ло. Хо­дят как зом­би­рован­ные. Гла­за го­рят, гу­бы вы­маза­ны вуль­гар­ной крас­ной по­мадой. Не гу­бы, а кро­вопод­тек. Кто с кры­лыш­ка­ми, кто с рож­ка­ми, кто с клеш­ня­ми. Ро­боты, бэт­ме­ны, вур­да­лаки, прин­цессы и кло­уны. Шоу са­мых дрян­ных кос­тю­мов на Хэл­ло­уин. И ко­го в эту ночь не встре­тишь – ус­пе­вай толь­ко хва­лить сме­лую фан­та­зию ро­дите­лей.

Вот ми­мо про­бега­ет ре­бенок, толь­ко се­год­ня он не сов­сем ре­бенок, а вдо­бавок ко все­му как­тус-убий­ца. Про­бега­ет ма­лень­кой тенью вдоль со­сед­ских лу­жа­ек. У не­го — боль­шая зе­леная кор­зинка, до от­ка­за на­битая слад­кой до­бычей. Он поч­ти ле­тит, лишь на мгно­вение ос­та­нав­ли­ва­ет­ся воз­ле пос­ледних до­мов сво­ей ули­цы. Но се­год­ня там не от­кры­ли ни од­но­му ре­бен­ку.

Как­тус-убий­ца ле­тит даль­ше, за пре­делы род­ной ули­цы, за пре­делы со­сед­ской, где, тем не ме­нее, его ро­дите­ли зна­ют всех дру­гих ро­дите­лей по фа­мили­ям и по но­меру те­лефо­на в за­пис­ной книж­ке. Так, на вся­кий слу­чай, не при­веди Гос­по­ди ему слу­чить­ся.

Он про­дол­жа­ет ле­теть, по­ка не вре­за­ет­ся в ко­лон­ну сво­их соп­ле­мен­ни­ков, его то­вари­щей по стае – тем­ную, кло­кочу­щую струй­ку де­тей. И уже дви­жет­ся вмес­те с ни­ми. Нет боль­ше как­ту­са-убий­цы, есть су­мереч­ная мно­гонож­ка, стре­мяща­яся доб­рать­ся до сво­его тай­но­го ло­гова.

Го­род сон­ный и чуд­ной, он поз­во­ля­ет мно­гонож­ке бес­пре­пятс­твен­но ша­гать по его ули­цам, нес­мотря на нас­ту­па­ющий хо­лод и тем­но­ту. Учас­тко­вые и по­лицей­ские чин­но ус­ту­па­ют до­рогу храб­рой мно­гонож­ке. Ведь се­год­ня ее день, день сла­дос­тей и шу­ток, ку­да бы она ни по­жела­ла прос­ле­довать.

Но мно­гонож­ка — хит­рый зверь, у неё всег­да что-то на уме, ка­кая-то на­вяз­чи­вая цель ее дви­жения. Она де­лови­то прос­каль­зы­ва­ет ми­мо го­род­ских во­рот и ша­га­ет в сто­рону по­ля. Ше­рен­га де­тишек сте­лет­ся в аб­со­лют­ной ти­шине. Не­кото­рые при­жима­ют свое ми­лое ве­дер­ко к гру­ди. Но ник­то не тро­га­ет до­бытое.

Каж­дый ре­бенок зна­ет, для че­го ну­жен Хэл­ло­уин. Он буд­то рож­да­ет­ся с этим зна­ни­ем, по­ка не взрос­ле­ет. А ког­да взрос­ле­ет, ста­новит­ся тем са­мым взрос­лым си­лу­этом, ко­торый воз­ни­ка­ет на по­роге, ес­ли поз­во­нить в дверь и гроз­но про­пищать: «Сла­дость или ша­лость».

Дой­дя до по­ля, тол­па без­ро­пот­но вре­за­ет­ся в ку­куруз­ные за­рос­ли. Каж­дый по­жух­лый, бу­рый сте­бель – вдвое вы­ше ма­лыш­ни. На­вер­ня­ка эти джун­гли пу­га­ют каж­до­го из них. Но звенья храб­рой мно­гонож­ки мол­ча­ливы и ти­хи. Звенья мно­гонож­ки зна­ют, ра­ди че­го они здесь.
И ку­куру­за буд­то бы ус­ту­па­ет их на­мере­нию. Она по­вину­ет­ся, с хрус­том от­кла­ня­ет­ся в сто­роны, рас­кры­вая за­литую лун­ным све­том до­рогу.

Мно­гонож­ка идет. Она до­пол­за­ет до цен­тра по­ля и, на­конец-то, ви­дит цель всех ее ста­раний. Том­ны­ми це­пями она ок­ру­чива­ет эту цель, об­ра­зуя плот­ный круг из све­тящих­ся дет­ских глаз. Все они ус­трем­ле­ны в центр. На го­ру сла­дос­тей, ко­торая во­ис­ти­ну ог­ромна. С креп­ким де­ревян­ным рас­пя­ти­ем по­сере­дине, то­же ог­ромным, еще вы­ше слад­кой на­сыпи.

И вот на рас­пя­тии ви­сит он. Джек. Гу­ляка, ве­сель­чак, слав­ный ма­лый Джек. Он улы­ба­ет­ся кро­вавой улыб­кой, ще­рит­ся, весь об­ли­тый лун­ным си­яни­ем. Пу­га­ющий и смеш­ной од­новре­мен­но. На го­лову за­чем-то нах­ло­бучил тык­ву с рва­ными, не­ак­ку­рат­ны­ми ды­рами для глаз и рта. Вмес­то те­ла — чер­ное рванье, вык­ра­ден­ное у пу­гала. Или нет, по­дож­ди­те, ведь Джек и есть пу­гало! Ве­селое, страш­ное пу­гало. Джек-на-па­лоч­ке, так зо­вут его де­ти. Они дру­жат с ним с са­мого сво­его рож­де­ния. По­яв­ля­ют­ся на свет и уже зна­ют, что у них есть друг. Ста­рина Джек.

Он сме­ет­ся кар­кань­ем во­ронья, хрип­ло и про­тяж­но, и вдруг спо­кой­но от­со­еди­ня­ет ру­ку с рас­пя­тия, хо­тя, ми­нуту на­зад ка­залось, буд­то бы он и его шест – это од­но це­лое. Он с про­ворс­твом обезь­яны сле­за­ет со сво­его на­сес­та, дер­жится за шест и кру­тит­ся, кру­тит­ся, об­да­вая де­тей аро­матом спе­лых тыкв и тер­пкой зем­ли. По­том ос­та­нав­ли­ва­ет­ся, спры­гива­ет с шес­та и ка­ким-то жут­ким су­щес­твом не то пол­зет, не то сте­лет­ся вниз по слад­кой го­ре, к де­тям.

Спус­ка­ет­ся к под­но­жию, про­тяги­ва­ет мер­твен­но-блед­ную, кос­тля­вую ру­ку. Жут­кую ру­ку с длин­ны­ми-длин­ны­ми паль­ца­ми и жел­ты­ми ног­тя­ми. Буд­то спра­шива­ет — ну, кто пер­вый?

Дет­ский строй не ше­лох­нется, Джек зна­ет. Они го­товы до по­бед­но­го смот­реть, не ре­ша­ясь по­дой­ти са­мос­то­ятель­но.

«Мо­жет быть, ты?» — ука­затель­ным паль­цем он ты­чет в тол­пу, и она рас­сту­па­ет­ся. На кон­чи­ке трес­нувше­го ног­тя Дже­ка — как­тус-убий­ца. Ре­бенок, как и мно­гие до не­го, до бе­лых кос­тя­шек сжи­ма­ет бо­ка сво­ей кор­зи­ны.

Ма­лыш пе­рес­ту­па­ет с но­гу на но­гу, бо­ит­ся, ту­шу­ет­ся, го­тов зап­ла­кать. Но на мгно­вение под­ни­ма­ет го­лову и ви­дит, там, в этих страш­ных тык­венных глаз­ни­цах — гла­за смер­тель­но го­лод­но­го и про­пав­ше­го че­лове­ка. В них есть и зло­ба, и жаж­да ть­мы, но преж­де все­го — гус­тая тос­ка, как у за­бив­шей­ся в угол двор­ня­ги. А как­тус жа­ле­ет двор­няг. Он всег­да го­тов по­делить­ся с ни­ми ос­татка­ми школь­но­го зав­тра­ка или мо­роже­ным в пар­ке.

И он твер­до сту­па­ет впе­ред, про­тяги­вая Дже­ку по глу­пому зе­леную, но свя­щен­ную кор­зи­ну. Стран­ный па­рень в кос­тю­ме пу­гала страш­но сме­ет­ся, об­ме­нива­ет ее на иг­рушку из хол­що­вого меш­ка. Бол­та­юще­гося бол­ванчи­ка на бе­чев­ке. Та­кого тус­кло­го и не­казис­то­го, что хо­чет­ся сна­чала тут же его от­бро­сить. Но как толь­ко бол­ванчик по­пада­ет в ру­ки, как­тус сгре­ба­ет его в охап­ку и за­пихи­ва­ет в кар­ман — та­кое сок­ро­вище мож­но хра­нить до гро­ба, цен­нее не най­дешь.

И де­ти, на при­мере ма­лень­ко­го как­ту­са, со всех сто­рон бе­гут к Дже­ку. За но­выми да­рами, за но­выми иг­рушка­ми. Они гал­дят, как гал­ки на за­боре, по­виз­ги­ва­ют и вскри­кива­ют. Дет­ский смех за­лива­ет ку­куруз­ное по­ле.

И Джек сме­ет­ся вмес­те с ни­ми. Слав­ный ма­лый Джек.
По­тому что нет ни­кого го­лод­нее и щед­рее ста­рины Дже­ка. Дже­ка-на-па­лоч­ке.

***
Спро­сите вы, ку­да идет Джек?
Джек идет к де­тям.