Глава 1Ночи зимой всегда наступают рано. Темнеет свинцовое небо, и вязкое покрывало темноты окутывает город, душа в своих объятиях. В доме на площади Гриммо темнота одерживает победу почти сразу — не для кого зажигать газовые рожки и свечи, раздувать пламя потухших каминов и счищать восковые слезы с пыльных хрустальных люстр. Дом тих и безмолвен, насколько может быть безмолвным дом, в котором больше нет людей. Поскрипывают стропила под тяжестью крыши, стонут стены, удерживающие на себе вес перекрытий. Старый паркет, скрытый вытертыми коврами, тоже едва слышно скрипит, даже деревянная лестница тяжело вздыхает под невесомыми шагами домовика.
— Совсем стар стал, — горестно тянет он, ведя тряпкой по тяжелой портретной раме.
— Глупости, Кричер, — резко обрывает его женский голос, и домовик вздрагивает, поднимая глаза на портрет.
— Ах, моя дорогая хозяйка, — привычно бормочет он, бережно протирая нарисованное изображение, отчего женщина едва заметно морщится и, подобрав складки платья, отступает вглубь картины. — Был бы тут мастер Регулус, он бы мигом навел порядок, — печально продолжает Кричер, смахивая навернувшиеся слезы.
Женщина на портрете поджимает губы и молчит. Сколько раз за эти годы она вспоминала сына, сколько раз еще вспомнит… Дом нуждается в уходе, и пусть сейчас его еще поддерживают старые чары, когда-нибудь они выдохнутся и запустение окончательно вступит в свои права.
Вальбурге Блэк больно видеть, как ее любимый дом превращается в тень прежнего себя; как паутина, несмотря на старания Кричера, все быстрее и быстрее завоевывает себе новые территории. Ей страшно представить, во что превратили докси фамильный гобелен, за которым она так тщательно следила при жизни. Кричер старается изо всех сил, но их явно не хватает, чтобы вернуть дому былое величие: стоит нечищеной серебряная посуда, зеркала зарастают пылью и мутнеют. А ведь Вальбурга еще помнит, как впервые переступила порог этого дома полноправной хозяйкой и с какой любовью обновляла потершуюся обивку диванов, меняла шпалеры и шторы, придавала дому уют. Сколько лет прошло, а она все прекрасно помнит…
Дверь негромко скрипит, раздаются шаги и грохот упавшей подставки из ноги тролля, привезенной Альфардом из неведомо какой дыры. Вальбурга настороженно замирает на портрете, прислушиваясь к каждому звуку, и задается вопросом, кто же посмел войти в дом благородного семейства Блэк без разрешения? А потом мелькает догадка: неужели…
— Ну, здравствуй, мама, — хрипло произносит остановившийся перед портретом человек.
Вальбурга дергается от его голоса, как от удара, невидяще смотрит в изможденное лицо и с тяжелым вздохом нащупывает спинку кресла.
— Не ожидала тебя здесь увидеть, — наконец удается ей выговорить, а к горлу уже подкатывает комок удушающей ненависти. — Приполз-таки домой, когда совсем туго стало? А ведь говорил, что больше никогда в жизни не переступишь порог… Предатель собственной крови! — срывается она на визг, все сильнее впиваясь ногтями в кресло.
— Чего-то такого я и ждал от этой встречи, — произносит гость, задумчиво рассматривая портрет. — А ты постарела, мама, годы тебя не пощадили.
— На себя посмотри! — парирует она. — Во что ты превратился, Сириус Блэк?
— Знаешь, Азкабан это вовсе не курорт, — угрюмо хохочет он, встречаясь с ней взглядом, — да и последующие события не поспособствовали мне предстать перед тобой во всем блеске.
— Иронизируешь? — насмешливо приподнимает она бровь. — Как был идиотом, так им и остался.
Сириус только молча отворачивается и уходит в глубь дома, оставляя мать в одиночестве созерцать опустевший коридор.
Что бы Вальбурга ни говорила, а постаревшее от пережитого лицо сына теперь неотступно стоит перед глазами, его потухший взгляд и по-прежнему густая грива волос, расчерченная белыми прядями ранней седины.
— Тебе ведь нет еще и сорока, — бормочет Вальбурга, не видя ничего вокруг. — За что же Мерлин так нас наказывает?
Дом тих и безмолвен, темнота окружает портрет со всех сторон, и Вальбурга медленно проваливается в сон.
* * *
— Вальбурга, поздравляю, у вас мальчик!
Семейная повитуха Блэков протягивает ей отчаянно орущий комочек выстраданного, долгожданного счастья. Вальбурге страшно брать на руки хрупкое тельце, но она уже тянется к нему, ей хочется скорее прижать его к себе, почувствовать вес этого крохотного создания. Малыш затихает, оказавшись у нее на руках, и Вальбурга внимательно его разглядывает: на голове у него темный пушок, а глаза синие-синие, как вечернее небо летом. Вальбурга улыбается, ласково проводя пальцами по смешному хохолку, приглаживая волосы, и прижимается губами к теплой щечке.
— Ты будешь самым лучшим, мой милый, — шепчет она.
— Орион, как назовете наследника?
Повитуха за свою жизнь помогла появиться на свет стольким Блэкам, что страшно сосчитать, но каждый раз, как в самый первый, когда ее только приставили к этой семье, наречение ребенка для нее маленький праздник. Есть что-то волшебное в странной традиции семьи давать детям звездные имена, будто Блэки так хотят заручиться поддержкой звезд для своих чад, дать им дополнительную опору в жизни.
— Сириус, — негромко отзывается Орион, беря малыша на руки. — Его имя будет Сириус Блэк.
— Альфа Пса, — задумчиво кивает Вальбурга. — Будь таким же верным, Сириус Блэк.
— Отличное имя, — улыбается повитуха, и слезы счастья блестят на ее щеках. — Я так за вас рада.
— Ну что вы, миссис Роуз, — тепло улыбается Орион старой женщине. — Мы тоже счастливы.
Орион не перестает что-то говорить, пока миссис Роуз аккуратно пеленает новорожденного и укладывает в приготовленную колыбель. А потом надолго замирает у постели измученной Вальбурги, уснувшей под их голоса, и нежно целует ее в лоб.
— Спасибо тебе, Вэл.
— Идемте, Орион. И вашей жене, и сыну теперь нужен только покой. Успеете еще налюбоваться им, у вас впереди вся жизнь.
— Хотелось бы верить, миссис Роуз. Но будет ли так, только Мойры знают. Стаканчик шерри? — и они выходят из спальни.
* * *
Тишину особняка на Гриммо нарушают голоса, и Вальбурга открывает глаза, пробуждаясь от дремоты. По ее дому снуют какие-то чужие люди.
— Как только посмели вы пересечь порог моего дома? По какому праву вы вообще смеете здесь находиться? И что, драккл вас задери, здесь происходит? — она и сама понимает, как смешно звучат вопли портрета, но не может остановиться и взять себя в руки.
— Это я разрешил им здесь находиться, — голос Сириуса обрывает ее на половине заготовленной фразы, и Вальбурга, поперхнувшись, умолкает. — Они здесь с моего разрешения!
— Да как ты смеешь?! — Вальбурга набирает побольше воздуха и разражается целой тирадой, внимательно наблюдая за реакцией сына.
Тот выслушивает всего пару предложений и решительно поднимает палочку, наколдовывая плотные портьеры.
— Ты не посмеешь! — угрожающе произносит она, смотря в его глаза. — Ты не…
Она успевает краем глаза уловить взмах палочки — и плотные портьеры отрезают ее от всего, что творится в доме.
— Давно пора было убрать портрет этой сумасшедшей, — слышит она недовольный голос какой-то женщины, и руки сами собой сжимаются в кулаки.
«Да кто смеет называть меня, Вальбургу Блэк, сумасшедшей? — бьется внутри нее бессильная ярость. — Не позволю…»
— Она моя мать, Молли, не будем об этом.
«Молли? — что-то отзывается в памяти на это имя, и Вальбурга вспоминает младшую дочь Прюэтта, выскочившую замуж за предателя крови. — Просто замечательная компания подобралась в доме: нерадивый сын, сбежавший из Азкабана, плешивый оборотень, старик Дамблдор, грязные авроры, да еще и семейка предателей крови в полном составе! Осталось только пожаловать на порог дома Блэков грязнокровкам, и тогда можно будет с уверенностью сказать, что дальше падать уже просто некуда!»
— Но скоро приедут дети, думаешь, им будет приятно слушать ее вопли? — продолжает негодовать Молли Уизли, настаивая на своем. — Его надо обязательно убрать!
— Молли, я уже пытался, — устало отзывается Сириус, — но она обработала изнанку портрета заклятьем вечного приклеивания…
— Возможно, профессор Дамблдор сможет что-то сделать с этим, — презрительно роняет та и удаляется на кухню.
Вальбурга удовлетворенно хмыкает — еще бы у них получилось снять портрет, она сама лично проследила за тем, чтобы с этой задачей не справился никто. Мысли еще крутятся вокруг разговора, но странное свойство наколдованных Сириусом портьер расслабляет сознание и уносит ее в прошлое.
* * *
— Захвалишь ребенка, Элла, — смеется Вальбурга, ловко подхватывая едва не упавшего Сириуса на руки. В гостиной собрались родственники и близкие друзья, и просторное помещение наполнено гомоном голосов и звоном бокалов, поднимаемых за здравие наследника рода Блэк.
— Ну что ты, он такой хорошенький, просто загляденье, — воркует над смешно наморщившим лоб малышом статная дама в серебристом платье. — Сириус, иди на ручки к тете Друэлле.
И малыш, смерив ее оценивающим взглядом, решительно протягивает пухлые пальцы к длинным жемчужным серьгам, матово блестящим в свете газовых ламп.
— Осторожнее, дорогой, тут острый замочек, ты можешь пораниться, — ласково приговаривает Друэлла, вытягивая из цепких пальчиков украшение. — Смотри, что у меня для тебя есть, — она вытягивает палочку и призывает с полки завернутый в пеструю бумагу подарок. — Давай, я помогу открыть?
Но Сириус только упрямо хмурится и тянет невнятное:
— А-ам.
— Сам? Хорошо, милый, давай тогда присядем где-нибудь — и ты увидишь свой сюрприз.
Друэлла с Сириусом на руках ловко обходит мельтешащих под ногами детей и присаживается на угловой диван, скрытый от остальных раскидистыми ветвями экзотического дерева.
— Ма-ам, а можно и мне рядом побыть? — около них появляется Меда. — Привет, Сириус, — она тянет руку, чтобы погладить малыша по дергающим за ленты пальцам.
— Меда, — на удивление четко выговаривает он и заразительно улыбается.
Сопротивление банта остается позади, и коробка открывается, являя любопытному Сириусу свое содержимое.
— Колаблик? Класи-иво…
Меда улыбается, когда под пальцами кузена кораблик раздувает паруса и поднимается в воздух, выпуская искры с маленьких бортовых пушек. Сириус счастливо смеется и все пытается ухватить кораблик руками, но тот, словно играя, уворачивается от его рук и поднимается еще выше.
— Мое! — сурово сдвигает он брови и протягивает руку к непослушной игрушке, опережая даже поднявшую палочку Друэллу. — Хачу! — и кораблик притягивает прямо в открытую детскую ладонь ничего не понимающего Сириуса.
— Сириус… ты…
Друэлла с восхищением смотрит на ребенка, увлеченно рассматривающего корабль, на Меду, ошарашенно взирающую на нее, и бросается на другой конец гостиной к беззаботно смеющейся Вальбурге.
— Твой сын только что приманил к себе игрушку, Вэл! — ее голос звонко разносится по гостиной, приковывая к ним внимание.
— Что?
Вальбурга отставляет бокал с шампанским на каминную полку и торопится к сыну, даже не догадывающемуся, что только что стал центром внимания всех присутствующих.
— Дорогой, — ласково обращается она к Сириусу, — это ты только что достал кораблик?
Сириус гордо выпячивает грудь и важно кивает.
— Я так рада!
— Поздравляю, Вальбурга, столь рано проснувшиеся способности — это несомненно знак свыше. Твой сын будет сильным волшебником, — важно покивав, выдает тетя Кассиопея. — Все Блэки сильны, конечно, но этот случай просто невероятен!
— Ах, Орион, вам несказанно повезло, — подхватывает, покачивая седой головой, тетка Ликорис.
* * *
Уборка, затеянная Молли Уизли, ввергает Вальбургу в шок. Она сначала недоверчиво наблюдает за тем, как незваные гости снуют по ее дому, вытаскивая набитые мусором мешки в коридор. А потом вообще не может смотреть, как бесценные вещи, гордость семьи Блэк, ее собственный сын безжалостно валит в мешки, топчется по хрупким рамкам фотографий, с наслаждением вытравливая все, что когда-либо имело отношение к его корням.
— Хозяйка, они выкидывают достояние рода Блэк! — плачет темными ночами Кричер у ее портрета, а она может только бессильно сжимать кулаки и молчать, ибо нет у нее больше власти над тем, что творится в доме. Теперь тут командует самозванка, возомнившая себя хозяйкой, и перекраивает все под свои взгляды. Проклятая Молли Уизли…
Прибытия на площадь Гриммо полукровки Поттера она ждет с нетерпением: уж очень хочется взглянуть на того, кто в годовалом возрасте смог победить самого Темного Лорда. Но когда мальчишка появляется на пороге, свалив проклятую ногу тролля, Вальбурга разражается привычной бранью, во все глаза рассматривая долгожданного гостя.
Мальчишка худ и напуган и выглядит совершенно обычным подростком, коих она повидала достаточно. В нем не чувствуется воспитания, словно щенок Поттеров рос отщепенцем среди окружающих. Особенно это прекрасно видно по тому, как он общается со своими друзьями: этой грязнокровной выскочкой, решившей, что знает все и обо всем, и очередным отпрыском плодовитой семейки Уизли. Иногда у нее возникает ощущение, что мальчишка цепляется за своих друзей, как за спасательный круг, на многое закрывая глаза. И Вальбурге хочется фыркать, ведь кому как не ей прекрасно знать: бескорыстной дружбы не бывает.
Единственное, чего Вальбурга искренне не понимает — как Поттер смог победить? Сказке о кровной защите, поведанной всему миру Дамблдором, она не верит, ведь прекрасно знает: наткнуться на подобный ритуал в широком доступе попросту невозможно. Так что же такого необыкновенного в этом мальчишке, счастливо улыбающемся при виде ее непутевого сына?
Очередной оглушительный грохот знаменует собой появление на Гриммо неуклюжей дочки-полукровки выжженной с гобелена Андромеды. Будь Вальбурга жива, она бы и на порог не пустила эту особу, но нет, она не может противостоять желаниям живых делать то, что им вздумается. И ей остается только выплескивать свой гнев в длинных обвинительных тирадах, наслаждаясь ужасом полукровки-метаморфа.
— Заткнись! — привычно обрывает поток ее ругательств Сириус, и Вальбурга даже хмыкает про себя от той скудости словарного запаса, что сын обрушивает на нее. Неужели и он так же слеп, как и остальные?
А в груди все равно сжимается сердце, каждый раз, как она слышит его слова.
* * *
— Удачной учебы, брат, — произносит Регулус, во все глаза рассматривая Хогвартс-экспресс.
— Спасибо, — ровно отзывается Сириус, не удостоив того даже взглядом.
— Жду от тебя сову после распределения, — внимательно смотрит на него Вальбурга, и Сириус покорно кивает.
— Конечно, мама. Но думаю, у сов будет слишком много забот в этот вечер, — он многозначительно приподнимает бровь, словно спрашивает, как это она не подумала о такой простой вещи.
Вальбурга хмурится, но молчит, лишь недовольно качает головой, оглядывая сына.
— Постарайся не позорить имя семьи, Сириус. Я не желаю, чтобы твой декан слал нам письма пачками.
— Да, мама.
Вальбурга вздыхает: эта показная сговорчивость не более чем маска, которых у ее сына предостаточно. Сириус с легкостью меняет их в зависимости от ситуации: он может быть обаятельным со старшими, очаровывая их своими способностями, или убедительным с учителями, когда требуется настоять на своем; холодно-равнодушным — когда они посещают приемы, или снисходительно-насмешливым с теми, кого не ставит ни в кнат. Но одно неизменно: Сириус не способен идти на компромисс — для него существует только белое и только черное.
Вальбурга уверена, что сын прекрасно приживется среди слизеринцев, если сумеет обуздать свою натуру. И совершенно не представляет, что завтра утром из Хогвартса прилетит встрепанная сова Беллатрикс с новостью, от которой у привычной ко всему Вальбурги просто подкосятся ноги — Сириус Блэк поступил на Гриффиндор.
Вальбурга злится и сыплет проклятиями, за которые всегда получала нагоняй от отца. Она порывается мчаться в Хогвартс и требовать, чтобы сына немедленно перевели на Слизерин, но останавливается в последний момент — в истории Хогвартса нет ни одного прецедента, чтобы подобное было возможным. И ей остается только смириться и ждать Сириуса на каникулы.
Годы для Вальбурги сливаются в один сплошной поток, среди которого, подобно внезапным коварным течениям, выделяются только выходки Сириуса. Сын, сбросив родительский контроль отбивается от рук все сильнее и сильнее, отдаляясь от семьи и брата все дальше с каждым годом. И это пугает Вальбургу, заставляет ее еще сильнее давить на него, иногда с перегибами и срывами. Она пытается донести до него всю катастрофичность сложившейся ситуации, но для Сириуса ее слова уже ничего не значат.
Вальбурга люто ненавидит благодушного Дамблдора, старого интригана, под чье влияние попал Сириус. Желает ему каждый день сдохнуть, но старик живет как жил, продолжая сеять смуту в доверчивых душах вверенных ему детей.
— Профессор Дамблдор говорит, что магглорожденные станут двигателем прогресса в нашем обществе, — произносит однажды Сириус во время ужина. Ему уже шестнадцать, и Вальбурга больше не может поступить так, как делала в детстве: лишить сладкого и закрыть на неделю в комнате. Сын не отрываясь смотрит на Вальбургу, ждет ее реакции, едва заметно усмехаясь.
И эта полускрытая усмешка вызывает у нее в душе ураган из чувств, который она совершенно не способна контролировать. Она бьет словами, как кнутом, пытаясь выбить из Сириуса все, чего он нахватался в Хогвартсе, приводя, как ей кажется, неоспоримые аргументы, а он все так же насмешливо ухмыляется…
— Ты не права, мама. И ваш лорд тоже не прав, — припечатывает он, ставя жирную точку под ее эмоциональным монологом. — Вы все живете прошлым, не видя, что вокруг уже давным-давно новое время, время перемен! Пора очнуться от ваших иллюзий и наконец-то увидеть настоящий мир!
— Настоящий мир? Да что ты знаешь о настоящем мире, сопляк? — срывается она, отвешивая ему пощечину. — Ты как неразумное дитя, лезешь туда, где совершенно ничего не смыслишь.
Глаза Сириуса вспыхивают бешенством, и он с трудом подавляет ярость.
— Не хочу тебя сейчас видеть, — Вальбурга с силой отодвигает стул от стола, так, что ножки со скрипом проезжаются по натертому паркету. — Поговорим завтра.
— Как скажете, мадам.
А на следующий день Вальбурга узнает, что сын сбежал.
* * *
Над Лондоном царит ночь, и дом погружен в оглушительную тишину. Вальбурга не спит, рассматривая отстающие шпалеры, и сокрушенно думает о прошлом. Будь она тогда мягче, смогла бы уберечь сыновей от того, через что они прошли? Будь внимательнее к их мыслям, а не слепо следуй долгу, смогла бы она сделать их счастливыми?
Неровные шаги обрывают ее размышления, и в неясных тенях коридора появляется пошатывающаяся фигура Сириуса. Он нетвердо держится на ногах. Вальбурга замирает, готовясь к неизведанному. Что еще могло прийти непутевому сыну в голову в столь поздний час? Она не может скрыть презрительной гримасы, когда тот припадает губами к горлышку бутылки, делая очередной глоток.
— До чего ты себя довел, — презрительно роняет Вальбурга. — Разве этому я тебя учила? Топить свою ничтожность в выпивке?
— Какое тебе вообще до меня дело? — невнятно бормочет Сириус, приваливаясь плечом к портретной раме, и у Вальбурги на мгновение мелькает давно позабытое желание коснуться ладонью спутанных волос. — Разве ты забыла свои излюбленные словечки? Давай, поливай меня грязью, как и делала это столько лет.
— Ты пьян.
Сириус качает головой, откидывая мешающие волосы, отходит к противоположной стене и усаживается на пол, поднимая глаза к портрету матери.
— Скажи, ты хоть когда-нибудь меня любила?
Вальбурга ошарашенно замирает, с немым удивлением смотрит на потрепанного годами Сириуса, сидящего перед ней, и не может понять, почему же в груди так нестерпимо больно. В памяти мелькают моменты из жизни, когда казалось, что у нее нет ничего дороже маленького счастья на руках. Она помнит тепло его щеки, когда впервые поцеловала ее. Помнит, его счастливые глаза, когда Альфард подарил ему первую метлу. Помнит, как выбивалась из сил, стараясь воспитать его достойным имени Блэков.
Любила она его? Да разве можно не любить собственного ребенка?..
— Самая сильная ненависть рождается из самой сильной любви, Сириус, — едва слышно отзывается она, спустя долгие минуты молчания.
Но Сириус ее уже не слышит, он, привалившись к стене, крепко спит.
