Ну про Тайную Комнату и не знаешь, с чего начинать рассказывать. То есть комната она вот как комната – большая только. И в подземельях, да. Статуя там такая, говорят, Слизерина. Я Слизерина не видел никогда, почем мне знать, его там статуя или не его. Василиск там есть еще. В общем, что тут рассказывать, про василиска разве. Не знаю, что еще про комнату рассказывать. Четыре угла, комната как комната. Только вот вход туда… даже неудобно как-то рассказывать, где вход-то находится. Но вот спрашивают, спрашивают… для чего спрашивают-то?
С энтой комнатой постоянно что-то выходит такое, да не этакое. Вот, помню, я еще маленький был, росточком футов восемь всего. Ну второкурсник, я ж говорю. И у нас учился этот, который плохой совсем стал… но не Фадж, не. Фадж старенький, вот и стал плохонький… а тот смолоду был в другом смысле плохой. Который совсем смысл-то – ну, в целом. Риддл, вспомнил фамилию.
Ежели человек совсем ничего не пьет, то энто подозрительно. Риддл прям сызмалу – ни капли в рот, ни сантиметра… не, лучше я про это не буду досказывать. Я ему говорил, Риддлу – давай в лес сходим… выпить там, закусить… пара-тройка кружечек, и станешь хороший. Что человеку сделается от двух кружек водки-то. Даже в четырнадцать – надо же когда-то начинать помаленьку.
А он говорит – я старостой буду. Ну он то есть, не я, мне-то к чему. А какой он староста, когда он кажную неделю в туалет для девочек шастает. Одно дело – в наш туалет, в мальчуковый. Покурить там, подраться, ну и само собой, для чего там удобства-то сделаны. А тут дело другое.
Я мимо хожу, прислушиваюсь. Слышу: шипит он там. Эх, думаю, молодец девочка. Прямо по орехам ему выдала. Выползет он сейчас, буквой зю сложенный, на пяточках попрыгает, и про женские туалеты забудет. Шипит-то как, небось до самого глузду доехало, что неча ему там делать.
А потом слышу – он там чтой-то двигает. Плитку отколупывает, али унитаз меняет. Ну тут я и ушел – что я, рабочему человеку над душой стоять буду? Я-то думал тогда, он на хорошую дорожку встал. В слесари решил после школы пойтить, в водопроводчики тоже можно.
Вот до сих пор корю себя, что тогда ушел. То есть не все время корю, а вот выпью, скажем, когда. Потому что чего я тогда знал-то. Это сейчас я смекаю: если человек окаменел – то это непременно василиск виноват. Если кто офигел мрачно – то тогда погребин виноват. А если кто обурел в корягу – то это джарви его покусал. Ну и щелбана ему дать не мешает тоже. И погребину щелбана.
А тогда разве я что понимал, когда во мне росточку восемь футов всего было? Да ни бум-бум, ну там только кабану ногой в пятак дать – и что дальше делать. Это да, разумел. А другое что – никак. Ну я задумался, понятно, когда энта Миртл в том туалете, где Риддл унитазы двигал, взяла да померла. Десять лет ходил думал, пока про василиска-то смозгнул. Тока как додумался, вижу – меня уже из школы исключили. В Азкабан тоже на побывку свозили. И Арагога в школе запретили держать. Хорошо, директор меня лесником работать взял. Он великий человек, наш директор – пять раз Арагога видел и все пять раз целым ушел. Ну один раз он мантию порвал, другой – лбом на сук налетел, но что уж каждое лыко-то в строку ставить.
Ну а как я про василиска сообразил, так смотрю – его ни слуху, ни духу. Василиска, в смысле, не директора. Интересно, конечно, было, где он обретается. Я, бывало, как свободная минутка, так спущусь в подземелья с кайлом да поработаю. Додолбиться до него чтобы, до василиска. Ну, может, лаз его открою. Только профессор Слагхорн мне скоро это запретил. Строго-настрого запретил, говорит, голова у него раскалывается и глаз дергается. То есть когда я кайлом-то. Я ж не знаю, чего он, я ж кайлом не по нему, а тихонько себе в глубине работаю. Пою даже. Но он мне говорит тогда: студенты нервные стали, всем блазнится, что пробудился ужас подземелий. Гремит и воет по вечерам. Даж как-то сердце меня взяло, уже рабочему человеку потрудиться да спеть нельзя. Ну ладно, на том и бросил.
А об прошлый год вышла такая штука, что у Филча кошка окаменела. Ну, я про василиска сразу смекнул. Даже кайло уже взял. Да плюнул потом, опять на меня же всех собак и повесят. Пусть, думаю, попросят сначала – чтобы не жаловались уже, когда я кайлом-то… да.
И скажу как на духу – чуть я опять не опростоволосился. Гляжу раз – Гарри идет, это который Джеймса Поттера сын. Отличный мальчонка, зверьем тоже интересуется. Ну, я про него рассказывал уже. Тока идет он смурной совсем. Вот как говорят – в воду опущенный. Я подошел, слово за слово – вижу, действительно беда у него. Подружка его сердечная в госпитале лежит, окаменевшая вся. Я-то думал, чего ее давно не видно. А оно вон оно как.
Она, стало-ть, чего удумала – допетрила сама, егоза, что энто василиск по школе ползает, и стала по коридорам с зеркальцем ходить. Чтоб им за угол заглядывать, есть там василиск али нет. Мала еще, смекалки-то нет – он же как ползет, василиск, так шубуршит как не знаю что. Чего заглядывать-то? Глянуть, василиск там – али два вора все постельное белье в гриффиндорских спальнях посымали и волоком его по полу волокут? Я вот в науках не силен, а и то знаю, что нетуть в гриффиндорских спальнях стока белья. С василиска чтобы размером куча.
Вот если б она на охоту шла, так надо было зеркало побольше брать. Шоб как он выползет, так ему под его харю зеркало и пихнуть. Пусть бы он сам себя окаменял, чем хорошую барышню. Ну да ладно, я на него не пеняю. Животная он глупая, василиск тоисть. Он не разбираить, на кого зыркнуть, кого пропустить.
А Гарри – он тоже головастый пацан, он тут глянул, там послушал, и дошел умом-то своим, что вход в комнату эту, Тайную, тоисть – ну с василиском которая – аккурат в том туалете, где Риддл унитазы двигал. Завел меня туды и говорит, что выхода ему другого нету, кроме как василиску ведету делать. Счесться, короче, за барышню свою. Тока, говорит, тут нужно змеиным языком говорить, чтобы вон энти раковины сдвинулись и проход открыли. А я, говорит, языками не владею.
Ну а на что нам языки, если у меня с собою кайло? Раз, два – и готово дело. Веселая работа, плитка в стороны летит, хорошо Гарри в кабинке спрятаться успел. Ну а мне что, на мне жилетка кожаная, и вот штаны, в которых по лесу хожу. Меня в них однажды буйвол боднул, да так рога и сломал. Заскорузли они у меня. Который год уж постирать собираюсь.
Ну а там, где я кайлом-то поработал – там, значится, лаз. Тесный такой, я еле пролез. Василиску ему что, он в длину прирастает – а я последние годы все как-то в ширину. Так и спускался потихонечку, под наклоном-то, а Гарри за мной увязался, и еще кто-то, я ж макушкой-то не вижу, тама глаз нет.
Как я спустился, отряхнулся, значит, маленько – так на меня Гарри падает, а за ним золотенький такой. Не то чтобы снитч, а вот профессор новый, которого на должность поставили, на которую кого не жалко. Я который раз Дамблдору говорил: давайте, говорю, меня ставьте туда, я проклятиев не боюсь. Там, где кумекать надо, там на старших курсах этот, беспамятный ведет, которого я на Хэлловин-то приголубил. А к маленьким деточкам его Дамблдор не подпускает – так я говорю, давайте я. Чего там от Сил Зла этих защищаться – в правую руку берешь кайло... Дамблдор мне тогда: а докси, говорит, как же? А пикси? Ну будто у меня одна рука. В левую я тогда беру сачок. А в правой-то у меня кайло!
Я потом только смекнул, что Гарри золотенького этого притащил, чтобы он себя проявить смог. А то он, золотенький, пишет, пишет, рассуждает чего-то в книжках этих евоных, а так посмотреть – самый что ни на есть плюгавый человек. Посмотрит, как я фестрала кормлю – так его блювать и кидат. Предложишь ему мантикор подержать – а он в обморок каблуками кверху. Не сладилось у нас с Гарри его обучение по осени – ну то есть Локхарта этого, Гарри-то молодцом вышел, только у джарви словечек понабрался. Ну это когда он у меня джарви-то взаймы попросил, с Малфоем у него какой-то разговор был. Тот про барышню его как-то не так обозвался – ну так от джарви Малфой много нового о себе узнал. И баллы даже снять не с кого, не со зверушки же. С Малфоя пришлось баллы снимать, он с джарви минут пятнадцать детально беседовал, пока джарви его не переругал.
Ну а золотенький, пока за нами лез, стал где черненький, где коричневенький. Пообтерся, я даже думал, на человека стал похож – а он на меня, вишь, сердце за свою амуницию модную держал. Я, говорит, сейчас вам обоим память отшибу, чтобы вы про это рассказать не могли, как я с вами изгваздался. Я говорю: ты думай, чего буродишь. У меня ж в правой руке кайло. Я серьезными вещами занят, ты, говорю, лучше ко мне не подходи. А он палочку вскинул…
Я, вообще-то, щелбана ему хотел закатить. Не рассчитал малость. Он тогда и говорит: никогда, говорит, не думал, что из темноты так хорошо звезды видно. И они кружатся так, кружатся… Ну мы его с тем и оставили, пусть лежит, любуется.
И вот так мы в эту Комнату Тайную пришли. Ну чего про нее рассказывать – комната и комната. А там девочка маленькая лежит, а над ней этот ворожит, который плохой уже совсем – но который не Фадж. Риддл, да, все время забываю. Я ему говорю: стыдный ты, говорю, обормот. Ладно б ты скрал девчонку лет шестнадцати, кровь с молоком. Я бы взял в расчет, что дело твое молодое. А куда ты первоклашку потащил, чучело ты слизеринское? Так что, говорю, теперь уж ты бери в расчет, что в правой руке у меня кайло.
Тут он шипеть начал – я ж сначала думаю, с чего? Я же его не бил. Ну пока, по крайней мере. А тут прямо из-под статуи он, яхонтовый мой! И большой какой, и круглый какой! Царская змея, вот одно мое слово. Я глаза рукой-то загородил, в которой у меня кайло, а левой рукой зайцами трясу. Чего Риддл там шипит, разве можно такого красавца, такого василиска, одними речами прокормить? Я змеюшке одного зайчика, я ему другого зайчика, а сам толкую ему: вечор еще принесу, тока ты меня дожидай. Не бузотерь по коридорам-то, а то не пришлось бы тебя маненько поучить.
Ну а дальше чего там рассказывать? Это ж даже животная понимает, у кого в руке кайло. Риддл только не понимал, ну так я ему засадил разок, чтобы понял. Он все осознал и ушел куда-то, а Гарри говорит мне – ты еще дневник его гвоздани. Ну или давай его василиск на зуб попробует. А дневник старый какой-то, грязный, что я буду такому ценному змею всякую дрянь давать. Ну я и гвозданул. По дневнику, значит. А оттуда вой какой-то, аж василиска мне напугали. Он уполз, а девочка рыженькая очнулась. Ты, говорит, спаситель мой – ну это она Гарри говорит. Я-то что, помахал кайлом просто, даже не запарился. Так что я не знаю, что еще про эту Комнату рассказывать. Василиск тама – это да, занятнейшая животина. А комната – ну комната и комната, чего про нее рассказывать.
Я больше тому радовался, что как мандрагоры-то у нас поспели вскорости, так Мия проснулась и снова они с Гарри стали ко мне вечерком захаживать.
