Глава 1Посвящается Марине Цветаевой, стихотворение которой легло в основу этого текста
На всякий случай: присутствует сбивка времён, от которой, как известно, ещё никто не умер.
_________________________________________________________________________________
Оплетавшие - останутся.
Дальше - высь.
Путь на крышу занимает много времени. Фенрир карабкается по пожарной лестнице. Железные прутья опасно вибрируют под его немалым весом. Из-за чёртовых судорог предательски отказывает то правая, то левая рука, а то и обе сразу, и тогда сердце перекувыркивается в груди. Фенрир скалит зубы, оглядываясь назад, он не любит высоту и боится её. Но сегодня острый шпиль вдалеке поманил его наверх, неприступный, надменный. Сегодня Фенриру хочется увидеть мир у своих ног, и даже ниже. А лучше не видеть его вовсе. Достаточно неба и облаков.
Он кряхтит, подтягивась и переваливаясь через невысокий бортик. От ощущения высоты кружит голову, и ноги неловко переступают по крыше, отчего жесть гремит, как детский барабан. Фенриру нужно время, чтобы отдышаться. По аврорским листочкам ему больше шестидесяти. Сам он, конечно, знает, что ему тридцать. Вот уже тридцать лет как тридцать. Травяная Луна продлевает молодость, Растущая Луна даёт мощь, Розовая Луна - расцвет сил. Это
её дары - за верную службу, за покорность. Пока ты нужен. А дальше и сам не заметишь, как придёт Луна Листопадная и ощиплет с тебя всё, что можно, словно зимнюю шерсть. Тогда и поверишь цифре шестьдесят в пергаментах. Лишённые
её милости падают быстро, словно звёзды, и так же быстро гаснут.
Фенрир садится, прислонясь спиной к горячим кирпичам. Попасть сюда, в общем-то, несложно, даром что здание историческое и охраняемое. Любители разбрызгивать краску из баллончика это тоже знают. Фенрир гладит ладонью бессмысленную вязь букв. Вокруг запястья браслетом двенадцать полумесяцев, двенадцать индейских символов.
Снежная Луна
Голодная Луна
Пробуждающаяся Луна
Травяная Луна
Растущая Луна
Розовая Луна
Грозовая Луна
Красная Луна
Луна-Охотница
Луна Листопадная
Безумная Луна
Луна Долгой Ночи
Двенадцать шагов в подвал жизни. Так, так... Фенриру приятней думать, что это подъём куда-то в небеса. Хоть суть от этого и не меняется.
Почти с небес Фенрир смотрит вниз. Там, внизу ползают букашки - туристы, суетливые пешеходы, может быть даже и авроры. Скорее всего, авроры. Они пустили по его следу злых гончих собак. Придётся немного подождать, сэр. Здесь подветренная сторона, и найдут его не вдруг.
Мир людей мелок и мелочен, хоть сверху, хоть снизу. Он полон страхом, его любой оборотень чует за версту и пьянеет.
"Грязная тварь", - кричала и замахивались на него Беллатриса Лестрейндж, с лохматыми бровями и выступающей нижней челюстью цепной собаки. И Фенрир видел, как дрожали её пальцы, как расширялись зрачки и кровь отливала от лица. И, как никогда, хотел вцепиться ей в горло, сломать позвонки. Не за "грязную тварь". За страх.
Больше всего люди боятся за жизнь. Иногда - за чужую, всегда - за свою. Жизнь для Фенрира - отрезок времени. Каждый оборотень не прожорливое животное, как их называют, а жрец. Жрецу волей-неволей приходится иметь дело с кровью. Крови Фенрир не жалеет, ни чужой, ни своей. И силу её знает.
В час последнего беспамятства
Не очнись.
"Очнись, Фенрир, тебе уже за шестьдесят! Пора угомониться и признать, что тебя победили", - говорит голос разума. Серебристая жестяная кровля ничего не отражает, но Фенрир и без этого знает, что увидел бы в отражении. Лицо, с которого уже почти не сходит шерсть, скошенный лоб, чёрное нёбо... Он не глупее колдомедиков, он всё знает.
К чёрту, всех к чёрту! Ему тридцать, было и будет. Что до лица... Фенриру с детства давали больше лет, чем на самом деле. И говорили матери: "Ваш Джонни растёт очень некрасивым мальчиком". И примерно тогда на голове начала паутинкой расползаться вечная мерзлота, седина. Не просто так его прозвали Сивым - в восемнадцать.
Духота оседает на лбу, на плечах густой испариной. Фенрир рычит и тащит с себя долой тяжёлую куртку. Почёсывает укусы на шее и привычно обнюхивается. От запаха его люди морщатся, брезгливо воротят нос. У них очень примитивное обоняние. Оборотни не понимают вовсе, что значит "неприятно пахнет". Запах - лицо со многими чертами. Лица не могут быть только уродливыми или только прекрасными. Запах Фенрира - дом его. Где пахнет, там дом. Ненавидит Фенрир мыться, потому что становится тогда безликим и бездомным. Вот только блохи...без них можно было бы легко обойтись.
Из-под серой от пота и грязи, до сетки проносившейся рубахи выползает со спины, тянется по плечам, захлёстывает шею ветка барбариса с кроваво-красными ягодами. Фенрир растирает заросшую грудь вроде бы от жары, но исподволь, тайком от самого себя ощупывает мышцы: не ослабели, не размякли? Тело оборотня под одеждой бледное, клёклое, только руки до запястья черны от загара, как будто в перчатках, с кривыми, чёрными когтями, которые тоже теперь с ним от полнолуния до полнолуния. Впрочем, силой мускулов Фенрир пользуется всё реже - почти так же редко, как волшебной палочкой - в любое время куда проще ему вцепиться и терзать.
Фенрир пытается вспомнить школьные годы и не может. Что он делал? Получал оценки? Играл в квиддич? Ухаживал за девочками? Понравился бы, например, паренёк Джонатан Джонсон той светленькой, кудрявенькой, смазливенькой девчонке, которую шестидесятилетний Фенрир Сивый душил, но не успел добить?
Это все в прошлом. Были времена, когда на Грозовую Луну насилия желалось больше, чем крови. Потом были времена, когда разница между женщинами и мужчинами стала совсем незначительной. А ещё потом Фенрир потерял любой интерес и к тем, и к другим. Это жестокая проза, о которой, конечно, не говорят юным прозелитам.
У лунатика и гения
Нет друзей.
Ветер доносит снизу звук, похожий на собачий лай. Может, Фенриру кажется, но он жмётся, скалится, стискивает мохнатыми руками прутья ограды и отползает подальше.
Мужчины, женщины, дети... Это всё в прошлом. Сейчас от Фенрира отвернулась даже Стая. Сам виноват. Оборотни не должны быть одиночками. И не должны объединяться с людьми. А Фенрир сделал и то, и другое. Расчёт на Змееглазого был рискован, но он мог принести много пользы. Стая вышла бы из подполья, а Фенрир доказал бы, что не зря тридцать лет ходит в Вожаках. Но люди - это всего лишь люди, даже если называют себя Лордами. Из-за глупости и этой... как её... гордости всё пошло псу под хвост. И в таких вот злых цепных псов сразу превратились собратья Фенрира. Не только те, кто раньше поджимали хвосты и прибирал уши при старом оборотне - молодые, борзые щенки. Но и те, с кем перемогали первую, самую тяжёлую Луну - Снежную, подставляли друг за друга бока, поседели вместе... Когда
она отрекается, Стая не смеет ослушаться. Кроме братьев у Фенрира никого нет. А значит, теперь просто нет никого.
Когда-то - как у всех - была у него мама, которая его любила и принимала любым.
Яркий закат расплывается, тает над городом, и сквозь него медленно проступает чёрная подкладка неба.
В час последнего прозрения
Не прозрей.
Прозреть. Мама много раз просила его прозреть. Когда всё только начиналось. Когда он не понимал, какая мука мучает. Когда братья нашли его и наставили на путь истинный. Когда Фенрир отказался лечиться. Как вообще можно лечиться от судьбы?
Мамино лицо он видит как сквозь толщу воды, но крепко держится за эту тень. Фенрир не возвращался домой и близко не подходил, наблюдая издалека. Не хотел пугать ни шрамами, ни клыками. А мама, словно знала, точно знала - оставляла на крыльце грудинку в бумажном пакете и деньги. Фенрир корчился в темноте на холодных ступеньках и грыз мясо, давясь крупными кусками. И сикли, как слёзы, протекали сквозь пальцы, звеня по кирпичной мостовой.
Мама умерла, когда Фенрир переживал Обращение - уже тогда оно продолжалось не меньше недели. А узнал об всём ещё через неделю. И ещё неделю скулил возле свежей могилы, облизывал языком шершавый камень, забыв, как по-другому выражать ласку, дремал на комьях земли. А потом последний лоскут человеческой кожи порос шерстью. И Джонатана Сивого стали льстиво звать Фенриром - за стальную хватку, за сумрачный нрав, за желание весь мир растерзать.
Я глаза твои. Совиное
Око крыш.
Фенрир смотрит вверх, на тонкий абрис, проступающий сквозь облака, и чувствует знакомый трепет. Он не волнуется, он знает свой час и даже минуту. Он живёт ради этого момента, когда холодная волна накрывает, смывая сознание, словно детские рисунки на песке, и могучий зверь вырывается из слабой человеческой оболочки. Пусть после этого разум приходится долго собирать заново, по кусочкам - Фенрир гораздо менее уверенно чувствует себя в людском обличье. Принимать решения, делать выбор, терзаться противоречиями... Фенрир не умеет и не любит всем этим заниматься в свои шестьдесят, как не любил и в тридцать, и в восемнадцать. Куда больше по душе ему слепящее беспамятство и упругая, тёплая сила, распространяющаяся от позвоночника. Не надо думать, не надо решать, голос инстинктов подскажет тебе, что делать.
Как было отказаться некрасивому и слабому мальчику Джонатану Джонсону от своей новой природы, если она давала ему это кипение в крови, огонь под веками и законное право хищника - кидаться, сминать, рвать, потому что он охотник, он сильнее?
Победителей не судят. Проигравших не жалеют.
Буду звать тебя по имени -
Не расслышь.
Фенриру кажется, что кто-то выкрикивает его имя. "Фенрир", "Джонсон", "Сивый" слышится то слева, то справа в громыхании жести. Он бы, конечно, не расслышал на такой-то высоте. Но Фенрир чует, преследователи близко. У погони душный запах лаванды, ненавистный каждому оборотню. А может, это просто приближение Безумной Луны, которая отнимет у Фенрира рассудок и речь. Что, сивый проповедник, ты ведь не ожидал, никто из нас не ждёт, что за ним так скоро придёт Луна Долгой Ночи? Фенриру остаётся две ступеньки до подвала. А там остатки его памяти затянет под тёмный лёд, и заметает полынью. А дальше - всё. Даже в мире магии не существует волков, превращающихся в принцев, а вот принцы, становящиеся волками, старыми и плешивыми, иногда встречаются. Пока их не разорвёт на куски первая встреченная гончая, не накинут петлю на горло авроры. Впрочем, Фенрир этого не узнает, потому что и не будет уже никакого Фенрира.
Я — душа твоя: Урания:
В боги — дверь.
Он жадно ловит
её взгляд, подставляя лицо белому свету. Ломит суставы, крутит мышцы, дыхание прерывается от порывов ветра, но
она всё равно бежит от него, прячась за тучами.
"Госпожа, за что гневаешься?" - мысленно вопрошает он с мольбой, точно зная:
она услышит. "Разве я не служил тебе, покорно, любовно?"
Всегда верный, Фенрир дорогую цену платил за её благосклонность. Он, спасая человеческую личину, не побежал к колдомедикам, как слабые, неверные, недостойные своего высокого звания. Он не воровал, не покупал задорого деакон, чтобы облегчить боли перед Обращением. Он знает: чтобы вкусить блаженство, надо уметь сначала принимать страдание. Фенрир свою чашу выпивает до капли. Он даже находит удовольствие, корчась на вершине своей дыбы, в ожидании звёздного фонтана, несущего освобождение.
А скольких Фенрир привёл к её алтарю: подкарауливая в переулках, отбивая у врачей, уговаривая добровольно подставить тонкие шеи...
Стаи фенрировых волчат будут свидетелями его усердия.
Что ещё дать тебе? Всё отдал Фенрир, и дом, и прошлое своё, и жизнь. Чтобы теперь она смотрела на него, неласково, как чужая.
Фенрир глядит в ответ, не моргая, сколько может. В глазах двоится, троится, и на сияющий хрупкий диск накладываются черты перепуганной кудрявой девочки.
Фенрир тянет к ней косматые лапы.
"Голубица моя в ущелье скалы под кровом утеса! Покажи мне лицо твоё, дай мне услышать голос твой, потому что голос твой сладок и лицо твоё приятно".
Молочный свет струится дорожкой, мостиком, тропинкой... Внизу горят и мечутся огни и тёмные фигурки.
В час последнего слияния
Фенрир лающе, сипло смеётся и ступает на лунную тропу.
Не проверь! 