Глава 1*Г*
Я смотрю на Станева и не могу понять, почему его лицо так исказилось. Физическая ли это боль? Или муки иного характера? Я использовал руны воспоминаний и смерти, что в итоге дало неожиданный результат. Его что-то гложет, он страдает и молит о смерти, но что возобладало: смерть или воспоминания? Может, когда-нибудь удастся создать зелье или заклинание, превращающее муки совести в агонию тела, но для этого нужно больше экспериментов.
Оказалось, я смотрю на Станева не один, со мной смотрит профессор Вишневский. Может, он какое-то время зовет меня, поскольку пальцы у него побелели от хватки, которой он сжимает мое плечо.
Так меня исключили из Института.
Они предоставили мне доступ к учительской литературе, а потом удивились, что я знаю обряд создания крестража. Дали разрешение на пользование алхимической лабораторией, а потом убили выведенного мной василиска, хотя взглядом он мог вызвать лишь временный паралич. Они хотели, чтобы я принес славу Дурмстрангу, но моя слава будет принадлежать мне одному.
Моя сова должна прибыть к Батильде как раз тогда, когда мои костяшки встретятся с ее входной дверью. Сиреневой, как и четыре года тому назад, когда мать притащила меня сюда после издания очередного учебника по истории магии.
Вот и она. В ее руке мое письмо, но она изумленно округляет глаза. Конверт еще запечатан.
- Геллерт! Вот так сюрприз! Надо же было меня предупредить!
- Сделано, - возражаю я и выуживаю конверт из ее морщинистых пальцев. Помахиваю им для пущей убедительности и швыряю в ворох пергаментных свитков и общипанных перьев. Здесь все такое же, каким запомнилось мне с прошлого визита: маленькие сувенирчики из разных стран, мебель с изящными ножками, вышитые эльфами салфеточки, целые полки потрепанных фолиантов и, конечно, повсюду бумага и мусор.
- Я вношу правки в последнее издание, не обращай внимания. Хочешь чаю?
Я, конечно, хочу, так как собираюсь у нее задержаться.
- Почему ты не в школе?
- Да так, - я неопределенно провожу рукой.
- Эти иностранные школы, - бубнит Батильда, - никакой четкой системы.
Батильда – все же истинная англичанка.
- Как Ванесса? – спрашивает старуха, пригубив белесый чай, похожий на сок Жирнохвостой Личинки. Надо отдать ей должное, молочник она ненавязчиво поставила рядом с моим блюдцем, не став превращать мой чай в свое мутное месиво.
- Мертва, - отвечаю я. Чашки у нее крошечные, но, наверное, принадлежат работе каких-нибудь северных гоблинов.
- О боже, Геллерт! Я не знала! – Батильда поражена. – Должно быть, я тогда уезжала в Ирландию. О, какой ужас…
- Разве? Она была не слишком умная. И жалкая. Волшебный мир ничего не потерял, лишившись Ванессы Раковски.
Как бы моя мать ни старалась казаться Гриндевальд, она так и осталась Раковски, что не могла изменить даже ее навязчивость по отношению к волшебным родственникам мужа.
Батильда возражает:
- Ты несправедлив к ней, - но я вижу, что она со мной согласна.
- Ты приехал на каникулы?
- Да, хотел отдохнуть здесь, в старой доброй Англии у старой доброй Батильды, - я улыбаюсь, и она улыбается в ответ. Я всегда ей нравился.
Она всплескивает руку. Будь она помладше, я бы мог назвать этот жест кокетливым. Хотя…почему бы и нет?
- Тебе будет скучно со мной, - говорит она. Мы оба знаем, что я не буду проводить с ней все свое время, а ей гораздо интереснее анализировать мотивы Эдуарда Ошеломленного в его четвертом походе против горных великанов. – Лучше тебе завести друзей, Геллерт. Тут живет мальчик, Альбус, тоже недавно потерял мать (говорить ей, что со смерти моей матери прошло уже десять месяцев?). Он выдающийся волшебник. Такой же выдающийся, как ты. Очень способный.
- Уверяю тебя, я и один найду, чем заняться.
Я начал свои поиски, само собой разумеется, с могилы Игнотуса Певерелла. Там меня ждал знак Даров. Вдохновляет видеть его где-то еще, помимо школьных стен, на которых я же сам его и начертил. В тепле позднего апрельского солнца кладбище выглядит даже симпатично. Спокойно. Стоит облакам закрыть солнце и вызвать мгновенное потемнение земли на полтона, как спокойное превращается в унылое. Я сажусь на надгробие обладателя самого никчемного из Даров Смерти и смотрю на пробивающиеся сквозь переменчивое облако лучи.
Существует ли субстанция солнца? И, если да, что наверняка так, сходна ли она субстанции огня? Наверно, солнце – это комбинация огня и воздуха, но есть будто что-то еще. Эта мысль поглощает меня, и в конце концов я прихожу к выводу, что там еще должна быть земля и, возможно, вода.
Еще на четвертом году обучения я понял, что каждой сущности соответствует своя материя, а материи – руна. Если расчленить заклинание или зелье, то обязательно найдешь там руны, с помощью которых можно составить новую формулу. Это азы алхимии, которые могут пригодиться в создании новых заклинаний. Конечно, существует множество нюансов, но теперь я часто ловлю себя на мысли, что пытаюсь разложить некоторые объекты по полочкам.
Учителя Зелий и Искусства заклинаний едва поспевали за моими теориями. Они в совершенстве владели навыками воссоздания существующего, но ничего не смыслили в создании не существующего.
Я решаю отправиться в библиотеку и нахожу там архив личных заметок Игнотуса, в доступе к которому мне самым бесцеремонным образом отказывают. На мой справедливый вопрос, что это за чертовы правила, дамочка зачитывает мне постановление о моем исключении.
Откуда оно у нее, черт возьми?!
Боюсь, что я крикнул ей это в лицо, которое от возмущения начинает покрываться красными пятнами.
- Почему, будучи исключенным, я автоматически лишаюсь права на самообразование, позвольте узнать? – говорю я уже спокойнее. – И каким образом исключение из далекого европейского Института затронуло библиотеки Англии?
- Никто не лишал вас права на образование, всего лишь ограничили доступ к особо ценным и хрупким артефактам.
- О, вот как? Вы боитесь, что я помну уголочки пергамента? – язвлю я. Это, конечно, от досады на такую глупость.
Мерлин, там наверняка что-то важное!
Я не слышу, что отвечает мне библиотекарша, и, перегнувшись через стойку, пытаюсь выхватить у нее постановление. Не могу объяснить, чем я руководствуюсь в этот момент. Попытка, естественно, оканчивается неудачей. Я решаю набрать книг, пока меня не вышвырнули из библиотеки, и первым делом вижу пару пронзительно голубых глаз за стеклами очков, которые смотрят на меня. Какой-то рыжеволосый парень, вместо того, чтобы читать свою книгу, уставился на меня. Судя по выражению его лица, он слегка позабавлен. Может, это тот одаренный мальчик, раз он в такую погоду один торчит в этой убогой библиотеке? В прочем, какая разница.
К вечеру я нахожу лишь уже виденные мною упоминания Эмерика Отъявленного и Эгберта Эгоиста, и одного подозрительно удачливого дуэлянта, жившего в Годриковой Впадине с 1844 по 1846 год.
На третий день моего пребывания у Батильды она снова поднимает вопрос о друзьях.
- Можешь пригласить кого-нибудь из школы.
Да, это то, что нужно. Мне как раз нужны подопытные для моих новых заклинаний. Одно, я уверен, должно сработать, а вот два остальных наброска следует подправить.
- Не бойся, я отлично провожу время с самым выдающимся человеком на свете. С собой, разумеется.
- Но всем юношам в твоем возрасте нужно общество.
- Пока у людей есть тень, они не бывают одиноки.
Очень хорошее выражение. Где я мог его слышать?
Батильда не впечатлена.
- Может, у тебя подружка есть…
Я немного удивлен старухиной прямолинейностью. Мать лишь однажды пыталась спросить меня про пассию, но, естественно, не настаивала. Иногда она вела себя как обычная мама, а порой смотрела со смесью восхищения и страха. Она благоговела передо мной, потому что я имел волшебную кровь, с легкостью овладевал любыми волшебными навыками и держал себя достойно перед другими волшебниками. Для нее этого было достаточно, чтобы смотреть на человека снизу вверх.
Какое-то время Батильда глядит на меня, потом с удивительной живостью поворачивает корпус и бросается к чернильнице. Не поднимая головы от своих пометок, она добавляет:
- Так вот можешь пригласить ее.
Похоже, она уверена, что попала в самую точку. Увы.
- Даже если бы у меня было, кого приглашать, я бы этого не сделал. Побыть в одиночестве, забыла?
Годрикова Впадина – такая же деревня, как все остальные деревни. Дома, деревья, церковь. Сегодня погода совсем не радует, и мне не удается поработать до заката. Солнце только начинает становиться похожим на светящийся апельсин, как я уже не ощущаю пальцев на правой руке. Чувствуя, что сегодняшний день не был ни капли плодотворным, я бреду обратно к дому.
Захожу и вижу, что меня ждет сюрприз. Бабка сидит в обществе какого-то человека и попивает с ним чай. Надеясь, но не слишком, на то, что это ее преданный читатель и почитатель, я сажусь на диван, любезно предоставленный мне в полное распоряжение. Теперь я вижу, что гость примерно моего возраста и, более того, именно он наблюдал за произошедшей со мной оказией в библиотеке.
- А вот и он! – говорит бабка, словно все это время они говорили обо мне. Человек смотрит на меня, и теперь мне кажется, что так оно и было. – Знакомься, Геллерт, это Альбус, - не про него ли она болтала? – Геллерт, мой внук.
Альбус не бросается пожимать мне руку, и мне это нравится.
- Чаю? – произносит Батильда, и ко мне плывет чашка, в которую на ходу льется чай из парящего чайника. Кроме того, передо мной останавливаются сахарница и молочник. Их я посылаю обратно.
- Ты же знаешь, что я не пью чай с молоком, - говорю я раздраженно. Незваный гость в совокупности с банальными уловками старухи испортили мне настроение еще больше. Теперь мне придется проторчать в обществе этого Альбуса весь вечер, если не смогу от него отделаться.
Я должен, должен как можно быстрее найти Дары смерти! Взлом хранилища библиотеки я запланировал на послезавтра, в крайнем случае на два дня позже, если не удастся раздобыть за это время достаточное количество информации. Краем уха я слышу, что бабка обращается ко мне.
- Что, бабушка? – вежливо откликаюсь я и наблюдаю ее оторопелое лицо. Так я никогда ее не называю.
Издав какой-то чавкающий звук, она повторяет:
- Попробуй эти ириски, их принес Альбус.
- Ириски?
- Я испытываю слабость к сладкому, - улыбнулся Альбус.
Я смотрю на него, и в моей голове, как гнойный мешочек бубонтюбера, набухает план. Ведь это его я видел в библиотеке, держу пари, он там завсегдатай. Может, выходка старухи сыграет мне на руку?
Мой интерес становится еще выше, когда Батильда спрашивает:
- Как там поживает Николас Фламель? Вы еще переписываетесь?
Фламель! Конечно, она спросила это для меня, хотя делает вид, будто меня здесь вовсе нет.
- Да, иногда. Недавно я прислал ему свое предположение, каким способом можно создать белую тинктуру, основанное в основном на наблюдениях.
- Он ответил?
- Да, он написал мне: “Благоразумнее не пробовать”.
- И все?
- И все.
- Но, может быть, ты создал бы ее!
- Возможно. Но я решил послушаться его совета. В конце концов, это всего лишь блажь, - он прячет полуулыбку за чашкой.
- Геллерт тоже увлекается алхимией, - вставляет Батильда, и они оба смотрят на меня.
Чего она добивается?
- Она мне интересна. Как и многое другое.
- Историей ты не интересуешься.
- Ты знаешь, меня интересует один пункт в истории, - возражаю я холодно, чтобы она замолчала. Она поджимает губы и возвращается к алхимии.
- Ты создал василиска.
- И откуда тебе это известно?
- Ванесса писала мне.
Ах, ну да. Как я сам не догадался, что она растрезвонит об этом каждому волшебному родственнику, в надежде, что они оценят мой талант. Конечно, она и не догадывалась, что в волшебном мире есть какие-то серьезные запреты: выращивать василисков, например.
- Он был несовершенным.
Я взмахиваю рукой, давая понять, что здесь больше не о чем говорить. В присутствии Батильды я не смогу поближе познакомиться с Альбусом, так что этот вечер далее теряет всякую драгоценность. Наш дорогой гость словно понимает это, потому что через некоторое время откланивается, оставляя нас с теткой.
- Ну как? – спрашивает Батильда. Она улыбается так широко, как я никогда раньше не видел.
- Очень умно, - отзываюсь я сухо. Встаю, чтобы подняться в комнату.
- Не упрямься, он же тебе понравился. Вы оба такие блестящие!
- Чувствую себя твоим чайничком.
*А*
Наконец-то мне пришла посылка с книгами! “Все, что мы не знали о драконах” Самюэля Петрикса, “Трансифигурируем нетрансфигурируемое” Алана Линкермана и два тома “Низшие существа” или главная ошибка магов” Марты Фергюссон. Вчера ночью меня разбудила почтовая сова с письмом Элфиаса, в котором он с пятистраничным восторгом повествует об африканских обычаях посвящения огнем и магических свойствах тотемных животных. Ночью я с жадностью прочитал его, сделав в голове пометки утром же выписать книги об африканском колдовстве и перечитать письмо. Первое я сделал, но приступить ко второму не чувствовал в себе сил. Меня не отпускало чувство жгучей зависти и досады на обстоятельства, и, если бы не новые книги, оно не покинуло бы меня все утро.
Сегодня я собирался посвятить себя новенькой трансфигурации, но успел только хрустнуть корешком (О, этот хруст! Словно вафелька), как услышал стук в дверь. За долгие месяцы, проведенные взаперти с Арианой, я научился распознавать этот звук, главным образом потому, что почти его не слышал.
- Брат! Брат!
Этот зов сводил меня с ума. Она всегда обращалась ко мне так, не позволяя забыть, кем я ей прихожусь. Нельзя было кричать ей, она бы восприняла лишь тон моего голоса и заволновалась. Пришлось отложить книгу и спуститься.
Ариана стояла, переминаясь с ноги на ногу, прямо перед дверью и наклонялась то влево, то вправо, будто надеясь рассмотреть мир сквозь задернутые шторы на окнах. Она была любопытна, но каким-то пассивным любопытством. Иногда она заглядывала ко мне в комнату и смотрела, не переступая порога. Стоит позвать ее – и слышишь топот удаляющихся ног. Чтобы не разыгрывать эту сцену каждый раз, я начал запираться.
Я тихонько приоткрыл дверь и, к своему изумлению, увидел за ней Гриндевальда. Я даже не нашел, что сказать.
- Я пришел в гости, - поставил он меня перед фактом.
Мне вдруг стало очень обидно. Сейчас мне придется ему отказать, хотя мне вовсе этого не хочется. Я даже не могу принять гостей в собственном доме!
- Я…ко мне сейчас нельзя.
Он недоверчиво посмотрел на меня.
- Любовница? – и, не дожидаясь ответа, добавил: - У меня есть конфеты.
Я с трудом удержался, чтобы не засмеяться – это напугало бы Ариану. Тон, каким он это сказал, ясно давал понять – Геллерт подготовился.
- Если тебе все равно, где есть конфеты, лучше прогуляемся.
Прежде чем дверь захлопнулась, я услышал: “Конфеты без чая?” и усмехнулся. Схватил мантию и дал Ариане свои обычные наставления. Она, как всегда, смотрела в пол и никак не реагировала.
Геллерт ждал, сидя на перилах крыльца, кроме самого себя закинув туда еще и согнутую в колене ногу. Удивительно, когда он успел принять эту картинную позу.
Я невольно вспомнил его вчерашнее появление: как он упал на диван и рывком головы откинул волосы с лица. И как небрежно, без помощи волшебной палочки, отверг молоко с сахаром. Создавалось впечатление, что Гриндевальд не чужд позерству.
Только потом я понял, что это не совсем так. Что все его движения создаются стихийно, хотя их образец хранился где-то на подкорке и бессознательно воссоздавался в нужный момент.
- Все? – произнес он, спрыгивая. Мантии на нем не было, только рубашка, а кожа была совсем тонкой.
- Ты не замерзнешь?
- Я же не думал, что ты столь беспардонно откажешь мне в своем доме, - отозвался Геллерт, но за одеждой мы не зашли.
Погода была, в общем-то, неплохой. Геллерт положился на мой вкус в выборе места, и я отвел его на поляну за домами. Гриндевальд, по всей видимости, не любил открытые пространства, поскольку сразу направился к редким деревьям, образующим небольшое уединенное место. Он усмехнулся, когда я постелил мантию, прежде чем сесть, и кинул к моей руке бумажный пакетик.
Я взял пальцами податливый желтый кубик с вкраплениями орешков и цукатов.
- Это же щербет! – воскликнул я в пакет и быстро положил лакомство на язык.
- Не ириски?
- Конечно, нет. Он такой мягкий, очень свежий. Лимонный?
Гриндевальд пожал плечами.
- Я попросил что-нибудь послаще и понеобычнее.
- Видимо, только завезли. – В последний раз я видел лишь ореховый. – Да, однозначно лимонный.
Геллерт смотрел на меня с улыбкой. Когда он улыбался, то слегка прищуривал глаза, отчего казался эдаким хитрецом.
- Ты нашел путь к моему сердцу, - признался я после третьего кусочка. Мне казалось, что от сладости у меня слипается горло.
- Я рассчитывал на это.
- У тебя ко мне дело?
Он молчал. Оценивает, можно мне сказать или нет.
- Хочешь? – предложил я, прежде чем отложить пакет с щербетом. Он качнул головой.
- Ты ведь вчера видел меня не первый раз, - наконец, заговорил Гриндевальд.
Мне стало весело.
- Если ты о той драме, разыгравшейся в библиотеке, когда ты…
- Да, да, я о ней, - перебил он, незлобиво поморщившись.
- Миссис Стил спрашивала о тебе.
- Кто это?
- Та библиотекарша.
- Я многим нравлюсь, - нашелся Геллерт.
- Ну и что же тебе нужно в архиве?
- Личные записи Игнотуса Певерелла.
Признаться, я был удивлен. В архиве библиотеки было несколько занятных фолиантов, один из которых непрестанно загадывал загадки и, стоило ответить неверно, захлопывался для тебя раз и навсегда. Мне разрешили взять его на дом, и Абефорту удалось прочитать лишь предисловие. Я прочитал всю, но это заняло у меня полгода. Однако Певерелл мало кого интересовал.
- Не самое захватывающее чтиво, - заметил я ему. – Там был только один занимательный момент, в котором Игнотус рассуждал о свойствах приворотного зелья, по ошибке им выпитого…
- Ты читал?
- Разумеется.
- Могу ли я просить тебя об услуге?
- Думаю, для этого ты и принес этот чудесный щербет.
План был до безумного прост и в то же время слишком мудреный для такого предприятия. Я должен был попросить записи, мне их предоставляли в зале архива. Я просил открыть окно, ссылаясь на мнимую жару, в которое, по уходу миссис Стил, залезал Гриндевальд. На мой вопрос, зачем ему влезать в окно, он отвечал:
- Чтобы она меня не заметила.
- Если она заметит тебя в моем обществе, то разрешит пройти.
Но Геллерт был твердо уверен в обратном, и мне пришлось сдаться.
Он запрыгнул в окно так ловко, что ко мне закрались подозрения, не приходилось ли ему уже это практиковать, и набросился на ветхие пергаменты так алчно, что я тоже стал волноваться за их сохранность.
- Если ты порвешь их, достанется мне, - предупредил я, но он меня не слышал.
Геллерт был красив, но было в его лице что-то такое, что не давало назвать его красоту слащавой или женственной. Кожа, как я уже говорил, была почти прозрачной, но под ней чувствовалась мраморная твердость черт. Губы казались очень мягкими, но почти безжизненными: во время чтения, бурного обсуждения или раздумий он ничего с ними не делал, в отличие от меня. Я же постоянно кусал их или заводил под них язык, будто пробуя на вкус десна. После знакомства с Гриндевальдом я стал остро это замечать. Ничто не сминало безупречность его лица, но в то же время оно было чрезвычайно живым, исключительно за счет глаз. Они всегда говорили то, что Геллерт желал показать лицом. В минуты возбуждения, накатывающего на него в азартном пылу, они почти в прямом смысле горели, и плавились, и блестели. Если я смотрел только в его глаза, мне вскоре становилось ясно, что он может выкинуть что угодно.
В прочем, мне это в нем нравилось.
- Может, сразу показать тебе тот момент с приворотным зельем?
Он поднял взгляд, в котором явственно плескалось разочарование.
- Тут какие-то рассуждения о смерти, о природе, - перечислял он с презрением, - о семье. Он упоминает традицию наследования, но в общих чертах. Говорит о том, что Кадм совсем помешался, но даже не углубляется. Ни слова про Антиоха.
- Я говорил, что про Дары здесь ничего нет.
Его не удивили мои слова. Позже мне стало ясно, что он их ждал, что это был своего рода пароль, способный открыть дверь в душу Геллерта. Я говорю “душу”, потому что в его мыслях и была его душа. В этом мы были похожи.
Перебирая всех моих знакомых, которых мне доводилось хоть раз назвать друзьями, я не вспомнил ни одного, встреча с которым была столь же естественна, как с Гриндевальдом. Я не мог отделаться от мысли, что мое плачевное положение было, наконец, замечено провидением, и я был вознагражден единомышленником. Я изучал свойства веществ – он комбинировал их по-новому. Я достиг мастерства в трансфигурации, он – в заклинаниях. Он искал Бузинную палочку, я – Воскрешающий камень, но в целом мы оба искали Дары. Я – чтобы изучить их свойства, он – чтобы использовать их.
Я не мог обманывать себя и не признавать, что сам тоже хотел бы воспользоваться их силой. До Гриндевальда я мыслил ограниченно, желая удовлетворить лишь собственные нужды. Геллерт же мыслил глобально.
- Мы во что бы то ни стало должны найти Дары, - говорил он, сверкая своими безумными глазами. Иногда, в сумерках, они становились почти графитными, выглядело это эффектно. – Это ключевой пункт нашего плана.
Но Геллерт не умел заниматься только одним делом. Он шел по главной дороге своей одержимости, то и дело сходя с нее на мелкие тропинки, чтобы потом снова вернуться на дорогу. Мне пришлось научиться поспевать за его блуждающими огоньками мыслей
Вечером, в день, когда мы официально стали соратниками, он написал мне лишь одну строчку: “Не могу поверить, что мы встретились!” и подпись: “Г”, а следом знак Даров. Отныне это был наш знак.
*Г*
Я просыпаюсь с мыслью, и она крутится у меня в голове до самого завтрака. “Разобрать Инсендио на составные”. Я смотрю на яичницу с подгорелой ветчиной и красной фасолью. Огонь и воздух. И, может, сера? Но я чувствовал, что нужно что-то еще, и это что-то было мне смутно знакомо. В молчании я приканчиваю свой завтрак и поднимаюсь в комнату – Альбус должен прийти ко мне.
В окно я вижу уродливую девочку. Она бродит вокруг дерева, время от времени совершая бесплодные попытки забраться на него. И меня вдруг осеняет: дерево! Элемент восточной магии, которые они столь сухо обозвали деревом. Я вспоминаю, как изучал чудеса Востока два года назад, и как не мог постичь формулу одного из самых простых заклинаний. И как нашел то, что мешало моему пониманию. Такие заклинания ощущаются совсем иначе и, как правило, связаны с созданием.
Это то, чего не хватает моей формуле. Я кидаюсь к тумбочке, где скручены мои пергаменты, и, наконец, заканчиваю заклинание.
Когда входит Альбус, я сую его ему под нос. Он деловито поправляет очки, я усаживаюсь на кровать. Сейчас она кажется мне слишком жесткой, и я набиваю ее пухом.
- Экзанима? – читает он и хмурится. – Темновато, но, надо сказать, творчески.
Я ухмыляюсь.
- Ты его пробовал?
Это можно устроить. Я подхожу к окну и привлекаю внимание Альбуса к маленькой неудачнице под деревом. Он издает какой-то звук, видимо, хочет меня остановить, но я уже навел палочку:
- Экзанималис!
С новыми заклинаниями всегда так, следует начинать вербально. Девочка падает, точь-в-точь тряпичная кукла.
- Вот, - говорю я, и Альбус кричит:
- Геллерт!
Он еще раз смотрит на формулу, взмахивает палочкой, и девочка начинает оживать.
- Я не это имел в виду!
- А что же?
Альбус боится сильной темной магии, он называет этот страх “моралью”.
- Думаю, я догадываюсь, почему тебя исключили из Института, - говорит он уже спокойнее и улыбается.
Мне всегда все прощалось.
- Они исключили меня, потому что я говорил дельные вещи, - отзываюсь я. – И люди ко мне прислушивались.
- Надо же, мне казалось, что ты пробовал свои создания на невинных жертвах.
- Ради общего блага, - пожимаю я плечами, и Альбус вскидывает брови.
- Могу ли я узнать ход твоих мыслей в данном вопросе?
- Изволь, - усмехаюсь я. – Если я не испробую свои творения на ком-то одном, в дальнейшем это может привести к ужасающим последствиям для многих. Каждое заклинание или зелье надо сначала проверить.
- Но не на людях же!
Гуманизм Альбуса меня поражает. Становится ясным, что он против решительных действий напрямик. На ком я, черт возьми, должен пробовать заклинания, если собираюсь использовать их на людях?
Последнее я спрашиваю вслух.
- Я могу применить его на кошке, на собаке, но эффект может быть совсем иным, когда я применю его на человеке. Что если из-за твоего так называемого человеколюбия я вдруг произведу взрыв, который унесет жизни не только объекта заклинания, но и находящихся поблизости людей? Смерть одного или многих – что лучше?
Альбус молчит. Воспользовавшись моментом, я подхожу к самой сути:
- Все то, что я придумываю, в конечном счете должно послужить одному – освобождению мира от губительных предрассудков.
- Каким же образом?
- Альбус, мы с тобой одни из самых способных волшебников мира. Это очевидно. Если и менять мир, то нам – молодым и амбициозным волшебникам. Не находишь ли ты, что у нас незаслуженно мало прав?
Дамблдор смотрит на меня, и я вижу, что он понимает.
- Хочешь устроить революцию? – спрашивает он после короткой паузы.
- Переворот, - поправляю я. Форма “революция” слишком резкая для Альбуса, а я не желаю его спугнуть. – Разве ты никогда не задавался вопросом, почему именно мы вынуждены скрывать свое существование? В 17 веке на то были основания, но мир меняется, и законы должны меняться вместе с ним.
Я изучаю Альбуса, пытаясь понять, что он думает на этот счет. Он слушает меня и не собирается возражать.
- Думаю, ты не станешь отрицать, что по уровню развития магглы уступают магам.
- Многие их изобретения не имеют аналогов в нашем мире.
- Какие? Электричество? А зачем оно нам? Конечно, я не собираюсь умалять их заслуги, они многое создали, но они создают вещи руками, а мы – мыслями. Объединив усилия, мы могли бы многого добиться, но для этого мы должны выйти из подполья и взять контроль над магглами. Голова должна управлять руками.
- Зачем им это нужно? И зачем это нужно нам?
- Нам это нужно для того, чтобы упростить жизнь. Стать, наконец, теми, кем мы являемся. Им же мы нужны намного больше. Мы поможем им, Альбус. Посмотри на то, что происходит вокруг. Войны, стычки. В мире явно что-то назревает. Народы не могут выбрать, какой правитель им больше по душе. Одни политические объединения восстают против других. Люди не знают, чего они хотят. Они постоянно ищут чего-то. Им не хватает волшебства.
Я улыбаюсь, наполовину от осознания того, как по-рождественски звучит моя фраза, отчасти же из-за лица Альбуса. Он улыбается в ответ.
- Только подумай, - продолжаю я, - нам больше не придется прятаться. Никаких глупых писем из Министерства о нарушении. Волшебство перестанет быть “ненормальным”.
- Но как мы убедим в этом магглов?
Я мысленно задерживаюсь на множественной форме местоимения.
- Если они не глупы, то сами поймут, что от этого им только благо. Наша медицина способна излечить там, где их останется бессильна. Наши методы воздействия на разум облегчат поимку опасных преступников. Наши средства передвижения намного быстрее и удобнее. Ну а тех, кто будет не согласен, мы убедим методом, который они понимают – силой.
- Но это уже похоже на развязывание войны.
- Войны между нами и магглами? – я фыркаю. – Нет, это всего лишь необходимость. Иногда, чтобы получить освобождение, надо перетерпеть неприятный период. Магглы считают себя вправе указывать, что в этом мире нормально, а что – нет. И тех, кто не соответствует их представлениям о нормальности, они наказывают. Ты ведь и сам знаешь, во что это может вылиться.
Я пристально смотрю на него. Он слегка бледнеет. Но решает сделать вид, будто не понимает, о чем я.
- Что ты имеешь в виду? – говорит он.
- Твоя сестра, Альбус. Я о ней знаю.
Конечно, Батильда все мне рассказала, как только узнала, что я все-таки принял общество Дамблдора. Я не заставляю его отвечать на это.
- Есть ли вина твоей сестры в том, что с ней случилось? Теперь она обречена страшиться своей сущности до конца ее дней из-за того, что ей указали на ее “ненормальность”. В какой-то степени виноваты те магглы, не спорю, но в корне всего этого – система, этот пресловутый закон о секретности, играющий на руку только одной стороне.
- Я не думал, что ты знаешь об Ариане, - только и говорит Альбус.
- Думаешь, это единичный случай? Знаешь, сколько обскуров вынуждены скрываться в мире магглов? Рано или поздно маги все же поймут, что необходимо это менять. Не лучше ли рано? Мы должны взять дело в свои руки. Ради общего блага.
- Почему все-таки тебя исключили из Дурмстранга? – спрашивает Альбус.
Я давно ждал этого вопроса. Настолько давно, что сейчас он удивляет меня.
- Из-за экспериментов, - отвечаю я.
- Экспериментов на твоих сокурсниках?
- Да, - я поднимаюсь и набрасываю на плечи мантию. – Пойдем, я слышу бормотание старой бабки даже здесь.
Батильда ходит из комнаты в комнату, наговаривая что-то себе под нос. В руках она мнет перо, от него уже почти ничего не осталось. Мы выбегаем на улицу прежде, чем она успевает сказать мне, что у нас закончилось молоко.
- Пойдем в лавочку, - говорит Дамблдор, оборачиваясь на меня.
Лавочкой он называет магазин сладостей.
- Так что там? – возобновляет он разговор после того, как мы проторчали у прилавка с мармеладками целую вечность.
Я смотрю на него. Альбус борется с отчаянно извивающимся клубничным червяком.
- Что там?
- В Институте. Как вся школа не ополчилась на тебя?
Я усмехаюсь. Разве кто-то стал бы?
- Все дело в том, добрый маленький Альбус, что я умею выбирать.
- Выбирать заклинания? – ему удается откусить червяку голову, и мне кажется, что я слышу тоненький вопль, пресеченный его зубами.
- Выбирать друзей. И выбирать жертв грядущего прогресса.
- Что, они были не согласны с твоими доводами?
- Ни капли. Я мог понять тех, у кого родителями были магглами, особенно если их было двое. Но и некоторые из них были достаточно сообразительны, чтобы оценить потенциальную пользу волшебников для мира обычных людей. Но я категорически не понимал волшебников, повторявших фразочки Батильды, накаляканные ею в “Истории магии”. Надо отдать ей должное, она просто выполняла свою работу, стремясь к наибольшей достоверности.
Я вспоминаю лица этих недорыцарей псевдокруглого стола и даже сейчас чувствую раздражение.
И чувствую, что не могу не продолжать.
- Знаешь, все эти “они тоже люди”, “мы не имеем права навязывать им свою волю”, а кто говорит, что они не люди, хотелось бы мне знать?
Альбус опасливо косится на меня. Я замечаю это мельком, хотя смотрю на него в упор.
- Как бы это ни было оскорбительно для некоторых особо нежных ушей, иерархия существует, всегда была и всегда будет. И если у человека действительно развитый мозг, то его уже давно следует включить и понять, что, вместо того, чтобы прятаться по углам, можно выйти, наконец, на свет и сделать волшебство всеобщим достоянием. Взять более слабых под опеку, под контроль.
Я замечаю, что произношу слова, предназначенные Альбусу. Я немного лукавлю: не буду говорить, будто я лицемерю, просто альтруистические позывы во мне не так сильны, как вытекает из моей речи. Для этого мне и нужен Альбус – кто-то должен будет позаботиться о благопристойности и святости всего начинания.
Жаль, факта твоей правоты не всегда хватает для решения проблем.
- В общем, - продолжаю я уже спокойнее, - некоторые были со мной не согласны, и я решил, что, так или иначе, они должны послужить благой цели.
- И профессора закрывали глаза?
- Скажем так, они смотрели на это сквозь опущенные веки, время от времени встряхивая меня за шиворот. Я был блестящим учеником.
- Удивительно, - бормочет Альбус, засовывая свой длинный нос в пакет мармелада. – Хочешь?
- Нет, спасибо, - я наблюдаю очередную борьбу, на этот раз с банановым пауком.
- И все же, на трупах не построишь крепкого фундамента.
- Ты уверен?
- Ну я же фигурально, Геллерт!
- Без жертв ни в чем нельзя обойтись. Что-то отдаешь, что-то приобретаешь.
Мы молчим. Я чувствую, что Альбус смотрит на меня. Тут внезапно прилетает бумажный журавлик и бестолково тычется Альбусу в лоб.
- Столько лет, а она все не научится попадать в меня, - я закатываю глаза. Я знаю, что, стоит старушке постараться, и у нее получится, но журавлик всем своим видом выдает рассеянное состояние Батильды. Я безжалостно выпрямляю лист бумаги и читаю: “Зайди за молоком и купи Альбусу брецелей”.
*А*
Для меня начались безоблачные дни. Казавшиеся поначалу нереальными планы Геллерта начали приобретать структуру и четкость. Он доказывал очевидность нашего господствующего положения по отношению к магглам, и я не находил аргументов к возражению. Если быть откровенным, я даже не искал их, поскольку знал, что они превратятся в прах перед железной логикой и, главное, жарким пылом моего приятеля. Разве сам я не думал, что мы, в какой-то степени, превосходим братьев наших меньших?
Однако я отдавал себе отчет в том, что они “братья” и применять к ним насильственные меры без крайней нужды ни к чему.
Геллерт награждал меня снисходительным взглядом и молчал, как умел молчать только он: слегка приподняв левый уголок губ и медленно потирая руки с длинными пальцами.
- Капелька добра никогда не помешает, да? – говорил он, резким движением головы откидывая со лба волосы.
- Капелька любви, - поправлял я, и Гриндевальд начинал смеяться.
Я не решался пригласить его домой, хотя чувствовал немой упрек Геллерта, выражающийся исключительно атмосферой в доме у Батильды. Последнее время старушка часто звала нас спуститься и поболтать, поскольку правок осталось не так много и свободного времени становилось все больше. Я понимал, чем вызвана потребность Батильды в обществе, - я и сам провел не одну неделю наедине с собой и книгами. Геллерт же отказывался это понимать, но портить отношения с бабушкой почему-то не хотел.
- Мы теряем время – говорил он, хотя после столь ненавистной ему болтовни с бабкой мы уходили в поле и играли в кегли.
Каждый раз, когда я приходил домой, Ариана стояла на том же месте посреди коридора, где я ее оставил. У меня складывалось впечатление, что она его вообще не покидала. Иногда она просилась на улицу, что крайне мне досаждало: на меня сыпались письма Геллерта, и, пока я отвечал на них, она успевала добежать до калитки, готовая выскочить в любой момент. Мне пришлось прекратить выводить ее на прогулки даже ночью: на свежем воздухе она становилась удивительно активной и капризной, и мои попытки загнать ее обратно в дом занимали не менее получаса.
- Не выспался? – ухмыльнулся Гриндевальд после одной из особо сложных ночей, когда я поклялся ограничить прогулки сестры домом и свою клятву, кстати сказать, успешно сдержал. – Выглядишь так, словно та спасенная тобой девочка навещала тебя ночью.
- Ей не было и двенадцати лет, - устало возразил я, глядя как Геллерт ради забавы превращает семечки в ежиков.
Он поднял на меня глаза.
- Я имел в виду в кошмарах, - сказал он, и по его лицу растеклась ехидная улыбочка. – А ты не тот, кем кажешься, Альбус.
Я невольно улыбнулся. Разве можно было противостоять силе его обаяния?
- Ну что? – он вдруг вскочил, одним взмахом палочки уничтожив всех своих ежиков. – Готов к вылазке?
- Какой? – удивился я.
- Ну как какой, - он запрыгнул на стол, и яблоко в мгновение ока поменяло расположение с вазы для фруктов на его ладонь. – Завтра мы отправляемся в Лу.
- Лу? Это в Корнуолле?
- Именно.
- Зачем же, позволь спросить?
- Снова сидишь на столе! – прикрикнула Батильда, и Геллерт услужливо слез.
- Ты куда, старушка? – сладко произнес он, с оглушительным хрустом отдирая кусок от яблока.
- К Тиффани, - ответила та, открывая коробочку с летучим порохом. – Принесу вам что-нибудь.
Геллерт проводил ее долгим взглядом и, когда изумрудные языки пламени поглотили великого историка, обернулся ко мне.
- Каждый раз я думаю, что Батильда просто рассыплется пеплом от старости в этом самом камине.
Я не ответил.
- Как думаешь, она вернется?
- Что ты имеешь в виду?
- Мне кажется, пепла в камине было меньше, посмотри на ту кучку…
- Геллерт! – засмеялся я. – Где, кстати, живет эта Тиффани?
- В Хогсмиде.
- В Хогсмиде! – возопил я. – Почему ты мне не сказал!
- А должен был?
- Там же Сладкое Королевство!
- Это ты так школу свою называешь?
- Да нет же, - мне почему-то стало смешно. – Это магазин сладостей, таких, которых не найдешь больше нигде!
- Пойдем, купим тебе сладостей для простых смертных в здешней захудалой лавочке.
- Ты не ответил, что мы забыли в Лу? – вернулся я к прерванному разговору, когда мы вышли под теплое майское солнце.
- В Лу, мой дорогой Альбус, - Гриндевальд достал из кармана конверт и передал его мне, - живет дочь того дуэлянта, Эдварда Берджеса, помнишь? Из “Современной истории Годриковой Впадины”.
- Помню, - книга была скучной и дотошно подробной, ее написал какой-то житель деревни специально для местной библиотеки. Геллерта очень заинтересовал дуэлянт, выигравший четыре дуэли подряд и приехавший в Годрикову Впадину на пару лет, казалось, специально, чтобы похвастаться этим достижением в здешних пабах. По этой причине мы отправились искать очевидцев этого знаменательного события и нашли одну уже одряхлевшую любовницу Берджеса, которая знала, куда он отправился после Годриковой Впадины. И, когда я уже успел забыть про него, оказалось, что Геллерту удалось найти адрес родственников и написать им. – Ты же знаешь, я не могу поехать.
- А никто и не предлагает тебе поехать. Мы аппарируем.
- Я никогда не был в Корнуолле.
- Я был.
- Мерлиновское паломничество?
- Это была экскурсия всем курсом.
- Вы выезжаете на экскурсии?
- Иногда. Мерлин был великим волшебником, несмотря на то, что учился в Хогвартсе.
Я позволил себе фыркнуть.
- В любом случае, это займет как минимум день.
- Мы аппарируем на рассвете и к закату уже вернемся домой.
- Я не могу оставлять Ариану на весь день одну.
- Разве? Не этим ли ты занимаешься каждый день?
- Но я всегда рядом!
- А нужно ли ей это? Дамблдор, - перебил он меня, - подумай и скажи, так ли уж ты нужен своей сестре?
Я молчал. Теперь, когда вопрос был поставлен таким образом, мне казалось, что Геллерт прав. Нужен ли я ей? Очевидно, что мне не добиться такого расположения, каким мог похвастаться Абефорт, но я к этому и не стремился. В конце концов, у каждого был свой круг интересов и свой круг возможностей, и мои круги были гораздо шире, чем круги моего брата.
На всякий случай, можно было попросить Батильду…
- Можем попросить Батильду проверять обстановку, если ты так боишься за состояние своей сестры, - будто прочитав мои мысли (а я не уверен, что без этого не обошлось), предложил Гриндевальд. – Нам нужны дары, Альбус.
Я и сам знал это.
Пока я выбирал, Геллерт стоял, прислонившись к стене, и поигрывал волшебной палочкой. Она крутилась у него между пальцев так быстро, что невозможно было уследить за их движением. Передо мной стояли две девушки примерно нашего возраста и поочередно оглядывались на него. В конце концов, он тоже стал смотреть на них.
- Купи мне пару шоколадных лягушек, Ал, - вальяжно бросил он и кинул мне галлеон. От неожиданности я чуть не уронил его, так что весь покрылся холодным потом, чудом избежав участи опозорить себя в глазах друга и девушек.
Я уже не в силах был сосредоточиться на сладостях, краем глаза я видел лишь то и дело поворачивающихся девушек и чувствовал взгляд Геллерта. Должно быть, он был очень популярен среди женщин. Я посмотрел на покрытую сахаром мармеладку, и подумал, не находят ли они его таким же сладким, как эту мармеладку? Но тут же отогнал от себя эти мысли.
Может, люди когда-нибудь начнут производить мармеладки в виде Геллерта?
- Что на этот раз, мой мальчик?
Я улыбнулся продавщице, плохо осознавая, зачем я тут стою. Девушки не спешили уходить, разглядывая сладости в пакетике так, словно никогда их раньше не видели.
- Две шоколадные лягушки, пару унций мятных леденцов и мармеладок…вот этих. Хотя, дайте еще шипучек…
- А не слипнется? – услышал я над самым ухом, так что по правой стороне тела побежали мурашки. Я обернулся, приготовившись увидеть его насмешливый прищур.
- А ты имеешь что-то против?
Он хмыкнул.
- Лишь беспокоюсь о тебе, - он улыбнулся продавщице, и она, казалось, засветилась ему в ответ.
Я ждал, что он подойдет к девушкам и с какой-нибудь очаровательной фразой на устах подарит им лягушек. Того же ожидали и они. Но он прошел мимо, даже не взглянув на них. Я последовал за ним, тщательно скрывая торжество, готовое проявиться на моем лице.
- Так вот, сегодня нужно лечь пораньше, - сказал он так, будто мы не договорили.
- Я не заметил в письме приглашения.
- От тебя я, если уж на то пошло, тоже приглашения не получал. И что бы мы делали, не руководствуйся я своим личным приглашением к тебе?
Я посмотрел на него. Даже шоколадную лягушку он ел красиво: к его губам не лип шоколад, а вечно холодные пальцы не были испачканы. Он говорил все так легко и непринужденно, словно рассуждал о погоде, а я чувствовал себя от этих простых слов так хорошо, что готов был пойти с ним не только в Корнуолл. Это была удивительная вещь. Я никогда не чувствовал тепла от Гриндевальда, но зато чувствовал его в себе, когда он был рядом и говорил мне что-то нужное, что-то приятное. Думаю, он понимал это, потому что бросал на меня косые, лукавые взгляды, словно желая удостовериться в действии сказанного.
Но я никогда не подозревал его в неискренности. Думаю, он действительно ценил меня.
Геллерт вдруг соскочил с дороги и, ухватившись за толстую ветку дерева, ловко вскарабкался наверх.
- Давай! – услышал я его задорный клич из-за частично скрывающей его листвы.
Я влез за ним, уже успевшим удобно устроиться в изгибе ветвей. Выглядел он так, будто сидит здесь уже целую вечность.
- Отсюда видно долину, - заметил я, залюбовавшись искрящимся в лучах солнца прудом и густым морем сочной травы, сменяющим цвет с бледно- на темно-зеленый под порывами влажного ветра.
Но Геллерта интересовал не этот вид.
- Смотри, - ткнул он меня палочкой, так что я почувствовал легкую вибрацию. Он вытаскивал ее с удивительной скоростью, я даже не успевал заметить, в какой момент она оказывалась у него в руке.
По дороге шли те самые девушки, беззаботно болтающие и поедающие конфеты.
Закусив губу, как шаловливый школьник, Геллерт направил на них палочку.
Одна девушка вскрикнула и ухватилась за плечо, вторая последовала ее примеру. Мой ненормальный друг водил палочкой то вниз, то вверх, попадая то в ноги, то в руки девушек. В конце концов, они выронили сладости и завертели головами, но не двигались с места, не понимая, что происходит. Это было простое жалящее заклятие, и выходка была очень глупая, но они так комично дергались, как по команде накрывая ладонями все новые и новые места, что я невольно начал хихикать. Геллерт хихикать не умел, поэтому захохотал в полный голос, орудуя палочкой все быстрее и быстрее. Страдание на их лицах смешалось с испугом, когда они вскинули головы и увидели нас. Одной Геллерт попал прямо в лоб, и я чуть не свалился с дерева. Они бежали, не оглядываясь, оставив конфеты на пыльной дороге.
Мы еще долго не могли успокоиться.
- Гриндевальд, ты больной! – пропыхтел я, когда ко мне вернулась способность говорить.
- И так будет с каждым, кто пойдет против нас! – провозгласил он, подняв палочку вверх.
В тот день Батильда принесла нам сливочного пива и сладостей, и мы все вместе играли в “трансфигурируемые слова”. Та же игра, что и в обычные слова, только определенный предмет надо было еще трансфигурировать в выдуманное слово. Никогда еще я с такой неохотой не шел домой и не желал с такой силой завтрашнего дня.
