Глава 1Глава первая, в которой Гарета арестовывают злые авроры.
— Проснитесь! Опасность! Опасность! Они у дверей! Проснитесь!
Пронзительный голосок ввинтился в мозг Гарета, вырывая его из недр сна. Еще не окончательно осознав, что происходит и где опасность, Гарет схватил с тумбочки волшебную палочку, выкрикнул заклятие щита и притянул к себе жену, прикрывая ее собой...
Никто не атаковал его щит.
Охранная система продолжала надрываться.
Несколько мгновений Гарет и Сара лежали в оцепенении, прижавшись друг к другу, пытаясь просчитать, каким должно быть следующее действие неведомых врагов и что должны сделать в ответ они.
Но вот в детской заплакала Корделия, и Сара рванулась из объятий мужа — он едва успел рассеять заклинание щита.
Сара включила ночник.
— Они увидят! — прошипел Гарет.
— Какая разница? Они знают, что мы здесь, и они пока еще не вошли...
Сара выбежала из спальни, а Гарет шагнул к стене, на которой в аккуратной рамке, застекленный, висел рисунок, который их старшая дочь Джульетта сделала в возрасте пяти лет, когда ей подарили первую в ее жизнь настоящую акварель, а Гарет с Сарой только переехали в этот дом. Северус Снейп тогда неделю прожил у них, создавая сложную охранную систему. И Джульетта, изо дня в день глазевшая на мрачноватого друга семьи, истратила все черную и салатовую краски, рисуя его портрет. Салатовым она изобразила лицо... Сара тогда смеялась до слез, повторяя, что это такое оригинальное художественное видение, и, не приведи Мерлин, их дочь станет последовательницей Пикассо! А Снейп посмотрел на рисунок брезгливо, тем своим особенным взглядом, который он приберегал для детей, а потом взял и включил Джульеттино художество в охранную систему, причем в качестве центрального звена, так что Гарету и Саре пришлось повесить зеленолицего человечка у себя в спальне и любоваться на него изо дня в день в течение вот уже восьми лет.
— Они у двери! Опасность! Опасность! — тоненьким голоском надрывался рисунок.
— Я слышу. Я понял. Сколько их?
— Шестеро. Двое авроры, — пискнул карикатурный Снейп.
Волна благодарности к настоящему Северусу Снейпу разлилась у Гарета в груди: если бы зельевар и непризнанный специалист по защите от темных сил тогда не потрудился, если бы он не был таким... таким гениальным, то они бы уже вошли. Обычные защитные заклинания не могут остановить авроров. Но Снейп придумывал уникальные щиты и ловушки, подходящие именно для этого дома, именно для этих людей, они были неповторимы, и теперь врагам придется повозиться, чтобы разрушить систему.
— Сколько у нас времени?
— Мало. Они уже почти сообразили как снять щит.
— А камин?
— Их там нет. Путь пока открыт.
Интересно, почему. Неужели просчет? Вряд ли, конечно. Может, они решили, что он не станет убегать, потому что убегать бесполезно? Что бы там ни было, надо попытаться воспользоваться.
— Сара!
Гарет выскочил из спальни и чуть не сшиб двух своих средних дочерей, десятилетнюю Гермию и шестилетнюю Офелию, которые стояли в коридоре в пижамках и шлепанцах и смотрели на него полными ужаса глазами. Офелия прижимала к груди Альбуса, толстую и сонную морскую свинку. Впрочем, сейчас Альбус выглядел не сонным, а несколько даже встревоженным: глаза у него вылезали из орбит. Возможно, Офелия просто слишком сильно его стиснула...
— Папа? — пролепетала Гермия.
И словно в ответ в дверь заколотили.
— Гарет Бирс, откройте! Приказ Министерства Магии! Немедленно снимите все эти охранные заклинания и откройте! Вы будете арестованы за сопротивление властям!
Офелия заплакала, а у Гермии губы сжались в ниточку, и выражение ее лица вдруг сделалось каким-то совсем не детским. Сара с Корделией на руках подбежала к ним. Корделия вопила и извивалась, заглушая все — и стук в дверь, и охранную систему, которая вновь включилась и оповестила семейство Бирс о том, что первый уровень защиты авроры сняли.
— Гарет... Гарет, кто это? Что им надо? — спросила Сара, тщетно пытаясь укачать и успокоить вопящую дочь.
— Авроры и представители министерства. Пришли меня арестовать. Я знал, что когда-нибудь так будет. С тех пор как Руфус Скримгер стал во главе Министерства, я каждый день этого ждал! – с горечью сказал Гарет. — Сара, каминный путь пока свободен. Уходи с девочками...
— Они не могли не перекрыть!
— Могли. Потому что система Снейпа не может ошибаться. Я останусь тут, и они наверняка за вами не погонятся, зачем им...
— Я тогда тоже не пойду, папа! — закричала Гермия.
— Гарет, может лучше открыть, пока мы здесь? При детях они же не станут...
— Сара, опомнись! Что не станут?
— Не знаю... Ничего. Это же представители Министерства.
— Они пришли меня арестовать. И они это сделают. А при детях я не смогу защищаться.
— Гарет, ты и один не сможешь защищаться... достаточно долго. Гарет? — прошептала Сара, бледнея еще сильнее, хотя казалось — дальше уже некуда.
Гарету показалось — она вмиг постарела и осунулась настолько, что возле глаз и под скулами залегли темные тени. Или просто освещение в коридоре вдруг изменилось?
Он не сразу смог ответить ей — казалось, рот у него набит сухим песком, и надо было откашляться, прежде чем начать говорить. Он закашлялся.
— Гарет?
— Папа?
— Папочка!
— Гарет Бирс, откройте! Мы здесь по приказу Министерства Магии!
Гарет погладил Сару по щеке, коснулся пальцами мокрой от слез щечки Корделии.
— Я не могу позволить им арестовать меня. Я не могу пройти через все это еще раз. Мы же решили все еще много лет назад...
— Нет, Гарет, ты не имеешь права! С тех пор все изменилось, у тебя дети! — теперь рыдали уже все: не только малышки, но и Гермия, и сама Сара.
— Сара, я не дамся им живым. Ваше присутствие только усложнит все для меня. Пожалуйста, не тяни время. Уходите через камин, пока это возможно. И вам так тоже будет проще...
—Почему же это нам будет проще? Из Азкабана я хотя бы смогу тебя ждать! Я... я обращусь в Министерство, я что-то наверняка смогу, ведь все же могут, я...
— Я не хочу, Сара. Пойми же, просто не хочу еще раз пройти это. Прости.
— Но дементоров там больше нет!
— Разве мы можем знать что-то наверняка про Азкабан? И возможно, не дементоры были там самым страшным. Прошу тебя, уходите...
— Нет! Я тебе не позволю! — Сара схватила его за рукав пижамной куртки, и в этот момент охранная система заверещала особенно пронзительно.
— Они сломали щит!
Входная дверь с треском распахнулась. И сразу же снизу понеслись вопли — сработала какая-то из ловушек Снейпа, Гарет даже не знал, какая именно, и не было времени взглянуть.
— Прости меня, Сара!
Гарет вырвал рукав из пальцев жены и побежал наверх, в свой кабинет.
— Ступефай! — заорал кто-то, и Гарет с трудом успел увернуться от брошенного заклятья.
— Не сметь! Здесь дети! Не сметь! — вопил какой-то смутно знакомый ему мужской голос. — Бирс, вернитесь! Бирс, нам надо поговорить!
— Не сметь! Не применять заклятий! Он нам нужен неповрежденным! — вторил ему другой голос, незнакомый.
«Неповрежденным?!!!»
Гарет захлопнул за собой дверь кабинета и бросился к сейфу. Коснулся пальцами дверцы и прошептал кодовые слова:
— Принц-полукровка.
Сейф ему ставил тоже Снейп, и эти слова придумал он. Гарет никогда не спрашивал, что они означают. Снейп не любил, когда ему задают лишние вопросы. А лишними в его представлении были все личные вопросы. Гарет же, в свою очередь, не любил доставлять друзьям неприятности. Не так уж много у него было друзей, и он старался быть с ними чутким к ним ко всем.
За открывшейся дверцей находился целый склад всяких интересных и нужных предметов, часть из которых даже входила в список запрещенных, и авроры немало порадовались бы, копаясь здесь... немало порадуются, когда будут копаться, — поправил себя Гарет. Теперь это вопрос весьма недолгого времени.
Он достал маленькую шкатулку, обтянутую кожей криворога. Открыл ее. Внутри лежало два каменных флакончика — черный и прозрачный.
Это тоже был подарок Северуса Снейпа. Его личный рецепт. В прозрачном флакончике находился медленно действующий яд, который ровно через восемь часов после приема убьет Гарета, мгновенно парализовав все его мышцы, включая сердце и легкие. В черном флакончике находилось противоядие. Если тревога окажется ложной, если Гарет успеет сбежать, если обстоятельства как-то изменятся за восемь часов — противоядие его спасет. Но если его и в самом деле отвезут в Азкабан или будут готовить к суду, у него отнимут все артефакты, включая флакон с противоядием, причем скорее всего противоядие примут как раз за яд, который арестант взял с собой на крайний случай... И тогда он неизбежно умрет. Никто не догадается о том, что он уже отравлен. Ведь даже Сара не знает об этом подарке Снейпа.
Горлышко черного флакончика обхватывало металлическое кольцо с цепочкой, и Гарет повесил его себе на шею. А прозрачный открыл и поднес к губам.
...Конечно, он предпочел бы умереть в бою. И утащить кого-нибудь из них за собой. Но не в присутствии Сары и девочек.
Когда-то они с Сарой договорились, что если за ним снова придут, она постарается скрыться, чтобы у Гарета была возможность сражаться и умереть.
Но это было давно, пятнадцать лет назад.
Сара пересмотрела их договор в одностороннем порядке.
Конечно, ее доводы вполне разумны для человека, который не был ТАМ и никогда не видел ИХ.
Сейчас из коридора доносился ее возмущенный голос, перекрывающий все остальные голоса и даже вопли Корделии:
— Покажите мне ордер на его арест! По какому праву? В чем вы его обвиняете? Как вы смеете?! Я буду жаловаться на вас лично сэру Ланселоту Сноу, я дойду до самого Скримгера, если понадобится! Вы не имеете права врываться ночью в дом, пугать детей, забирать ни в чем не повинного человека...
Что ей отвечали — Гарет не расслышал. Корделия продолжала надрываться, она уже охрипла, она заходилась от крика, никогда прежде Гарет не видел такой истерики у своей спокойной и здоровенькой восьмимесячной дочки. А сейчас ее вопли перекрывали все прочие звуки. И каждый крик рвал его сердце. Он обожал Корделию... Он обожал всех своих дочерей. Он боготворил Сару. Они были такой счастливой семьей! Они — все вместе.
Но Гарет всегда предчувствовал, что это кончится именно так. Что однажды за ним придут. Он знал, что ему не забудут и не простят.
Из ковра, распластавшегося на полу кабинета, медленно поднялась громоздкая трехголовая фигура, обтянутая тем же бурым ворсом, что и ковер... Это последнее из защитных заклятий Снейпа — оно называлось Цербер, оно имело соответствующий облик, и оно умело убивать.
Фигура глухо зарычала на дверь.
Значит, они уже в коридоре.
“Пью за тебя, любовь моя!” — вспомнил Гарет строчку из своей любимой трагедии Шекспира, усмехнулся патетичности момента и проглотил содержимое флакончика. Вкус у снадобья был омерзительный, сладковатый, как тот привкус, что остается на языке, если слишком долго вдыхать запах мертвечины. А запахом мертвечины Гарету случалось дышать...
...А если за пятнадцать лет яд все-таки испортился? Что, если он подействует сразу, если Гарет прямо сейчас грянет об пол и умрет? И когда они сломают дверь, они увидят его мертвым, все — и Сара, и девочки — увидят, как он лежит возле раскрытого сейфа вот в этой шелковой пижаме в дракончиках, которую Сара подарила ему на Рождество...
Снейп говорил, что лет сто яд будет вполне действенным.
Снейп говорил, что пытался увеличить срок от принятия яда до паралича сердца — чтобы было не восемь часов, а больше, но у него не получилось.
Снейп говорил...
Да ладно. Пусть подействует раньше. Лишь бы подействовал вообще.
Лишь бы не в Азкабан.
Опустевший флакончик растаял в его руке, превратившись в облачко ледяного пара.
— Гарет, милый, открой! — раздался под дверью голос Сары.
Корделия больше не плакала...
— Открой, у них нет ордера, они пришли не арестовывать тебя, у них для тебя от Министерства задание... просьба... Гарет!
Гарет болезненно поморщился. Что они сделали с Сарой? Применили Империо? Ведь им разрешается... Угрожают девочкам? Сара могла предать его только под Империо или под угрозой жизни дочерей.
Но теперь он может и открыть.
— Хорошо, — хрипло каркнул Гарет, сам изумившись своему исказившемуся голосу. — Хорошо, Сара, я открою. Только надену мантию. Я ведь в пижаме...
— Бирс, не совершайте глупостей! — вступил в разговор взволнованный голос, который несколькими минутами раньше показался Гарету знакомым. Теперь он точно вспомнил, кто это: Кингсли Шеклболт, аврор. Тот самый, который арестовывал Гарета шестнадцать лет назад.
— Какие глупости я могу совершить, Шеклболт? У вас моя жена и дети! — крикнул Гарет, открывая створки шкафа, где хранились его парадная мантия и кое-какие семейные регалии, которые все-таки вернули после его освобождения из Азкабана.
— Вы можете покончить с собой, Гарет. А это совершенно незачем. Мы действительно не имеем намерения арестовывать вас. Ведь и не за что — или я ошибаюсь?
Словно в ответ на эти слова, у Гарета резко заныла левая рука. Казалось, от метки расползались полосы жгучей боли, словно по сосудам растекалась кислота.
— Как бывшего Упивающегося Смертью, я полагаю, — мрачно ответил он, снимая с вешалки мантию, шуршащую дорогим шелком.
— Но вы же раскаялись и доказали, что вас принудили сотрудничать!
— Насколько мне известно, теперь это не имеет значения. Вы берете всех, до кого можете дотянуться. Новая директива, да? И особое положение...
Интересно, а почему же Шеклболт требовал не применять заклятий? И тот, второй, который кричал, что Гарет нужен им «неповрежденным». То есть не пораженным даже парализующим заклятием. Так для чего же? В прежние времена авроры при задержании били парализующим, а то и скручивали пыточным, не стеснялись применять и смертельное...
Гарет застегнул мантию, расправил под ней рукава пижамной куртки, пальцами расчесал волосы. Сунул палочку в карман — наверняка ее отнимут, ну да и ладно, не в первый раз... Простер руку над спиной рычащего Цербера — и тот тут же втянулся обратно в ковер.
— Я выхожу, Шеклболт!
Гарет открыл дверь.
Как он и ожидал, в воздухе тут же просвистели цепи, в мгновение опутали его от плечей до колен, и рванули так, что он не смог устоять на ногах. Сара вскрикнула, а Гарет ткнулся лицом в ковровую дорожку и спокойно ждал, пока его частично освободят, оставив скрученными только руки от кистей до локтей, когда у него изымут палочку и обыщут его на предмет магического оружия...
Авроров было двое. Кингсли Шеклболт и незнакомый крепкий мужчина с сердитыми глазами. Он нашел флакончик и снял его.
“Вот и все”, — подумал Гарет, провожая взглядом флакончик, который аврор убрал в специальный ящичек для артефактов.
— Как вы смеете? Что вы делаете? Вы же сказали мне, что ареста не будет! Покажите мне ордер! — бессвязно вскрикивала Сара.
— Мы поступаем так для блага мистера Бирса, вы же видите, что ваш супруг чрезмерно чувствительно воспринимает происходящее, да это и понятно, если учесть все случившееся ранее, но мы не можем допустить, чтобы он как-то повредил себе или одному из нас, — скороговоркой пробормотал один из чиновников.
Видимо, это было штрихом нового времени: то, что чиновники сопровождали авроров и присутствовали при аресте. В прежние времена арестованный представал перед ними только прикованным к тюремному креслу.
Гарету помогли подняться.
— Мы можем освободить вам руки, если вы пообещаете вести себя благоразумно. Поймите же наконец, это не арест, вам ничего не угрожает!
— А если это не арест, то почему вы врываетесь в дом ночью, пугаете моих дочерей, валите мужа на пол?! — снова завелась Сара и снова зарыдала. Корделия тоже завопила, реагируя на слезы матери.
Гермия вдруг рванулась к нему и, прежде чем ее успели остановить, обняла его.
— Папа, папа, я понимаю, я все-все понимаю, я знаю, Джульетта мне говорила, я знаю... Я буду их ненавидеть всегда, папа! Я буду очень хорошо учиться, и я отомщу!
Незнакомый аврор оторвал Гермию от отца и оттолкнул — пожалуй, слишком резко, чем это можно было бы позволить по отношению к десятилетней девочке. Она качнулась, но удержалась на ногах. И ответила взглядом, полным смертельной ненависти. Офелия метнулась и встала рядом с сестрой, все еще прижимая к груди морскую свинку.
— Пожалуй, нам надо повнимательнее присмотреться к вашей семье, Бирс, — проворчал Шеклболт, выволакивая Гарета за дверь.
Секунду Гарет размышлял, сколько шансов на то, что у него во рту остался еще яд. Если он достаточно метко плюнет в аврора и попадет в глаз, то, возможно, через слизистые яд подействует... А впрочем, во рту у него пересохло, да и наверняка аврор увернется. И поступок какой-то ребяческий. “Тебя я прямо в губы поцелую, быть может, яд на них еще остался...” Поцеловать Кингсли Шеклболта? Это не только убьет его, но еще и шокирует до глубины души. Впрочем, нет. Слишком противно.
— Я буду жаловаться на ваши действия! — прозвенел последний отчаянный крик Сары, и дверь захлопнулась.
На улице Гарета ожидал настоящий сюрприз: возле дома стояло две школьные кареты, запряженные фестралами. Его посадили в одну из этих карет, вместе с ним уселись Шеклболт и один из чиновников, а незнакомый аврор и двое других направились ко второй карете.
— Министерство конфисковало у Хогвартса кареты и животных? — удивился Гарет.
— Нет. Просто ситуация особая, и мы ими воспользовались, — ответил Шеклболт, снимая-таки с Гарета цепь.
Карета тронулась, набирая ход. Потом Гарет почувствовал рывок — фестралы взлетели, увлекая за собой карету, которая мягко легла на воздух.
— Мистер Бирс, то, что вы узнаете сейчас, является важной государственной тайной, — вступил в разговор до сих пор молчавший чиновник. Он был самым молодым из троих. Однако судя по тому, как он держался, по почтению его спутников и особенно по ленточке ордена Калиостро первой степени, радужно переливающейся в его петлице, именно он был самым важным из всех присутствовавших. — Министерство Магии решилось доверить вам в высшей степени ответственное задание как лучшему специалисту в этой области...
Гарет удивленно посмотрел на него.
Лучшим специалистом он был только в одной области, но заниматься этой деятельностью ему запретили шестнадцать лет назад, после освобождения из Азкабана. Причиной было то, что он употреблял свой редкий дар во зло, когда служил Темному Лорду. И хотя Гарета признали “не абсолютно виновным” (тогда в ходу была такая формулировка), то есть действовавшим под давлением, все равно — преступления его были слишком серьезны, причем именно те, которые он совершал с помощью своего дара. Что ж, он в конце концов пережил это, наследства его родителей хватало на безбедную жизнь его семье, и даже Сара могла бы не работать, если бы не была целительницей по призванию, не мыслившей себя без белой мантии и унылых стен госпиталя имени Св. Мунго.
— Но прежде чем я приступлю к разъяснению того, что хочет от вас Министерство, позвольте представиться: меня зовут Борс Смит-Фортескью, я первый помощник заместителя министра образования, сэра Бедивера Уайта.
Гарет изумленно посмотрел на молодого человека. Ему едва ли было больше двадцати пяти, а такая высокая должность! А вот фамилия совершенно незнакомая, хотя внешне удивительно похож на Малфоев: чуть удлиненное, бледное, породистое лицо, светлые волосы, светлые волосы, прозрачные глаза... Хотя — это такая типичная английская внешность. М-да. Типичная, но не настолько же! Гарет достаточно близко знаком был с Люциусом Малфоем и с его отцом... Борс Смит-Фортескью выглядит незаконнорожденным братом Люциуса. Или сыном?
— А во-вторых, взгляните вот на этот документ.
Смит-Фортескью протянул Гарету свиток, перевязанный золотой ленточкой с сургучной печатью Министерства на ней. Так запечатывали только важные государственные документы за подписью министра Магии.
Гарет взломал печать — взлетело облачко золотистой пыльцы, осело на пальцы и мантию — это было мерой предосторожности, чтобы никто другой не мог вскрыть и снова запечатать официальное письмо, ведь теперь без особого зелья этот золотой след с пальцев не удалить. Развернул документ. И замер, потрясенный, не веря своим глазам.
Личным приказом министра Магии сэра Руфуса Скримгера Гарету Бирсу возвращали право работать по его основной утвержденной профессии: Captor animarum. С правом состоять на государственной службе или заниматься частным предпринимательством, получая от своей работы коммерческую выгоду.
Чтобы провести такой серьезный приказ, нужна была личная заинтересованность министра Магии или кого-то из очень крупных чинов в Министерстве — кого-то, кто мог повлиять на министра. И этот приказ не отзовешь и не аннулируешь одним махом, так что вряд ли это может быть обманом...
Гарет вопрошающе посмотрел на Смита-Фортескью. Тот кивнул в ответ и улыбнулся уголками рта. Правда, глаза у него остались такими же холодными и неулыбчивыми.
— Вы восстановлены во всех правах, мистер Бирс. Но в ответ на это Министерство ждет от вас помощи в одном сложном и конфиденциальном деле.
— Чем я могу быть полезен?
— Разумеется, нам нужно, чтобы вы нашли и вернули в тело душу.
Гарет протестующе поднял ладонь:
— Не всякую душу я могу найти и не всякую вернуть, это зависит от множества аспектов и прежде всего от желания самого... объекта. От того, насколько далеко он ушел из нашего мира. От...
— Я в курсе всех этих тонкостей, мистер Бирс! — раздраженно перебил его Смит-Фортескью. — Разумеется, прежде чем принять решение, мы изучили вопрос. Мы знаем, с какими трудностями это сопряжено, и, разумеется, никто не ждет, что вы наверняка выполните нашу просьбу, но вместе с тем мы надеемся, что вы постараетесь... Мы знаем, что вы лучший Captor animarum. Нет, скажем по-простому: лучший ловец душ на британских островах.
Гарет поморщился: он не очень любил выражение “ловец душ”, хотя на самом деле оно идеально отражало сущность его таланта. Да и «каптор», как обычно их называли, сокращая латинское обозначение, тоже звучало не лучше.
— Нет. Я не лучший. Шон О’Флахэрти из Бэлфаста лучше, — с ревнивой ноткой в голосе признал Гарет.
— Мы знаем и это. Но из тех, кто нам подходит, из тех, кому мы можем довериться, вы — лучший. Лучший из трех...
Гарет насторожился. На Британских островах в настоящий момент жило пятеро взрослых и утвержденных в профессии ловцов душ. Двое в Ирландии: молодой Шон О’Флахэрти и пожилая Бренна Диллон. Один в Лондоне – сорокалетний Артур Холланд. Одна в Оксфорде – Элейна Браун: их с Гаретом учил один и тот же каптор – ныне ушедший Гектор Дорсетт. И еще один каптор жил в Шотландии, Дункан Мак-Келлан, о котором говорили, что он не совсем в своем уме после неудачного «путешествия»: такое случалось, профессиональный риск… Двое Министерству не подошли... Один из двоих — Шон... Шон и Дункан – потому что Дункан безумен? Но почему не подошел Шон? Или эти двое — Шон и Бренна? Не подошли оба ирландца? Почему? Опять конфликт между английскими колдунами, чьи колдовские традиции берут начало от римских захватчиков, и ирландцами, которые мнят себя преемниками друидов? Вполне возможно. Эти конфликты вспыхивали то и дело, и то, что между магглами-англичанами и магглами-ирландцами тоже не было мира на протяжении последних веков, только усугубляло ситуацию. На самом деле, как бы ни хотелось некоторым чистокровным колдунам считать себя существами иной природы, оба мира — колдовской и маггловский — сильно зависят друг от друга и друг на друга влияют. И не всегда это влияние одностороннее, не всегда колдуны влияют на простодушных и туповатых магглов! Иногда эти самые простодушные и туповатые совершают такое, что полностью переворачивает представления колдунов о мире. Во всяком случае, большинство важных изобретений сделано магглами. А маги потом усовершенствовали и воспользовались.
Из оставшихся троих «ловцов душ» или «капторов» Гарет действительно лучший. Он вообще лучший — после Шона О’Флахэрти. Правда, он очень давно не работал. Но для его профессии это не важно. Там навыки и тренировка не так уж нужны. Вернее, они не теряются за годы простоя. Главное — осознать свой дар и научиться им пользоваться. А вернуться к этому можно и через пятнадцать, через пятьдесят лет.
— Мы также знаем, что душу человека, погибшего насильственной смертью, вернуть легче, ведь он был не готов к смерти, внезапно оторван от своего тела и чаще всего в течение долгого времени находится близко, — продолжил Смит-Фортескью.
— Только если смерть была быстрой и не мучительной. Идеальный вариант — внезапная кончина, причем при условии, если тело не повреждено настолько, что эти травмы не совместимы с жизнью. А вот если человека подвергают истязаниям, он чаще всего так хочет умереть, что при первой возможности разрывает связь с телом и отлетает очень далеко...
— Я знаю! — как-то слишком резко перебил Гарета молодой чиновник. — Знаю... В данном случае имело место убийство не слишком внезапное, но не сопровождавшееся истязанием жертвы. И у нас есть причины подозревать, что убитый сам бы хотел вернуться. Уж очень не вовремя все это произошло. Мистер Бирс, прошлой ночью в Хогвартсе был убит Альбус Дамбльдор. Нам нужно, чтобы вы постарались его вернуть.
Несколько секунд Гарет потрясенно молчал.
Потом переспросил:
— Что вы сказали?
— Альбус Дамбльдор погиб. Нам нужно его вернуть. Вы подходите нам лучше всего – не хотелось бы приглашать ирландца.
— Дамбльдор погиб? Убит?!! Но кто…
Гарет хотел спросить «Кто же с ним смог справиться?», однако вовремя осекся.
Однако его вопрос, видимо, поняли и так.
— Твой дружок Северус Снейп! – с горечью в голосе Кингсли Шеклболт. – Дамбльдор спас его шкуру, доверял ему и заставил всех нас ему доверять…
— Этого не может быть! – прошептал Гарет.
— Убийство совершено на глазах у свидетеля, — мягко сообщил Смит-Фортескью. – Вина профессора Снейпа неоспорима. Его разыскивают. Так же, как и одного из его учеников, Драко Малфоя, по чьей вине Упивающиеся Смертью проникли в Хогвартс. Но вам не следует тревожиться, мистер Бирс, дружба с профессором Снейпом не будет вменена вам в вину… так же, как мне – родство с Малфоями.
Смит-Фортескью снова улыбнулся уголками губ. Он выглядел на удивление довольным, и Гарет зафиксировал это по старой привычке почти бессознательно замечать все, что может быть для него важным или опасным. Однако проанализировать реакцию Смита-Фортескью на арест его, как выяснилось, юного родственника сейчас не представлялось возможным. Мысли Гарета метались, его даже затошнило от шока: Северус убил Дамбльдора? Да этого быть не могло, Северус обожал директора! Еще со школьных лет. Никто, кроме Дамбльдора, не относился к Снейпу по-доброму. А потом директор спас Снейпа от Азкабана, можно сказать, взял на поруки. Гарету всегда казалось, что Снейп с потрохами принадлежит Дамбльдору. Что Снейпу не важно, светлой или темной магии он служит. Не важно, чему. Важно только – кому. Дамбльдору. Снейп не мог его убить. Или же он был настолько хитер, что обманул весь мир и Дамбльдора, и Гарета вместе со всеми? Что ж, Снейп бесспорно хитер. Однако – какой странный для него поступок! Убить на глазах у свидетеля… Оставить свидетеля в живых… Нет, здесь что-то не так!
— Здесь что-то не так. Снейп не мог повести себя так нелогично, — пробормотал Гарет, обращаясь скорее к самому себе, чем к сидящим в карете.
— Вы не знаете всех подробностей, мистер Бирс. И в любом случае вас это не касается. Расследование будет произведено лучшими специалистами. А ваше дело – попытаться вернуть профессора Дамбльдора. Тогда, возможно, у нас появится наилучший и наиважнейший свидетель, который уж точно расставит все по своим местам. Хотя, конечно, он заблуждался в профессоре Снейпе и вообще был излишне наивен. Однако его знания и особенно его связи в магическом мире представляют для нас огромную ценность. Дамбльдор нужен Британии. Именно сейчас. А значит, Британии нужны вы, Гарет. Послужите родине. Теперь, когда вы снова – полноправный гражданин. Не дайте министру повода усомниться в вашей лояльности.
Гарет усмехнулся.
Колеса кареты мягко коснулись земли.
Глава 2Глава вторая, в которой Гарет не справляется со своей миссией.
— Заковать его? – спросил Кингсли Шеклболт, как показалось Гарету, с надеждой.
— Мистер Бирс не арестованный, а свободный человек, добровольно вызвавшийся помочь Министерству, — подчеркнуто ровным тоном сообщил Смит-Фортескью и протянул Гарету непонятно откуда взявшийся серый плащ с капюшоном. – Наденьте это и скройте лицо. Возможно, будет принято решение держать в секрете ваш визит. Особенно в случае, если паче чаяний он не увенчается успехом. Хотя возможно, вам придется дать пару интервью, чтобы общество знало: в Министерстве предприняли все средства, чтобы вернуть профессора Дамбльдора.
Холод росы на траве напомнил Гарету о том, что дом он покинул, не обувшись. Плиты пола в замке и вовсе обожгли льдом. Но острее холода было ощущение, названия которому он не смог бы подобрать, — ощущение, что он снова оказался в стенах Хогвартса. Здешняя магия. Особенная. Ни на что не похожая. Умиротворяющая. Защищающая. Отвращающая зло. Даже странно, что сюда смогли проникнуть Упивающиеся Смертью. Что они смогли здесь убивать. Убить Альбуса Дамбльдора, который был частью этой магии. И что Северус Снейп…
Нет. Вот этого просто не могло быть. Кто-то что-то не так понял. Ведь говорили же с год назад, что этого ублюдка Сириуса Блэка оклеветали, и он ни за что провел в Азкабане двенадцать лет! Много… Примерно столько, сколько Гарет не был в Хогвартсе.
Нет, Гарет не был тут дольше. Он окончил школу семнадцать лет назад. Ровно за год до падения Темного Лорда. И года ему хватило, чтобы натворить таких дел…
Лучше не вспоминать. Не здесь. Не сейчас.
Здесь все такое знакомое – на уровне ощущений, на уровне запахов и звуков, – здесь все такое детское, из детства, из несчастливого и все-таки беззаботного детства, потому что после детства, после школы для их поколения сразу же начался кошмар… Потому что пришлось делать выбор.
А здесь время застыло. Здесь все еще детство.
Хотелось выглянуть из-под капюшона, посмотреть вокруг, увидеть те самые портреты на стенах и те самые статуи… Но Гарет сдержался и шел, глядя в пол, направляемый легким прикосновением руки Смита-Фортескью.
Где-то тут в одной из девичьих спаленок спит Джульетта, его старшая дочь. Возможно, в той же самой спальне и на той же кровати, на которой спала его старшая сестра Вивиана. К сожалению, точно узнать Гарет не мог, ибо он в школьные годы не бывал в спальне слизеринских девочек. Наверное, мальчиков туда вообще не пускали (по крайней мере, он на это надеялся), и уж точно не пускали маленьких мальчиков из Рэйвенкло. Вивиана была старше его на три года. Для нее он всегда оставался маленьким. Почти вся его семья училась в Слизерине. Только он попал в Рэйвенкло. Сначала огорчался этим обстоятельством, потом понял: Шляпа права, ведь знание для него привлекательнее власти. А вот Джульетта продолжила семейную традицию Бирсов. Интересно, куда попадут другие его девочки? Офелия – копия матери, так же добра, заботлива и самоотверженна. Сара училась в Хаффльпафе. А вот Гермия – она боец, отважна и упряма, как никто из них… Гриффиндор? Это было бы даже забавно. Но Джульетта рассердится. Она уверена, что все ее сестренки попадут в Слизерин. Кстати, надо бы расспросить, чему она учит Гермию. С малышкой рановато еще говорить о политике. Тем более, что Джульетта, похоже, не совсем правильно оценивает его позицию.
Удастся ли повидаться с дочерью, пока он здесь? Наверное, теперь детей раньше времени распустят по домам, теперь, когда директор…
И тут Гарет споткнулся на ровном месте. Почему он не спросил, все ли в порядке с Джульеттой? Почему он даже не подумал, что его дочь могла пострадать? Предавался сентиментальным воспоминаниям и даже не спросил, цел ли его ребенок!
— Джульетта, моя дочь… Она учится на третьем курсе, — пролепетал Гарет.
— Я знаю, мистер Бирс.
— С ней все в порядке?
— Никто из учеников не пострадал, — равнодушно ответил Смит-Фортескью.
Гарет кивнул, но не успокоился. Даже если бы дети пострадали, даже если бы с Джульеттой что-то случилось – ему бы все равно не сообщили, не так ли? Им нужно, чтобы Гарет сделал свою работу. И они не стали бы его огорчать его. А то вдруг бы у него не получилось! Смешно, но на самом деле он так до конца и не осознал, что Упивающиеся Смертью действительно могли проникнуть в Хогвартс. Что Дамбльдор убит, что эти стены больше не служат надежнейшей защитой для укрытых за ними детей… Осталось ли хоть одно безопасное место в этой стране?
Они поднялись еще по одной лестнице, и вдруг стало еще холоднее. Так холодно, словно они спустились в подвал. Или вошли в склеп.
— Вот мы и пришли. Можете снять плащ, — сообщил Смит-Фортескью.
Гарет откинул капюшон.
Они находились в кабинете директора. Его приглашали сюда четыре раза за годы, проведенные в Хогвартсе.
Именно здесь Гарет впервые совершил путешествие… Первое его путешествие, еще неосознанное, едва не приведшее его к гибели. Это было на втором курсе. Директор вызвал его, а в кабинете уже ждала Вивиана, растрепанная, в криво застегнутом платье, заплаканная, несчастная, и она обняла Гарета и прижала его к себе так, что ее пуговицы больно впечатались в его щеку, и сказала, что им надо немедленно отправиться домой, потому что мама… мама…
«Она умерла, Гарет. Наша мама. Она умерла».
Наверное, Дамбльдор просил Вивиану как можно деликатнее сообщить младшему брату трагическую весть. Но Вивиана не справилась… такой уж у нее был характер.
Их мать стала одной из жертв отравления новым запатентованным омолаживающим средством. Оказывается, это средство нельзя было сочетать с большим количеством кофе. Для всех остальных оно было совершенно безопасно. И действительно – буквально поворачивало время вспять! А для шести женщин, любительниц кофе, эликсир вечной юность остановил время навеки.
Гарет потерял сознание прямо там, в кабинете директора, в объятиях рыдающей сестры. Просто сполз на пол… Вызвали мадам Помфри, но она ничего не могла поделать. Никакие средства не возвращали мальчика к жизни. Его состояние магглы назвали бы глубокой комой.
В конце концов, Дамбльдор предложил отцу Гарета вызвать ловца душ. Это было последнее средство. Оно подействовало. И ловец – это был знаменитый Морис Шелли — сообщил о том, что Гарет тоже такой… Один из них. Обладатель редкой способности путешествовать вне своего физического тела. Правда, учить его Морис Шелли отказался. Он не любил учить.
В этом же кабинете Дамбльдор познакомил Гарета с Гектором Дорсеттом. С тем, кто согласился стать для него учителем. И потом вызывал еще несколько раз, по различным поводам, иной раз – просто расспросить, поговорить. Дамбльдор всегда был внимателен к ученикам… К каждому из них.
Похоже, за прошедшие годы тут ничего не изменилось. Только феникс исчез. А на диване, накрытое плотной тканью с узором из звезд, лежало длинное, неподвижное. Смит-Фортескью подошел и откинул ткань. Гарет услышал громкий всхлип, переходящий в стон. Сначала он отрешенно подумал, что это всхлипывает Кингсли Шеклболт, но потом вдруг осознал, что это он сам.
Просто очень странно было видеть директора мертвым, бледным, изломанным, с неестественно вывернутой шеей.
— Его нельзя вернуть, — прошептал Гарет. – Слишком серьезные повреждения. Даже если удастся вернуть, в этом теле душа уже не удержится.
— Мы все предусмотрели, мистер Бирс. За соседней стеной находится группа целителей из госпиталя святого Мунго. Верните душу – а они помогут ей удержаться. Они специалисты в своем деле. Так же, как и вы в своем. И здесь специально поддерживалась низкая температура, необходимая для сохранности тела, — когда Смит-Фортескью произносил слова, изо рта у него вылетали облачка пара.
Ноги у Гарета совсем окоченели. Очень хотелось попросить какую-нибудь обувь… И вместе с тем – не мог он ни о чем просить этих людей. Просто не мог. Лучше заболеть. Если он останется жив, Сара вылечит его от любой простуды.
— Что вам необходимо, чтобы приступить? Какие-нибудь зелья? Артефакты? Мы можем послать к вам домой, чтобы доставили…
— Ничего не нужно. Ничего такого…
…Гектор Дорсетт рассказывал своим ученикам, что на востоке капторы, прежде чем отправиться в «путешествие», несколько дней постились, очищали организм, совершали особые дыхательные упражнения, которые должны были облегчить выход души из тела. Вернее, не совсем души, а...
«У каждого мыслящего существа на земле есть три тела, которые принято называть физическим, энергетическим и духовным, — донесся до Гарета голос учителя. — Некоторые представители нашей профессии различают еще четыре тела – эфирное, казуальное, интуитивное, кармическое – и уверяют, что могут различать, когда эти тела разъединяются и соединяются вновь. Лично я, да и все знакомые мне ловцы ощущают в себе лишь три сущности. Первая и самая незначительная – физическая. Воистину, это лишь сосуд, который подобно кувшину можно заполнить и опустошить. Физическое тело можно ощутить, прикоснувшись к нему. Это доступно даже самому примитивному из магглов. Энергетическое тело заполняет физическое, согревает его и направляет все необходимые для жизнедеятельности процессы, оно же соединяет физическое тело с астральным. Энергетическое тело может ощутить любой маг. А вот астральное тело способны видеть только мы. Потому нас и называют «ловцами душ» — мы можем видеть и ощущать астральное тело. Ведь астральное тело и есть то, что называют «душа». Это единственное, что в нас вечно. Или не вечно, но существует достаточно долго после смерти, чтобы живой каптор мог войти с ней в контакт».
Гектор Дорсетт считал, что особая подготовка к «путешествию» не нужна. Способности «ловца» у мага или есть, или их нет, и никакой подготовкой их не усилишь. А подтверждений тому, что диета и дыхательные упражнения могли как-то облегчить «выход» и «возвращение», Гектор не получил, хотя одно время увлекался восточными методиками. Поэтому ученикам своим он советовал, что главное – комфорт тела во время «путешествия». Удобная поза, причем такая, чтобы при резком возвращении астрального тела в физическое это последнее не было повреждено – то есть было защищено от падений и ушибов. А уж на сытый или голодный желудок отправляться в «путешествие» — совершенно не важно. Кому как больше нравится.
— Мне нужно удобное кресло, вплотную придвинутое к дивану, — сказал Гарет. – На полу хорошо бы разложить подушки. Иногда после возвращения у меня случались конвульсии.
Смит-Фортескью серьезно кивнул и мановением палочки передвинул большое кресло из угла возле книжного шкафа к дивану.
— Это достаточно удобное? Сейчас я распоряжусь насчет подушек. Что-нибудь еще?
Его ровная реакция и готовность выполнить все требования воодушевили Гарета, и он решился:
— Здесь очень холодно – мне нужен теплый плед. Что-то, чтобы укутать ноги. Мне нужна комфортная обстановка, тогда легче будет… выйти.
— О Мерлин! Да вы босиком!
— У меня не было возможности обуться.
— Простите мне этот недосмотр… Сейчас мы что-нибудь найдем для вас.
— И еще…
— Да?
Смит-Фортескью был – само внимание, сама любезность. Но Гарет еще раз прикинул – каковы его шансы?
А вдруг неудача? Скорее всего – неудача… И что тогда: Смит-Фортескью исполнит свое обещание? Гарет давно не верил словам чиновников. Но что выгоднее для Министерства: отправить неудачливого каптора в Азкабан – или заставить дать те самые интервью, о которых говорил Смит-Фортескью? А дальше – возможно, ему позволят вернуться к семье и к работе, к его любимой работе, к «путешествиям», к полетам, к настоящей свободе… И если есть хоть крупица надежды на это… Хоть крупица…
…А если его обманут и отправят в Азкабан, он в самом крайнем случае может поступить, как в прошлый раз. Это единственное, чего они в Азкабане не могут сделать: удержать душу каптора плененной в теле.
— Один из сопровождавших вас авроров забрал у меня маленький флакончик, — сказал Гарет. — Я бы хотел вернуть его. Там находится противоядие. Я принял яд, когда вы рвались в мой дом. Он подействует через восемь часов после того, как попал в организм. А я не могу предсказать, сколько продлится «путешествие».
Смит-Фортескью как-то по-кроличьи испуганно заморгал.
— Вы успели принять яд?!
— Да. На случай, если меня отвезут в Азкабан. Я предпочитаю смерть – возвращению туда.
— Кингсли Шеклболт говорил, что вы способны совершить что-то подобное, но я не поверил ему! – шокированно сообщил Смит-Фортескью.
— Он хороший профессионал, и ему надо доверять, — улыбнулся Гарет.
— А если вы мне лжете? Если в том флакончике яд?
— Какой смысл теперь мне убивать себя? Вы ведь подарили мне надежду, мистер Смит-Фортескью.
— Хорошо. Вам вернут противоядие, — уже гораздо суше ответил молодой чиновник. – Что-нибудь еще?
— Чтобы мое тело не беспокоили во время путешествия. Мое физическое тело. Не надо его передвигать, вообще прикасаться…
— Я знаю! Мы досконально изучили вопрос, прежде чем обратиться к вам! – раздраженно воскликнул Смит-Фортескью.
— Простите, но для досконального изучения у вас было мало времени. А от этого зависит моя жизнь.
Смит-Фортескью принес Гарету флакончик с противоядием. И плед. И мягкие войлочные тапочки, совершенно новые.
Противоядие оказалось еще более противным на вкус, чем сам яд. У Гарета онемел рот, и он подумал: а что, если Снейп или уже он сам перепутал, в каком из флакончиков противоядие, а в каком яд? Спасет ли его заранее принятое противоядие?
Можно было бы попереживать еще и на эту тему, но сейчас не было времени: представитель Министерства смотрел на него своими бесцветными малфоевскими глазами и ждал, когда же Гарет приступит к тому, ради чего его, собственно, и вернули из забвения и практически небытия.
Гарет придвинул кресло к дивану еще плотнее, укутал ноги пледом, устроился поудобнее. Контакт физического тела «ловца» с физическим телом «объекта» был не обязателен, однако желателен. Гарет сжал в ладонях окостеневшие и холодные пальцы директора. Сделал несколько глубоких вздохов.
Раньше у него так ловко получалось выскальзывать из телесного плена и отправляться в «путешествие». Тело спадало, как одежда, и оставалось где-то внизу, а без тела становилось легко, свободно, приятно, будто содрал с себя грязную коросту, будто сбросил надоевшую тяжесть, и – полет, сладостный, ослепительный полет, сначала вверх, к потолку, и так странно смотреть вниз на свое покинутое тело – почему оно всегда застывает в такой нелепой позе и с таким глупым выражением на лице? А потом – потолок расступается, распадается на частицы, превращается в туман, и полет уже не вверх, а вперед или назад, в любом направлении, просто настраиваешь свой внутренний радар на поиск той самой души, за которой тебя послали.
Гарет никогда не мог зафиксировать тот момент, когда из этого мира он переходил в иной. Так же не мог он зафиксировать миг погружения в сон. Ощущения очень похожи, только при «путешествии» сознание не отключается, а напротив – обостряется. И все ощущения – только они становятся иными, внетелесными и настолько пронзительными и чистыми, что потом очень трудно заставить себя вернуться, втиснуться обратно в неуклюжий чехол тела, притушить остроту ощущений мокрой ватой плоти. Но приходится.
Неудивительно, что «ловцы» так часто платят жизнью или рассудком за свои полеты. Возможно, самый редкий дар в колдовском сообществе и самый приятный при этом – он же еще и самый опасный… Потому что всегда есть соблазн – уйти и не вернуться. Всегда есть риск уйти слишком далеко, заблудиться, не найти пути назад или просто затянуть свое путешествие до того срока, когда возвращение станет невозможно, когда золотая жаркая нить, связывающая душу с телом, ослабнет и начнет распадаться на искорки, стремительно улетающие вверх, вверх, вверх… Гарет не раз видел, как это происходит. То, что называют смертью.
Вдох – и он выскользнул, взлетел… Так легко! Будто и не было всех этих лет, когда он не имел права на путешествия и был прикован к телу указом Министерства. Гектор Дорсетт говорил, что «ловцы» не могу разучиться, не могут утратить свой талант.
На миг Гарет завис под потолком, сверху вниз глядя на свое тело, неуклюже развалившееся в кресле, – почему у оставленного тела всегда такое глупое, такое некрасивое выражение на лице? А затем его потянуло выше, дальше… и он вырвался за пределы материального мира.
…Его часто спрашивали – а как оно там? Он пытался объяснить, что там все настолько иначе, что не существует человеческих слов для обозначения этого… Что даже если он попытается, у него все равно не получится достоверно описать светящийся серебристый туман, в котором проплывают, пролетают души, с которыми можно вступить в контакт, но это будет совсем не словесный контакт, а некое абсолютное взаимопроникновение, когда за миг, соединившись, можно узнать о другом все, что, собственно, составляло его личность, а задержавшись подольше – прочесть все его воспоминания и мысли… и даже поговорить – без слов, мыслями и чувствами, которые там – открыты… и что ни туман, ни души, ни тянущиеся за ними сквозь туман золотистые шлейфы «энергетических тел», эти сияющие ленты – оборванные и разрушающиеся или прочным канатом уходящие вниз, к телу… что всего это не видишь, ведь там нет глаз, что все это просто чувствуешь… А кто-нибудь обязательно спросит: «Откуда же ты тогда знаешь, что туман – серебристый, а энергетическое тело – золотистое?» — и что тогда отвечать? Что он просто знает это, потому что ощущает – так? Серебристым, золотистым, теплым, нежным, жарким, болезненным, ведь души могут причинять друг другу боль, куда сильнее, чем боль телесного мира, оставшегося где-то далеко…
Уже взлетев, Гарет знал, что он не найдет Дамбльдора. Не осталось даже следа. Он ушел – окончательно, безвозвратно. Некоторые уходят вот так – сразу. Большинство остается еще какое-то время витать в сером тумане… Потому что большинство не хочет умирать. Но некоторые хотят. И если их ничто не держит в покинутом мире – они уходят сразу. Видимо, с директором случилось именно так.
Гарет мог бы вернуться, но ему хотелось еще немного продолжить полет, еще немного насладиться свободой.
Ему вдруг захотелось контактов – здешних, ни на что не похожих контактов, и он коснулся одной пролетавшей в тумане души, потом другой…
Маггл. Старик, умерший в доме для престарелых, в полном одиночестве, в смертный свой час сожалевший о том, что он когда-то не женился на русоволосой девушке по имени Оливия, что у них не было детей, что он так мало любил и его так мало любили. А еще сильнее он жалел о том, что не погиб во время войны вместе со всеми своими друзьями. Все погибли – он остался один – безрадостная жизнь, одинокая смерть. От соприкосновения с этой душой Гарету стало холодно, а старик держал его, не хотел отпускать.
Нет, нет, прочь!
К другому.
Маггл. Тоже старик. Священник. Возносится в светлой радости, в ожидании встречи с тем, кому он служил и молился всю свою жизнь. Эта душа грела, и Гарет долго летел рядом с ней, погружаясь в обстоятельства простой, строгой, искренне-добродетельной жизни. Но священник уходил все выше и выше, куда-то туда, к ослепительному свету. Гарет не мог – с ним. Гарет просто побоялся бы… Яркий свет – это так страшно для голой, одинокой души!
Еще одна душа. Опять маггл. Души магов встречаются тут редко. Так же редко, как маги в физическом мире. На этот раз душа принадлежит женщине, которая умерла после долгих страданий: ужасная болезнь, магглы называют ее «рак». Теперь женщина чувствует покой и облегчение. Наслаждается своей свободой. Купается в серебристом тумане. Никуда не спешит. Ей просто хорошо.
Еще душа… Маггл. Ребенок. Внезапная смерть. Перебегал дорогу, хотел быстрее, быстрее, торопился в кино, он всегда, всю свою коротенькую жизнь торопился, и вот – удар, мгновенная боль, тьма… и этот серебряный туман.
«Хочу домой. Хочу к маме. Страшно…»
Попробовать вернуть его? Нет, невозможно. Энергетическое тело практически уничтожено. Страшно подумать, что стало с физическим. Ведь он явно скитается здесь не один день…
«Ты не можешь вернуться. Но не бойся. Лети выше. Там свет. Все уходят туда.»
«Я боюсь. Не бросай меня. Ты взрослый. Я знаю, ты взрослый. Не бросай…»
Но не может же Гарет вести его – туда? Однако приходится, нельзя же бросить малыша в этом тумане. И Гарет заключает душу мальчика в объятия и устремляется вверх, к этому страшному ослепительному свету. Нет, донести его туда не получится, Гарет должен остановиться, пока свет не спалил его энергетическое тело, разорвав его связь с физическим миром. Но помочь нерешительной душе подняться чуть выше – это тоже долг каптора.
К счастью, к нему уже идет сверху помощь. Две души, две старые души, они имеют какое-то отношение к этому мальчику, они спустились, чтобы встретить его, слиться с ним, обласкать. И с ними – нечто страшное, кошмарное, ослепительное, будто осколок этого безжалостного света, но живой, мыслящий, грозный, ужасный, ужасный, бежать от него прочь... Но нет, он не интересуется Гаретом, этот страшный и грозный, он распахивает огромные солнечные крылья и укрывает ими три слившиеся в радости души, две старые и одну молодую, и возносится вверх с такой скоростью, на какую не способна ни одна душа, даже совершенно свободная, не привязанная к оставленному внизу телу.
Гарет уже встречался с такими, светящимися. Они иногда спускаются сквозь туман за некоторыми душами. И каждая такая встреча – ужас, потрясение. Хотя ни один из светящихся не заговорил с ним и даже не посмотрел на него. Гарет почему-то очень этого боялся. Что один из этих на него посмотрит… или спросит вдруг… спросит… Нет, нет, не надо!
Вниз. Вниз. Вниз. Зачем он вообще полетел? Да, он искал Дамбльдора. Не нашел. Надо скорее вернуться…
Освобождение от тела – всегда легко и незаметно, но возвращение – так трудно, словно втискиваешься сквозь очень узкое отверстие куда-то, где тебе тесно и жестко… И первый глубокий вдох разрывает грудь, и сердце мучительно колотится, и жгучая жажда, и тяжесть в животе, и голова болит, и ноги затекли – какая неудобная штука это тело!
Смит-Фортескью подал Гарету кружку с чаем. Подождал, пока тот окончательно пришел в себя. И только потом спокойно, мягко спросил:
— Надежды нет?
— Нет. Он ушел, я не нашел следа.
— Ясно. Что ж, мы это предполагали. Спасибо вам. Вы сможете сейчас идти?
Гарет поставил кружку, поднялся на ноги. Колени ватные… А впрочем, до кареты он дойдет.
— Да, идемте.
Последний взгляд на лицо директора Дамбльдора, прежде чем Смит-Фортескью накрыл его тканью со звездами…
И обратный путь, через гулкую тишину.
Глава 3Глава третья, в которой Гарет совершает невозможное.
В карете Гарет устало приткнулся в угол и, кажется, задремал. После путешествий его всегда тянуло в сон. К тому же рядом с ним сидел только Смит-Фортескью, а Шеклболт избавил от своего раздражающего присутствия. Когда карету слегка тряхнуло в момент приземления, Гарет очнулся от дремоты. И даже выходя из дверцы, ступая на землю, он еще верил, что его привезли домой.
Но перед ним был какой-то чужой дом. Роскошный георгианский особняк. Несколько окон светятся, и подъезд освещен.
— Где мы?
— Идемте, мистер Бирс. Это дом Квинта Гамильтона. Он приказал привезти вас сюда.
— Квинт Гамильтон? Я не имею чести быть знакомым…
— Это он просил Руфуса Скримгера о том, чтобы вас восстановили в правах. Он не последний человек в департаменте образования, но его должность тут не главное… Главное – что они со Скримгером хорошие друзья. Идемте же.
Внутренний голос Гарета вопил об опасности. Но внутренний голос Гарета в принципе был таким паникером… К тому же – что Гарет мог поделать? Сказать «не пойду»? Попытаться сбежать? И он пошел.
Дом Квинта Гамильтона поразил его своей роскошью. Ослепляющей, оглушающей роскошью. Гарету случалось бывать в по-настоящему богатых домах – тогда еще, после выпуска, когда Вивиан знакомила его со своими новыми друзьями, — но Бирсы тоже были достаточно обеспеченными людьми, и мало что могло удивить Гарета тогда. Но не теперь. Видимо, что-то в представлениях о допустимой роскоши изменилось, и этот старинный особняк изнутри был перестроен и оформлен настолько причудливо… Глазеть по сторонам Гарет постеснялся, но осознал: хороший друг Руфуса Скримгера – очень богатый человек. Что ж, это было понятно, привычно, это даже как-то успокаивало. Значит, министр-аврор не слишком отличается от своих предшественников, всегда предпочитавших водить дружбу с представителями богатейших и знатнейших семей. Правда, Квинт Гамильтон был хоть и богатым, но не слишком знатным. По крайней мере, Гарет Бирс прежде о нем не слышал. А всех представителей аристократических родов Гарет знал – пусть даже был им коротко представлен.
Квинт Гамильтон ждал их в своем кабинете. Высокий, крупный, грузный, в темно-синей бархатной мантии, Квинт сидел в кресле, над которым в раме висела огромная колдография: они с Руфусом Скримгером — верхом на крылатых конях. Кони нервно фыркали, перебирали ногами, рвались лететь, всадники старались сидеть как можно более величественно и непринужденно. На колдографии Квинт Гамильтон был моложе и стройнее, и седины в волосах меньше. Сейчас же хозяин кабинета выглядел постаревшим и больным. Бледный, с темными кругами возле глаз, а глаза красные, – плакал? Или просто долго без сна? Скорее второе, не по Дамбльдору же ему плакать.
— Это Гарет Бирс, мистер Гамильтон, — тихо сказал Смит-Фортескью.
— С Дамбльдором что-нибудь получилось? – спросил Гамильтон вместо приветствия.
Голос его звучал хрипло, словно и правда он плакал…
— Нет. Как мы и предполагали.
— Хорошо.
«Хорошо?»
Гарет насторожился.
— Вы ему же сказали, Борс?
— Еще нет. Лучше здесь, под защитными заклятьями…
— Тогда идемте, — Гамильтон резко встал.
Нет ничего глупее, чем спросить «Что происходит? Что вам от меня нужно?», когда ты и так с минуты на минуту узнаешь, что происходит и что им от тебя нужно. Но все равно очень хочется спросить. Однако Гарет сдержался. Промолчал. Сердце колотится, как у зайца. Во что он вляпался на этот раз? Что они с ним сделают?
По лестнице с литыми чугунными перила, изображавшими переплетенные орхидеи, над которыми порхали чугунные же литые бабочки и колибри, Гарета провели на третий этаж, к дверям большой спальни, откуда на него дохнуло тем же холодом, что царил в кабинете Дамбльдора. И Гарет уже не удивился, увидев тело на кровати.
Женщина. Совсем молоденькая. Красавица. Редкостная красавица. Интересно, она такая от природы или работала над этим? Но даже если работала – руку приложил настоящий художник. Черты поистине точеные, рот – словно нарисован тончайшей кистью, скулы высокие, бритвенно-острые, густая тень от сомкнутых ресниц. Спящая красавица. Нет, конечно, не спящая, а мертвая. Никаких внешних повреждений, даже золотистые локоны не спутались, так и лежат вокруг лица идеальными волнами, словно причесалась прежде, чем лечь в постель… И никаких следов энергетического тела. Ее будто разом всю высосали без остатка, будто вырвали из нее жизнь и отшвырнули прочь. Авада кедавра. Результаты этого заклятья ни с чем не спутаешь.
— Это моя дочь Лавиния. Она погибла прошлой ночью. Ее убили Авадой, — очень спокойно и ровно сообщил Квинт Гамильтон.
— Я вижу.
— К счастью для меня, друзья сумели унести ее тело. И теперь вы должны вернуть ее, мистер Бирс.
— Я не уверен, — начал было Гарет, но Гамильтон перебил его:
— Вам придется. Вы сделаете все возможное. И невозможное тоже. Потому что если вы не вернете ее, вы окажетесь в Азкабане, мистер Бирс. По подозрению в том, что вы участвовали в налете на Хогвартс прошлой ночью. Найдутся свидетели. А ваша дочь Джульетта Бирс – она ведь помогала Драко Малфою впустить в Хогвартс Упивающихся Смертью…
Вздрогнув при упоминании имени дочери, Гарет не выдержал – сорвался на крик:
— Что за бред! Она не…
— Мы найдем свидетелей, которые заявят, что она помогала. Министр еще не знает, что делать со столь юными преступниками, но необходимость изолировать их от общества очевидна.
Гарет смотрел на Гамильтона, все еще не веря своим ушам, не веря в происходящее.
А тот вдруг улыбнулся и подмигнул. Подмигнул опухшим от слез глазом.
Это все-таки слезы, а не бессонница. Слезы…
— Да, я вы правильно поняли, я вас шантажирую и принуждаю. И поверьте, для меня не составит труда все это проделать, если вы мне откажете. Ведь не составило же для меня труда вытащить вас из полного забвения! Именно вас. Потому что других ловцов душ мне было бы труднее или вовсе невозможно заставить рисковать жизнью ради спасения моей девочки. Да, я знаю, что она ушла очень далеко. Я знаю, что вы можете погибнуть, отправившись за ней. Я все знаю. Здесь уже был Артур Холланд. Я вызвал его сразу. Он один из нас, от него мне незачем скрывать правду.
— Один из?..
Гамильтон продолжал улыбаться.
Гарет шагнул к кровати, поднял тонкую, ледяную, закостеневшую руку мертвой девушки, сдвинул к локтю рукав…
У нее была метка. Такая же, как у него самого. След, который оставлял Темный Лорд – прикосновением своего пальца, обмакнув его в свою собственную кровь.
Лорд делал надрез у себя на груди, слева. Надрез мгновенно заживал, оставив лишь каплю крови, одну лишь каплю черной крови, и в эту кровь Лорд макал палец и прижимал его к руке своего нового последователя – с внутренней стороны, чуть ниже локтя… Обжигающая боль, такая острая, словно раскаленным железом коснулись, – и метку уже не смыть, никогда от нее не избавиться, и отныне ты всегда будешь чувствовать его зов, метка будет жечь тебя, и противостоять этому зову так трудно, так больно…
— Вы тоже? – спросил Гарет, подняв взгляд на Гамильтона.
— И я. И он, — Гамильтон кивнул на Смита-Фортескью. – Лавиния была его невестой…
— А Руфус Скримгер знает о том, что его старый друг?..
Улыбка стекла у Гамильтона с губ.
— Не стоит терять время, мистер Бирс, — вступил Смит-Фортескью. – Что вам нужно для путешествия? Удобное кресло? Плед? Чашка чая? Может быть, хотите есть? Все к вашим услугам, только приступайте скорее. И поймите: вам не вырваться, все было продумано с самого начала, целью было возвращение Лавинии, а Дамбльдор был не более чем предлогом, чтобы убедить министра восстановить вас в правах и разрешить заниматься этой деятельностью… Чтобы у нас был для вас не только кнут, но и пряник. А министру я лично объяснил, почему для возвращения Дамбльдора нужны именно вы: только на вас можно было надавить и заставить молчать в случае неудачи… Все было продумано и просчитано. И теперь вы на распутье, мистер Бирс. Выбирайте. Или вы отправитесь в Азкабан, и ваша семья будет опозорена – и судьба вашей дочери Джульетты тоже сомнительна, нынешний министр не намерен щадить даже очень юных преступников. Или вы вернетесь к прежней работе, сможете наслаждаться этими своими путешествиями, да и зарабатывать...
— А если бы я вернул Дамбльдора?
— Вы бы его не вернули. Его уже смотрел Артур Холланд. Его невозможно было вернуть обычными методами ловцов, а рисковать жизнью ради него вы бы не стали…
— Но если Артур Холланд – один из вас, то почему – я? Почему не он? Зачем все эти сложности…
— Потому что это опасно, а у нас нет способа его заставить. Вы единственный из ловцов в стране, на кого мы могли повлиять. Бывший Упивающийся Смертью… Уже не наш. Но никогда не станете достойным доверия – для них. Вас не защитит Лорд, как защищал бы Артура. А в Министерстве поверят любой клевете на вас.
Какая хорошая ловушка. Все верно. В Министерстве легко поверят, что бывший Упивающийся Смертью вернулся к своим. А для Лорда он – один из предателей. Пусть таких было много, но остальные повинились и вернулись, а Гарет терпел его зов, терпел эту боль… Гарет не вернулся вовремя. И теперь не имел никакой защиты.
— Вы же пытались отравиться, мистер Бирс. Вы предпочли яд – тюремному заключению, — голос Смита-Фортескью сделался вкрадчивым и ласковым. — Так почему бы вам не рискнуть и не попытаться вернуть Лавинию? Возможно, вы погибнете, но будете при этом избавлены от множества неприятностей, да и семье вашей в этом случае уже ничего не грозит. А если вы вернете ее – мы вам заплатим по самой высокой ставке. И вы уйдете домой. К родным. Уйдете свободным человеком, полноправным членом общества. Вы снова будете ловцом…
Гарет кивнул.
— Да. Разумеется. Выхода-то нет…
— Выхода нет. Так что мы зря теряем время. Еще раз спрашиваю – что вам нужно для путешествия?
— Как в прошлый раз. Кресло. Подушки. И еще – чашку горячего шоколада, пожалуйста. Возможно его быстро приготовить? Это меня подбодрит, боюсь, я слишком устал…
Гарет не успел договорить – Смит-Фортескью взмахнул палочкой и распахнулись двери будуара, оттуда выехало кресло, вылетело несколько подушек. Кресло остановилось возле кровати, подушки легли вокруг него веером.
— А по поводу шоколада я отдам распоряжение домовикам, — Смит-Фортескью стремительно вышел из спальни.
Квинт Гамильтон приблизился к кровати, склонился над дочерью, погладил ее по волосам, провел пальцем по щеке. И спросил умоляюще:
— Вы ведь вернете ее? Вернете?
— Нет. Это безнадежно. Я не верну ее. И не вернусь сам.
— Она у меня одна… Она для меня все. И я на все пойду… Тогда лучше не возвращайтесь! Без нее не возвращайтесь. Для вас же лучше умереть, если вы не найдете ее…
Смит-Фортескью принес огромную кружку шоколада. Пока Гарет пил, они оба – Гамильтон и Смит-Фортескью, отец и жених – смотрели на него. И от этого Гарет вовсе не почувствовал вкуса того, что пил.
Они оба – Упивающиеся Смертью. И при этом работают в департаменте образования. Что ж, Вольдеморт всегда мечтал добраться до Хогвартса. До подрастающего поколения. Чтобы оказывать влияние на их воспитание.
И Артур Холланд – Упивающийся Смертью. Лощеный, надменный Артур. Осторожный. Расчетливый. Неужели позиции Вольдеморта так сильны, что даже Холланд присоединился к нему? А Гарет сидел в своем доме затворником и ничего не знал о том, что творится в мире, и не желал знать.
Но он бы не вернулся к Упивающимся. Ни за что. Никогда. Лучше смерть. Лучше один из ядов Снейпа. Самый сильный, самый быстрый…
Снейп. Неужели Снейп действительно убил Дамбльдора? Но как это возможно? Северус боготворил директора, он был ему верен – не идее, не принципам, а человеку по имени Альбус Дамбльдор. И если бы директор пожелал присоединиться к Вольдеморту, Северус пошел бы за ним… И если бы директор вдруг уверовал в христианского Бога и ушел в монастырь, и отказался бы от магии, — и тогда Северус пошел бы за ним! Гарет уже не узнает правды. Не разгадает эту загадку.
Гарет сел в кресло у кровати и прикоснулся пальцами к руке покойницы. И взлетел – даже быстрее и легче, чем в прошлый раз. Он даже не успел оглянуться на свое тело, так стремительно засосало его в серебристый туман. Возможно, внутренняя готовность умереть ускоряет выход души из тела? Жаль, не с кем поделиться этим наблюдением.
Итак, куда теперь? Где искать ее? Вверх, к свету? Или…
Почему он никогда не пытался спуститься вниз? Туда, где туман густеет, становится плотным, непроглядным, из серебристого постепенно переходит в свинцовый…
Можно было бы и туда, если бы хоть какой-то след остался. Но следа не было. Этим и опасна Авада: иногда душу отбрасывает слишком далеко, и если человек не цепляется за жизнь изо всех сил, если не рвется назад во что бы то ни стало, то никакой ловец не найдет его, даже самый опытный и смелый.
Видимо, Лавинию Гамильтон ничего особенно и не держало в этой жизни. Отец и жених наверняка удивились бы, если бы Гарет сообщил им об этом… Но так случается очень часто: не то чтобы человек не любил жизнь – просто ничего особенного его в этой жизни не держит.
Легче всего возвращать тех, кто кого-то сильно, жертвенно любит. Тех, кто считает некий свой важный долг не исполненным. Или матерей, которых смерть оторвала от маленьких детей.
Если бы во время первого своего путешествия Гарет умел, он бы вернул свою маму. Ведь она никуда не ушла, она была совсем рядом! И он помнил золотую ленту, которая струилась вслед за ней в тумане, – почти целое энергетическое тело, его еще возможно было соединить с физическим. Но Гарет не умел. Зато побыл с ней дольше, чем все остальные. И узнал о ней все. Она даже успела его утешить.
Жаль, что у Лавинии Гамильтон нет ребенка.
Итак, все-таки – вверх? Куда он не рисковал возноситься прежде… Туда, к свету. Ее он не найдет, но, может быть, разрыв с телом произойдет безболезненно. Чем ближе к свету – тем слабее связь…
Сколько душ вокруг! И даже два мага. Но далеко. Догнать их, узнать, кем были, как умерли? Нет, незачем…
Гарет взлетал все выше. И свет был все ближе. Он пронизывал душу насквозь, прожигал… Еще немного – и связь с телом оборвется. И тогда свобода – навсегда. Можно путешествовать вечно, не оглядываясь на оставленное внизу тело.
И Гарет уже не увидит, как растут его девочки. И не утешит Сару в ее утрате. И не сможет ей помочь. И никогда, никогда не обнимет их всех, и не услышит их голосов, и не ничего для них не будет – вместе, разве что вечность – когда-нибудь, если он будет ждать их там, у последнего предела.
Если бы остался хоть какой-то след Лавинии Гамильтон! Если бы можно было вернуть ее… И снова жить. Гарету так страстно хотелось жить! Там, внизу. В своем неуклюжем, тесном теле. Среди людей. С семьей. Ведь они даже не попрощались… Даже не попрощались!
Его коснулась пролетавшая мимо душа. Маггл. Молодой мужчина. Погиб в авиакатастрофе. В одно мгновение. Успел испугаться, когда в самолете погас свет, все закричали, самолет тряхнуло… Успел обнять жену и дочь, они сидели в соседних креслах, он – между ними. Потом – его вышвырнуло сюда. И он их потерял! Он был в панике. Он страдал. Его утягивало – вверх, в свет, а их он потерял!
Гарет сомкнул объятия и удержал эту душу. В конце концов, это было его профессией – ловить, держать, возвращать… Возвращать этого мужчину некуда. А вот помочь ему найти близких прежде, чем он растворится в сплошном ослепительном свете… Если только они еще не там. Но погибшие одновременно – они должны быть на одном уровне. Надо просто поискать.
И Гарет полетел, прикасаясь то к одной душе, то к другой.
Младенец полутора месяцев, внезапная остановка сердца, помнит тепло материнских рук, вверх летит без страха – там то же тепло и тот же свет, что исходили от его мамы.
Пожилая женщина – сокрушается, что покинула мужа одного, он не умеет о себе позаботиться, но какое это счастье, когда больше нет неотступно терзавшей боли, и как нежен этот свет, и как блаженен полет.
Юноша – разбился на мотоцикле, все еще не до конца понимает, что произошло.
Мужчина – летчик, погибший в авиакатастрофе, в ужасе из-за случившегося, а завтра день рождения у его любимой девушки, какой ужасный сюрприз он ей преподнес…
Так, это уже ближе. Авиакатастрофа. Они все летят близко друг к другу.
Вот женщина, молодая совсем, только получила хорошую работу, летела в командировку, и вдруг…
Подросток – ему не страшно, ему даже любопытно все происходящее, он мстительно представляет себе страдания родителей и вредной сестрицы, когда они узнают об этой катастрофе, и, может быть, учителя тоже почувствуют себя виноватыми из-за того, что так его мучили!
Пожилой мужчина – рад, что кошмар позади, пусть даже он мертв, ну да все когда-то умрут, хорошо, что обошлось без страданий.
Две слившиеся воедино души, прижавшиеся друг к другу в последнем порыве, в смертном ужасе, мать и девочка лет десяти…
Гарет разжал объятия, чтобы выпустить рванувшуюся прочь душу мужчины, нашедшего своих близких.
«Мэри! Эмми!»
«Папа!»
«Бобби! Ты здесь, милый…»
«Мы вместе… Не бойтесь, родные…»
И прощальное – «Спасибо вам!» — Гарету…
И застенчивое – от девочки – «Папа, это ангел?»
И их уже уносит вверх…
А Гарету так хочется вниз! К своей жене, к своим дочкам.
Нет, надо все-таки попытаться поискать Лавинию Гамильтон. В конце концов, он наверняка умрет во время этого бесконечного путешествия. Но не сдаваться же так сразу! Надо искать, прикасаться к каждой душе…
Маггл. Он был хирургом, внезапная смерть от инсульта, прямо возле операционного стола, не выдержал напряжения долгой операции… Тревожится, выжил ли больной. Стыдится, что умер так не вовремя, наверняка ведь подвел всю бригаду своею смертью. И возносится быстро, очень быстро.
Маггл. Старик, воспаление легких, наконец-то не задыхается, как хорошо – не задыхаться, вовсе не нуждаться в воздухе! Сыновья сидели рядом с ним до самого конца, а он теперь мечтает о встрече с ранее умершей женой.
А вот и маг. Тоже старик. Сдержанно приветствует «ловца душ». Смело уходит вверх, к свету…
Маггл. Женщина, еще не старая. Она убила себя, не выдержав страданий долгой болезни. Очень тревожится – думала, со смертью все для нее кончится и нет никакого «того света», а он есть, вот он, а раз он есть, то вдруг самоубийство – грех и ее накажут? Гарет касается ее, пытаясь одарить частицей своей уверенности, – нет, самоубийство не грех, за это точно не накажут, иди вверх, для тебя не страшно, ты отмучилась… Она спрашивает, сможет ли она свидеться здесь со своей любимой собачкой. Есть ли у животных бессмертная душа? Ох, какие глупые эти магглы, ну, конечно же, есть, душа есть у всякого, кто способен чувствовать.
О Мерлин, и эта женщина тоже приняла его за ангела, который должен проводить ее на небеса! Он не ангел, он всего лишь маг, путешествующий за гранью физического мира.
Еще одно прикосновение, еще одна душа… Тоже женщина, но уже пожилая. Умерла во сне. Еще не понимает, что умерла. Думает, что все еще спит и видит такой невероятный сон.
Еще прикосновение – еще один маг. Молодой, злобный, сильный и с абсолютно целым, сверкающим энергетическим телом… Как же он умер, сохранив энергетическое тело в такой целостности, так же не бывает? И такую силу чувств – как у живого! – гнев, ярость, ненависть… Его переполняет гнев, и он ненавидит Гарета, именно Гарета, он знает Гарета, они знакомы, о Мерлин, они знакомы!!! Сириус Блэк. Это Сириус Блэк. Но как же так? Он же погиб год назад, целый год, что он здесь делал целый год, и почему энергетическое тело еще цело? Отпусти же меня, отпусти, оставь в покое, ты, сволочь… Нет, не отпускает, вцепился, сильный, очень сильный. Но я не могу тебя вернуть, как я тебя верну, у тебя не осталось тела, Блэк, твое тело уничтожено! Нет, нет, нет, отпусти…
И они падают вниз, они камнем падают вниз, сцепившись, слившись, сплавившись воедино.
Никогда еще Гарет не возвращался в свое тело так резко, ударом. Это очень вредно, это опасно, и, конечно, у него начинаются конвульсии, и он соскальзывает с кресла и падает на пол, и бьется среди подушек, на мягком ковре, все тело сведено мучительной судорогой, и зубы стиснуты так, что, кажется, вот-вот треснут, а глаза, наоборот, – вылезли из орбит и не сомкнуть… И он видит, видит, как Лавиния Гамильтон поднимается на кровати, и ее лицо дергается, ее лицо меняется, словно сквозь него проступает другое, с другим выражением, с другими привычными мимическими складками, и сквозь это прелестное девичье лицо Гарет, уже теряя сознание, видит лицо Сириуса Блэка, его невозможно не узнать… И невозможно не понять, что это уже не Лавиния, а кто-то другой! Но Квинт Гамильтон вскрикивает «Лавиния! Деточка моя…» — и Сириус в теле Лавинии смотрит на него диким взглядом. А Гарет бьется на полу, задыхаясь, и последняя его мысль – «Ведь это невозможно, считается, что это невозможно… вложить душу в чужое тело!» — милосердно тонет в забытьи.
