— Ради общего блага детей с такими отклонениями…
— Придурью.
— Отклонениями. — Голубые глаза собеседника предупреждающе сверкнули. — Не получающих должного ухода. Данная проблема была освещена недавно. А сколько с таковыми отклонениями…
— Придурью. — Тихий смешок потонул в шуме летней уличной суеты.
— Отклонениями, — чуть более настойчиво, но в пределах вежливого обращения, проговорил первый. — Сколько таких детей может быть среди сквибов? Магов?
Глубоко задумавшись, волшебник, а говоривший без сомненья был волшебником — это вам любой пацан на улочке в возрасте до семи лет сказал бы, — огладил каштановые вихры.
— Эко вас занесло. Договоримся скоро и до существования Даров… — второй, поперхнувшись, зашёлся нарочито громким сухим кашлем. Оправил опасно съехавшие на кончик носа очки, изучая сквозь стёкла «теоретика».
— Век короче, ум отсутствует. Или наличествует, но в таком каком-то зачаточном состоянии. Вечно текущая слюна, внешнее уродство, деформация членов, — теребя махонький жёлтый цветочек, сорванный совсем недавно, продолжал рассуждать вслух первый. Попадавшийся изредка на дороге гравий надсадно поскрипывал под остроносыми чудн’ыми туфлями в такт шагам.
— Я же говорю, с придурью, — живо поддакнул второй: невысокого роста и «мягкого» телосложения мужчина.
— Отчего же вы так неуважительно отзываетесь об увечных, Николя? — не выдержав, воскликнул его спутник.
— А вы, друг мой, теоретик. Блаженный, чистый. Да, да, вы чистый и честный молодой человек. Вот сейчас передо мной, по крайней мере. Потому, что чистота духовная присуща малым детям в возрасте до года. Вы в праве со мной не согласиться, естественно, — серьёзно высказал Николас, о котором на глазок можно было предположить, что разменял он пятый десяток. — Понимаете, Альбус, ребят таких звали, зовут и будут звать до Великого суда именно этим словом. С придурью, больными, идиотами. Кому по доброй воле, кроме, может, матери, отца, тётки по дедовой линии захочется возиться с телом, у которого деформирован позвоночник, текут, как вы выразились, слюни? Этот маггл, безусловно, сделал ошеломляющее открытие в медицине. Да. Безусловно. Но, дружочек, натура человеческая несовершенна, а вы глядите подчас на людей сквозь волшебное стекло. Кстати, как ваше зрение? Очки не желаете заказать? Простите, отвлёкся.
Вы не сможете, хороший мой, выкорчевать привычные понятия из разума людского. Сотворить новую культуру, новое общество, в котором к таким детям будут относиться с должным пониманием, сочувствием, милосердием. Терпимостью. И к тому же, что есть благо общее? Это зачастую — жертва. Жертва в угоду большинству, своеобразный естественный отбор. Ради выживания сильнейших лишаем общество слабых. Но дарвинистская идея, всё же, идёт по радикальному пути. Общее благо подразумевает всеми возможными и невозможными способами сохранение вида в целом. И наряду с этим существует благо частное — выгода, так называемая. Вы точно уверены, что вам не нужны очки? Всё же, друг мой, вы щуритесь немного. Я отвлёкся, да?
Вы, я смотрю, много рассуждали на данную тему. Вон для него, (видите, корзину со снедью тащит мужичонка?) для него благо — богатый стол, чтоб семеро по лавкам и жены тёплый бок. Для неё, вон та, в модной шляпке, благо — томные речи нестарого ещё любовника. А для этого (эко парня развезло после двух-то пинт эля) благо — сточная канава через часика два на солнцепёке. И что есть общее? Пришли в мир одни, уйдём одни. В гроб нас положат, если в гроб опять же, наедине не с собственными хладными членами. Ни гроша не надо будет.
Волшебник по имени Альбус сжал в пальцах цветок так сильно, что пальцы побелели.
— С описанной вами патологией я знаком не понаслышке. Я когда-то вспомошествовал обустройству центра для детей с этим синдромом. Джон был не просто выдающимся медиком, он был милейшим человеком. Свято верил в свою идею. А я в каком-то смысле помог ему в эту идею верить и дальше, благодаря средствам материальным. Я всё это к тому, что даунизм — не болезнь, а некое уродство души.
Альбус споткнулся на ровном месте, глянув на спокойно говорившего алхимика с неверием и осуждением.
Николас тем временем с радостью рассматривал носившуюся туда-сюда по тротуару детвору. Одна особо вёрткая девчонка выхватила у подруги по салкам ленту и с гиканьем бежала впереди остальной оравы, держа развевающийся кусок алой ткани высоко над головой, словно светоч.
— Куда ведёт эта светлая улочка? — поинтересовался он позже, взглянув на Альбуса не выцветшими со столетиями карими глазами.
— В Грейт-Хэнглтон и после Литтл-Хэнглтон.
— Что там? — снимая с переносицы надоевшие порядком очки и укладывая те в нагрудный карман щегольского сюртука, живо полюбопытствовал алхимик.
— Деревушка, — кратко ответил Альбус, легонько дуя на вовсе увядший цветок, который от тёплого дыхания перекатывался по ладони.
Фламель еле слышно хмыкнул, краем глаза наблюдая за спутником. И сказал:
— А если проще, ибо игра разума — людская страсть, то ненависть порождает ненависть. Так вот найти бы самого первого возненавидевшего и то самое нехорошее ругательное слово. Я опять отвлёкся? Дорогой мой, хороший мой, выбирайте ношу по себе, играйте свою роль — все остальные уже заняты. Так и сыплю цитатами сегодня, да? Хотя, всё, что ни сказано хорошо — моё. Тоже не я сказал. Совсем запутался, старый пень. Вы хоть что-то полезное вынесли из бреда пятисотлетнего старика?
Альбус осторожно положил цветок в карман своего странного вида пиджака безумной малиновой расцветки. Отстранёно улыбнулся.
— Да, кажется. Кажется, да. Кажется.
* * *
— Пошла вон, упрямая сука! Пошла, пошла! Собирай своё шмотьё. Давай, давай, проваливай. Чего ты рыдаешь? Не трогай меня! Тьфу ты, пропасть! Не трогай ребёнка! Убери лапы свои! Ступефай! Силенцио! Морфин, не реви! Ты ревёшь, и сестра ревёт. Тяжёлая ты, стерва, однако. Не реви, кому сказал!
Когда Марволо Гонт, далёкий-далёкий потомок основателей рода великих магов Салазара Слизерина и Кадма Певерелла, без всякого величия выталкивал жену за порог лачуги, звавшейся гордо «домом», он был по-настоящему счастлив. Блудливая баба спуталась с кем-то из магглов. Марволо сидел дома у люльки, а она с каким-то прожигой роман крутила! Марволо сыну сопли утирал, а она на члене «скакала»!
Когда по прошествии двух с половиной лет после «расставания» какая-то дурная полу-ослепшая сова с письмом прилетела — Марволо снова похорошело. Письма он читал крайне редко. Но это, запечатанное затейливой сургучной печатью, открыл, пробежал по «прыгающим», неровным строчкам глазами — писавший послание, верно, волновался. После пергамент сложил, убрал обратно в конверт и запихнул в самый нижний ящик покосившегося письменного стола.
Сунул ноги в старые истрёпанные башмаки, вдел руки в рукава потёртого сюртука, застегнулся на все пуговицы дрожащими пальцами. Крикнул сыну, чтобы тот поторапливался с надеванием штанов.
За младшей согласилась приглядеть древняя старуха, жившая по соседству.
Бабка слыла с придурью. Высокая, худая, с растрёпанными короткими седыми волосами: косу в руки — и картина маслом. Женщина была из зажиточной семьи, как она, по крайней мере, втолковывала Гонту. Марволо слушал её вполуха. Старуха ему чем-то нравилась. Поначалу мужчина, скрипя зубами, чуть не наложил на древнюю «ведьму» «Обливиэйт». Та оказалась сквибом. После пары фраз, оброненных «ведьмой» нарочито тихо, Гонт чуть не проглотил самокрутку. С её-то лёгкой, можно сказать, руки миссис Гонт и показали от ворот поворот. Старая карга брякнула, что видела, как его жёнушка отирается с чужим мужиком. Проверить правдивость слов оказалось делом плёвым. Старуха оказалась права.
Придурь же её выражалась в вечном собирании каких-то травок по весне, прыганьем вокруг соседских больных коров, после чего бедная скотина издыхала через три дня; хождением по окрестностям глубокими тёмными ночами; распеванием странным песнопений вёснами, зимами в преддверие, как она говорила, Великого суда.
Бабку грозились упечь в нововыстроенный дом скорби. Некоторые тихо добавляли, что сжечь прилюдно как в старые добрые времена — и того лучше. Родственнички подняли такую шумиху из-за своей тихой спятившей «родной крови», что всем жителям недели две тошно жилось. Бабку оставили в покое. Иногда подначивая и шепчась за её прямой (будто карга жердь проглотила) спиной. Но кинуть камень в везде шаставшую бабу не решался никто.
Одним холодным осенним вечером Марволо был вусмерть пьян и весел. А бабка его из канавы придорожной вытянула. Если бы не она — двумя сиротами стало бы больше. Тогда и предложила приглядывать за младшей.
Марволо стоял на крыльце, наблюдая за бодро идущей к его дому старухой. Та, не глядя себе под ноги, широкими шагами выступала по просёлочной дороге: её новые лакированные чёрные туфли были покрыты слоем дорожной пыли и подсохшей бурой грязи.
— Свинья везде грязи найдёт, — усмехаясь, пробормотал Марволо, перехватывая самокрутку зубами поудобнее.
Глазища у бабки были так и вовсе шальные — чёрные, глубоко посаженные. И брови будто угольные. Смолила она их что ли?
Ветра не было. День выдался жарким и душным: словно всю влагу из воздуха, как из влажной простыни, отжали.
Слева от крыльца умирали ненавистные Марволо левкои. Жена посадила. Мерзкие цветы постепенно сдавали под напором жгучего и высоченного соседа — крапивы. Махонькие беленькие цветочки зелёной «отравы» словно посмеивались над изнеженной, попранной садовой культурой. Птицы, слава Салазару, не голосили, разморенные жарой августа, лишь мерно потрескивали на ветвях деревьев, обступавших дом.
Младшая вечно ревела, разбуженная пением того или иного комка перьев.
Доски пола крыльца прогнили почти полностью. Марволо отошёл на шаг от зиявшей в полу дыры. Выплюнул почти истлевшую самокрутку, вминая ту башмаком прямо в стонущую половицу.
— Чего застыл? Не стой над душой, — незлобно бросил он мявшемуся за его спиной сыну.
Морфин обошёл отца.
Оглядев мальчонку с ног до головы, Марволо поморщился: тощий, сгорбленный отпрыск болезненно моргал от дневного света.
— Хоть рубаху заправь, распустёха.
Мальчик покраснел как свёкла, скорыми движениями запихивая застиранную рубашку в штаны.
— Ремень почему не надел? Свалятся портки — с голым задом побежишь? — улыбнулся собственной шутке Марволо, наблюдая за попытками старухи перебраться через глубокую придорожную канаву: всё время до этого бабка брела по скошенному полю.
— Я не нашёл, — тихо проговорил Морфин.
— А голову ты с утра нашёл, я погляжу?
— Нашёл, — ещё тише высказал Морфин, инстинктивно вжимая голову в плечи.
Марволо, не отрывая взгляда от безуспешных попыток старухи перелезть через канаву, сквозь зубы процедил:
— Возьми мой. И живо давай. Помоги вон старухе. У нас сегодня праздник как-никак. Поминки. Мать-то помнишь ещё? Помнишь эту блудливую?.. Ай, ладно.
Морфин, ни слова не говоря, скрылся в полумраке дома.
— О, идёт, идёт. Ну, карга старая!.. Ну, чуть ещё!
Марволо искренне забавлялся потугами старухи.
— Риддль, — коверкая на какой-то иноязычный манер, посмаковал слово Марволо. — Фамилия-то мудрёная. Ни кожи, ни рожи и сквиб. А фамилия мудрёная.
Мужчина хохотнул.
*
— Шире грязь — дорога едет! — испуганно и зло бросил Марволо, грабастая сына за пояс, чтобы тот не попал под колёса новоиспечённого державой, «чернокнижного», по мнению Гонта-старшего, устройства. По тихой улочке, оглушительно тарахтя, пронёсся посверкивающий боками роллс-ройс. Обеспеченные магглы как с ума все посходили, когда какой-то особо умный изобрёл «самодвижущееся чудо на колёсах». За рулём автомобиля Марволо успел разглядеть безусого юнца.
— Голь перекатная, — ворчал Гонт-старший, всё ещё крепко сжимая в кольце рук слабо трепыхавшегося Морфина. — Магглы проклятые. Понаклепали жалких подобий и думают, властелины мира. А против природы не попрёшь. Без железки — букашка. Скоро магами себя возомнят, по небу захотят летать.
Морфин жалобно заскулил. Крепки руки отца давили на рёбра, мешая глубоко вздохнуть.
Какие-то мужчины, опережавшие их шагов на пять, тоже возмущались. Пиджак на одном из них был уж больно дурацкий. Марволо пригляделся получше, выругался сквозь зубы, ухватил Морфина за шкварник и потащил прочь. Мальчик почти бежал, не поспевая за размашистой поступью отца. Не удержался, споткнулся, растягиваясь на тротуаре.
Какой-то молодой парень резко дёрнулся в сторону от падающего мальчонки.
Морфин расквасил нос и мягко всхлипывал, давясь слезами и размазывая кровь ладонями, чтобы не так сильно в рот текла.
Парень скривился, шипя, как пришпиленный каблуком уж:
— Косоглазый полудурок!..
Марволо побледнел. Ладони сами собой сжались в кулаки:
— Ты что сказал сейчас, выродок? Да не ты ли жизнью обиженный? Сирый, убогий?
Странный незнакомец в пиджаке безумной расцветки вместе со спутником направился Гонту навстречу.
Лицо парня пошло рваными алыми пятнами. Он уже было шагнул к Марволо, как подошедший вплотную мужчина в немыслимом малиновом пиджаке строго произнёс:
— Не пристало вам, юноша, хамить, в столь нежном возрасте. Тем более бросаться словами, о которых имеете смутное представление.
Зрителей уличного происшествия становилось до Мордреда много. Какая-то сердобольная тётка пыталась помочь Морфину встать на ноги. Всегда найдётся такая вот сердобольная баба, которой дело есть до всех и каждого. Морфин вовсю размазывал по щекам слезы и кровь грязными руками.
Марволо разжал кулаки, чувствуя, как к занемевшим от напряжения пальцам возвращается чувствительность.
— Я и сам бы справился. Без вашей помощи, — брезгливо бросил он, исподлобья глядя на волшебника.
Низенький, довольно плотный спутник чудака в пиджаке наблюдал за «спектаклем» молча, пощипывая дужки очков, которые держал в пухлых аккуратных ладонях.
— Вы знакомы? — ни с того ни с сего выдал «низенький», внимательно смотря на Гонта-старшего карими глазами.
Альбус удивлённо моргнул, более пристально вглядываясь в лицо Марволо с тонкой сетью еле заметных морщинок.
— Нет, Николя. Откуда?..
— Заочно, — перебивая того, отрезал Гонт. — Да убери уже руки от моего сына! — не сдержавшись, гаркнул он на тётку, которая протягивала чуть успокоившемуся Морфину безразмерный платок.
С хорошей вестью в письме дурная сова принесла ещё и газету. Гонт терпеть не мог «скачущие» рожи магов и ведьм. Газет не читал и искренне радовался аскетическому образу жизни, которые вёл. От физиономии Дамблдора на первой странице Гонта сразу передёрнуло. И имечко-то какое, словно аристократ. Газету Марволо сразу же затолкал в печь — славно же физиономия «полыхала».
— Заочно, Альбус Персиваль Вулфрик Брайан, — выплюнул каждое из имён Марволо, хищно косясь на пятящегося парня, назвавшего его наследника идиотом.
Взгляд Дамблдора за краткий миг перечисления стал холодным и колючим:
— Что ж. Могу я узнать ваше имя, раз уж вы настолько осведомлены о моём?
— Охотно, — юродствуя, перехватил вежливый тон Гонт-старший, чуть склонив голову в шутовском приветствии. — Марволо Гонт. Наследник Салазара Слизерина.
Алхимик во время пикировки взглядами и словами между двумя чистокровными магами шкодливо подмигнул совсем уже утихшему Морфину и тепло ему улыбнулся. Мальчик проморгался, громко высморкался во вручённый сердобольной тёткой платок, и несмело улыбнулся в ответ.
Тип, с которого и начался весь сыр-бор, предусмотрительно затерялся в толпе. Людское море плавно обтекало четверых главных участников действа. И пятую, незадачливо затесавшуюся с платком и охами. Иногда та или иная пара «цеплялась» разговором, жестом за рассевшегося на земле мальчика с окровавленной мордашкой. «Цеплялась», рассуждала, вновь плыла по своим насущным делам. Мимо.
Мальчику было тепло сидеть на нагретых солнцем камнях, мостивших улицу. Небо над головой раскинулось до того огромное и вечное, что Морфину, задравшему голову, чтобы кровь не текла, казалось — можно туда упасть. Думалось, что это они — магглы, волшебники, дома, фонарные столбы, — в нём плывут. Как какие-то обломки старых судов. В безгранном море. И города — островки. Старуха иногда читала ему и Меропе сказки перед сном. Морфин недоумевал: как так, словно по волшебству, можно было рисовать словами? Про лес-океан, города-корабли? Фамилия у автора была смешная. Мальчик не запомнил. Меропа всегда засыпала почти сразу, убаюканная хриплым тихим голосом миссис Риддл. А Морфин вот слушал.
Странный мужчина с очками в руках мальчику был симпатичен. Он так забавно пародировал разговор взрослых — отца и другого мага, а второй был, без сомненья магом, что Морфин вновь улыбнулся. На этот раз ещё шире, сверкая щербиной между передними зубами.
— Да отойди ты от него, дура! — Марволо рявкнул так громко, что Морфин вздрогнул и принялся наконец вставать с тротуара. Женщина в испуге отдёрнула ладонь с очередной чистой салфеткой, выуженной из модного ридикюля, которой собиралась стереть оставшуюся грязь и кровь со щёк Морфина.
— Марволо!.. — предупреждающе начал Альбус.
— Я тебе не Марволо! Мы с тобой на брудершафт не пили, чтоб ты меня по-простецки по имени звал! А ну, вставай, Морфин! Сестра, небось, с голоду дома воет, а ты тут расселся, — переходя на сердитое рычание, закончил «беседу» Гонт-старший.
Фламель предупредительно ухватил недобро прищурившегося друга за сухой локоть. Ухватил довольно крепко. Дамблдор вопросительно оглянулся.
— Не стоит, Альбус, дело того не стоит.
Марволо подхватил Морфина под мышки, рывком ставя слабосильного потомка на ноги. Пихнул того в спину, подталкивая прочь от всей столь «удачно» подобравшейся компании. Морфин оглянулся и кивнул на прощание Дамблдору, чуть слышно произнося:
— До свидания.
Услышав выговоренные сыном слова, Марволо толкнул мальчишку сильнее, вызвав у того обиженный и удивлённый вскрик. Когда пара отдалилась от «случайных» свидетелей, Фламель поинтересовался:
— Что сказал мальчик?
Альбус задумчиво потёр кончик длинного носа, вглядываясь в спины почти скрывшихся в толпе:
— Я не знаю, Николя. Полагаю, он попрощался. Он змееуст, полагаю.
* * *
— Что? Деньги?.. ах, деньги. Да, деньги. В правом нижнем ящике стола.
— Что за хлам у тебя там понатолкан? Всякой дряни… — неопрятного вида женщина с остервенением копалась среди многочисленных бумаг, поломанных гусиных перьев, затейливых маггловских приспособлений для письма. На пол посыпались огрызки старых писем, чистые конверты, изъеденная молью тесьма.
— Опять ревёт!.. Так тебя растак! Чего смотришь, Чарльз? Иди! Я сама найду. — Женщина сдула со лба лезшую в глаза прядку волос. Шевелюра у неё была на редкость «бедная» — мышиного цвета патлы, кое-как зачёсанные назад и перехваченные хозяйственной резинкой в тонкий хвост. Грубые руки наконец нашарили пухлый конверт. Крепко стиснув тот в узловатых пальцах, миссис Гонт счастливо заулыбалась.
*
— Погодите, погодите. Я будто спал. А сейчас вот проснулся. Нет, нет, благодарю вас. Я сам могу идти. Это просто обморок. Благодарю вас. Ян? Перепугался? Ну что ты.
Чернявый мальчик от испуга косил глазами ещё сильнее, сжимая маленькой ладошкой тёплые пальцы отца. Подошедшая старушка внимательно взглядывала на пару.
— Вы уверены, мистер?
— Да, мэм. Благодарю вас, право слово, всё в порядке. Всё в порядке, — со слегка ошарашенным видом оглядываясь вокруг, проговорил Питерсон. — Как ведь… в пяти шагах от собственного дома… Пойдём, Ян.
Потянув мальчика за руку, Чарльз направился к веренице аккуратных домиков, расположившихся на залитой солнцем улочке. Ян шёл следом, цепко держась за сильные пальцы. Чем ближе они подходили к двухэтажному строению, тем сильнее у него в груди трепыхалось сердце.
Когда Питерсон привычно отпер дверь ключом, распахивая тяжёлую деревянную створку, хорошо смазанные петли провернулись в пазах беззвучно. Шагнул внутрь. Ян остался на пороге.
Чтобы были тёплое солнце и бабочки. Облака и шепчущие кроны деревьев.
А не покойница на стуле за кухонным столом.
Похороны Питерсон справил быстро. Благо жалованье позволяло. Сестра с мужем, приехавшие проведать безутешного вдовца, были крайне удивленны и озадачены его спокойствием. Он стоял над гробом, ласково перебирал волосы у сына на макушке, отрешённо слушал поминальную молитву священника. И, кажется, был искренне счастлив.
Когда Ян ненароком увидел свою мать, нависающей в одну из душных тёмных ночей над спящим отцом, мальчику стало любопытно: женщина произнесла какое-то странное мелодичное слово и взмахнула тонкой деревянной палочкой над слабо застонавшим во сне мужчиной.
Яну было четыре. Он мышью схоронился в тёмном коридоре, мать прошла мимо и его не заметила. На следующее утро папа стал таким послушным, мягким с мамой, совсем перестал с ней ссориться. Яну даже казалось, что смотрит отец на неё взглядом с поволокой, словно грезит наяву. Так было после очень много раз. Тогда Ян и подумал, что его мама — ведьма.
Папу он любил. Мама бывала дома редко. Постоянно забирала у отца из письменного стола конверты с непонятным содержимым. И пропадала. Неделями. Месяцами.
Зашедшая однажды с пирогом соседка сквозь зубы процедила, что «непутёвая жёнушка, словно кукушка». Ян читал книжку, которую ему подарил отец на Рождество. Книжка пестрела яркими и такими живыми картинками: белыми зайцами, чёрными котами, радужными птицами. Отец что-то негромко произнёс в ответ. Соседка рассерженно фыркнула. Дверь за ней хлопнула оглушительно громко.
Ян очень любил книги. И сказки. Он был тихим, «ясным», как про него сказала сестра отца, когда приезжала гостить.
Ян и кошек любил. Была у него одна бездомная «знакомая», облезлая и тощая, с плоской хищной головой. Ласкалась к мальчику, когда тот указательным пальцем гладил охотницу по макушке.
С возрастом Ян узнал, что в конвертах, которые уносила мать, были деньги. Чарльз был человеком с достатком. Занимаемая должность оплачивалась хорошо.
Отец сына баловал.
— Папа! Папочка! — Тонкий истеричный вскрик вырвал Чарльза из сна. Мужчина резко сел на постели, с трудом выпутывая ноги из одеяла и грабастая со спинки кровати халат. Ёжась от осенней сырой прохлады, разлитой в воздухе, Чарльз побрёл, чуть шатаясь спросонья, вниз по лестнице. Наступив в темноте на зонт, выругался, отпихнул жуткий предмет ногой. Тихий скулёж доносился из кухни. Включив свет, Чарльз широко распахнутыми глазами обвёл царивший в помещении беспорядок.
Вытащенные из комода ящики с разбросанными по широкому кухонному столу приборами. Сорванные с окна занавеси. Разбитый цветочный горшок. Рассыпанная земля и искромсанная бегония на подоконнике. Размазанная по деревянному полу кровь. Много. Сын стоял на коленях и баюкал, прижимая к груди, истерзанную, разорванную кошку.
Иногда это были птицы. Однажды крыса. Изредка дворовые собаки. Когда та самая соседка, нелестно отозвавшаяся о матери Яна, увидела сына Тильды, бежавшего прочь от дома Питерсонов с разбитым носом, она направилась прямиком к Чарльзу. Разговор был коротким. Питерсон отрезал, что Ян защищался. Сына он и пальцем не тронул, сминая в ладони обычный с виду конверт. Необычного в данном письме было то, что принесла его к самому раскрытому окну какая-то дурная сова. Начиналось содержимое письма со слов: «Школа чародейства и волшебства «Хогвартс».
* * *
— Так плывут, плывут они. Далеко-далеко. Вот смотри, тянешь руку — моё. Это моё, это моё и это. Они такие славные. Одни похожи на птиц. Другие — на зайца.
Девушка смешно сморщила и без того курносый нос, отгоняя назойливую муху. Майское солнце так ласково грело лоб, что пришлось накрыть его прохладной ладонью.
— Пошла прочь! Ну, держись!.. — взмахнув волшебной палочкой, когтевранка прошептала малознакомое юноше заклятье. Муха, слабо дёргая лапками, свалилась той прямо на бледную щёку.
— Ай, мама! Гадость какая!.. — подскакивая с травы, зашипела Инек. Питерсон радостно улыбался, жутко кося глазами.
— Ой, дракл подери, — не выдержала Инек и выругалась, глядя на жуткую гримасу приятеля. После села обратно в густую траву, заходясь от хохота. — Ну ты как скрючишь рожу, Ян, так хоть стой, хоть падай!.. ой, не могу!.. ахахах!..
Питерсон, счастливо скалясь, осторожно отлепил дохлую, размазанную заклинанием тушку мухи от мягкой щеки. Инек дёрнулась было. После расхохоталась ещё громче. Так, что из глаз даже потекли слёзы. Утираясь кулаком, Инек наконец поднялась в полный рост. Отряхнула налипшие на юбку песчинки и листочки.
Тень от раскинувшегося над ребятами дерева ложилась причудливым узором на нагретую, обласканную светилом землю. Ян перестал улыбаться. Он лежал на спине, заложив руки за голову, и спокойно смотрел на подругу.
Нэш подумала, что когда волшебник серьёзен и глядит прямо — он даже симпатичен. «Ну, не симпатичен, сносен, по крайней мере», — поправила она себя. Глаза косят, волосы жёсткие. Зато змееуст. И отнюдь не прост, пусть в зельях ни книзла и не смыслит.
Пока Инек Нэш размышляла, Ян отвёл взгляд и продолжил пялиться на плывущие по небу облака.
Вот снова заяц. И кот с пушистым-пушистым хвостом.
— Поднимайся, на зелья опоздаем.
Питерсон заморгал, встряхивая головой. Нехотя поднялся. Зад от долгого лежания затёк. Без всякого стеснения юноша его поскрёб через ткань школьных уродливых брюк. Инек презрительно хмыкнула. Пожалуй, он всё же полный дебил.
Ян терпеть не мог зелья. Всё равно ни дракла не выходило. Только зря ингредиенты переводил всякий раз и натыкался на сожалеющий взгляд преподавателя зельеварения. Зато когда он натравил на одного из задиравших его студентов гадюку — слизеринца стали уважать.
Сунув широкие ладони в карманы, юноша поплёлся вслед за Нэш.
Он так смотрит. Она водит пером по пергаменту дрожащей рукою. Волосы у неё на затылке собраны небрежно, просто сколоты парой-тройкой шпилек. Он знает, что плечи у неё покатые. Он видел.
Пальцы проворные.
Дурацкая юбка в клетку почти до колена. Он и это знает. Гольфы она всегда натягивает так, что резинка растянулась и постоянно сползает с острых колен. Как она одевается он, конечно, не видел. Но знает.
Слепень быстро ползёт по белой щеке. Кожа на той нежная, с шелковистыми махонькими волосками.
Она мотает головой. Шпилька из причёски выскальзывает, с тихим звоном падает на пол. Насекомое улетает, обиженно жужжа.
Парты в кабинете зельеварения высокие, старомодные. За ними сидело ни одно поколение волшебников. Столешницы истёрты местами, пестреют несводимыми письменами «неизвестных цивилизаций».
Он опускает руку под парту, приподнимает свою брючину, тянет грубую ткань от колена.
Перо скрепит ещё жалостнее. Пергамент её исписан чуть ли не вдоль и поперёк.
Пододвигает худую голень и осторожно касается её икры со сползшим чулком.
Тонкая рука над работой о многосложных зельях вздрагивает. Клякса растекается на самой трудно выведенной формуле.
Дыхание у неё сбилось: она не пишет.
Он подвигает ногу чуть дальше: икра у неё тёплая, гладкая.
Слепень возвращается, мерно жужжа.
Она сидит ровно. Поднимает глаза. Тоже смотрит. Только через секунду почти — сразу куда-то мимо.
— Ещё раз ты тронешь её своими грязными потными ручонками, Питерсон, я тебя изобью. Ты понял меня, дебил косоглазый?
Ян потерянно жмурился, хрипя от жёсткого захвата высокого жилистого парня.
— Чего ты с ним возишься? На!
Дышать Яну стало трудно. В груди мерзкой огромной жабой разрасталась боль. Высокий выпустил пускавшего слюни «ухажёра». Ян успел моргнуть целых два раза, как вновь пришлось корчиться в три погибели на каменном полу пустынного ночного коридора. Удар ботинка пришёлся под рёбра, в мягкий незащищённый живот.
— Н-на, урод, н-на! А с Нэш я ещё поговорю, чтобы не тискалась со всякими полудурками.
Склонившись к Яну, говоривший вытер перепачканную в слюне и крови ладонь о его мантию.
*
— Неужели ничего нельзя сделать? Армандо, вы уверены?
Сухонький, невысокого роста мужчина чуть склонил голову набок:
— А что, по-вашему, можно сделать, Альбус? Нет, нет, не молчите. Что же вы сразу сникли? Посоветуйте мне, неумёхе-руководителю, верный путь развития дальнейших событий?
Преподаватель трансфигурации слегка покраснел. Задумчиво огладил бороду. Поправил очки на переносице.
— Армандо, мальчик не виноват, его третировали. Он не вполне…
— …нормален? — неумолимо утвердил Диппет, сверкая на Дамблдора глазами из-под ровных бровей. — Вы это собирались сказать? Хотели, может, сказать, что Ян Питерсон — полоумный? Ребёнок с придурью?
Альбус сцепил в замок руки за спиной, меряя кабинет директора шагами.
— Вы осознаёте, что он социально опасен? Он покалечил студента. Это я мягко выразился, да? То, что мы возвращаем родным пострадавшего, вряд ли можно теперь и человеком-то назвать. Без рук, без ног, — нервно хохотнул директор Школы чародейства и волшебства. — И ни одного заклинания, Альбус, ни одного, чтобы отрастить конечности после того, как их не стало не магическим путём, а вполне природным. Где он нашёл эту гадину? Вы знали, что он змееуст? Отчего смолчали?
Альбус вовсе стушевался и замер у края письменного стола.
— Немногочисленные пожитки свои он собрал. Трансгрессия — и сегодня же. Сейчас. Надеюсь, больше предложений относительно этого студента я не услышу? И славно.
— Знаете, Армандо, мы ведь с вами полноправные члены магического общества.
Диппет настороженно и удивлённо взглянул на Альбуса.
— Магглы в этом вопросе шагнули на столетие вперёд, — мягко продолжил Альбус. — В вопросе отношения к людям с отклонениями. Они строят больницы, приюты, специальные тротуары. Прививают своим детям уважение к людям физически неполноценным. А здесь мальчика попросту затравили. За его…
— Альбус, — перебил Диппет. — Да с какого вы вообще взяли, что мальчишку затравили? Вы хоть понимаете, что он сделал? Да наш студент с Хаффлпаффа юродивее Питерсона на порядок. — Голос Диппета становился громче и глубже с каждым сказанным словом. — Вы осознаёте, что Питерсон опасен? Я повторяюсь, как заморская птица с разноцветным хвостом. Он почти убил другого мальчика из-за девчонки. Он потомственный змееуст! И отнюдь не во благо он использовал свой дар! Он натравил тварь на ученика, могли пострадать другие, если бы не проходящий мимо староста, знавший ЗОТИ на «превосходно». Вам, за неимением собственных детей, известно, как смотреть в глаза матери, когда этого ребёнка доставят домой? Я не знаю. Это, Альбус, называется общим благом. Я бы даже сказал, гражданским долгом. Изоляция подобного существа от общества.
— Так нельзя, — тихо проговорил Дамблдор.
— Бросьте, Альбус. Вы прекрасно знаете, что можно. И не только так, — веско высказал Армандо, глядя на волшебника без тени сарказма.
Дамблдор учтиво кивнул директору. Расцепил руки. Развернулся и вышел прочь, успев услышать произнесённые поспешно в спину слова:
— Общим, Альбус.
*
Сухие пальцы с длинными аккуратными ногтями бережно распечатали конверт. Чёткими алыми буквами на искусственно состаренном листе бумаги каллиграфическим почерком было выведено:
«Слушание состоится в девять утра по Гринвичу.
Прошу Вас не опаздывать, Альбус.
С уважением,
Диппет А.».
*
Визенгамот почти в полном составе был созван практически через день. Пострадавший мальчик оказался из семьи со связями и положением. Да ещё тяжесть увечья поражала жестокостью и хладнокровием.
Яна Питерсона приговорили к пяти годам заключения в Азкабане.
Чарльз во время процесса бросился на одного из судей, пытаясь придушить мага голыми руками. Не удалось, к великому сожалению родителя. После Чарльз сидел, скованный «Ступефаем» и лишь моргал. Альбус с каким-то омерзением и мысленным содроганием наблюдал, как по щекам человека по фамилии Питерсон текут немые злые слёзы.
На женщину с тонкой шеей и посеревшим лицом Альбус не смог поднять взгляда. Она сидела только благодаря тому, что муж у неё был не последний в узком кругу зельевар. Перед началом слушания маг видел, как мужчина буквально силой заставляет супругу выпить что-то из небольшого флакона. После выпитого глаза у матери пострадавшего стали чуть живее. Будто в полном мраке огромной бальной залы зажгли маленькую лучину.
Принять участие в качестве свидетеля защиты преподаватель трансфигурации не мог. Мог сидеть и смотреть на полубезумного, заплаканного, не старого ещё мужчину, суд над сыном которого был благом для всех присутствующих, и для него, Альбуса, в том числе. Иными словами — общим.
* * *
Марволо дрожащими пальцами пригладил жёсткие чёрные волосы. За окном надрывалась какая-то птица.
— Чтоб тебя разорвало да прихлопнуло, — процедил он, из-под бровей наблюдая на дочерью. Неуклюжая девка топталась у старенькой печи. Кто ж знал, что девчонка окажется сквибом и даже не сообразит поначалу с какого конца палочку держать?
Однажды Марволо так осерчал на дочь, что хотел её по стенке размазать в буквальном смысле. Старая карга не дала. Ох, и орали они тогда друг на друга. Он её древней стервой и приживалой назвал, а она — женоненавистником. Девчонку у него из рук попросту вытащила. Сильная старуха оказалась. К стенке мелкую, словно куклу, прислонила и такое Гонту-старшему сказала, что Марволо, не удержавшись, на стул сел. С лица спал.
Ещё эта треклятая министерская шавка! Марволо с омерзением покосился на порядком затупившийся нож, который валялся на колченогом столе. Пятна на лезвии чуть побурели, почти высохнув.
Меропа всхлипнула и потерянно покосилась в сторону окна. Голос мерзкого маггла давно стих, а эта дура всё прислушивалась. Отпечаток ладони Марволо на тощей шее девчонки начинал наливаться синевой.
Гонт-старший скрипнул зубами. Она стояла и пялилась в окно, как ни в чём не бывало.
Да когда ему старуха Риддл в тот памятный вечер заявила, что его девка за её внуком бегать будет, он готов был «ведьму» Непростительным прищучить. Загипнотизировала она его, что ли? Он поверил. Поверил старой «плесени»!
Меропа, словно заворожённая, стояла и слушала, заторможено протирая глиняный горшок.
— Ах ты, мерзкая, грязная!..
Старуха с шесть лет как кормила собой червей на местном кладбище. Потому бледная наследница стояла перед отцом, испуганно хлопая глазами. Подозревая, что после ухода участливого работника Министерства за спасение её шеи никто не возьмётся.
— Гонт! Стой, где стоишь! Гонт, я предупреждал! Ступефай!
— Здесь ещё один!.. Ой, мамочка!.. Он кусаться, паскуда!
— Промеж глаз ему! Не считай мозгошмыгов, Адамсон! Девушка, отойди в сторонку, чтобы не зацепило. Да отойди же! Полоумная что ли? Эко приплющило от шока. Ещё бы, коли родитель сбрендил. Адамсон!
— Ай-ай-ай!.. Он упал и отдавил мне ногу!
— Что за сыр-бор тут у вас? А ну, живо собрались. Этого на вынос. Во дворе сынка его подберёте. Девонька, не реви, не реви, хорошая. Забрали папку твоего, забрали.
Меропа, комкая пальцами грязный подол передника, мерно сползала спиной по выщербленной стене на пол.
* * *
— Общее благо, Северус. Общее. Истребление грязнокровок — общее благо всего магического мира. Знаешь, ведь единой талантливой стратегии не существует. К великому моему сожалению. Стратегия талантлива тогда, когда ты выиграл. Вот скажу тебе, не поверишь. На войне, мой верный соратник, нет плохих. Перед смертью все равны. И, в конце концов, ты за того, кто ещё стоит. Или хотя бы дышит. Подтащи-ка его поближе. Салазар!.. ну и отвратная рожа. Держи его. Крепче, криворукий. Северус, ты любишь детей? Любопытно. Всех? А ты подумай, подумай. Куда? Круцио! И я не люблю. Старик любит. Он смешон, право слово. Братца моего в Азкабане навещал, ходатайствовал о смягчении срока. Он не просто смешон, он жалок. Этот маггл ещё и глазами косит. Может, испытать на нём твоё новое зелье? Думаешь, истратим зря? Хорошо. Я ведь последний в своём роду, Северус, последний. Сентиментален излишне. Погода, всё погода. Да на Мордреда мне твоё имя, отребье? Что мне с того, в честь какого маггловского святого тебя назвали? Ох, хорошо. Хорошо, Ян. Авада Кедавра.
