* * *
Кошмары подстерегают меня на каждом шагу. Они наступают на пятки, преследуют меня и рвано дышат в затылок, но стоит лишь обернуться ― в поле зрения не попадает ничего, кроме шелестящих от невидимого сквозняка штор. Стоит закрыть глаза ― дементоры тянут ко мне уродливые руки в трупных пятнах, отовсюду доносится шепот мёртвых друзей «Ты виноват!», охваченных бушующим огнём. Каждую ночь за мной скользят тени, укоризненно наблюдающие из углов, я вздрагиваю, когда к звуку собственных шагов присоединяются чужие ― шаркающие и совершенно не попадающие в такт.
― Не спится?
За моей спиной раздаётся тихий девичий голос. Оглядываюсь. На секунду кажется, что предо мной стоит Лили, все такая же юная, будто бы и не исчезавшая вовсе, и никогда истошно не кричащая в моих кошмарах. На мгновение даже перестаю дышать, охваченный скверными воспоминаниями.
Встряхиваю головой, в надежде, что навязчивые мысли наконец уйдут и отступит с глаз пелена.
― Сириус? Все в порядке?
Это Джинни. Всего лишь малышка Джинни, с её природной непринужденностью и детской наивностью в словах, и все ещё хрупкими шестерёнками мыслей.
Она осторожно касается моего плеча и ждёт, пока я наконец отомру и отвечу, что же произошло. Но я лишь бросаю на неё тоскливый взгляд и продолжаю свой путь на кухню, с желанием наконец нажраться, как последняя свинья.
«Будь я мальчиком», ― в одну из ночей грустно сказала Джинни, ― «то оказалась бы седьмым сыном седьмого сына. И будь у меня эта сила, то я избавила бы семью от Проклятия Бедности.»
После этого я не раз представлял Джинни ― маленькую боевую пташку с её детской импульсивностью, ― седьмым сыном седьмого сына. Его, Джеральда Уизли, с холодными шестеренками в голове и отточенными движениями мыслей, не любящего слушать сказки о звёздах и глупо задирающего нос.
Джинни тенью следует за мной, видимо расценив мой взгляд как мольбу о помощи (о которой, конечно же, я и не просил). Она как обычно устраивается в кресле у камина, закутавшись в плед. Наблюдает, как я достаю бутылку огневиски и пытаюсь перелить содержимое в стакан. Пальцы у меня дрожат, из-за этого часть конечно же проливается мимо, на стол и пол.
― Откуда у тебя этот шрам? ― Джинни смотрит на меня по-детски невинно и одновременно с этим встревоженно.
Улыбаюсь как-то грустно, живот простреливает фантомной болью, и я отворачиваюсь. Этот рубец был чертовски болезненным, с косым краем, заштопанный обычными нитками и иголкой в полной антисанитарии. Он как маленькое напоминание о былых и самых первых и, пожалуй, самых страшных днях в Азкабане, когда я был совсем юн и глуп.
― Может тебе лучше сказку рассказать? ― пытаюсь отшутиться, но по-видимому выходит очень плохо. ― Послушай, мне не очень-то и хочется вспоминать это. Довольно тяжело, понимаешь?
И Джи понимает. Кивает и я расслабляюсь, приглашая её сесть на диван рядом со мной. Она кладёт голову на мои колени и смотрит на удивление так пронзительно, все больше напоминая Лили.
― Слышал новость? ― Уизли вздыхает и хмурится, отводя взгляд.
― Какую?
Разумеется, я начинаю догадываться, какую именно, но желание посмотреть на морщащееся, веснушчатое лицо Джиневры, оказывается слишком высоко.
― Гарри сошёлся с Гермионой.
Джи прикусывает уголок нижней губы и жмурится, видимо, чтобы сдержать поток подступающих к глазам слез. Касаюсь пальцами ее рыжих волос, особенно долго задерживаясь у макушки.
Война изрядно истрепала всех, особенно ― Гарри. И я прекрасно могу понять его ярое стремление к тихой и уютной гавани, когда все это наконец кончится.
― Помнишь, как пару лет назад я рассказывал тебе сказки? Про звезды, которые всегда улыбаются и смеются вместе с тобой, малышка Джи. ― утираю пальцами дорожки слез с её щёк, замечая взгляд особенно блестящих сегодня карих глаз. ― Звезды не хотели бы, чтобы ты грустила. Ты ещё ведь так молода, чтобы переживать о подобных вещах. А что о Гарри, — ему действительно требуется тихо плывущая по течению гавань, которую ты вряд-ли бы обеспечила, в силу особой яркости и эксцентричности.
― Я могла бы дать ему эту «тихо плывущую гавань», море любви и кучу детей! ― подбородок у Джинни трясётся, губы поджимаются в тонкую полоску, и она резко встаёт с дивана, нарушая всю интимность скопившейся вокруг атмосферы.
― Ну да, я перегнул палку, каюсь. ― поднимаю руки вверх, показывая свою обезоруженность и улыбаюсь, в надежде растопить «лёд в ее сердце». Знаю ведь, что Джинни не может обижаться вечно.
Улыбка налипает и на ее губы. Уизли вздыхает и чуть более расслабленно плюхается обратно на диван, поджав колени и положив голову на моё плечо. Я целую ее в макушку, наконец впервые за долгое время ощутив, что меня больше не мучают кошмары.
