Да не знаю, чего про Квиррела этого рассказывать. Чудак он человек. В Хогвартсе много чего интересного имеется и без Квиррела этого. Гигантский кальмар в озере – раз. Арагог в Запретном лесу – два. Собака трехголовая – три. Ну, в смысле Арагог у нас один и собака тож одна. Про собаку-то мне Дамблдор весь год говорил не рассказывать, но теперь-то можно уже. Хотя что там собаки-то этой – фунтов ну максимум пятьсот. Щеночек совсем еще. Снейп только на собачку ворчал – говорит, полноги мне твой щеночек чуть не откусил. Ну я ж ему наказывал – поперед того, как к собаке лезть, песенку ей спеть. Вот напой, говорю, что щеночку моему пел. Снейп напел – так я сам его чуть не укусил. Ни голоса у человека, ни слуха, где только таких делают. И зачем, главное.
А еще чего я об этот год повидал: зеркало чудесное, каждому его мечты да желанья показывающее. Вот про него я и впрямь не знаю, как рассказывать. Нашел его не я, как оно работает – ума не приложу. А какие вещи чудесные показывает, так это и не опишешь. Не каждый и поймет-то. Бывают ить люди такие черствые, что так прям и говорят: «Да что в мантикоре вашей красивого?» Даже если ее им под самый под нос ткнешь.
Зеркало это чудесное, значится, Гарри сыскал. Пришел один вечор ко мне и говорит: пойдем, дядь Рубеус, чего покажу. Я, говорит, точно не знаю, чего покажу, но это как боггарт наоборот. Поэтому, говорит, дядь Рубеус, пообещай, что уши мне драть не будешь. А я чего – я пообещал. В случае чего, я и по заднице шлепну.
Ну а дальше чего – мы заходим, а оно стоит. Я как в него глянул, так аж дар речи потерял: стою я там в зеркале, но не один стою. Нунду ко мне как домашняя кошечка ластится, смеркут на плечах как накидка лежит, и нет мне от того никакого урона. И другие чудеса вокруг творятся. Про некоторые неудобно аж сказывать – вот что огненный краб, скажем, с мантикорой делает. Но детеныши у них интересные пошли. Я соплохвостами их прозвать порешил. И зарубочку себе сделал: обязательно попробовать.
Гарри как приметил, что я в смущенье бороду чешу, так тоже застеснялся чего-то. Ты, говорит, дядь Рубеус, меня не ругай. Я, говорит, понимаю, что это чуть слишком, но времена-то теперь какие. Времена теперь современные. Ну а чего – я так-то согласный. Как этот охальник краб на мантикору лихо полез – это и впрямь маненько слишком. Но коли уж у них такая любовь… Без энтого дела и жизни-то продолжаться не можно. Так я Гарри это все и изложил, что стесняться энтого незачем. Он чой-та пунцовый совсем от такого разговора сделался. Ну, оно понятно, молодой да к хозяйству не приспособленный, с хозяйством-то и не таких вещей с детства насмотришься. Скотинка там, кошки-собаки, каждая тварь род свой продолжить норовит. Я так Гарри и пояснил. Зато, говорю, детки интересные будут. Глянь, какие лапушки. Так огнем из-под хвоста и пышут.
Тут Гарри как-то хрюкнул и почти подавился. И спрашивает меня, кого конкретно я в зеркале вижу. Ну я перечислять стал: нунду, смеркута, мантикору, огненного краба (охальника такого). Змеезуба, сниджетов. А людей видишь, говорит? Да вот себя одного, отвечаю. Гарри успокоился сразу. Походил у зеркала, ближе-дальше. Ну, говорит, рад за тебя, дядя Рубеус. И за себя тоже рад.
Я от такого зрелища прекрасного два дня как мешком по голове шандарахнутый шатался. Все думал, как мне детеныша мантикоры где раздобыть да воспитать. А огненные крабы у меня есть уже. Ну и глянуть в зеркало тож страсть как хотелось.
Вот на третий день я к зеркалу и пошел вечерком: стою, любуюсь. Тут тебе и окками, и дромарог, и рунеспур. И тому я удивляюсь, что змеиный язык я в зеркале выучил и запросто с рунеспуром беседую.
И так я в зеркало засмотрелся, что даже не заметил, как Гарри барышню свою привел, чтоб тоже в зеркало глянула. Ну она глянула в зеркало, глянула на его хитрую мордашку и как-то сразу пунцовая стала. Если ты, Гарри, говорит, видишь там то же, что и я, я тебе сейчас нос откушу. Ну, я подумал, что Гарри соплохвостики мои тоже глянулись. Хотел я было попенять ему, что он барышне все с самого начала показывает, ну до того, как они появились, значит, но тут в зеркале я шпротву да шлеппи ловить стал, оченно интересный это процесс. Так что оторвался от зеркала я тока тогда, когда Дамблдор меня стал за рукав трясти.
Тута я ему все и доложил: дескать, действую без шума и пыли по утвержденному вами плану. Как вы сами мне давеча пеняли, что я тролля отмордовал, а через него Гарри с барышней своей подружиться должон был. Так они теперь дружат более безопасными способами: цветочки осенние он ей дарил по моему наущению, узорами морозными окошко в спальне расписывал, даром что дождь за окном, и даже детеныша химеры ей подарил на Рождество.
От последнего у Дамблдора глаза как-то больше очков сделались и лимонная долька изо рта выпала. А чего тут удивляться: милый такой детеныш, гривастенький. Грива у него как у льва – ну или как у этой самой барышни. Замечательно вместе смотрятся. А что не так ежли, так я ей говорил: ты его по сусалам тогда сразу. Раз так – и по сусалам.
Мда, Дамблдор говорит, – ну как узнал он, что барышня у Гарри маленькую химеру по сусалам бьет. Времена, говорит, нонеча не те, что давеча. Современные настали времена. Буду, говорит, ее теперь готовить, чтобы коли Темный Лорд возродится, она ему тоже по сусалам сразу.
И вот энто мне не глянулось. Куды девочке в двенадцать лет такую задачу ставить? Я другой день Гарри нашел и говорю ему: ты ежличо, ежли надо будет по сусалам кому, ежли дело ясное, что дело темное, то ты сразу мне говори. И барышне своей накажи настрого: никакой мне тут самодеятельности. Скажи, дядя Рубеус разберется, кому чего сколько отвесить.
И скажу по совести: не подвел Гарри меня. Пришел однажды весной, когда Дамблдор в отъезде был, и говорит: собрались мы, значить, камень философский искать. На дело только самые верные люди пойдут: я, она и вот ты, дядь Рубеус, раз сам назывался.
А чего его искать, камень этот? Там и искать нечего, я и так сказать могу, где он лежит, и что запрятан он надежно, сам Дамблдор прятал. Но Гарри-то уперся, говорит, злыдень какой-то умыкнуть камень хочет. Вот если бы, говорит, дядь Рубеус, ты с нами пошел. А чего не пойти – пойдем. Глянем злыдня вашего, чего не глянуть.
Спервоначалу, как на дело идти, мы насчет имен договорились. У барышни, которая с Гарри, имечко такое, что я его и запомню, так не выговорю, а коли написать попробую – так вообще одни слезы. Меня длинные имена только расстраивают. Помню, когда я учился, была у нас девочка Вальбурга – я пока ее имя заучивал, она уже выпустилась и замуж вышла. Вот брата ее я всегда звал Аль, а как его всамделе зовут – уж не спрашивайте. Девчонка Блэковская, которую я десять лет тому в речку загнал, тоже с имечком была длиной с паровоз. Но как вытащил я ее из речки, оказалась Белла. А муж ее Руди. Легко сказать, легко запомнить. Короче, с барышней Гарриной мы договорились так, что она Мия. Ее мама так в детстве звала. Видно, у мамы те же проблемы были.
Вот, значит, втроем мы и пошли. Пушок мой трехголовенький мне обрадовался, понятно дело. Я ему жратвы притащил, по холкам его потрепал, а Гарри и Мия пока люк открыли. Не очень способный люк вышел, пришлось его ломом расширить слегка, тогда я пролез. Тока пролез – меня ветки какие-то душить стали. Я дернулся влево – правая стена загудела. Вправо дернулся – левая треснула. Ну, ребята, говорю, отойдите-ка подальше. Я, конешно дело, выпростаюсь, но стенки-то порушу, и потолок не устоит. А вы на ём стоите.
Мия тут сообразила чего-то и ветки те подожгла. Я сначала думал, это чтоб я побыстрее поворачивался, ан нет – ветки меня как по волшебству отпустили. Я тогда на ноги нормально встал и ребятам спуститься подсобил. Без меня-то им прыгать свысока пришлось бы, это я в энтом помещении, где мы очутились, головой по потолку задеваю.
Дальше комната пустая, в другом конце дверь запертая. Под потолком ключи на крыльях лётают, я пока через комнату шел, в шевелюру пяток нацеплял. Гарри говорит: вон метла лежит, давай ключ ловить. А чего мне ключ, у меня ж лом есть. Но Гарри словил уже ключ-то, и дверь отпер. Как он среди всех нужный углядел, ума не приложу – такой он глазастый пацаненок.
Третья комната с шахматами каменными – я одну фигуру двинуть хотел, а она обернулась и меня ругать ругательски почала. Мия говорит: это, Хагрид, шахматы волшебные. Мы тоже заместо фигур станем и будем ими командовать. Ну встал Гарри за короля, она за королеву, я сбоку пешечкой пристроился. Поначалу игра мне глянулась: Гарри и Мия фигурками командуют, а те друг друга лупят так, что щебенка летит. Фигурок тем временем помене стало, этак вполовину. Я уж варежку раззявил, что каменные эти солдатики сами себя перебьют. А тут Мия и говорит: дела наши не очень хороши, потому мне сейчас собой пожертвовать придется. Нет, отвечаю, никак такого допустить не можно. Она мне втолковывать начала, что так Гарри сразу чужого короля в полон возьмет. И тут-то до меня доперло. Я говорю: милаха, что ж ты мне раньше-то не говорила! Я ж думал, ежли без игры, мне этих фигурок тридцать штук ломом раздолбать придется. Это ж на час работы. А ежли нужон один только их король, то за чем дело стало? Прошел тихонько так, по стеночке, которые ко мне фигуры ихние руки потянули – тем я руки ломом-то поотбивал. Ну и короля черного потом ломом перепоясал. Прихватистый лом у меня такой: в длину футов восемь, в обхвате дюймов десять.
Дальше мы тролля встренули, как раз того, которого я в туалете поучил. Его тоже кто-то до нас поучил уже, так что он ко мне аж жалобиться кинулся. Я ему тоже жратвы подкинул. Хотел и ребят с ним оставить, чтобы он их караулил, но он им все-таки не глянулся.
А дальше мы как в следующую комнату вошли, так с двух сторон вокруг нас огонь стеной. А посередине столик стоит с наперстками какими-то стеклянными. Мия подошла, покумекала над ними. Говорит: один вот если выпьешь – вперед пройти сможешь, второй выпьешь – назад пойдешь. Ну будто сюда кто бы один сунулся и выбирать стал, куды идтить. Нас же трое тут. Двое выпьют, так и будем каждый по одному куковать? Так что, говорю я им, сидите давайте здесь. В картишки сыграйте, или еще чего. А я дальше пошел, мне все эти огненные стены – что дракону репьи. Расстелил им тулуп свой, чтобы сидеть было не холодно, и шагнул, благословясь.
Ну а дальше чего рассказывать – там и не было ничего такого-то, ради чего в огонь-то идтить. Зеркало это чудесное стоит, а рядом с ним Квиррел чревовещанием балуется. Смотрит на меня и с закрытым ртом спрашивает: а кто это пришел? Может, это Гарри пришел? Или это Невилл пришел? Или Мия, по-современному? Тут он открыл рот и говорит с опаской так: нет, это Хагрид с железным дрыном пришел. Современность, говорит, у нас тут и не ночевала, одни только средние века и богатые рыцарские традиции членовредительства.
А я тем временем стою и в зеркало любуюсь, даже не услышал сначала, как он тоже меня спрошать начал: чего, мол, в зеркале видишь? Не видишь там камешек такой, красненький, цены немалой? А я тем временем поглядываю в зеркале, как нундята с вампусятами играются, по травке катаются да за хвост друг друга тягают. Милота такая, я аж расчувствовался да всплакнул. Сунул руку в карман, чтоб в платок высморкаться, тяну, тяну платок – а платок все не кончается. Глянул – батюшки-светы, это ж я смеркута из кармана тащу! Как он только там оказался? Прям как из зеркала туда пролез! Помню ведь, что не клал я в карман ничего такого. Динамита, помню, клал палок пять. У меня тут повадился кто-то фулюганить и единорогов пугать, ну так я его тоже пугануть хотел. А смеркута не, не клал в карман.
Смеркут тем временем, пока я рассуждаю, не будь дурак, сзади на Квиррела налетел. Тюрбан его обвил и чего-то там чавкает уже. Ну, думаю, почавкай мне! И ломом смеркута немного поучил. Квиррелу тоже перепало, но он как очухался, так претензиев не предъявлял. Наоборот, поблагодарил за науку и уверил, что так ему намного легче.
Тут к нам и Дамблдор присоединился. Он, вишь ли, мимо собачки моей с пустыми руками пройти хотел и потому привел с собой Снейпа и петь его для Пушка приспособил, а сам мимо проскользнул. Ну, помянули мы с ним Снейпа. Дамблдор опять поворчал на меня, теперь за то, что Гарри и Мия в соседней комнате на тулупе моем развалились и чего-то там попирают. Сначала сам меня подбивал, чтоб сдружились они, а теперь заметил, что они мальчик и девочка. Хомячков ему подарить, что ли, а то он иногда как маленький. Верно говорят: старый, что малый.
Но это ладно, дальше он такое начал рассказывать, что я до сих пор в толк взять не могу. Дескать, тот-который-вслух-не-называется, Квиррелу в голову залез и в тюрбане на его голове жил. А смеркут его из тюрбана натурально выжрал. И теперь Квиррелу намного от того полегчало. Тут и Квиррел, чудак-человек, поддакивать стал. Размотал тюрбан и мне бритый череп свой предъявил. Смотри, говорит, какой у меня теперь затылок ровненький. Ну а какому же еще затылку быть, коли ты его сам выбрил? Чудной он, Квиррел, как есть чудной.
А дальше и того чудесатее – стал Дамблдор меня убеждать, что это Гарри должен был того, который вслух не называется и в тюрбане Квиррела обретается, в одиночку победить. Тут уж я пощады запросил. Вы, говорю, господин директор, объясните мне попроще. Я ж, говорю, как десять лет назад этого, который вслух не называется, тяпнул по башке, так половину памяти ему отшиб. И вроде с тех пор от него никакого вреда, даже польза имеется. Так как же он Квиррелу в башку залез? Да еще и смеркут его сожрал? Я ж его самого вам, пусть он никак и не называется, сей же час предъявить могу.
Дамблдор тут задумался. А потом все ж объяснил мне так, чтобы я не путался. Ты, говорит, тогда на Хэлловин из Тома отлично дурь выбил. Вот та дурь, которую ты выбил, Квиррелу в голову и попала. А теперь дури у Квиррела в голове нет.
Так вот я все это и уразумел. Эх, говорю я Квиррелу, что ж ты, недотепа, столько дури в свою голову напустил? Целый тюрбан ею набил. А он и отвечает: это я потому что умней хотел стать. Ну вот что про него такого рассказывать? Чудак он, как есть чудак.
