ПрологG
ММ/ТР
POV Мероуп
романс, драма
Все права у.
Слово: то ли гет, то ли джен. Меня всегда привлекала история родителей младшего Тома Риддла.
- - -
Пролог
С ужасным грохотом хлопнула входная дверь, и на крыльце появился отец, сжимающий в дрожащей руке волшебную палочку. Глаза его горели, а правый косил немного больше, чем обычно. Даже из моего убежища мне было видно, как его колотит. Я была уверена, что он до сих пор не кричит только потому, что лишен дара речи.
Я скорчилась за бочкой, которая стояла под водосточным желобом и судорожно пыталась как можно теснее прижать коленки к груди. Груди было больно, я с трудом могла вдохнуть, внутри все горело от недостатка воздуха. Знакомое ощущение накатывающего ужаса уже подступало, и в горле уже начинали зарождаться первые сдержанные рыдания. Мерлин, Мерлин, зачем я расту, зачем мое тело стало таким громоздким, что его больше не может надежно скрыть старая прогнившая бочка? Сейчас он еще немного постоит на крыльце, потом взревет: "МЕРОУП!"...
Все это случалось уже столько раз, что очередность событий с пугающей точностью выгравировалась в моем сознании. Сначала он замирал на несколько секунд, и только пена скапливалась в уголках его обрюзгших губ. Затем с ревом бросался искать что-нибудь, чем меня можно было бы бить. После отыскивал глазами меня. Если же я успевала спрятаться, предвидя приступ гнева, он пытался сообразить, куда я могла исчезнуть (наш дом совсем мал, так что на поиски меня обычно он тратил не больше минуты) и одним рывком вытащить из какого-нибудь нехитрого убежища, а потом, сыпля проклятьями и руганью, избить.
...за всякую мелочь, за каждый проступок: пригоревшая каша, разбитый горшок, пролитое вино...
Я считала невероятным везением те случаи, когда сознание услужливо гасло еще до того, как он успевал первый раз прикоснуться ко мне палкой.
- МЕРОУП!
Я держала глаза широко открытыми, а по щекам уже начали течь слезы, и я украдкой оттирала их тыльной стороной ладони. На коже оставались мутные разводы. Разбавленная слезами грязь.
Плакать, конечно, бесполезно, точно так же как и прятаться. Он все равно найдет меня, схватив за волосы, вытащит из-за бочки, и первым делом приложит головой о деревянную брусчатку дома. Морфин, мой старший и сумасшедший брат Морфин никогда не заступится за меня, об этом странно даже думать. Он уверен, что так и должно быть. Впрочем, я тоже не верю, что есть другая жизнь.
- МЕРОУП!
Голос уже совсем близко. Слышатся быстрые тяжелые шаги, я чувствую запах пыли, поднимаемой его сапогами. На землю рядом со мной ложится тень.
Я закрываю глаза, и больше ни о чем не думаю.
Глава перваяв которой ничего не происходит, но мы получаем представление о мире, в котором прозябала главная героиня, встречаем Визенгамонду, и впервые немного слышим о Томе.
- - -
Если выйти на дорогу, проходящую рядом с нашим домом и посмотреть на эту убогую лачугу, одолевают сомнения, действительно ли там кто-нибудь живет. Стены, увитые ядовитым плющом; прохудившаяся крыша; заросли крапивы, достигающие окон. Входную дверь (к которой сумасшедший Морфин на днях снова приколотил дохлую змею) ни за что не заметишь, если только точно не знаешь, что она там есть.
Впрочем, ее никто и не замечает. За мои неполные восемнадцать лет я встречала едва ли больше дюжины посторонних людей, а уж тех, кто переступал порог нашего жилища, и вовсе можно пересчитать по пальцам. Редкие папашины собутыльники да доктор, которого отец однажды вызвал к Морфину, когда тот подцепил холеру. На протяжении двух месяцев его болезни я каждую ночь молилась, чтобы он не проснулся поутру.
По тропе, ведущей мимо этого места к деревушке Литл Хэнгелтон, ездили не очень часто. Деревня медленно вымирала, и с каждой зимой там оставалось все меньше людей, к которым кто-нибудь мог бы приехать. К тому же, молодые спешили перебраться в какое-нибудь другое место, переехать в город или больший поселок, чтобы не загнуться тут, подобно умирающему селению. Каждое лето все больше травы прорастало на дороге, и все меньше колес и копыт топтало и прибивало свежие ростки. Мне всегда казалось, что однажды эти места превратятся в дремучий, непроходимый лес, и я буду погребена здесь заживо. Отец сопьется, а Морфин окончательно сойдет с ума.
Наверное, в конце-концов я не дожила бы до дня своего совершеннолетия - просто пошла бы и повесилась на сосне где-нибудь в чаще, предварительно отравив всю оставшуюся еду в доме, чтобы отец не долго радовался. Этим бы и кончились мои мучения, долгие годы побоев, серости, безысходности. Встать утром, готовить еду, чинить одежду. Слушать шипение Морфина, получить традиционную оплеуху от отца за пересоленный суп. Тихо сидеть в углу, вертя в пальцах золотой медальон с гербом Слизерина. Незаметно уснуть, чтобы завтра проснуться ради точно такого же пустого, грязного дня... Невозможно сбежать, потому что отец везде найдет меня, да и некуда мне бежать - но и жить невозможно. В один прекрасный день я действительно умерла бы.
В то время существовало только два человека, ради которых я все еще открывала каждое утро глаза и поднималась с постели.
Первой была Визенгамонда, старая ведьма-отшельница из Литл Хэнгтона. Кроме нашей семейки, она была единственной волшебницей на много миль вокруг, и, кроме того, совершенно точно единственным человеком, с которым я разговаривала. Старая, худая как жердь, острая на язык. Она жила на окраине деревни, и если ей приходилось проходить мимо нашего дома, она непременно останавливалась чтобы завести беседу с отцом. Визенгамонда была чистокровной ведьмой, поэтому Марволо соглашался с ней разговаривать, хотя все их беседы неизменно заканчивались дуэлью, после которой мне приходилось полдня его выхаживать. Несмотря на почтенный возраст, она всегда брала верх - как в волшебных сражениях, так и в баталиях словесных.
Больше всего я любила дни, когда Визенгамонда приходила ко мне. В те редкие, но счастливые часы, когда отец отправлялся в город, чтобы выпить со своими дружками, а Морфин пропадал где-то в лесах, она являлась у калитки, и громко звала:
- Марволо-о-о!..
Я выходила на зов, и отвечала, что отца нет и неизвестно, когда будет.
Тогда Визенгамонда глубоко вздыхала, будто бы это известие действительно сильно ее огорчило и говорила, что она войдет и посидит здесь некоторое время, если я не против. Подождет Марволо.
- Конечно, входи, - говорила я, и пыталась улыбнуться. Правда из-за того, что улыбалась я разве что раз в год (да и раскрывала рот, чтобы что-нибудь сказать - не чаще), улыбка наверняка получалась не очень. Но старуха улыбалась в ответ.
Так она просиживала в грязной, с серыми стенами кухне целыми часами. Рассказывала мне всякое. О том, куда она шла, пока не завернула к нам, кто умер в деревне, что нового в мире. Кроме редких россказней Визенгамонды у меня не было никакой возможности узнать, что же это такое - остальной мир. Разве что пьяные бредни отца. Старуха, наверное, отлично понимала это. Но по сей день остается для меня загадкой, на кой ей было тратить на меня свое время, которого у нее, наверное, и так оставалось немного. Была ли это простая жалость, или и ей нужен был, хотя бы иногда, внимательный слушатель?
- Старый Констад открыл давеча какой-то магазинишко на самой Главной площади. Я-то сразу сказала ему, что не пройдет и нескольких месяцев, как вся его затея полетит псу под хвост - ведь уже и людей-то почти не осталось, чтобы покупать... Все перебираются в Новый Хэнгелтон, а это место пропащее, глядишь - лет через пятьдесят никто и не вспомнит, что здесь жили люди. Но старый осел уперся, и до сих пор надеется, что сможет хотя бы окупить затраты на первую партию товара, потому что из нее и половины не разобрали. Да и ежу понятно, что не разберут. Констад - идиот; зачем привозить в эту глушь бумагу да книги, когда читать тут умеют разве что Риддлы... Да и те скоро уедут. Их мальчишка, Том, женится, и уж конечно не захочет прозябать в этой дыре.
Я всегда слушала Визенгамонду, затаив дыхание, но когда она начинала рассказывать про Риддлов - сердце готово было выпрыгнуть из груди.
Именно Том Риддл был тем самым вторым человеком, ради которого я топтала эту проклятую землю.
Откуда во мне, изолированном от нормальной человеческой жизни существе, было взяться красноречию? Откуда во мне было взяться мудрым помыслам, духовным образам? Кто учил меня правильно говорить, подобающе мыслить, понимать природу мира вокруг?
Я даже не помнила, когда начала говорить. Но уж точно много позже пробуждения моего разума. Я помню, как в свою шестую зиму сидела у скованного инеем окна, и дивилась на чудные узоры серебристого льда на толстом стекле: такими чудесными казались те завитки, такими волшебными! Они были похожи на расписные узоры на красивом платье важной дамы: на тонкий и витиеватый почерк: на мелкую серебристую вышивку тончайшей иголкой по плотному темному хлопку. Эти сравнения всплывали в моей голове размытыми картинами, детские губы что-то беззвучно шептали, но я, конечно, не могла обратить свои мысли в слова. Как не могла сказать вообще ничего, кроме самых простых фраз, научиться которым можно было и у отца с братом: "да", "нет", "я сделаю". Немое и глупое дитя, я не могла иметь понятия ни о женских платьях, ни о письме, ни о вышивке. Только много лет спустя, уже обретя способность связно выражать свои мысли, мне показалось, что этот своеобразный дар - умение видеть невиданное и понимать неизведанное - был получен в наследство. Отец всегда кичился близким родством с Салазаром Слизерином. Могла ли древняя и особая кровь одарить меня необычными возможностями? Влить в меня крупинки тех знаний, которыми обладали наши великие предки?
Лишенная ее, я умела ценить красоту.
А Том, несомненно, являлся ее воплощением.
Глава втораяв которой случается то, благодаря чему Мероуп в последствии сможет получить свое самое великое счастье (а мы - в лишний раз осознать, что нет худа без добра).
- - -
Черноволосый, аристократически бледный, с тонкими чертами лица: он напоминал мне таинственных странников из старых сказок, по которым я училась читать. Он представлялся мне одним из них - с кинжалом у пояса, с черным плащом за плечами. Настоящий Том тоже иногда надевал плащ. Иногда, в туманные ночи, он проносился по лесной тропе галопом на своем скакуне, держа в поднятой руке факел, а за его спиной черными крыльями вились концы плаща. Он спешил домой, к семье... Может быть, к Сесилии.
Не знаю, когда именно я начала отдавать себе отчет в том, что специально выхожу на крыльцо или сажусь у окна именно тогда, когда он должен возвращаться домой или, напротив, следовать в город. Я знала, что по выходным он возвращается очень поздно, а по будним дням обычно оставляет Хенглтон всего на несколько часов. Иногда в его поездках или просто конных прогулках его сопровождала Сесилия - напыщенная молодая дама с золотыми волосами и ненастоящим смехом.
Раньше меня мою полную одержимость Риддлом распознал Морфин.
- Маггла ждешь? - прошипел он однажды, усаживаясь подле меня на крыльце. Я сидела на нижней ступеньке, вытянув ноги в высокую дворовую траву и задрав платье выше колен.
- Какого еще маггла? - отмахнулась я. - Будет тебе.
- А такого, богатого красавчика Риддла, вот кого. Думаешь, никому не понятно, что ты для него вечно вертишься во дворе? Думаешь, разглядит твою красоту ненаглядную, да влюбится? - Морфин зашелся мерзким хихиканьем.
Влюбится, кольнуло меня ненавистное слово. Настолько же злое, насколько прекрасное. А если бы и правда кто-нибудь смог меня полюбить... И желать так, как желаю я...
- Ой, дождалась, дождалась! - Брат вырвал меня из раздумий сильным тычком в бок. - Глянь, едет маггловская мразь! Грязное немагическое отродье...
Я в смятении подняла глаза на дорогу, и увидела, что по обочине в нашу сторону действительно едет всадник. По вороному коню, сверкающему серебристой сбруей, несложно было узнать младшего Реддла. Он, наверное, возвращался домой с послеобеденной прогулки или ездил в город по делам. Настроение у него, видно, было хорошее - когда он приблизился настолько, чтобы можно было различить его голос, я услышала, как он что-то насвистывает себе под нос.
Том - как могла я называть его только про себя - был одет в простую светлую рубаху, а черные штаны из какой-то дорогой ткани были наполовину спрятаны высокими черными же сапогами. Поводьев в руках он не держал - привычная лошадь сама знала дорогу домой, и неторопливо шла, раскачивая в седле своего наездника. Том дымил сигарой, глазел по сторонам и что-то напевал под нос.
Меня бросало то в жар, то в холод. Еще никогда не приходилось мне оказываться вот так, прямо перед ним, на расстоянии каких-то сорока шагов. Морфин невозмутимо вычерчивал что-то палкой по земле, а я вдруг вскочила, взбежала по ступенькам в дом, и спряталась за грязной занавеской, что закрывала проем двери. Нельзя было, чтобы видел он меня такой. Грязной, нечесаной, отвратительной...
Риддл медленно миновал лачугу и скрылся за деревьями. Я все еще смотрела ему вслед, и слушала его удаляющееся пение. Морфин грязно ругал всех магглов в общем и молодого Риддла в частности, да с силой лупил своей палкой по зарослям лебеды, окружающим завалинку.
А я, стоя у двери и вцепившись побелевшими пальцами в край занавески, вдруг почувствовала, как что-то странное происходит с моим лицом. Потрескавшиеся губы болели - слишком непривычна для них была простая, человеческая, почти никогда не посещающая мое лицо улыбка.
Вечером следующего дня вместе с сумерками на лес и деревню обрушилась настоящая летняя гроза. Молнии полосовали небо и слепили даже сквозь закрытые веки. Дождь неистово барабанил по жестяной крыше сеней, но мне, в отличие от с головой закрывшегося одеялом Морфина, в такую ужасную погоду спалось даже лучше. Приятно осознавать, что в эту ненастную ночь у тебя есть крыша над головой, ты не идешь где-нибудь в лесу, промокшая до нитки, а лежишь возле еще теплой печи, хоть как-то укрыта и, в общем, сыта. Пусть вечная грязь и безнадежность преследуют тебя по пятам, неотступно - всегда есть на белом свете кто-то, кому сейчас гораздо хуже. И жалеть нужно его, а не себя - и благодарить судьбу за то малое, что у тебя все-таки есть.
Так я лежала, почесывая под одеялом комариный укус на ноге, когда вдруг сквозь завывания ветра и шум дождя до моего слуха донесся отдаленный прерывистый свист. Я перестала вертеться и замерла, напрягая слух. Снова ударил гром, было слышно, как раскачиваются снаружи деревья и сосновая лапа скребет черепицу на крыше. Свист не повторялся, но я была уверенна, что он мне не послышался.
Я выскользнула из-под одеяла и бесшумно прошла из комнаты в сени, ступая босыми ногами только по тем участкам дощатого пола, которые, я точно знала, не могли вдруг заскрипеть и уведомить о моей ночной прогулке Морфина или отца. Старая рубаха, в которой я обычно спала, не прикрывала и коленей, так что я вполне явственно ощутила пронизывающий ночной холод. Но возвращаться в дом за более теплой одеждой было боязно - ну как вдруг проснется отец? Кроме того, я хотела всего лишь выглянуть в окно и удостовериться, что снаружи в такую погоду никого нет, а свист мне просто померещился.
Когда я отодвинула в сторону оконную занавеску и выглянула на улицу, то просто не смогла сдержать сдавленный всхлип. А несколькими секундами позже уже выскользнула на крыльцо, наплевав на холод и дождь.
- Ница, хороший, успокойся! - кричал Том, пытаясь поймать поводья рьяно мотающей головой лошади. - А ну перестань! Ница!
Его слова тонули в шуме дождя и частых раскатах грома, от которых лошадь пугалась еще больше, вставала на дыбы и била копытами воздух. Конь испуганно заржал - очередная молния сверкнула совсем рядом, а когда за ней послышался новый раскат грома - будто две железные скалы столкнулись и раскатились по металлическим листам мириадами камней - Риддл больше не смог сдерживать рвущегося зверя. Конь встал на дыбы, снова заржал, и стремительно унесся в противоположную от деревни сторону. А время будто застыло, когда, пытаясь в последнюю секунду удержать лошадь, Риддл не успел вовремя повернуться, и попал под хлесткий удар крепких кожаных поводьев. Его голова дернулась в сторону, и тут же послышался полный боли крик.
Несколько секунд я, будто завороженная, смотрела вслед исчезающей за пеленой дождя лошади. А потом вдруг, не думая ни о чем - ни о том, что будет, если вдруг проснется отец, ни о том, чем я вообще могу помочь молодому магглу - сбежала по ступенькам во двор, под проливной дождь. Пока я открывала калитку и бежала к распластавшемуся посреди тропы мужчине, рубашка и волосы успели вымокнуть насквозь.
Упав на колени прямо в дорожную грязь, я отняла ладони Реддла от его лица. Глаза его были закрыты, лицо искажено, а переносицу и щеки пересекал жуткий след удара. Края рваной раны набухли кровью, она казалось черной в ночной темени.
- Том, Том, - заголосила я, и схватила его за плечи. Риддл не отвечал, только глухо стонал и тянул руки к лицу, а ноги бессвязно возили по размытой земле. Еще одна вспышка осветила его лицо, и сердце мое заколотилось так, что готово было, кажется, выпрыгнуть из груди - ударь поводья чуть выше, он лишился бы глаз.
- Сэр, мистер Риддл, - снова попыталась докричаться до него я, но сквозь шум дождя даже сама с трудом могла себя расслышать. Вымокшие волосы облепили лицо, рубашка - тело, но, несмотря на прикосновения ледяной воды я пылала, горели щеки. С силой подхватив Риддла под руки, я изловчилась подтянуть его к обочине дороги, и уложила так, чтобы голова его покоилась на моих коленях. Том, кажется, приходил в себя. Я наклонилась над ним, стремясь закрыть собой от крупных капель больно хлещущего дождя... Наклонилась так близко, что будь немного светлее, смогла бы сосчитать все капельки воды на его прекрасном лице. Смогла бы разглядеть, как сокращаются и расширяются его зрачки... А если наклониться еще ниже, могла бы почувствовать, как прерывисто вырывается из его легких воздух, как тяжело он дышит.
- Том, все будет хорошо... - бормотала я, баюкая его, недвижного, у себя на руках. Я не знала, потерял ли он сознание или еще не отошел от удара, так же как не знала, хочу ли я, чтобы он очнулся и мне пришлось бы отпрянуть от него, или, напротив, мое сердце жаждет еще на несколько мгновений побыть к нему так близко. Сквозь ночную темень любоваться любимыми чертами, кончиками пальцев невесомо касаться белой шеи, свежей раны на лице... Пусть он ничего не вспомнит, пусть он не узнает, кто был с ним рядом этой страшной ночью, кто шептал его имя, словно древнее заклинание, самое светлое и родное. Пусть - но я не могу. Не могу оставить его сейчас, и не могу заставить себя перестать прикасаться к нему. Из глубины груди к горлу уже подступали рыдания - оттого что я знала, что никогда мне не прикасаться больше к самому любимому, самому желанному на свете человеку.
Внезапно в мое плечо железной хваткой вцепилась сильная рука.
- Сестренка!! - возопил Морфин.
В ужасе вскочив, я обернулась и увидела брата, стоящего под дождем с волшебной палочкой наизготовку.
- Что это ты делаешь тут посреди ночи с этим магглом, а, мерзавка? Отвечай!!
В одну секунду я вдруг почувствовала все - и пронизывающий холод, и дождь, и грязь под босыми ногами. Плечо, которое Морфин сжал изо всей силы, болело так, что мне казалось, что он переломал мне кости своими мерзкими пальцами. Я вдруг заплакала: от ярости и злости, а может, от бессилия.
- Его ударила лошадь, ты, недоумок! - закричала я сквозь затихающий рев дождя. - Его нужно отнести к людям в деревню! Ему нужно помочь!
- Я отлично смогу ему помочь! - захохотал Морфин, и с силой пнул беззащитное тело. Том дернулся, застонал, но в сознание не пришел. Морфин занес ногу для следующего удара.
- Не смей!! - завизжала я и упала на колени перед Риддлом, защищая его от ударов. - Что он сделал тебе?! Не смей!!
- Думаешь, тебя испугаюсь? - зашипел Морфин.
В следующее мгновение я потеряла способность дышать - в живот врезался носок сапога, я скорчилась на земле и последнее, что задержалось в памяти, было раздраженное шипение брата:
- Ради этого маггла... Сейчас ты у меня получишь... А его я вообще убью...
"Убей лучше меня", - хотела было крикнуть я, но из легких вырвался только придушенный хрип, и сознание помутилось.
