Глава 102.05.1998. Хогвартс
…Прозрачно-белое изваяние статной женщины в старинном изящном сюрко с длинными разрезными рукавами возвышалось у дверей, ведущих к дортуарам Равенкло. Гарри отпустил руку Луны Лавгуд и, выскользнув из-под мантии-невидимки, шагнул прямо к мраморной даме. На мгновение ему показалось, что каменная Ровена посмотрела прямо на него и загадочно улыбнулась.
Высокий лоб Основательницы венчала искусно вырезанная в мраморе корона. Тонкий искристый обруч, чем-то похожий на тот, что надела в день своей свадьбы Флёр Делакур…
— Видишь? — тихо прошелестела шёпотом сзади невидимая Луна. — Это и есть она, Диадема Равенкло…
Гарри ловко взобрался на невысокий постамент. Заглянул изваянию в холодное, отрешённое лицо. По изящному очелью Диадемы вились крохотные выгравированные буквы.
«Ума палата дороже злата», — зачем-то прочёл Гарри вслух.
— Если и так, то ты, дурачок, беднее последнего нищего из Лютного! — неожиданно прокаркал в дверях гостиной низкий женский голос. — Явился, значит… Ну что ж, Лорд будет твоей глупостью весьма доволен!
Гарри резко повернулся и, не удержавшись на узкой ступени постамента, сорвался на застеленный лазурным ковром пол. Над ним тут же выросла, ссутулившись, не по-дамски мощная, облачённая во все чёрное, коренастая фигура Алекто Кэрроу.
Преподавательница маггловедения криво усмехнулась.
«Драккл побери! — про себя выругался Гарри. — Тут и палочку не успеешь достать! Ради всех Основателей, только бы Луна не вскрикнула!»
Алекто резким движением задрала широкий рукав и, коснувшись кончиком короткого ногтя Чёрной метки на левой руке, зашептала заклинание вызова.
Гарри видел, как на полном, широком предплечье Алекто чутко шевельнулась татуированная змея. В тот же миг его голову пронзила белая вспышка мгновенной боли, туго запульсировал шрам на лбу. И помутневшее сознание затопило видение…
Прямо по тяжёлым грозовым облакам, окружившим высокий базальтовый утёс над морем от затуманенного свинцового горизонта, в развевающихся черных одеждах к Хогвартсу торопливо шагал, торжествуя близкую победу, лорд Волдеморт.
* * *
02.05.1998. Хогвартс
Северус Снейп, директор школы чародейства и волшебства Хогвартс, тяжело опустился в старое кожаное кресло, расслабленно вытянулся, устроив на подлокотнике горящую болезненным зудом левую руку. Уже несколько минут по отмеченному клеймом Пожирателя смерти тощему предплечью с настойчивой периодичностью раз в тридцать секунд волнами кипятка прокатывался сигнал вызова.
За плотно зашторенными окнами личного кабинета бывшего преподавателя зельеварения стояла безжизненная полуночная тишина, нарушаемая только мерным плеском озёрной зыби.
После того, как Слагхорн предпочёл для себя более просторные и удобные апартаменты, было, пожалуй, очень разумно оставить за собой эту уставленную книжными стеллажами и полками с ингредиентами для зелий комнатушку. Единственное место, где можно ненадолго остаться одному. Без бьющих в спину осуждающих взглядов коллег. Без ненависти, тугим куполом вставшей над бедовыми головами его учеников…
Очередной вызов горячо и больно заструился по руке от запястья к локтю.
Алекто?..
«Если эта бешеная медведица столь настырна, значит, все идёт, как нужно. Поттер уничтожил ещё один крестраж, и теперь он в замке в поисках оставшихся… Знал бы ты, парень, где тебе нужно будет искать последний!»
Усмехнувшись, Снейп начал педантично, одну за одной расстёгивать все 12 агатовых пуговиц на левом рукаве. Память о давнем разговоре с Альбусом Дамблдором накатила внезапно и ярко, безжалостно забросив назад во времени.
- Скоро меня не станет, Северус… Не перебивайте, пожалуйста, я знаю, что могу положиться на вас в нашем уговоре, — спокойный баритон Дамблдора отдавал металлом, хотя старик сильно сдал за последние несколько недель, — и придёт время, когда у Тома появятся основания опасаться за жизнь своей змеи.
— Нагайны…
— Да. Кажется, так он её называет… И он не будет более посылать её убивать. Оставит при себе — под магической защитой. Вот тогда, я полагаю, вы должны будете поговорить с Гарри Поттером.
— О чём?
Дамблдор прикрыл глаза.
— Ему надо будет рассказать, что когда мать, умирая, заслонила его собой в колыбели, она даровала ему защиту. И следующее смертельное проклятие, которое должно было достаться мальчику, рикошетом поразило самого Тома. Так он и превратился в бесплотный дух. Но осколок души убийцы проник в душу единственного живого существа, оказавшегося поблизости. В душу Гарри... Именно поэтому он понимает язык змей и может мыслью проникать в мысли Тёмного Лорда.
— Рhylactery viventem?!..
— Да, Гарри — живой филактерий, подобие крестража, хранящее осколок души своего врага. И пока существует Гарри Поттер, шанс на жизнь остаётся и у Томаса Марволо Риддла.
— Значит… Чтобы убить лорда Волдеморта, Гарри Поттер должен умереть?
— Да. И более того, обязательно, чтобы Том сам лишил его жизни. Если он сам разрушит свой живой артефакт, Тома можно будет окончательно уничтожить.
— Этот… живой артефакт?! Я думал, что защищаю жизнь Поттера в память о Лили… А вы… Вы все это время растили её сына, как поросёнка — на убой?!
— Вас это шокирует, Северус? Разве раньше на ваших глазах не умирали хорошие, честные, сильные люди?
— Только те, кого я не смог спасти…
— Как вы расчувствовались, друг мой… Похоже, привязались к мальчику? — серьёзно сказал Дамблдор.
— К мальчику?!! Экспекто патронум!..
С конца эбеновой волшебной палочки в дрогнувшей левой руке стекла серебряная нить. На лету преобразовалась в искрящийся звёздами силуэт призрачной серебристой лани. Патронус вскочил на ноги, в один прыжок пересёк кабинет и вырвался в открытое окно. Дамблдор проводил его взглядом.
— После стольких лет?
— Всегда…
…Метка горела уже непрерывно, как свежий ожог, наливалась его энергией и болью, опустошала, пыталась подчинить. Лорд? Алекто успела обратиться к Лорду, прежде чем её собственный сигнал ослабел и угас. Том Марволо Риддл ответил своей служанке — и теперь собирает сторонников для решающего удара. Но Хогвартс не выдаст своего ученика на растерзание тьме.
«Будь этот ученик хоть сорок раз рhylactery viventem».
Это — открытое противостояние. Война, в которой Тёмному Лорду суждено сгинуть. Конечно, если прежде решится пойти и сгинуть этот взбалмошный, неуёмный ребёнок, так похожий внешне на своего отца-подлеца…
Лили, могла ли ты предугадать, что все закончится именно так? Закончится для Лорда, для Гарри и, возможно, для многих других жителей волшебного мира, причастных и непричастных к горькой истории семнадцатилетней давности.
И уж точно закончится для него, Северуса Снейпа, пожирателя смерти, клеймёного чёрной меткой. Убийцы законного главы Хогвартса. Предателя своей единственной любви...
Да, именно так.
Вряд ли в этом мире останется после этого сражения хоть одна душа, знающая нынешнего директора Хогвартса как действительного члена Ордена Феникса. И как его агента на тёмной стороне мира.
Орден рассеян, разобщён, почти разгромлен. А дети Хогвартса… Что они могут понимать, Лили?.. Они могут только стоять и умирать в неизбежном сражении против натасканных на убийство рабов-головорезов Волдеморта.
«И зачем ты прожил на этом свете без малого тридцать девять лет, Северус Тобиас Снейп?..»
Он выдвинул ящик тяжёлого письменного стола и вынул обрывок колдографии. Солнечно-рыжая юная женщина улыбалась счастливо и… неподвижно. С тех пор, как снимок был разорван надвое, жизнь в нем умерла. Но не оставлять же рядом с ней, единственной, того человека, который их разлучил. Да ещё с их сыном на руках...
Джеймс навсегда остался на полу запущенного дома, отнесённый сквозняком под пыльный комод, где ему суждено было улыбаться только мышам и тараканам. Но здесь его помнят. И большинство, в отличие от Снейпа, поминает добром, как ни странно.
«Простила ли ты меня с небес, Лили?..»
Он бережно вложил колдографию во внутренний карман сюртука и переворошил оставшиеся в ящике снимки. Поверх других скользнуло ещё одно фото.
Хогвартс, внутренний двор. Перемена. 1976 год. Нестройная толпа школьников, уже мнящих себя состоявшимися личностями, суетливо строится на поросших мхом ступенях для коллективного портрета. Разные классы, разные факультеты… Разные судьбы.
Стройная рыжая девочка вполоборота неотрывно глядит на рослого лохматого очкарика, покровительственно положившего руку на плечо невысокому русому пареньку с остроносым мышиным личиком. С левого фланга, где алые обшлага форменных мантий сменяются муарово-зелёными, на девочку так же пристально смотрит патлатый и носатый, худощавый и нескладный недавно назначенный староста класса.
…И, как выстрел в затылок угловатого слизеринца, ещё один взгляд. Осторожный, прямой, синеглазый. Восхищённый?..
Третья по счету девушка во втором ряду. Небольшой рост, рано округлившаяся фигура, простоватое, открытое лицо, тугие каштановые косички...
Мэри Макдональд, Гриффиндор…
— Вот ведь, смеркут её побери! Не могла посмотреть в какую-нибудь другую сторону!..
Резко задвинув беспомощно застонавший ящик, Снейп рывком поднялся из кресла. Морщась, застегнул манжет. Косым движением палочки погасил тусклый свет в кабинете.
Пора. Чары запрещения на дверь кабинета можно не накладывать. Он сюда больше не вернётся.
Он только должен успеть выполнить то, что обещал.
* * *
02.05.1998. Запретный лес
- Я умею ценить мужество, даже если его демонстрирует мой враг. И сожалею о понесённых вами потерях. Если продолжите сопротивление, вы все до единого разделите участь тех, кто сегодня уже пал. Но я этого не желаю, для меня драгоценна каждая капля волшебной крови...
Голос, сухой и жёсткий, как треск сгорающего в костре валежника…
Этот слишком высокий для мужского голос заполнял все пространство холодного, пасмурного весеннего дня. Отражался от стен опустевших немых домов Хогсмида, звенел на крытых железом крышах, шелестел среди кривых стволов старого сада вокруг Воющей хижины, бился в заколоченные окна.
В словах, холодных и гулких, падающих в сознание, как камни в колодец, тонуло время...
«Ты должен жить... Ради жены. Ради сына и вашего славного древнего имени — жить и сохранить свой разум для будущего. Кто бы ни победил. Страшно… Тебе страшно, Люциус Малфой? Да. Ты не создан для того, чтобы сражаться с противником лицом к лицу. Со времён похода Вильгельма Завоевателя, притащившего из Нормандии на эти земли своего вассала, твоего предка, сила чистокровного волшебного рода была в другом — в интриге и расчёте, в умении манипулировать людьми и обстоятельствами... Погибают герои. Умные — побеждают. Мудрые пожинают плоды побед. И сегодня ты снова сделаешь все, чтобы и в этот раз было так же».
Убеждать себя красивыми словами — дело нехитрое. Гораздо труднее в жёлтом пятне беспокойного костра пребывать в бездействии на паучьей поляне в Запретном лесу. В кругу молчаливо готовящихся к бою соратников.
«Соратников? Скорее уж, попутчиков… Тех, на чьей чёрной штормовой волне тебе так хотелось взлететь повыше, Люс Малфой!»
- Проявив милосердие, я даю вам час. Выведите с поля боя раненых, отдайте должное своим погибшим героям. А потом я поведу войска на штурм. И вас не станет. Но вы ещё можете этого избежать, если выдадите юношу, который мне нужен...
Снова этот голос. Безликий, словно искусственный, чуть надтреснутый. И нет в нём никакого уважения к павшему врагу, никакого милосердия и великодушия. Сухой голос смерти не может нести ничего, кроме страха — и для своих, и для чужих.
Жёлтые блики пламени отражаются в огромных ледяных глазах Нарциссы. Подойти ближе. Приобнять супругу за плечи — под чужими взглядами…
— Цисси…
— Мы должны пойти с войском. Только так у нас есть шанс попасть в замок и найти сына.
Она чеканила слова, будто отдавала приказы. Внешне — совершенно спокойна, по-прежнему надменна и величава. И только ему одному было известно, какой сейчас бушевал вулкан под этим лёгким пеплом платиновых волос. Её отчаяние — сокрушительное, огненное отчаяние урождённой Блэк — всегда было похоже на обледенение.
Огонь и лёд неразличимы при мгновенном касании.
Он осторожным движением отвёл упавший на её лицо выбившийся из причёски локон.
«Как удивительно... На ней и в семьдесят лет не будет заметно седины».
— Нет, Цисси. Не с войском, а за войском. Когда всё закончится. Я не хочу с небес взирать на горе моей вдовы. Не забывай, мы безоружны...
— Я готова голыми руками разобрать стены этого проклятого замка — только бы наш мальчик снова был с нами, Люс!
Её уверенный тон не оставляет сомнений — сможет.
— У нас растёт неглупый сын, Цисси. Он не позволит себе умереть. Он дождётся нас. Наша задача — уцелеть и его найти. И не запятнать себя при этом ни в одних глазах. С какой бы стороны они не смотрели.
— Уцелеть и найти... — эхом повторила она.
Чистый бриллиант, звезда его знаменитой коллекции невероятных редкостей, оправленный в чеканную холодную платину. Дар судьбы и предначертанных с Мерлиновых времён династических связей. Драгоценность. Жена. Любовь.
Новая волна ледяного голоса врезалась в сознание горьким ветром с сожжённой вересковой пустоши:
- Только одного юношу! Гарри Поттер, я говорю о тебе и к тебе сейчас обращаюсь. Ты позволил своим друзьям сложить головы за тебя. Но довольно на сегодня крови. Собери свои силы, решись взглянуть в глаза своему врагу — мне, милосердному и великодушному Лорду. Приходи на исходе этого часа в Запретный лес, и я встречу тебя...
Её плечо чуть дрогнуло под его рукой.
— Что с тобой?
— Я подумала о том, что этому Поттеру тоже семнадцать лет. Как нашему Драко. Наверное, он тоже умный мальчик, и знает, что делать, чтобы не умереть... А мы? Мы, взрослые люди, знаем?..
— Пойдём! — Люциус решительно взял её под руку. — Пусть он там знает, что хочет. А мы будем живы — и вместе.
* * *
02.05.1998. Хогсмид
Сегодня, наверное, и рассвета не будет. Вернее, он придёт не для всех… В сыроватом тоннеле, тускло освещённом единственным факелом в руке, в грядущий рассвет просто не верится.
«Тьма, сырость и… страх, Люс?»
Тоскливый сквозняк в длинном земляном коридоре носил по полу серую позёмку. Пепел… Невесомый, вездесущий пепел.
Лорд сжёг Буйную Иву, устраивая здесь свой временный оперативный штаб. Отсюда можно было бы руководить войсками, оставаясь вне досягаемости врага. Но сейчас он уже покинул это место и ждёт в Запретном лесу мальчишку.
«Дождётся ли?.. Кем должен быть этот Поттер, чтобы вот так взять и пойти на верную смерть?»
Молекулы острого страха мешались с пеплом, влекомым вечным сквозняком. Влажный воздух был отравлен страхом. От остова волшебного дерева до хода на первый этаж Воющей хижины — почти семь минут пешего пути по тёмному тоннелю.
— Ты не могла бы меня здесь подождать, Цисс? Я проверю, что там. Потерпи, я скоро.
Она молча протянула руку со вторым, ещё не горящим, факелом. Пламя перетекло в пустую медную чашу, мертвенно-жёлтое пятно света выросло, на мгновение отразилось в её широко распахнутых глазах, выхватило из мрака убогую перекошенную дверцу, в которую можно войти, лишь согнувшись. Ей было слышно, как тихо застонал под кошачьими шагами Люциуса рассохшийся деревянный пол.
И внезапно, как взрыв в сознании, грохот упавшего факела, который катится по доскам, короткий вскрик мужа, какой-то шум, бранное слово, заметавшееся меж ветхих стен:
— Драккл побери!!!
— Люс?..
— Цисси, сюда!
Опрокинутое кресло со сломанным подлокотником, облезлая шагрень обоев, закопчённый гнутый шандал без свечей на давно утратившем полировку столе, забитый золой камин, заколоченные окна без штор…
Запустение. Разорение. Пыль.
Пепел неизвестно чьей жизни, тлен старого дома, умирающего без хозяйской руки.
И — запах. Острый запах крови.
В жёлтом пятне тусклого света меж тяжёлым столом и продавленной, нечистой кроватью Люциус стоял на коленях прямо в темной луже. И пытался приподнять голову человека, замершего на полу грудой чёрного тряпья.
— Цисси… Помоги!
— О, Мордред!
Бледное, невероятно бледное для того, чтобы принадлежать живому, окровавленное лицо Снейпа. Рваная рана на отёкшей шее, изуродованная левая рука, разодранная на плече мантия.
«Сколько крови!..»
— Это змея, — коротко бросил Люциус. — Лорд на него свою змею натравил…
— Дышит?
— По-моему, уже нет…
— Подними факел, сгорим. И мой подержи! Свети сюда!
Крохотное серебряное зеркало, неизменный атрибут любого дамского кармана, чуть затуманилось, когда она поднесла его к приоткрытым тонким губам раненого.
— Дышит… Но, похоже, это ненадолго.
Без волшебной палочки она мало что могла бы сделать. Давняя школьная практика у миссис Помфри по методам оказания первой помощи — это почти из другой жизни. Да здесь и не обойдёшься простой Ферулой, закрывающим раны заклятием Эпискей и Реннервейтом. Даже если бы палочка была…
— Палочка! Если Лорд её не унёс…
Жёсткий стержень чёрного дерева с резной рукоятью лёг в руку, как влитой, едва Нарцисса нащупала его в кармане мантии раненого. Яд уже подействовал. В сущности, что бы она ни сделала, это будет, наверное, лишь продлением жестокой агонии. Эпискей и чары prohibere cruenti даже не остановили кровотечения. Нарцисса решительно задрала подол платья и оторвала широкую полосу от нижней юбки. Потом — ещё одну, и ещё... Отстегнула от пояса изящную фляжку.
— Люс, у тебя тоже была фляга!
— В ней… не вода.
— Тем лучше!
Промыть остатками воды и огневиски раны. Бережно перевязать, не затягивая: отёк будет расти, и повязки непременно врежутся в тело, добавляя страданий…
Но прежде, чем она закончила последний виток бинта, на белой ткани расплылись предательские алые пятна.
— Поставь факелы в вазу на столе, Люс. Сядь ближе и приподними Северусу голову… Осторожно! Положи себе на колени. Так ему будет легче дышать.
— Мы — следующие, Цисси…
— Что?
— Если к рассвету Лорд не будет убит, мы — следующие, кого он непременно постарается уничтожить. Он начал с тех соратников, которые знают его лучше других.
«И уже ему не верят».
— Значит, хорошо было бы, чтобы до рассвета кто-нибудь уничтожил его самого. Хотя бы — тот же Поттер. Парню ведь это на роду написано убить Лорда.
— Хорошо было бы… Ты тоже так считаешь?
— Да.
Раненый едва слышно застонал. С угла приоткрытого рта, как из чёрной щели, медленно сползла по впалой щеке струйка крови. В растерзанной груди что-то хрипло клокотало под повязками.
— Северус?.. — Нарцисса склонилась к его лицу.
— О, Мордред!.. Цисс, он же всё чувствует!..
— Что, мы так и будем смотреть, как умирает твой друг, Люс? Друг, спасший твоего сына…
— А что мы ещё можем?
— Люс, осторожно встань и отойди шага на три, пожалуйста.
— Что ты делаешь, Цисси?
— То, что должна! Дождись меня, Люс. Я скоро.
Полулёжа на испятнанном кровью полу, Нарцисса левой рукой обняла Снейпа и прильнула к нему:
— Госпиталь Святого Мунго, отделение травм от магических существ, приёмный покой!
С лёгким хлопком закрылась сияющая воронка аппарации. Люциус остался один.
* * *
19.10. 1989. Хогвартс
— Те, кто видит коней, поднимите руки!
У опушки Запретного леса толпятся за высокой грудой валежника три десятка третьеклассников. Факультатив по уходу за магическими существами, сдвоенный поток, Хаффлпафф плюс Равенкло. Преподаватель, выдающийся ксенозоолог своего времени Сильванус Кетллберн, вечный крамольник от науки, собравший, кажется, на свою одноглазую седую голову все возможные для профессора Хогвартса дисциплинарные взыскания от Министерства, указывает тростью на колышущиеся над обрывом заросли вереска.
По высоким травам над косогором совершенно бесшумно бредут лошади.
Рослые вороные лошади, не меньше пяти с половиной футов в холке, худые, почти бесшёрстные, с белыми светящимися глазами, с острыми скуластыми мордами и широкими, кожистыми, как у летучих мышей, крыльями. Жеребец, пять самок, два стригунка…
— Один, два, три… пять… семь… Всего семеро учеников? Что же, дорогие мои, могу только порадоваться за ваше поколение. Чуть более семи десятков лет тому назад, когда я сам был учеником, у нас умел видеть фестралов почти весь класс. Тогда была большая война, затронувшая оба мира — и магглов, и магов. Несмотря на запрет Министра магии Арчи Эвермонда, многие волшебники приняли в ней участие, чем вызвали гнев наших врагов. И в Британии осталось очень мало семейств, в которых дети не знали бы, что такое смерть...
Фестралы — кони отчаяния. Невидимые для того, кто ещё не познал скорби от утраты ближнего.
Джейн Доракс тоже видит коней. Но не поднимает руки. Ей очень не хочется быть восьмой в списке. Не хочется сочувственных взглядов одноклассниц, назойливых вопросов: «А у тебя кто?» Не хочется окунаться в воспоминания пронзительно-яркого летнего дня, который мог бы стать самым счастливым днём её каникул между вторым и третьим классом.
Мог. А стал самым страшным и горьким в её маленькой жизни. В тот день у неё на глазах утонул в море младший брат.
Лучше просто не видеть этих тощих, драконоподобных, плотоядных лошадей…
Жеребец высоко поднимает сухую голову. Косит опаловым глазом. Жемчужный зрачок почти незаметен на фоне сияющей белизной склеры. Холодный взгляд мистического коня встречает взгляд третьеклассницы. В висках стучит — как в тот день, когда она опрометью неслась босиком по песчаной косе, навстречу старой рыбачьей лодке со спущенным парусом. Неслась, уже отчётливо видя тело одиннадцатилетнего брата, безжизненно обмякшее на «банке» — грубой, мокрой деревянной скамье для гребцов. В том году Денни тоже должен был поехать в школу — впервые…
И, как тогда, равнодушное лиловое небо опрокидывается ей навстречу.
— Доракс! Джейн Доракс! Очнитесь!
— Не волнуйтесь, профессор, это просто обморок. Сильное волнение и только. Девочка уже приходит в себя, а через пару часов будет в полном порядке.
Она открывает глаза на узенькой жёсткой кушетке в приёмной у миссис Помфри. Принимает успокоительного. Слушает дежурные слова сочувствия. Кивком благодарит. Сжав в кулаке записку об освобождении от уроков на следующий день, плетётся в невыносимо тёплую, золотистую гостиную родного факультета. Чтобы, промаявшись ночь без сна под сочувственные вздохи подруг, наутро снова прийти в школьный медицинский блок.
— Я хочу записаться к вам на практикум, миссис Помфри. Я решила, что после школы буду поступать учиться на колдомедика.
Тогда, в третьем классе, став самой юной среди учеников школьной целительницы, она мечтала когда-нибудь предотвратить чью-то смерть.
* * *
02.05.1998. Госпиталь св. Мунго
Сухой хлопок аппарации в длинном коридоре второго этажа госпиталя Святого Мунго вырвал дежурного ординатора Джейн Доракс из потока воспоминаний.
Искрящаяся межпространственная воронка выплюнула прямо на паркет перед рецепшн комок испятнанного кровью лазоревого шелка и тяжёлую чёрную тень.
Высокая белокурая женщина в съехавшем с плеча строгом голубом платье для верховой езды откинула полу чёрной мантии, накрывшую в полёте бледное до синевы лицо распростёртого на паркете мужчины. По его худой щеке до самой скулы расползалось вспухшее, отвратительное багрово-синее пятно.
— Мисс, что вы смотрите, Мордред вас возьми! Скорее!!!
Утопив в стол кнопку экстренного вызова реанимационной бригады, Джейн подскочила к лежащему. Не узнать было невозможно...
Снейп. Учитель зельеварения из Хогвартса, с недавних пор директор школы. В своё время ученица Хаффлпаффа Джейн Доракс вжималась в стену, когда этот резкий, некрасивый человек без возраста стремительными шагами проносился по нижним этажам в свою полуподвальную лабораторию…
Ивовая палочка целительницы заскользила над растерзанными, окровавленными одеждами. На ординаторском столе ожило прыткопишущее перо, заполняя под диктовку Джейн учётный эпикриз.
— Политравма: рвано-размозжённая рана шеи с дефектом m. sternocleidomastoideus и scaleni anterior, перелом левой ключицы с отрывом акромиона, раневой дефект m. deltoideus, открытый перелом левой локтевой и лучевой кости, обширные отеки, кровотечение, гиповолемия, интоксикация… Первая помощь оказана неквалифицированно, пациент без сознания. Предположительно, нападение неизвестного ядовитого животного.
— Очень даже известного, — пробормотала нависшая над телом растрёпанная дама в голубом. — Нагайна. Слышали о такой?..
— Змея Того-кого-не-зовут-по-имени?..
«Но змеи только пробивают ядовитым зубом кожу, а не вырывают мускулы целыми клочьями, сокрушая кости!»
— Спокойно, дамы! — загремел над головой надтреснутый басок Руперта Остина, ведущего реаниматора. — У нас года полтора-два назад лежал Уизли, министерский чиновник, которого эта тварь примерно так же отделала. Выжил… И этого, Мерлин даст, откачаем, если до сих пор не кончился... На носилки его, ребята! Левитировать в пятую палату, там разберёмся. Джейн, вызовите токсикологов, без них не обойдёмся.
— Северус… Держись!
Дама в голубом бессильно опустилась на пол. Замерла в оцепенении, провожая взглядом плывущие по коридору носилки. На красивом бледном лице жили только глаза. Два горных озера, промёрзшие до дна.
— Вы тоже пострадали? Помощь нужна? Я могу вас осмотреть, пойдёмте…
Не удостоив медиковедьму даже кивком, она подняла руку.
— Хогсмид, Воющая хижина!
В последний миг из тугого сверкающего смерча аппарационной воронки к ногам Джейн Доракс вылетела палисандровая палочка с резной рукоятью. И с лёгким стуком покатилась по паркету.
* * *
02.05.1998. Портри
В мае промозглая погода приносила с собой ветер и густые туманы, которые накрывали маленький рыболовецкий городок Портри и оседали на лицах прохожих невесомыми каплями. Тоскливые вскрики медленно бредущих по прибрежным камням чаек, плеск холодной солёной воды, промозглая сырость, ангина и горечь прописываемых семейным врачом микстур — вот с чем ассоциировался у неё этот месяц. Нет, Мэри Макдональд с детства терпеть не могла май.
Она боготворила август за его волшебные преображения. На исходе лета зацветал вереск, и весь остров Скай из изумрудного становился фиолетово-розовым. Для девочки тогда не было лучшей забавы, чем долгие прогулки по окрестным пологим холмам. Иногда, шутки ради, она пыталась найти в вересковых зарослях веточки с белыми, как иней, цветами — на счастье. Однако, сколько ни пыталась, удачу подманить так и не удалось. Может быть, она плохо старалась? Но разочарование было мимолётным, а ощущение полноты жизни, пульсирующего в груди тепла — почти постоянным. Разноцветная дымка струилась под ногами, ноздри щекотал сладкий запах мёда и нагретой солнцем земли.
Мэри любила забраться на холм повыше, повернуться лицом к виднеющемуся вдали океану и раскинуть руки. В такие минуты она остро жалела о том, что не родилась птицей, чтобы взлететь к плывущим по небу грудам облаков и оттуда посмотреть на остров. А потом, поймав воздушный поток, свободно парить в нём, наслаждаться лёгкостью, чтобы в следующий миг резко устремиться вниз, к покрытой барашками пены поверхности воды, и коснуться её крыльями…
В августе, перед школой, Мэри вместе с родителями частенько навещала бабушку, жившую в уютной деревеньке Элишадер с разбросанными тут и там каменными, построенными на века одноэтажными домами с высокими трубами на черепичных крышах. С ухоженными, словно игрушечными, палисадниками, где росли неприхотливые, привыкшие к суровой земле цветы.
От деревеньки было рукой подать до водопада Килт-Рок, где Мэри особенно любила бывать. Серебряная нитка ручья вытекала из озера неподалёку и заканчивала свой короткий путь у края отвесных базальтовых скал. С головокружительной высоты она обрушивалась на узкую, мокрую от набегающих волн каменистую полоску берега, спеша слиться с океаническим прибоем наперекор ветрам, стремящимся во что бы то ни стало разлучить их. Время от времени это им всё-таки удавалось, и тогда тонкие струи разлетались в разные стороны, взрываясь и превращаясь в сверкающую пыль. Но будто в насмешку над негодующими ветрами, в солнечную погоду над Килт-Роком вспыхивала и выгибалась мостом радуга, словно говоря о тщетности всех попыток помешать стремлению падающей воды соединиться с родной стихией.
…Миссис Макдональд открыла глаза, выныривая из воспоминаний. Кружка с чаем, которую она держала в руках, была едва тёплой, и Мэри со вздохом поставила её на блюдце. Она уже давно не та маленькая девочка, которая не любила май только из-за сырости и частых простуд. Если бы и сейчас можно было предъявить ему эти смешные претензии! И всё-таки это ненавистный ей месяц, который подавляет её унынием и накрывает депрессией. Особенно сейчас, во время вынужденного рабочего простоя, когда госпиталь временно распустил своих магглорождённых сотрудников по домам, чтобы уберечь их от нападений Пожирателей смерти.
В её комнате, где осталась старая мебель, а на полках по-прежнему хранились школьные учебники и свитки с конспектами, на стене рядом с камином висела вставленная в багетную рамку старая колдография.
«Хогвартс, 1976 год, разновозрастная группа учащихся. Автор Джастин Пауэлл». Начинающий фотограф-школьник подписал одну из своих работ слишком официально.
…Мальчик-полукровка из Гриффиндора, помешанный на искусстве колдографирования, выволакивает на школьный двор громоздкий «Кодак» на высоченном штативе. Кричит: «Ребята, давайте я вас сниму для истории!» И час самоподготовки между второй и третьей парами проваливается в тартарары…
Не сговариваясь, все бросаются позировать. Амикус и Алекто Кэрроу встают наверху, на каменных ступенях, спина к спине, и поднимают волшебные палочки, словно вознамерились драться вдвоём против всех. Девочки и несколько ребят взбираются на стоящие тут же скамейки. Низенький и невзрачный Мэттью Эйвери тянется вверх, приподнимаясь на носках, чтобы не потеряться на фоне расположившегося рядом высоченного Кантанкеруса Нотта, надменного внука знаменитого историка, того самого, что собрал наиболее полную летопись всех 28 аристократических родов волшебной Британии. В последнем ряду рядом с отличницей из Равенкло Элией Пэрис маячит лошадиная физиономия слизеринца Рабастана Лестрейнджа.
На несколько минут отошло в тень соперничество между факультетами. И остались просто взволнованные моментом дети. Выпускники и те, кому предстоит закончить школу в ближайшие пару-тройку лет. Дети, которые считают, что уже выросли…
Откуда-то из задних рядов летит крик:
— Пропустите старосту вперёд! Зря я, что ли, значок заслужил?..
Амос Диггори, Хаффлпафф… Крепкий, полноватый, с вечной добродушной улыбкой. Завтрашний выпускник, префект школы.
— Один ты, что ли, тут староста?! Римус, давай сюда, ты тоже значок получил!
Лохматый Сириус Блэк, единственный гриффиндорец в своём роду, издавна поставлявшем учеников исключительно Слизерину, за руку вытаскивает в первый ряд скромника Люпина. И вместо того, чтобы встать у друга за спиной, картинно плюхается наземь у его ног. Дорогая, шитая на заказ чёрная мантия расстилается в пыли.
Блэк полулёжа улыбается во все тридцать два зуба, глядит наверх:
— Сохатый, не заслоняй своей башкой Фрэнка! Пупс, приставь ему рога, если он тебя перекроет! Все одно — Сохатый!
Семиклассник Фрэнк Лонгботтом, по прозвищу Пупс, застенчиво приобнимает стриженую кареглазую Алису Вуд, единственную девушку-охотника в гриффиндорской квиддичной команде. Ученики Равенкло торжественно вытаскивают под руки своего Честера Дэвиса. Эрни Мальсибер молча выпихивает вперёд из плотной толпы слизеринцев недовольно сверкнувшего глазами Северуса Снейпа.
Джастин целится в шкальный окуляр. Парень немало дней мудрил над подаренной отцом-магглом камерой, пока не «научил» её делать живые, движущиеся, волшебные снимки.
— Та-ак, хорошо… Старосты, выше головы! Значки руками не загораживать! Снивеллус, это я, вообще-то, тебе говорю! Девочки в третьем ряду, поднимите лица, вы в тени! Да-да, вот так, отлично… Отлично! Внимание! — Джастин делает эффектную паузу и вопит: — Вы входите в историю!
Шипит, вспыхивая, магний. Громкий хлопок почти совпадает с довольным возгласом Пауэлла: «Готово!» Фотограф поднимает вверх большой палец.
— Во получится!..
Позже, когда они уже были выпускниками, после торжественного бала приглашённый из «Ежедневного пророка» фотокорреспондент сделал ещё одну колдографию. Юные колдуны и ведьмы в праздничных мантиях и академических шапочках, со свитками итоговых оценок в руках… Но позы ребят были напряжёнными и неестественными. У всех был одинаково глуповато-растерянный вид, а на лицах читалась одна и та же эмоция: «Неужели это — всё?..»
Теперь «официальная» колдография пылилась в одном из школьных альбомов и не шла ни в какое сравнение с той, первой, на которой они были ещё просто учениками. Не стремились казаться серьёзнее или лучше, а потому остались на снимке такими как в жизни.
Мэри не нужно было даже смотреть на неё, чтобы вспомнить, кто и где тогда стоял, улыбался, хохотал или хмурился, ерошил ли волосы приятелю, обнимал ли за талию девушку, стеснялся, дурачился…
Центром композиции ожидаемо оказались четверо ребят из Гриффиндора, называвшие себя «мародёрами». Двое из них, Поттер и Блэк, были настоящими звёздами школы: неразлучные друзья, они блестяще учились и столь же блестяще наживали недоброжелателей.
Сириус Блэк полулежал в первом ряду, опершись на локоть. Он вальяжно поднял правую руку, сложив указательный и средний пальцы в виде буквы «v». Над ним возвышался бледный, осунувшийся, но улыбающийся Римус Люпин, мантия на котором болталась так, словно была с чужого плеча. Рядом расположился вечно взлохмаченный и близоруко щурящийся Джеймс Поттер, который одной рукой поправлял съезжающие на нос круглые очки, а другой похлопывал по плечу ещё одного «мародёра» — неприметного, странно напряжённого Питера Петтигрю.
На Джеймса зелёными озёрами огромных глаз смотрела Лили Эванс. Та, что в апреле 1978-го стала его невестой, когда чистокровные родители Поттера без споров приняли магглорожденную ведьмочку как родную, объявив о помолвке сына...
Школа и не заметила, как «этот хулиган и нахал Поттер» превратился для неё в самого лучшего парня на свете. Лили на фото придерживала ладонью распущенные рыжие волосы, и поднявшийся ветер всё норовил бросить ей их в лицо. Она улыбалась так искренне, что вокруг неё словно образовалось пятно солнечного света.
Тонкую фигуру девушки пожирал тоскливым взглядом высокий худощавый паренёк, Северус Снейп, только что назначенный старостой Слизерина. К нему самому в тот же самый миг было приковано внимание ещё одной пятнадцатилетней девочки.
* * *
09.10 1974. Хогвартс
…Осень. Третий курс. Вчера начались соревнования по квиддичу. Сезон открылся матчем между сборными Гриффиндора и Слизерина. Со счетом 240 против 110 победили алые мантии…
Она стоит перед четвёркой «мародёров». На веснушчатой коже её полноватых щёк расцветают красные пятна.
— Джеймс, то, что ты сделал, подло!
— Что именно?
Поттер поправляет очки и прищуривается.
— Сегодня во время матча ты грубо нарушил правила и сбил бладжером Снейпа, хотя наша команда владела мячом и атаковала. Из-за тебя он попал в больничное крыло.
— Ах, вот оно что! И ты пришла рассказать нам о нелёгкой судьбе Сопливуса?
— Если ты гриффиндорец, ты должен извиниться перед ним!
Девчоночий голос звенит, отражаясь эхом от стен коридора, и ошарашенные лица «мародёров» вытягиваются от прозвучавшего заявления.
— С чего бы вдруг? — с нарочитой ленцой цедит сквозь зубы Сириус Блэк. — Сохатый, ты слышал? Ты должен извиться перед Снивеллусом за то, что немножко попортил его нежную шкурку.
— Во-первых, это не твоё дело, Макдональд, — Джеймс сжимает кулаки и поднимает на Мэри недовольный взгляд, в котором всего на мгновение проскальзывает смущение, подтверждающее её догадку о преднамеренности совершённого им грязного приёма, — во-вторых, ты ничего не знаешь и не понимаешь, а в-третьих, иди, куда шла.
— И, в-четвёртых, — снова вклинивается Блэк, — скажи спасибо, что слизеринскому гадёнышу ещё мало прилетело. Если бы это я в него пульнул бладжером, он бы одной сломанной ногой не отделался. Будешь за него заступаться и позорить этим наш факультет, мы ему ещё навешаем.
— У нас с тобой разные понятия о том, что позорит факультет, Блэк.
— Если тебе так надо, вот сама и извиняйся, — подаёт голос Петтигрю, и на его остроносом лице появляется глумливое выражение.
— И извинюсь! — в запальчивости рявкает она. Кажется, что даже воздух рядом с ней начинает искрить от ярости. — Извинюсь, если у вас самих кишка тонка!
— Мэри! — молчавший до сей поры Римус Люпин отделяется от стены и подходит к ней, примирительно поднимая ладони. — Не надо, пожалуйста! Ты же ничего не знаешь. Оставь, это действительно не твоё дело.
— Мне стыдно за вас!
Мэри резко разворачивается и идёт в сторону больничного крыла, провожаемая изумлёнными взглядами четырёх пар глаз, раздражёнными возгласами и негромкой, но забористой руганью Блэка…
…Растрёпанная темноволосая голова неподвижно лежит на подушке. В покрытом испариной лице ни кровинки, и от этого подёрнутые болью глаза с расширившимися зрачками кажутся двумя чёрными провалами. У крыльев длинного хрящеватого носа залегли тени, узкие губы бледны и искажены страдальческой гримасой. Из-под одеяла выглядывают острые ключицы и край белой повязки на щуплой груди: мадам Помфри сказала, что у мальчика сломаны ещё и два ребра, одно из которых повредило лёгкое. Снейпу очень худо, ведь обезболивающее зелье ему не дали, потому что оно сводит на нет действие костероста.
Увидев открывшуюся картину, Мэри почувствовала, что ей хочется взвыть от свершившейся несправедливости и необъяснимого поведения однокурсников. Как Джеймс мог так поступить со Снейпом?! Ведь ему же больно! По-настоящему больно, и это не игра, это — живой человек. Что нелюдимый слизеринец сделал столь ужасного, если Поттер так жестоко с ним обошёлся, а остальные «мародёры» не только не осудили низкий поступок товарища, но даже, как будто, горячо одобрили его?
— Северус! — тихо произносит Мэри, подходя к кровати больного. Она впервые называет его вслух по имени, потому что ей кажется, что обращаться по фамилии в такой ситуации неправильно.
Мальчишка медленно поворачивает к ней голову. Решимость Мэри почти улетучивается, но она быстро берёт себя в руки.
— Я… — она набирает в лёгкие побольше воздуха и выпаливает: — Я видела, что сегодня случилось во время матча. Поттер специально нарушил правила и сбил тебя бладжером, а многие наши его поддержали. Не имею понятия, что между вами произошло, но если ты в чём-то и виноват перед Джеймсом и его друзьями, он всё равно не имел права так поступать с тобой. Я считаю, что это гадко, и поэтому хочу извиниться за поведение недоумков с нашего факультета.
Снейп моргает, словно не верит своим ушам, однако его секундное замешательство быстро сменяется раздражением и непонятной злобой.
— Поди прочь!
Силясь приподняться, он резко дёргается вперёд, но тут же с коротким стоном снова откидывается на подушку. Белое пламя боли вспыхивает в глазах.
— Прости, пожалуйста! Мне жаль, что всё так случилось…
— Можешь засунуть в задницу свою чёртову жалость! — Снейп, будь у него силы, наверное, накричал бы на неё…
Вместо этого он тяжело дышит, кусая губы, и каждое произнесённое слово заставляет его морщиться.
— Иди и жалей своего ненаглядного мерзавца Поттера! За то, что ему не достало мозгов и смелости, если присылает сюда таких тупиц, как ты!
— Не надо, не говори так! Я же извинилась!
— Да кто ты вообще такая, чтобы меня жалеть?! Ты… ты…
— Северус…
— Дура гриффиндорская! Поди прочь отсюда!!! — шипит он с такой ненавистью, что Мэри, размазывая по лицу брызнувшие слёзы, бросается вон из-за ширмы. Ничего не видя перед собой, она едва не врезается в мадам Помфри, которая, услышав шум, идёт узнать, что происходит...
* * *
02.05.1998. Портри
Мэри зябко поёжилась, поджала под себя ноги и плотнее закуталась в плед. Она невидящим взглядом смотрела на противную морось за окном. Со стороны порта донёсся долгий гудок, на который через несколько мгновений откликнулся ещё один, словно соревнуясь, кто из них больше похож на протяжный собачий вой, тоскливый и обречённый.
Она отпила из кружки остывший чай, чтобы проглотить предательский комок, застрявший в горле.
Наверное, Распределяющая шляпа ошиблась, отправив её в Гриффиндор. Только полным отсутствием присущей «львам Хогвартса» гордости можно было объяснить то обстоятельство, что даже после открытого хамства Снейпа Мэри не встала на сторону своих друзей. Она была обижена его словами, раздосадована и уязвлена в лучших чувствах, но это почему-то оказалось недостаточным основанием для того, чтобы объявить его своим врагом.
Более того, именно после провального разговора в больничном крыле она начала обращать на Северуса больше внимания.
На совместных лекциях Мэри осторожно, чтобы никто не заметил, поглядывала на него. На занятиях, где требовалось давать развёрнутые ответы перед всем классом, Снейп не блистал. Зато в зельеварении, самом трудном школьном предмете, ему не было равных. Мэри нравилось наблюдать за тем, как он работает: быстро, точно, не делая лишних движений.
Когда он нёс на проверку Слагхорну колбу с очередным идеально приготовленным зельем, скупые похвалы преподавателя он воспринимал как должное и выслушивал их с удивительным достоинством, в котором не было рисовки или естественного желания произвести впечатление на сокурсников. Снейп был в своей стихии, и ему действительно очень нравилось то, чем он занимался.
Слагхорн рвения своего ученика не замечал. В его «Клубе Слизней» среди признанных отличников и детей знаменитых отцов царила и властвовала зеленоглазая Лили Эванс — звёздочка, любимица, единственная магглорождённая. Первая гриффиндорка в плеяде слизеринских талантов... А Снейпа туда даже приглашали исключительно тогда, когда она напомнит.
Мэри заметила, что Снейп был резок и непримирим только в общении с гриффиндорцами, а со студентами других факультетов вёл себя достаточно ровно. Впрочем, даже с ними он предпочитал держаться на расстоянии и делал исключение только для Лили Эванс. Его угрюмое лицо светлело всякий раз, стоило ему только её увидеть. Мэри ни разу не слышала, чтобы он сказал Лили грубое слово. Он регулярно носил за ней её школьную сумку, но никогда не пытался взять Лили за руку или приобнять, как делали ухаживавшие за девочками другие ребята. Это бросалось в глаза, было странным, а потому врезалось в память.
Мэри наблюдала за ним издалека, не делая никаких попыток к сближению и считая, что она для него всего лишь «Макдональд с Гриффиндора». Серая, ничем не примечательная… мышь!
Она даже не была уверена, что Северус помнит её имя. А ей так хотелось, чтобы помнил! Она и сама не знала, откуда взялось это необъяснимо глупое желание, как и привычка вздрагивать всем телом при появлении черноглазого угловатого мальчишки…
После окончания третьего курса Мэри приехала домой с ощущением произошедшей в её жизни перемены — слишком резкой и пугающей для четырнадцатилетней девочки. Обычно весёлая и жизнерадостная, она стала задумчивой и молчаливой. У неё почти полностью пропал аппетит, ухудшился сон. По ночам она долго ворочалась на кровати или, наоборот, лежала пластом, без единого движения. Она не была больна, но и здоровой себя тоже не чувствовала. Что-то происходило с её телом, мыслями и сердцем, то готовым вырваться из груди, то сжимавшимся от неясного страха.
Это не могло ускользнуть от внимания её матери. Все каникулы миссис Макдональд внимательно следила за состоянием дочери, и как-то вечером, за несколько дней перед отъездом Мэри в школу, пришла к ней в комнату. Она села на постель, ласково погладила дочь по голове, а потом тихо, со странной интонацией, в которой можно было различить одновременно грусть и удивление, сказала: «Моя девочка влюбилась».
Она не спрашивала, не утверждала, а лишь констатировала свершившийся факт. Мэри молча прижалась лбом к материнской ладони и зажмурилась. Кровь бросилась ей в лицо. Было отчего-то стыдно разлепить веки и увидеть устремлённый на неё понимающий взгляд родных глаз. Мама вздохнула, потом накрыла её одеялом, поцеловала и неслышно вышла из комнаты.
Слово было названо. Значит, выворачивающее наизнанку, обжигающее, заставляющее дрожать и обмирать от ужаса необъяснимое нечто и есть любовь?! Та самая любовь, о которой шепчутся в школе её подружки, когда, смущённо хихикая, сплетничают о мальчиках и под большим секретом говорят о своих первых поцелуях? Но почему же она сама не хочет рассказать даже собственной матери о том, кто за последние месяцы перетянул на себя всё её внимание, не прилагая к этому совершенно никаких усилий?
И она не может не то что мечтать о поцелуе с ним, а даже о благосклонном взгляде в её сторону. Что с ней не так? Или, может быть, она не умеет любить, не подходит для этого, потому что не такая красивая, как Лили? Или слишком глупая? Действительно, дура гриффиндорская, тупица, как Северус и сказал…
Мэри обняла руками подушку и, уткнувшись в неё, разрыдалась, потому что уже невозможно было сдерживать внутри столько противоречивых и сильных эмоций разом. Она плакала долго, самозабвенно, пока не иссякли слёзы и не перестали вздрагивать плечи. Она забылась сном, опустошённая и… счастливая.
* * *
02.05.1998. Портри
Резкий, как выстрел, звук аппарации показался оглушительным в тишине скромной гостиной. Из стремительно схлопывающейся воронки на ковёр шагнула юная брюнетка в лимонно-жёлтой мантии. Ленор Берк, сестра приёмного покоя...
— Вызов, Ленор?
— Да, миссис Макдональд. Срочный. У нас пациент по вашей части. Поступил 10 минут назад, в реанимации. Мужчина, возраст 35-40, астеник, укусы крупной змеи, интоксикация… И, похоже, терминальное состояние.
Терминальное состояние — это когда пациент уже без пяти минут покойник… Если её внезапно отзывают из вынужденного отпуска, значит, дело действительно серьёзно, реанимационная бригада не справляется. Позднее обращение? Повышенная чувствительность к ядам? Да что бы там ни было, это значит, что у неё даже нет времени переодеться и привести себя в порядок!
Мэри бросилась к термошкафу, где хранила крововосстанавливающие зелья, антикоагулянты и сыворотки от укусов ядовитых змей.
— Акцио, термоконтейнер!
Теперь быстрыми, доведёнными до автоматизма движениями сложить туда наиболее сильные противоядия.
— Ленор, что ещё известно по предварительному диагнозу? Вид змеи? Аллергии, наличие отягчающих обстоятельств, хронических болезней, сопутствующих проклятий?
— Укусы множественные, миссис Макдональд. А насчёт породы змеи… Точных данных нет, но, говорят, здоровенная как василиск… Кости перегрызает!
— Не преувеличивайте, девочка моя! Разводить василисков у нас запрещено законом. Если знаете, последнего убили в подвалах Хогвартса несколько лет назад. Причём, с ним дети справились!.. Должно быть, очень старый был змей!
«Надо торопиться. Крупная змея, множественные укусы… Ещё немного, и внутренние органы пострадавшего от сильной интоксикации начнут отказывать один за другим. Если не василиск, то кто? Какие ещё змеи растут до размеров легендарного монстра?»
В висок вонзилась игла, и в крови разлился адреналин. Очень крупных ядовитых пресмыкающихся можно встретить в Юго-Восточной Азии, а она — слава Мерлину! — всего месяц назад вернулась из экспедиции по Вьетнаму. И привезла кое-что из сильнодействующих препаратов, употребляемых местными колдунами-змееловами. Возможно, именно они и пригодятся, если стандартное кроветворное и сыворотки-антидоты не помогут.
Мэри сгребла заморские противоядия в контейнер. Разберётся на месте!
Захлопнув крышку, она сбросила домашние шлёпанцы и призвала пару удобных кожаных сандалий на бесшумной плоской подошве, специальных, для дежурств в госпитале. Бросила взгляд на часы на стене гостиной: с момента появления в её доме дежурной медсестры не прошло и двух с половиной минут.
* * *
02.05.1998. Госпиталь св. Мунго
Длинные черные волосы ореолом разметались по высоким подушкам. Глаза закрыты. С уголка капризно изогнутых тонких губ опять сбегает предательская алая струйка. Но после ударной дозы кроветворного, Стазиса и нескольких подряд Анапнео, очистивших трахею, пациент, наконец, задышал чуть активнее.
— Остин, держите давление! А я попробую с гемотораксом разобраться, — старик Хантер жестом подозвал медбрата, левитировал со стола набор инструментов в стерильном кубе, деловито выбрал троакар. — Арчи, снимите с него пока эту тряпку — мне нужен доступ для торакоцентеза. Здесь заклинаниями кровь обратно не загонишь, да и не нужна она ни к дракклу — отравленная. Придётся использовать комбинированные методы… Если опять закровит, турникет не накладывать, держать Стазисом! После этих гадов ползучих от жгутов никакого эффекта, кроме гангрены…
Ассистент осторожно срезал бинты. Явно импровизированные, из дорогого шёлка, бывшие час назад потаённой деталью хорошего женского платья.
— Это кто же эту модницу-красавицу, тролль её дери, учил так бандаж Дезо накладывать?..
— Думаю, Арчи, женщины, которые носят такое белье, в принципе очень мало что умеют делать своими руками, — усмехнулся Руперт Остин. — Но слава Мерлину, что нашему подопечному эта леди вовремя подвернулась! Надо будет потом узнать, как её зовут, и передать пациенту, когда в себя придёт, что перед такой-то дамой у него Долг Жизни. Очень способствует выживанию и довольно быстрому восстановлению…
— Шутки у вас, мистер Остин… — пробормотал Хантер.
— Опа-на!.. — ассистент колдомедика аккуратно отвернул заскорузлый от крови слой материи. И остолбенел.
Изуродованное предплечье раненого запятнала мутно-синяя, бледная, видимо, очень старая татуировка: пёстрая змея выползает из ощеренного рта мёртвой человеческой головы рядом с рваной кровоточащей раной, в которой виднеется осколок раздробленной кости…
— Пожиратель смерти!
Руперт Остин бросил на раненого стремительный, совершенно невозмутимый взгляд. Вскинул палочку.
— Эпискей! Ну да, что-то вроде Чёрной метки… Молодой человек, что это вы застыли, как будто наш бесчувственный пациент на вас уже Петрификус наложил? Продолжаем работу!
— Но это же…
— Продолжаем! Во-первых, аврорат охотнее принимает преступников под арест в живом виде. А этот с вами точно концы отдаст, пока вы тут докси ушами ловите! Во-вторых, не факт, что вы не ошиблись. Настоящая Чёрная метка — колдовской знак мрака, она яркая, словно живая, движется. На неё смотреть и то страшно. А тут — мутное нечто, отдалённо напоминающее то ли гадюку, то ли садовый шланг. Будто дворовый татуировщик в маггловском квартале делал. А ежели так, то мало ли кто и чего на себе ни нарисует, особенно, по дури да по молодости. Вот у меня снитч на плече. Это я в большой спорт собирался, ну и наколол. А угодил, как видите, сюда, и вместо того, чтобы наслаждаться свободой полёта и мячи гонять, всю жизнь всяких… неосторожных с того света вытаскиваю.
* * *
02.05.1998. Госпиталь св. Мунго
«Аппарационная воронка втягивает путешественника с противным сосущим звуком. Межпространственный переход длится секунды, но за это время всё нутро непривычного колдуна трижды наизнанку вывернет. Да и по завершении процесса ещё с час будет поташнивать. Вон как побледнела несчастная Ленор! Ничего, девочка, привыкнешь. Это твоя первая практика. А попрыгаешь по экстренным вызовам с моё, забудешь, что такое «портальная» болезнь!»
— Где он, ваш Непонятно-кем-укушенный? — бросила Мэри, подходя к стойке дежурного ординатора. И Доракс поднялась из кресла навстречу — слишком серьёзная. Пожалуй, даже… испуганная?
— Пятая палата. С ним сейчас Руперт с бригадой и мистер Хантер.
Она мысленно прибавила несколько очков везения поступившему пациенту: упёртый реаниматор и опытный, участвовавший ещё в Первой войне маг-хирург… Эти ребята сделают всё возможное, чтобы не позволить больному соскользнуть за грань.
Мэри с помощью все ещё бледной, молчаливой Берк быстро облачилась в limecloak — стерильную зеленовато-жёлтую мантию-халат с вышитой на груди эмблемой госпиталя. Теперь заколоть волосы и убрать их под шапочку. Тщательно продезинфицировать руки. Сначала с помощью Экскуро, а потом обыкновенным маггловским спиртом: ничего проще и эффективнее ещё не придумали, несмотря на специфический, ударяющий в ноздри запах. Наложить обеззараживающие чары на термоконтейнер. Всё, порядок.
Оставшееся до цели расстояние она преодолела почти бегом. У палаты Мэри едва не столкнулась с выходившей оттуда сестрой, которая несла кипу чёрного окровавленного тряпья.
«Одежда пострадавшего? Он из невыразимцев, что ли? Те любят подчёркивать важность и таинственность своей работы, облачаясь в строгие тёмные цвета… Но в Отделе тайн не исследуют природных ядов и не держат гигантских ручных змей в качестве фамилиаров».
Короткий кивок на приветствие коллег. Худое обнажённое тело пациента, безвольно обвисшее на руках реаниматологов.
Бригада работает слаженно и споро: кровотечение компенсируется зельями, раны перевязаны, левая рука, видимо, жестоко изломанная, зафиксирована лёгким лонгетом, оставляющим доступ к ране. Повязки покрывают грудь, шею, плечи почти сплошь. Но на свежих бинтах настойчиво и грозно проступают темно-красные пятна. На интактной правой кисти, безвольно свисающей с кровати, посинели ногти… Гиповолемия, шок, жестокое отравление, нарушение коагуляции крови.
«Трудно будет. Но ты держись. Кем бы ты ни был, держись, держись!»
Она подошла к кровати в тот момент, когда один из реаниматологов произнёс усовершенствованное левитирующее заклинание. При проведении сложных медицинских манипуляций оно позволяло удерживать пациента в полусидячем положении, не давая ему при этом двигаться. Медбрат приподнял черноволосую голову раненого.
В ту же секунду пол ушёл из-под ног. Всё её тело налилось свинцом, сделалось неповоротливым, чужим. Она потеряла равновесие и покачнулась. Правая ступня, принявшая на себя весь вес, больно подвернулась, и Мэри, чтобы не упасть, инстинктивно схватилась рукой за спинку кровати…
В одно мгновение она позабыла, где находится, и что вообще происходит. Мир вокруг завертелся, ускоряясь, как карусель в парке, увлекая её за собой в воронку обморока. Непереносимый, животный ужас и боль ударили её прямо в солнечное сплетение, и она почувствовала, что задыхается.
Она узнала пациента. Не могла не узнать. Они не виделись с юности, пока несколько лет назад случайно не столкнулись с ним в холле Министерства магии.
Сделать вид, что они не знакомы? Мэри тогда это показалось глупым. Она поздоровалась — пожалуй, слишком тепло. А он замедлил шаг, и в его глазах промелькнуло выражение замешательства. Скользнул по ней быстрым взглядом, губы дёрнулись, слово он хотел что-то сказать… И прошёл мимо.
Были и другие встречи. В школе у дочери, во время недолгих родительских визитов на мероприятия. Её Натали училась на Гриффиндоре, но Мэри не удавалось миновать декана соседнего факультета. Случайно ли?..
В первый раз после того, как сами окончили эту школу, они столкнулись в декабре девяносто третьего — в длинном лазоревом коридоре по дороге в башню Равенкло. С Мэри о её девочке, проявившей ранние спонтанные способности к сложным чарам дезиллюминации и отвода глаз, пожелал побеседовать профессор Флитвик…
Внезапно откуда-то с боковой лестницы словно сквозняком вынесло худощавую фигуру в необъятном чёрном плаще. Длинные полы взметнули коридорную пыль, широкие скорые шаги отразились эхом от гулких стен. Он заметил её, сверкнул глазами из-под нависшей на резкое лицо пряди длинных, неухоженных черных волос, замер на мгновение…
Она не успела тогда даже сказать: «Здравствуй!» Ей лишь показалось, что он криво усмехнулся, прежде чем, стремительно развернувшись, так что скрипнули на полу каблуки черных лаковых ботинок, исчезнуть в сумрачном ответвлении коридора.
Вторая встреча случилась в директорском кабинете в том же году, в апреле, в присутствии Дамблдора и Макгонагалл. Учителей заботило снижение успехов в зельеварении у Натали, отчётливо обозначившееся к концу учебного года.
Седовласый директор мерил аршинными шагами кабинет, теребя заплетённый в старомодную косичку кончик длинной окладистой бороды, хитро щурил чересчур молодые для его лет льдисто-голубые глаза. Гриффиндорский декан, пристроившись за широким столом и предложив Мэри чашку чая, последовательно и сдержанно повествовала о важности родительского контроля за дополнительными занятиями учеников в каникулы. Выражала опасения, что падение интереса к предмету не даст девочке в дальнейшем хорошо сдать экзамены СОВ. Сетовала на неусидчивость Натали и непостоянство в увлечениях: то спорт, то чары, то трансфигурация…
Мэри молча слушала, обеими руками обхватив узорчатую чашку. От тонкого фарфора шло сильное, глубокое тепло, в воздухе витал свежий аромат мяты и засахаренных лимонных корочек. Слова Макгонагалл почти не застревали в сознании: все её внимание занимал он, преподаватель самого нелюбимого предмета её дочери, глубоко утонувший в высоком кресле в самом тёмном углу кабинета. Она видела его острые колени, завешенные полой тяжёлой чёрной мантии. Узкую кисть, прикрытую едва ли не до костяшек кулака туго застёгнутой манжетой, задумчиво потирающую изжелта-бледный лоб. Опущенные синеватые веки, длинные волосы, небрежно заправленные за уши…
Нетронутая чашка остывшего чая сиротливо покоилась на широком подлокотнике.
За весь разговор он не проронил ни слова и ожил лишь тогда, когда Дамблдор напрямую обратился к нему:
— А вы что скажете, коллега?
— Скажу, что если ученица не обладает достаточной самодисциплиной и талантом, в моем классе ей делать нечего. Впрочем, если вам будет угодно назначить дополнительные занятия… Я могу идти?
— Разумеется, коллега…
Он встал, сухим кивком попрощался с директором и Макгонагалл, и бесшумным облаком мрака растаял за дверью, никак не отреагировав на её тихое «До свидания!».
В третий раз судьба свела их весной 1995 года, когда Мэри забирала дочь на пасхальные выходные повидаться с ненадолго приехавшим из Америки отцом, а потом сама сопроводила её в школу, чтобы девочка не испугалась первого путешествия по каминной сети. Передав Натали с рук на руки Макгонагалл в деканском кабинете, она тепло простилась со своей девочкой и её учительницей. Внезапно ей захотелось немного побродить по школьному замку, вспомнить юность, побывать ещё раз в Хогсмиде, накупить сластей и сувениров, а уже оттуда аппарировать домой.
Движущаяся лестница вот-вот должна была завершить свой поворот, чтобы дать ей возможность спуститься с шестого этажа. Но нижняя площадка ещё не успела окончить поворот и с лёгким скрипом войти в пазы неподвижного отмостка, когда она скорее почувствовала, чем услышала шорох тяжёлых одежд за спиной. Обернулась…
Он стоял на верхней балюстраде, в пяти шагах от неё, явно намеренный тоже сойти вниз. В темных глазах с почти невидимыми зрачками мелькнуло неожиданное замешательство.
— Здравствуй…те! — Она почему-то не рискнула обратиться на «ты». Все-таки, со школьных лет немало воды утекло…
Он овладел собой в мгновение ока. Резко вскинул голову, выпрямился, напрягся. Насмешливая гримаса исказила тонкие губы:
— Не премину, миссис Макдональд. Если вы меня перестанете преследовать, разумеется!
Не дожидаясь ответа, он легко скользнул мимо неё, обдав горьковатым запахом лаванды и драконьей кожи, едва не коснувшись её руки полой развевающегося длинного одеяния. Не дожидаясь, пока остановится лестница, длинным шагом перемахнул метровый зазор между нижней ступенью и стабильной площадкой. И, так и не обернувшись на её отчаянный взгляд в спину, понёсся дальше.
Она снова не успела ему ничего сказать...
Теперь от него осталась только наполненная страданием оболочка, в которой по какому-то недоразумению всё ещё теплилась жизнь.
«Ему же больно!» — закричала в сознании Мэри четырнадцатилетняя девочка, стоящая в больничном крыле Хогвартса у постели сокурсника.
— Нет, только не это!.. Северус…
Ощущение дежавю накрыло её с головой.
* * *
27.03.1998. Вьетнам
Она стоит в тесном помещении тысячелетнего храмового комплекса, построенного из красно-оранжевых кирпичей, непостижимым образом скреплённых друг с другом: зазор между ними тоньше волоса. Словно неведомый великан слепил из песка игрушку и изо всей силы сжал её в своих исполинских ладонях, спрессовывая навек и не позволяя ей рассыпаться.
После слепящего солнца, бьющего с безоблачного вьетнамского неба, полумрак молитвенной комнаты кажется густыми сумерками. Каменный пол отполирован до идеальной гладкости и блеска голыми ступнями многих поколений мужчин и женщин, приходивших сюда со своими заветными просьбами к милосердной принцессе Пошану и приносивших ей свои скромные дары.
Стены украшены живыми цветами. На полу лежит дорожка из циновки. Воздух плотен и густо насыщен ароматами, от которых ломит затылок и начинает ныть в висках.
На небольшом алтаре стоит белый фарфоровый чайник с несколькими чашками и узорчатый стакан с тонкими палочками благовоний. Рядом дешёвая маггловская зажигалка.
Мэри запрокидывает голову. Она хочет посмотреть на потолок и сделать так, чтобы слёзы вкатились обратно. Это от яркого света на улице, убеждает она себя. Это от того, что её северные глаза не привыкли к здешнему злому солнцу.
Но потолка нет. Есть только темнота, гнездящаяся в пустоте и уходящая куда-то вверх. И вдруг внутри себя Мэри слышит слова: «Ты в храме. Здесь нельзя лгать. Говори, что хотела, или уходи».
Она вздрагивает. Дрожащими руками берет благовония и зажигалку, но медлит, не решаясь высечь искру.
Странный голос, поселившийся у неё в груди, нетерпеливо и властно повторяет: «Говори — или уходи».
И тогда она решается. Её губы разлепляются, и в ломкой тишине храма раздаётся сбивающийся шёпот: «Я прошу ещё об одной встрече с ним».
Самое важное сказано. Но откуда-то из глубины сердца против воли рвутся слова: «Прошу, пусть в этот раз он не сможет или не захочет меня оттолкнуть!»
Мэри чиркает зажигалкой — вторгаться со своей магией в чужое место силы и зажигать огонь привычным способом она не решается. Втыкает зажжённую палочку благовоний в ёмкость с песком. Вверх острой струйкой плывёт сладкий дым с запахом опиума. Пламени нет. Видно только тонкое оранжевое кольцо и увеличивающийся слой серого пепла над ним.
Мэри оставляет местные маггловские деньги в корзинке для пожертвований и пятится к выходу, не понимая, хорошо или плохо то, что она только что совершила…
* * *
02.05.1998. Госпиталь св. Мунго
— Ш-ш-ш… Никто никуда не падает, — спокойный голос Остина привёл её в чувство. Реаниматолог придерживал её за талию и прижимал лицо Мэри к своей груди. — Мы не договаривались, что придётся откачивать ещё и тебя. Особый пациент? — интонация, с которой он это произнёс, не оставила сомнений: Руперт прекрасно понял причину, из-за которой Мэри едва не потеряла сознание.
«В этот раз он не сможет или не захочет меня оттолкнуть!.. Не сможет».
Она посмотрела на кровать, где в неестественной, напряжённой позе застыл полуподвешенный левитирующим заклинанием Северус, и обессиленно кивнула. Отнекиваться нет смысла. Врачи не реагируют на больных так, как это только что сделала она.
Значит, это правда. Она не грезит, и всё наяву. В этой новой, страшной реальности всего за несколько мгновений она успела прожить целую жизнь и состариться.
Руперт Остин поднёс ей серебряный фиал. На губах остался холодный привкус металла и горечь пустырника с лунной полынью… Самое простое, но неизменно действенное успокоительное зелье.
Чуть пригубив, она отстранила чашу.
— Нет, Руперт. Я спокойна. Не волнуйся, в обморок уже не грохнусь. Мне бы сейчас другого… Наоборот.
— В смысле?..
— Ты угадал, особый пациент. И — особый яд. Я кажется, знаю, что с этим можно сделать, но мне не хотелось бы через шесть часов закончить смену и передать нашего подопечного другому дежурному колдотоксикологу. Знаешь, иногда самой проще сделать, что нужно, чем объяснять, что к чему даже очень сведущему и опытному коллеге. Дай мне что-нибудь, чтобы я отстояла две смены подряд, не теряя работоспособности. Я знаю, у тебя есть.
— «Шизу»?.. Нет, ты определённо с ума сошла!!!
— Мать говорила, в войну её даже бойцам в аврорате давали, чтобы народ по трое суток оставался на ногах и готовым к бою.
— Так то — в войну… Тогда людей беречь не принято.
— Мне предстоит настоящий бой, Руперт. И мне нужен бустер работоспособности. О последствиях я в курсе, не больна, не беременна, две недели не брала в рот спиртного и в ближайшее время не планирую интимных встреч. Если пойдёт побочка, сумею принять меры… И, главное, никому ничего не скажу. Ты можешь мне доверять.
— Не больна, говоришь? Я бы усомнился, если «шизы» просишь. Ладно, есть у меня немного — на случай обстоятельств вроде нынешних. Но это я для себя берег, если честно. Мерлин с тобой, пей. Без тебя мы этого «особенного» не вытащим…
…Есть такое растение — эфедра. Её стихиальная система — огонь, среда горячая и сухая. Аура растения от светло-жёлтой до оранжевой. Антагонист всем «холодным» состояниям — от простудных болезней до хондропластической онкологии. К счастью, маги крайне редко подвержены этим напастям… В традиционной алхимической системе «дневная» трава, солярный тип. Характер: ярость, упорство. Считается, что волшебник, принявший зелье на основе эфедры, собранной в полдень на южном склоне холма, способен три дня шагать по горам. Без ночного отдыха и привала на обед. И ещё может по пути пару драконов сразить, а добравшись до дачи любимой тёти, забор вручную покрасить по всему периметру. А пока не закончит дела насущные — не уснуть ему будет…
Но действующее начало этой травы — сложный психоактивный яд. Симпатомиметик, вазоконстриктор, вызывающий привыкание по типу психзависимости уже на третьем применении. Если злоупотребить, зелье за месяц сделает из человека глистозавра с вечно горящими глазками и неадекватной реакцией на внешние раздражители. Эмоции станут плоскими, односторонними, как характеры в пьесе плохого драматурга. А тело будет хотеть отравы ещё и ещё… До бесконечности, до сумасшествия, до тяжкого угара, в котором быстро и неотвратимо истлеет жизнь.
Экстракт эфедры, вытяжка таурина из волчьей крови или паренхимы печени, настой лимонника, эссенция водяного перца… Что там ещё? Молодой мёд, кажется, — в качестве блокатора галлюцинаций? Многокомпонентная, комплексная рецептура. Кто знает — хранит в секрете. Приготавливая чудесное средство, известное среди специалистов под малопочтенным прозвищем «шиза» (кстати, от слова «schisandra» — лимонник), рискуешь не только репутацией целителя, зельевара и волшебника, но и берёшь на себя ответственность за жизнь того, кому протянул стакан с ключевой водой, только что без следа растворившей от 60 до 100 опаловых капель…
Она готова в первый и в последний раз в жизни рискнуть и принять это страшное, сильное средство. Только бы выдержать необходимый срок у постели отвергнувшего её когда-то человека. Чтобы на волне раскрепощённой памяти ворваться в его спутанное сознание, поддержать, позвать, убедить в необходимости вернуться. И повести за собой обратно в жизнь…
Действие зелья в первые секунды после применения было сравнимо с резким ударом по затылку, отчего перехватывало дыхание и темнело в глазах. Потом неприятные ощущения усиливались, быстро переходя в стадию, когда волосы на голове будто скручивало в тугой жгут, попутно натягивая кожу на лице до состояния маски. Спустя тридцать-сорок секунд все последствия исчезали, мысли прояснялись, а пребывавший в напряжении организм восполнял энергию и получал короткую передышку от стресса.
Лысый, как бильярдный шар, балагур и циник Хантер утверждал, что при отсутствии волос «шиза» открывала на его голом затылке дополнительный глаз. Он говорил, что это очень удобно, поскольку можно было видеть всё, что происходит за спиной.
Когда снадобье подействовало, Мэри почувствовала, как мозг начал проясняться, а парализующий ужас стал постепенно отступать. Он растёкся густыми чернилами где-то на периферии сознания, но не ушёл совсем, а затаился, как голодный зверь в зарослях, готовый в любой момент атаковать.
Она понимала, что это всего лишь временная передышка, прежде чем кошмар вернётся вновь — удесятерённым. Но «шиза» позволяла ей выиграть время.
Мэри поймала на себе встревоженный взгляд Руперта. Упреждая его невысказанный вопрос, глубоко вздохнула и сделала успокаивающий жест: она в порядке, насколько это вообще возможно в такой ситуации. Они оба знали, что «шиза» уже отодвинула эмоции в тень подсознания, освобождая место во главе душевных сил возбуждённому разуму, который в условиях предельной концентрации работал на износ.
Она благословляла уверенные, чуткие руки Хантера, который осторожно и максимально щадяще провёл внутрипревральное дренирование. И теперь кровь, скопившаяся в грудной полости, выходила наружу, облегчая дыхание Северуса. Волшебники, как правило, избегают изобретённых магглами способов исцеления. Но иногда без них просто не обойтись.
…Несколько быстрых пассов палочкой над взятым для анализа образцом крови. В воздухе возникли очертания змеи, словно изваянной из гранита и мрамора, с характерной матово-пёстрой окраской чешуи и узкой, похожей на копьё, головой.
«Calloselasma rhodostoma?..»
Гладкий, или островной, щитомордник. Опаснейшая тварь, которая подползает незаметно и очень быстро атакует свою жертву. Таких много в Юго-Восточной Азии, где круглый год жарко и влажно, а в тростниковых зарослях и заболоченных низинах в избытке есть пища — грызуны и лягушки. Часто нападает на человека, устраняя таким образом препятствие со своей охотничьей территории. Яд — сильнейший гемотоксин, который разрушает кровяные клетки. И если в течение часа после укуса пострадавшему не оказать первую помощь, наступит неизбежная смерть.
Вот только… Щитомордник не способен вырасти до таких размеров, чтобы его зубы смогли вырывать из человеческого тела куски плоти. В то время как характер ран на шее и груди Северуса неоспоримо свидетельствовал том, что терзавшая его змея была огромной и крайне агрессивной.
«Мутант? Фамилиар Волдеморта, созданный с помощью тёмной магии для охраны и устрашения?»
Мэри навела палочку на висок Снейпа и произнесла слова заклинания, ощущая всей кожей холод, как при резком погружении в воду. Предвидение?
Нужная картинка возникла и перетекла от реципиента в её сознание почти сразу, словно воспоминания Северуса были сейчас с ней заодно и стремились подсказать ей выход, направить на верный путь — только бы спасти ему жизнь.
Да, она не ошиблась.
Calloselasma rhodostoma, раздутый чёрной магией до размеров взрослого сетчатого питона. Застрявший в облике животного анимаг — маледикт, пощёчина благородному искусству Высшей Трансфигурации.
«Это означает, что и яда у такой твари в несколько раз больше, чем у обычной особи этого вида».
Пальцы Волдеморта, длинные, бледные, с острыми синеватыми ногтями и бурыми кутикулами, похожими на запёкшуюся кровь, проникают в синевато-серебристое поле магического щита. Поглаживают холодную стеклянноглазую тварь, вечно готовую для атаки.
Руки упыря, которому необходимо для продления существования в своём насквозь фальшивом, бледном и склизком теле убивать тёплых, живых, кем-то горячо любимых людей.
— Жаль… — на миг в бесцветном голосе Лорда действительно появляется нечто отдалённо похожее на… сожаление? Словно ему не хотелось уничтожать забавлявшую его игрушку, но важно было её разломать и посмотреть, как она устроена внутри. — Ты был мне очень полезен, Северус… Нагайна!
Чудовищу не нужен был прямой приказ Тёмного Лорда убить того, кто уже исчерпал ресурс нужности. Нагайна делала за хозяина грязную работу. Бывшему последователю и ученику Лордом было отказано даже в последнем милосердии — мгновенной смерти от убивающего заклятья.
Утилизация...
Мэри захотелось зажмуриться, когда, словно в замедленной съёмке маггловского кино, она увидела летящее прямо в лицо ожившее безжалостное копье.
У змеи-мутанта равнодушные, без выражения, абсолютно мёртвые глаза — как и у его хозяина, который с усмешкой на тонких и бескровных губах наблюдал за расправой, раздувая узкие щели, заменяющие ему ноздри. Прирождённый садист, он получал физическое удовольствие от вида чужих страданий.
…Первый удар — самый сокрушительный. Нагайна целилась Северусу в голову, но вскинутая в блоке левая рука помешала ей. Приняла на себя хватку ощеренных зубов. У тяжёлого живого копья почти в центнер весом в полёте кинетическая энергия трехдюймового снаряда, кости не могли уцелеть.
Ещё несколько беспорядочных выпадов змеи, впавшей в ярость от того, что жертва посмела ей сопротивляться. Огромные зубы цвета старой мёртвой кости, вонзающиеся в шею, в надплечье, в грудь. Кровь, вырванные куски плоти, острый, кисловатый запах яда…
«Северус, как это можно было выдержать?»
Удаляющиеся шаги Лорда, тихий шелест его чёрных шёлковых одежд, сливающийся с шорохом змеиной чешуи. Синевато-серебряный шар защитного поля в полумраке, плывущий на высоте человеческого роста. Укрывший убийцу.
И — мальчик, вбежавший на свет из тёмного коридора, чтобы сразу же порывисто склониться над своим скорчившимся в темной луже крови израненным учителем…
* * *
02.05.1998. Хогвартс
«Тишина умеет звенеть. Пронзительными, тугими и гулкими ударами огромного колокола, заполнившего весь небосвод и вместившего в себя весь мировой запас воздуха.
Но на дне этого воздушного океана нечем дышать.
Воздух пасмурного дня с утра был холоден, тяжёл и влажен. Теперь — словно раскалён. Каждый его глоток тягуче втекает в горло огненным комом, чтобы с очередным ударом колокола в висках белым сполохом боли взорваться в лёгких, расплескаться в пространстве. Затопить сознание.
Эти оглушительные вспышки — пожалуй, всё, что меня ещё связывает с объективной реальностью...
...До сих пор я не жаловался на неловкость и неуклюжесть, зачастую опережая в реакциях многих более спортивных и решительных ровесников. Мой материальный носитель был мне вполне послушен даже при обстоятельствах болезни или травмы. Он мог сохранять работоспособность после двух-трёх подряд бессонных ночей, мог более или менее успешно функционировать на фоне усталости, долго не замечал недостатка в пище. Он правильно реагировал на угрозы и опасности, легко справлялся с алкоголем, сносно подавлял животные инстинкты. И неизменно чутко откликался на потоки магической энергии в мире привычными покалываниями в ладонях. Но не теперь...
Эти белые взрывы боли, заполняющие все существо целиком, без конкретной локализации, парализуют не только мускулы, но и волю. Заставляют мечтать о чёрной пустоте милосердного забытья. Или — смерти?..
В сущности, я умер ещё тогда, когда позволил твари сделать первый бросок...
Vipera evanescence? Да, наверное, с учётом моего уровня концентрации в тот момент, этого должно было хватить. И 28-футовая «подружка» мерзавца, полжизни считавшего себя моим хозяином, скорчилась бы в разящий палёной лягушатиной безжизненный кусок мяса. А потом рассыпалась бы в пепел.
Но тогда я не дождался бы мальчишки, чтобы сказать ему то, что должен... Лорд был бы в любом случае эффективнее своей питомицы, которая, в конечном итоге, всего лишь животное.
В том, что Поттер придёт в эту захламлённую халупу вслед за мной, сомнений не было. Я даже готов был бы его привести. И сказал об этом Лорду вслух... Правда, умолчал, для чего.
Но парень пришёл бы и сам, потому что ментальная связь с его первым врагом была в тот миг прочней корабельного каната. Поттер искал Лорда и нашёл. Я видел это, стоя перед неуклюже изображающим решимость и покой змеиным лицом Тома Риддла в Воющей хижине ...
Legilimens interdicto, «мягкий вариант». Внутри разговора, исподволь, без грубого вторжения в сознание собеседника. Интересно, этот самовлюблённый фигляр хотя бы понял, что, обещая привести ему Поттера и объясняя, что не владею его вожделенной Бузинной палочкой, я делаю то, что обычно не делают его верные слуги?
Я смотрю ему в глаза.
И поэтому знаю, что сейчас будет...
Змея даст мне шанс дождаться мальчишки и показать ему жестокий секрет победы. Авада от руки повелителя тьмы — вряд ли. Поэтому пусть будет змея».
* * *
02.05.1998. Госпиталь св. Мунго
— Руперт, что там с кровотечением? — Хантер привычным движением мага-хирурга, без прикосновения, одним пассом палочки поправил сбившуюся лимонную шапочку на лысине.
— Уже все перепробовал… Все виды prohibere sanguinem… Гиповолемический шок не купируется, все признаки налицо, и тахикардия, и слабое наполнение капилляров… Может, ещё essentia corde duplici вольём?
— Давайте... Сколько ему лет, Руперт? Что в приёмном записали?
— Около сорока.
— Да… В этом возрасте менять привычный образ жизни и занятия, наверное, уже непросто будет… Он ведь преподавал?
— Да. Директор школы.
— Если вытянем, с дыханием и озвученной речью будут проблемы. Голосовые связки целы, но мышечный аппарат — в лоскуты, хрящи трахеи смяты. Это может потом несколько лет восстанавливаться. Если восстановится вообще, даже с учётом магической регенерации. Ну, и рука тоже нормально действовать уже не будет. Сейчас костерост применить нельзя: он плохо сочетается с анестетиками, а в новой волне болевого шока мы с пациентом явно не заинтересованы. Значит, придётся давать позже, а пока прибегнуть к простой внешней фиксации переломов. Предплечье позже срастим, нетрудно, с частично утраченным акромионом тоже со временем справимся. Но… эта тварь буквально выжрала orbicularis, измочалив нервно-сосудистый комплекс. Значит, в будущем — недостаточность кровообращения, несостоятельность иннервации. Хорошо, если выйдем в итоге на обычный монопарез, а то ведь может быть и что-то вроде каузалгии, когда нервы отращивать начнём…
Мэри вздрогнула. Слова коллеги ворвались в вязкое, инертное сознание, но, к счастью, ей хватило концентрации не разорвать контакт.
«Мерлин всеведущий, за что? Каузалгия. Основной симптом — боль. Огненные вспышки боли в уже зажившей ране, сенсорное расстройство, обман мозга собственными периферическими нервами, стиснутыми коллоидами, грубой тканью страшных шрамов, и оттого восстановившимися не в полной мере. Характерны: аллодиния — восприятие любых воздействий как болевых, гипералгезия — повышенная чувствительность к болевым раздражениям, вазомоторные нарушения в виде отёков, гиперемий или, напротив, цианозов. Мучительная неподвижность, атрофия мускулов и полная беспомощность перед болью, потому что традиционные анестетики почти бессильны. Даже самое лёгкое прикосновение будет провоцировать очередную болевую атаку. Больные каузалгией почти постоянно пребывают в депрессии, становятся раздражительными до аффективных состояний. Их магические способности редуцируются, словно перегорают. Собственную магию становится трудно контролировать волей…
Но у тебя и прежде был непростой характер, любимый мой. Если такова цена твоего выживания — значит, я буду рядом. Я стану твоими руками, я помогу справиться с болью, забыть её… Я смогу. И ты сможешь — с твоей гордостью, с ненавистью к собственному бессилию ты найдёшь способ остаться собой. Только живи. Живи, пожалуйста!..»
* * *
02.05.1998. Хогвартс
«На грани критической кровопотери и ударной интоксикации сознание работает невероятно ясно и чётко. Каждый мыслеобраз конкретен и ярок до недостижимого в норме совершенства. Цвета чисты. Звуки отчётливы. И уже этим всё, что я вижу вокруг, корчась в луже крови на щербатом деревянном полу, мало отличается от галлюцинаций.
Но видения бреда никогда не возникают на пустом месте.
Для них создаёт эскиз оперативная депонента памяти, та, что сохраняет надолго все картины прожитого и пережитого в человеческом мозгу.
В сущности, все, что требовалось от меня, когда, наконец, явился очкастый подросток с серым от пепла и пыли лицом, отмеченным печатью испуга, это открыть ему оперативную депоненту.
Развалить последним усилием воли оставшиеся бастионы окклюменции, уже и без того полуразрушенные болью. И дать посмотреть в прошлое моими глазами...
Драгоценные тени минувших дней, пополам с кровью собранные в случайный флакон, подтолкнут его в нужную сторону. Все пойдёт как надо и закончится тем, чем надо... Победа сил добра над силами разума состоится.
Мир будет спасён.
А я к этому времени, наконец, буду свободен.
— Посмотри на меня! У тебя глаза твоей матери.
Да, это была, пожалуй, находка. Попробуй-ка, парень, не сделай после этих слов то, чего от тебя требует твоя трижды проклятая избранность. Тебе — последний толчок в спину по дороге в легенду о юном герое. Мне — самообман, иллюзия долгожданной встречи».
* * *
02.05.1998. Госпиталь св. Мунго
Мэри резко оборвала сеанс легилименции. Она узнала всё, что ей было нужно. Теперь только бы удержать шаткое равновесие, пока ещё дающее возможность принимать решения, не зацикливаясь — легко сказать, но как непросто сделать! — на личности больного.
Стандартные антидоты здесь не помогут: ни один из них не был рассчитан на укус твари, подобной питомице Волдеморта. Оставалось надеяться только на эффективность даров вьетнамских колдунов-змееловов.
Но сначала заклинание двойного сердца, ещё доза кроветворного, чтобы возместить кровопотерю, задержать гемолиз, обеспечить выведение яда и снабжение тканей кислородом.
Ребята из бригады Остина профессионально делали своё дело, и Мэри захотелось расцеловать каждого из них за ту надежду, которую они дарили тяжёлому пациенту и… ей самой.
В вену Северуса медленно, чтобы не вызвать анафилактического шока, вливалась сыворотка против яда
Calloselasma rhodostoma. В каждой крохотной капле, проникающей в истерзанное тело — жизнь. Это минуты, а может быть, и часы, отвоёванные у небытия.
«Только живи»! — умоляла она про себя, понимая, что её организм раньше положенного выработал дополнительный ресурс, подаренный «шизой». Повторный приём строжайше запрещён, и теперь сражаться ей предстоит в одиночку…
Мэри вздрогнула, услышав грязную ругань и яростное восклицание Остина:
— Уходит! Что же ты, парень, Мордред бы тебя побрал!!!
Нехорошее оживление в реанимационной палате. Быстрые, краткие распоряжения Остина. Поднять упавшее до критической отметки артериальное давление. Ввести кардиостимулирующий препарат…
В таких ситуациях жизнь и смерть перетягивают пациента, словно канат, каждый в свою сторону, и никто не сможет поручиться за исход их принципиального противостояния.
Что чувствовал сейчас Северус, подобравшийся вплотную к краю? Что его глаза видели там, за чертой, которую он в любой момент мог перешагнуть?
«Мы ведь не должны встретиться даже за гранью, не правда ли? Не должны, Лили?
Я не достоин твоих небес…
Изжелта-синих, пыльных весенних небес старого городка Коукворт в Миддлендсе, где кирпичная заводская труба коптит по утрам мутный горизонт. Где к Пасхе во дворах в рабочем посёлке вешают на обрывках рыбацкого джутового троса под ветвями древних вязов широкие деревянные качели. А по дороге в начальную муниципальную школу надо трижды пересечь по темным от мазута деревянным мосткам сверкающие серебряные струны железной дороги...
— И далеко этот твой Хогвартс?
— В Шотландии. Семь часов поездом от вокзала Кингс-Кросс в Лондоне. Отсюда было бы всего пять с половиной, но экспресс у нас не останавливается.
— А почему ты так уверен, что меня туда возьмут?
— Потому, что ты — ведьма. Всех детей с колдовскими способностями записывают в специальную книгу, едва они появляются на свет. По этой книге потом составляются школьные списки для Хогвартса. Моё имя там тоже есть. И твоё.
— Выдумщик!.. Врёшь, наверное?
Тонкие холодные пальцы осторожным движением отводят прядь волос, упавшую мне на глаза.
— Не тронь! Не люблю...
— А ну-ка, посмотри на меня!.. Нет. Не врёшь! Сам веришь в свои сказки — про Шотландию, про ведьм, про волшебную школу...
— Сказки?!!
Я не знаю, как объяснить тебе, что нет ничего более настоящего, чем магия, спящая до поры в тебе — солнечной десятилетней девочке из квартала «синих воротников». Я могу только сжать кулаки с досады.
— Какой ты все-таки бука, Сев... Не сердись. Просто... Всё, что ты рассказываешь, так похоже на чудо. Не обижайся, пожалуйста. Ну, ладно, верю. Слышишь, я верю тебе. Мир?
— Допустим, мир...
Город тает в тягучей желтизне весеннего полдня. Горизонт чернеет. Первая в этом году гроза?..»
* * *
02.05.1998. Госпиталь св. Мунго
На лбу пациента выступили капли холодного пота. Дыхание — короткое, прерывистое — с хрипом вырывалось из перевязанной груди.
Сжатые губы Хантера, красноречиво свидетельствовали о том, что дела у больного хуже некуда. Растущее за грудиной отчаяние, сдавливающее горло, скручивающее внутренности в бараний рог, от которого темнеет в глаза и пересыхает во рту…
Потом, как во сне, её собственные слова и действия под вопросительным взглядом Остина: уверена? Её отрицательный кивок и выражение лица, которое он понял без слов.
Они оба знали, что сейчас больному может помочь только чудо. Терять было нечего. От приятого ею решения зависело, спасёт ли она Северуса или станет его убийцей, дав добро на ведение малоизученного экспериментального препарата, приготовленного на основе
Panax vietnamensis, или
Ngoc Linh, как его называют во Вьетнаме. Дикого женьшеня, который можно найти только в горах. Добыть его крайне трудно, каждый грамм корневища в местной колдовской медицине ценится на вес золота, а содержащаяся в нём сила может в равной степени оказаться как спасительной, так и фатальной.
Она действовала практически на инстинктах. Не думать ни о чём, кроме необходимых манипуляций… Только угадать бы с дозировкой и не превратить последний шанс выжить в билет на тот свет!
Алая капля крови растворилась в сыворотке. Поршень медленно пополз в опалесцирующей трубке шприца. Томительные минуты ожидания. Мёртвая тишина в палате.
Снова голос Руперта: «Растёт, растёт давление! Мэри, молодчина! Ты его вытянула!» Она выдохнула и зажмурилась, не веря в то, что смогла это сделать.
«…Зелёная искрящаяся молния раскалывает пространство по вертикали. Небо душит. Дьявол, как больно!»
— Лили?..
— Сев, ты слышишь? Посмотри на меня! Пожалуйста, посмотри!..
Слабое, едва заметное движение глазных яблок под сомкнутыми веками. И вырывающийся против воли вопль:
— Северус! Очнись! Ты слышишь меня? Посмотри на меня! Пожалуйста, посмотри!..
Чёрные, запавшие, любимые глаза вспыхнули на бескровном лице.
Мэри заплакала, размазывая, как тогда, в детстве, слёзы по щекам.
Его голос. Почти стёртый временем из памяти, с трудом различимый в хрипе, доносящийся как будто с другого конца Вселенной:
— Лили…
И под остолбенелыми взглядами коллег, которые стали невольными свидетелями разворачивающегося у них на глазах продолжения старой драмы, она ответила:
— Да. Спокойно, Сев. Держись… Я здесь. С тобой. Все хорошо…
