Глава 1Приют теней
Авторы: obsidian-fox и Xylix
Дисклеймер:
Действующие лица нашей истории – многие из них – были придуманы до нас кем-то еще. Помимо Ранмы 1/2 и Гарри Поттера, вы встретите здесь отсылки к другим произведениям литературы и искусства. Настоящая работа является исключительно некоммерческой и в этом качестве подпадает под Соглашение о Правомерном Использовании (CFU agreement); таким образом, Вы (кто бы Вы ни были) можете использовать оригинальных героев и ситуации в собственных произведениях – если, конечно, пожелаете.
Архивировать данное произведение разрешается.
Жанр: мистика, драма с элементами боевика и приключений.
Тип: Дивергенция, кроссовер Ранма 1/2, Гарри Поттер, Лавкрафт.
Рейтинг: PG-13
Пейринги: если и упоминаются, то мельком и не являются существенными.
Для понимания происходящего не требуется глубокого знакомства ни с миром Ранмы 1/2, ни с миром Гарри Поттера; герои и места действия вводятся «с нуля». Тем не менее, мы смеем надеяться, что чтение доставит Вам большее удовольствие при некотором знании канона, поэтому советуем посетить страницы соответствующих произведений на «Википедии»; там есть вся необходимая информация.
Знать что-либо о Говарде Лавкрафте также не обязательно – за исключением, быть может, того, что он был известнейшим писателем жанра «хоррор». Если вы внезапно почувствуете – о, этот леденящий, ползучий ужас!… что волосы шевелятся на затылке… что тени шепчутся за вашей спиной – знайте: у авторов получилось писать в истинно лавкрафтовском духе.
--Канон--
Как-то раз в одном из своих нечаянных путешествий, Риога набрел на волшебные грибы, съев которые, человек меняет собственный возраст в некоторой прямой зависимости от возраста съеденного гриба. Нас не должно удивлять, что и Ранма, и Риога скоро застряли в телах шестилетних детей.
Не раз и не два новоявленные детки пытались вырастить грибы подходящего возраста, чтобы восстановить свой собственный. К несчастью, каждый хотел первым съесть такой гриб – это дало бы немедленное преимущество в бою, так как оба горели желанием примерно вздуть противника по поводу всего произошедшего. Таким образом, в пылу драки они несколько раз уничтожали подрастающие грибы.
Но каждый раз из уцелевших спор вырастали новые…
--Дивергенция--
…до тех пор, пока пара шальных энергетических атак наших буйных недорослей не испепелила все оставшиеся споры вместе со значительной частью дома семьи Тендо.
И они застряли всерьез.
Риога, залатав свою часть ущерба многострадальному додзё, пошел бродить по свету, тщетно надеясь когда-нибудь снова наткнуться на волшебные грибы.
Ранма остался… на какое-то время.
Директор Куно, узнав об этом, злорадно расхохотался и немедленно исключил Ранму из школы – под тем (справедливым, надо признать) предлогом, что место «еще-более-малолетнего» преступника теперь в начальных классах. Нодока осталась в неведении – шестилетний мальчик (особенно если он, обрызганный водой, превращается в шестилетнюю девочку) вряд ли заслуживал звания Самого Мужественного Мужчины. Нужно ли говорить, что Ранма испробовал все обычные средства, но на этот раз помочь ему было некому: даже доктор Тофу не знал, с какого конца браться за дело. Хаппосай отказался помогать из принципиальных соображений, а Ку Лон, злясь, что ей не досталось ни кусочка омолаживающего гриба, поставила условие: Ранма должен дать слово жениться на Сян Пу.
Ранма отказался.
И остался в теле ребенка.
По зрелом размышлении, бракосочетание Тендо-Саотоме было отложено до тех пор, пока Ранма не вернет свой истинный возраст – или пока не повзрослеет естественным путем. Пару недель Ранма с отцом еще жили в доме Тендо. Но вот однажды ночью Касуми, которую (даже ее!) достала перспектива терпеть в доме нахлебников еще с десяток лет, поставила Ранму перед выбором: либо найди, либо овладей магией, которая вернет твою жизнь в обычную колею. Скоро Ранма отправился в долгий путь именно за этим.
Магию он нашел.
Но случилось страшное, невообразимое.
Годы спустя, Ранма пребывает в самом неожиданном месте – в больнице для умалишенных, очень далеко от дома – точнее, того, что привык так называть.
С этого и начинается наш рассказ.
Пролог
О, что это?
О, что за крик, О, этот стон!
Оковы сбросил – это он,
Маньяк!
Идет сюда.
Огнь этих глаз! И вот он, вот,
Тюрьмы моей засов трясет!
На помощь,
Кто-нибудь!
Ушел. К другим. О, страшный рок!
Помыслить вздраве кто бы смог
Кошмарней вопль,
Ужасней вид!?
О, разум бедный мой! Во тьму,
Во мрак, в безумия тюрьму –
Теперь твой путь.
Недолгий путь.
Мэтью Грегори Льюис
Август 1991 года.
-оОо-
Белый. Белый контур, смутный свет… нет, темносвет. Давит ее, пеленает ее; усыпляет ее. Но где? ГДЕ? В пучинах разума она все ищет, ищет ответ – но находит предостережение: стой! Дальше – безумие. Остановись, ибо безумна. Тайны не для смертных глаз… спрятаны, запрятаны, скрыты, запечатаны. Здравомыслие да станет личиной твоей; так сбросишь оковы твои.
«К нам, о, к нам, стань ночью днем; чтобы тьмою свет стянуть, стань нам богом, встань на путь. Стань вратами. Стань ключом. Стань к свободе нам путем», – шепчут голоса со стен, шепот эха лихорадкой отражается от стен.
«Кто вы есть? Прочь от меня! О, тени, вас не вижу я. Вас стреножу, закружу, от вас мой разум пробужу. Не видать свободы тем, кто объемлет только темь», – отвечает она, в ужасе отвращая лицо от тьмы, ищет убежище в свете.
Тени корчатся, тени растут, по стенам ползут, ползут!
«Кто мы есть? Мы твой страх. Твоя боль. Тьма и скверна – нам юдоль. Мы убьем в тебе надежду. Мы с тобой, лишь смежишь вежды. Ночью крики – это мы. Стены нашей – свет – тюрьмы, наша – свет дневной – печать; ты – приют нам можешь дать. Свою силу пробуди, вырасти нас, приюти… Кто ты есть, ты, голос света? Как ты можешь слышать это?!»
«Кто я есть? То знать не мне. Но не мне вам и помочь. Прочь! Прочь! Прочь!»
Сокращаясь, ускользают, отпадают, отползают, как под солнцем тени днем забираются под дом – и ждут своего часа там, во тьме, рыщут неощутимо.
-оОо-
Трое в белом – санитары, здоровые мужики – сидят вокруг низкого столика за игрой в карты и пьют совершенно отвратительный кофе.
– Тьфу! Нет, ну что за чертово пойло! – говорит один из них и тут же опустошает кружку одним долгим глотком.
– Не надоело еще, а, Виллемс? Ты так говоришь каждый день, а сам глушишь эту отраву литрами.
Виллемс кривится.
– Все одно, дерьмо оно и есть дерьмо.
– Вот чего никак не пойму, как вы двое это пьете? Приносили бы, что ли, свой чай, в пакетиках – вон в автомате полно кипятка.
– Знаешь, Смит, надо как-нибудь попробовать. С двоек?
– Валяй, Диксон! – отвечает Смит.
Диксон тянет из колоды одну карту.
– Ха! Пара! – открывает: пара двоек. – Ну что, мне опять везет.
Смит и Виллемс мысленно стонут при виде Диксона, сгребающего ком купюр со стола к себе в карман. Виллемс бросает взгляд на большой циферблат на противоположной стене: – А, черт! Пора!
– Чего пора-то? Неужели работать? – переспрашивает Смит, приподнимая бровь. – Так, с Рыжей у нас кто сегодня?
Виллемс машет перед собой руками, изображая крайнюю степень отрицания.
– Эй, я с ней, дрянью, еще вчера нахлебался. Обойдетесь без меня. – И уносится из комнаты прежде, чем ему успевают возразить.
Диксон переглядывается со Смитом; оба выставляют перед собой кулаки. Раз. Два. Три. Камень тупит ножницы.
– Твоя очередь, Диксон, – ухмыляется Смит.
– Блин. Вся удача ушла в игру, – отвечает Диксон. Останавливается, раздумывает. – Слушай, может, возьмешь деньги, а?
– Фиг тебе, Диксон. Я выспаться хочу. – Смит зябко поводит плечами. – А то у меня после нее всегда кошмары. Ты пойми, тут не в синяках дело – хотя конечно, теперь стало полегче, с кевларовой смирительной – но ты попробуй это объяснить моей жене. Стыдно же, восьмилетний ребенок лупит тебя как хочет, а ты и глазом не моргни. Я уж не говорю о том, ну, ты знаешь, о чем я – когда мы ее купаем.
Диксон, скорбно поджав губы, кивает.
– Еще бы мне не знать. Ну откуда в ней столько силы – маленькая девочка! И, ты это, насчет остального, – Диксон понижает голос до шепота – помалкивай, а то смотри, как бы тебя не засадили в соседнюю клетку.
– Твоя правда. Ну, я пошел в другое крыло. А она ¬на тебе.
Диксон опускает плечи в унынии.
-оОо-
Проходя по ее крылу, Диксон чувствует знакомое неправильное покалывание – как будто волоски на шее, пониже затылка, встают дыбом. Не слышно ни звука, кроме звука его шагов. Он проходит камеру за камерой, все они пусты, в них нет людей, нет их жизни, нет их безумия.
Диксон чувствует, что ему было бы легче, будь они здесь.
Вот только через пару месяцев после поступления Рыжей эвакуировали все крыло. Кроме, естественно, ее самой. Официального объяснения не было, но все знают, почему. Больным становилось хуже… намного хуже. Они лепетали что-то о снах, о конце мира, о начале нового. Они выблевывали звуки, уродливые полуслова, которым нет места на человеческих устах. Это был кошмар.
Нет, наверное, все-таки лучше, что здесь никого нет.
Вот ее камера. «Рыжая», единственное имя, что есть у девочки, дали ей за длинные волосы цвета огня. Она сидит в центре камеры, надежно связанная сделанной на заказ из арамидных волокон смирительной рубашкой, бессвязно бормоча стенам на ужасном нечеловеческом языке. Диксон хватает со специального крюка и быстро надевает большие наушники. Какое-то время он смотрит, как она невнятно (кричит?) на что-то невидимое. Это должно прекратиться. Он не станет входить, пока она бормочет: иначе изобьет или заобнимает до смерти – с ней никогда не угадаешь.
Он чувствует, как что-то всползает по плечу и останавливается в сантиметре от шеи.
– Ааааа! – Диксона будто поднимает в воздух, он оборачивается и видит – рука!… к которой, к его огромному облегчению, прилагается предплечье и незнакомый молодой человек. Диксон массирует себе грудь. – Вы меня напугали!
– Да, мне это часто говорят, – спокойно отвечает незнакомец.
Диксон рассматривает пришельца. Тот оказывается мужчиной азиатского типа, возраст около двадцати, одет в темное. У бедра – рапира в длинных ножнах, в руке – увесистая книга. Лицо очень изможденное; под глазами черные мешки, свидетельство бессонных недель – или ночей, исполненных кошмаров вроде тех, что наводит Рыжая. Тело же, не слишком успешно скрытое мешковатой одеждой, заковано в броню крепких мускулов и намекает на иные возможности.
Еще один придурок, решает Диксон.
– Вы случайно не отсюда?
– Я здесь ненадолго. У меня есть кое-что для… нее.
Странная пауза не остается незамеченной.
– Вы знаете, кто она?
Молодой человек качает головой.
– Это неважно. Вот. Это ей. Наденьте ей на шею. – Он протягивает что-то вроде железного амулета на серебряной цепочке.
Диксон хмурится, представляя, чего ему будет стоить даже попытка.
– Зачем мне это? Не хотите одеть ей сами, раз уж жизнь не дорога? Так я вас пропущу.
Молодой человек моргает.
– А, вы об этом. Я заметил, что все камеры пусты. Этот позволит снять данный эффект. А еще, – он достает другой амулет, железный, но на нейлоновой нити, – я дам Вам это. Он защитит от снов. Ну как, идет? Два или ничего?
Диксон задумчиво трет подбородок. Он давно поверил в магию – пришлось, чтобы сохранить собственный рассудок. Другие не видели, они не верят, но им незачем знать. Потом, в самом худшем случае она удавится этой самой цепочкой.
Неплохо бы.
– Хорошо.
Юноша вручает ему оба амулета и удаляется, исчезает, словно растворившись в полутьме вестибюля.
-оОо-
Рыжая приподнимает амулет на цепочке, так, чтобы он покачивался перед лицом. Это ее друг, ее защитник, ее спутник… он отгоняет кошмары. Он не пускает тех, что шепчут во тьме. Ей даже говорят, что если ей станет еще лучше, ее выпустят. Это будет хорошо; в камере становится скучно.
Ей это нравится. Ей очень долго не было скучно.
То есть, какое-то время ей это нравилось. Скука наконец стала… ну, скучной.
Время… Время, оно никакое, особенно когда ты в обитой мягким камере для буйнопомешанных, без часов. Все, что она может сосчитать, это сколько раз она ела и сколько раз санитары ее купали – а раньше и этого не могла. Раньше время не имело значения.
Теперь ей доверяют мыться самой, но только чтобы она не снимала амулет. Конечно она не снимет. Но нельзя, чтобы он намокал: тогда он заржавеет. А ржавое железо царапает кожу. Не то чтобы она знает об этом из опыта; она просто знает. Поэтому она старается не мочить его лишний раз и регулярно смазывать, даже когда моется в ванной.
Она все смотрит на амулет. Тени, эти голоса, они его боятся. А может быть, просто не любят. Во всяком случае, держатся подальше. Глаз, Печать, Огонь… она не узнает этот знак, но он ее притягивает. Он… правильный. Неважно, как он действует, главное, чтобы они не подходили.
Они не перестали шептать, но они не смеют приблизиться.
Рыжая не знает, безумна она или нет. Но она точно знает, что, если она хочет порвать эти цепи, разум должен стать ей обличьем. Чтобы выйти отсюда, маска должна быть совершенной. И Рыжая перестала отвечать голосам. Даже когда они исступленно воют издали, она не отвечает. Санитары говорят, что это хорошо. Они говорят, что это шаг к выздоровлению.
В коридоре она слышит и другие голоса – голоса людей из соседних камер. Их слышно только когда открывается дверь и когда ее ведут в душевую и обратно. Иногда она их видит. Иногда их голоса заглушают шепчущих. Или, они были здесь все время, а она стала замечать их только сейчас. Рыжая не может сказать.
И этот их последний вопрос, перед тем, как она надела амулет, он сжигает ее изнутри. Кто ты? Кто ты есть, говорящий от имени света? Кто ты… кто – я? Она хотела бы знать сама. Она начала называть себя «Рыжей». Так ее зовут санитары. Но что-то с этим именем не так.
Ночью она ищет ответ. Ее сны теперь другие, ее перестали преследовать зрелища, что (спрятаны, запрятаны, скрыты…) лучше не вспоминать. Но ее сны, они… странные. В них она мальчик, старше ее, с кучей собственных проблем.
На самом деле она девочка, мальчик только когда в ванной, но во сне – всегда. Каждый раз, когда она вспоминает об этом, ее грудь отчего-то конвульсивно сжимается. Она едва ли не слышит ужасные вопли, что так хотят вырваться из этой груди. Но она пересиливает себя. Судороги, и эти звуки – самый верный признак сумасшествия.
И еще этот мальчик очень хорошо умеет причинять людям боль. Он очень сильный. Санитары говорят ей, что она тоже сильная, но она не верит; они, наверно, хвалят ее, чтобы отвлечь, или, может, чтобы она не так их била. Они говорят, что это больно, и она со временем перестала. На самом деле она слабая, по сравнению с ним. Наверно, такая же, как обычная девочка ее возраста. Сумасшедшая девочка, конечно. Виллемс говорит, что бывают охренительно сильные психи. Ей самой неоткуда этого знать, потому что ее не выпускают из камеры кроме как в душевую.
Что самое странное в этих снах, это то, что мальчик превращается в девочку. Рыжая постепенно приходит к выводу, что это нормально, или, по крайней мере, обычно. Санитары совсем не обращают внимания на ее собственное превращение.
И у него есть имя. Дикий конь. Нет, не так. Она не совсем уверена, как. «Рыжая» проще. Столько же слогов, но проще.
Рыжая опускает амулет обратно на грудь, раздумывая, что делать со временем. В камере для буйнопомешанных особо заняться нечем. Может быть, повторить что-нибудь из того, что делает он. Может, тогда она станет сильнее.
Она легко и естественно встает в базовую стойку школы Боевых Искусств Постоянной Адаптации.
Рыжей не приходит в голову спросить, почему это так легко. Именно потому, что для нее это совершенно естественно.
-оОо-
Виллемс бросает кости и строит рожу.
– Ах, т-твою за ногу!
– «Взморье», Виллемс; давай сюда валюту, – говорит Диксон с ухмылкой.
– Вот блин! И какого хрена вам всем так везет в эти игры? – завывает Виллемс, швыряя пачку купюр в направлении Диксона. – Все, считайте, я вылетел. Даже заложить уже нехрен.
– В чем везет, а в чем и не очень. Я вот, например, с Рыжей наверно половину смен, – жалуется Диксон.
– Не один здесь такой, – бурчит Смит.
Виллемс хмурится:
– Даже не мечтайте. Пожалейте их, бедненьких. Твоя – значит твоя.
– Да ладно вам! По сравнению с тем, что было, теперь она просто душечка, – не отстает Диксон. – А то мы не видели, что ты прямо-таки вылетал из камеры, как она разойдется по-настоящему.
– Душечка!? В прошлый раз смотрю – пляшет по всей камере, как чертова кукла на ниточках.
Смит смеется, изображая кии-я! в сторону Виллемса.
– Это называется Кун-фу. Как в гонконгских боевиках. Ни одного не видели, что ли?
– Хер бы с ним, как это там называется, но я вам так скажу: с ней что-то сильно не того, – отвечает на это Виллемс.
Диксон бросает кости и обнажает зубы в улыбке: он на свободном поле.
– Ха. И еще одно. Покупаю. Ну, теперь-то недолго осталось. Скоро ее снимут у нас с шеи.
Смит вопросительно приподнимает бровь, берет деньги и кладет сертификат собственности в подставленную ладонь Диксона.
– Кто это говорит?
– Что, ты не слышал? Я думал, Крэб всем сказал, – пожимает плечами Диксон. – Видно, кто-то наверху потянул за веревочки, и теперь какая-то семья будет с ней нянчиться.
– Окучили бедных, значит. Мне-то что, лишь бы на хрен с глаз долой, – заявляет Виллемс.
– Полностью согласен с предыдущим оратором. Насколько я понял, Рыжая – та самая девочка, единственная выжившая. Помните взрыв два с лишним года назад?
– В подземке? – спрашивает Смит. Бросает кости.
Диксон кивает, потом продолжает:
– Я так думаю, это наш председатель давит на жалость – перевыборы на носу.
– Если кого и пожалеть, так это ее приемную семью, – замечает Смит. – Нет, ты только глянь! Я выиграл «конкурс красоты»! – довольно потирая руки, изымает наличные из банка.
Кости хватает Виллемс.
– Ну, от меня они жалости не дождутся, Смит. Что у нее не отнять, у Рыжей, так это что, когда вырастет, от нее глаз не оторвешь. А-а, блин, опять. – Виллемс безнадежным взглядом смотрит на поле, куда приземлилась его фишка-башмак, и не замечает вытянувшихся лиц товарищей. – Вот же… Ну, ладно хоть «Старт» прошел.
Отдает Смиту пару купюр.
– Это только если не знать, что… ну, это самое, – соглашается Диксон после паузы. – Я, например, и думать о ней не смог бы в этом смысле.
Виллемс смотрит на него косо.
– Кто это здесь думает «в этом смысле»? Я просто сказал, что она будет обалденной цыпочкой.
Смит, с сомнением во взгляде:
– И мы тебе верим.
– Эй, извращенцы чертовы.
– А не поставить ли мне здесь отель? – невинно спрашивает Диксон, чья фишка как раз приземлилась на Пасифик Авеню.
Смит и Виллемс синхронно поворачиваются в его сторону, одинаковое «ы-ы-ы!» на устах.
Диксон игриво ухмыляется в ответ.
– Я вижу, у тебя финансовые затруднения, Виллемс. Ты знаешь, я мог бы выкупить у тебя «Ориент» и «Вермонт» по совершенно заоблачной цене.
¬– Подавишься, – шипит ему Смит.
– Это с залогом и всеми делами? – спрашивает Виллемс.
Диксон кивает.
– Идет. Сколько дашь?
– Гад ты все-таки, Диксон. – Смит оборачивается к Виллемсу. – Я куплю что-нибудь ОДНО, но заплачу больше, чем этот кровопийца. Фиг он у меня получит еще одну монополию.
Виллемс ухмыляется как акула большого бизнеса.
-оОо-
– Ты точно уверен, что мы правильно поступаем? Нет, конечно, я всегда хотела еще ребенка… и врачи говорят, что мне нельзя. Но… но что подумает Гермиона? – спрашивает она мужа. Дама зрелого возраста, одета со вкусом; каштановые волосы. Они стоят рядом, так, что ее тихий грудной голос слышит только он.
Крепкий мужчина в свитере кивает в ответ и снимает очки, чтобы протереть стекла. Это скорее нервное; особой нужды нет. Все уже решено; он принял предложение, почти не раздумывая. Жене еще предстоит осознать это по-настоящему.
– Ты помнишь, два года назад или около того, был взрыв в метро? Тоннель разрушен полностью, огромный провал над этим местом? – начинает он.
– Да, ты мне рассказывал. Это было ужасно.
Мужчина кивает.
– В яму провалилась часть улицы, один дом и несколько машин. Я был в следующем поезде. Минутой позже, и мы бы не успели затормозить.
Он снова надевает очки и поворачивается к жене; она крепко сжимает кулаки, нервно покусывает губу. Она не любит разговоров о смерти… особенно смерти близкого ей человека.
Он продолжает:
– Сорок погибших. Я знаю точно – я помогал спасателям.
– Это был настоящий кошмар. Их лица… – мужчина вздрагивает – Иногда… иногда мне кажется… я боюсь, что их убил не взрыв. Эти лица приходят ко мне в кошмарах.
– Но, когда разобрали завалы, подсчитали погибших, одну девочку нашли живой. Единственная кто выжил… азиатского типа, рыженькая – это редко, но бывает. Ее отец умер от ран задолго до этого, но даже мертвым, его тело держало на себе несколько тонн бетона, чтобы дать дочери возможность дышать. Это… в это невозможно поверить. – Он качает головой, вновь переживая события того дня. Мужчина смотрит на жену – та мелко дрожит. Он обнимает ее за талию и нежно прижимает к груди.
– Не знаю, почему они пришли к нам; мы не давали заявки на удочерение. Но я не собираюсь отказываться. Конечно, если ты… если ты не хочешь…
Он видит, как из ее глаз падают слезинки, как она трясет головой, зарываясь лицом в его свитер. Он крепче прижимает ее к себе, что-то успокоительно бормоча, утешает ее с легкостью, пришедшей с опытом.
– Мистер и миссис Грейнджер?
Мужчина оборачивается к высокому рыжеволосому человеку в мешковатом плаще.
– Да. С кем имею честь?
– Ох, извините. Нужно же первым представиться. Н-да. – Вытирает ладонь о ткань старого плаща, затем протягивает руку мистеру Грейнджеру для рукопожатия. – Артур Уизли, Министерство Магии, отдел Неправомерного использования маггловских артефактов, к вашим услугам. Можно просто Артур.
Мистер Грейнджер замирает на секунду, затем крепко пожимает протянутую руку.
– Мое имя Гарет. Элинор, моя жена. Но при чем здесь Министерство Магии? Тем более, маггловские артефакты?
Гарет знает кое-что о мире волшебников – прошел своеобразный экспресс-курс, когда Гермиона получила Письмо – в июне. Достаточно, чтобы помочь ей со школьными принадлежностями. Он знает, что они с женой считаются «магглами», и отчего-то сразу невзлюбил это слово. О Министерстве Магии – ничего конкретного. Но он не имеет права показывать свое невежество. Гарет гордится своим кругозором, вплоть даже до некоторого тщеславия.
–А, хе-хе, – смеется Артур. – Это Фадж пронюхал об одном моем проекте, постороннем, честно говоря, и пристегнул меня сюда, чтобы, значит, не отвлекался. Дело в том, что девочка находится под особым надзором Министерства. Вот почему мы связались именно с Вами. Но по правде, я выбрал вас потому, что мой сын, Рон, очень хорошо отзывался о вашей дочери, Гермионе.
Элинор сияет, а Гарет коротко хмурится при упоминании его дочери… и сына этого человека.
Артур, ничего не замечая, продолжает:
– Министерство предпочло бы, чтобы девочка жила в маггловской семье, но чтобы мы имели возможность за ней присматривать. Они пока не могут точно сказать, ведьма она или нет. Мы с женой, Молли, с радостью приняли бы еще одну рыженькую, но наверху были против.
– Но, как бы там ни было, вы сможете с ней поговорить, прежде чем решать. Я дам вам какое-то время. А если нет, что ж, будем искать другую подходящую семью. Но я надеюсь, что она вам понравится – я правда не знаю лучшего выбора. Ну ладно, хватит разговоров. Пойдемте посмотрим.
Гарет кивает, берет Элинор за руку.
– Мы за вами.
-оОо-
Грейнджеры первыми переступают порог кабинета смотрителя, Артур же шаркает следом. Это небольшая комната, пустая, за исключением письменного стола и пары шкафов с офисными папками. Сам смотритель, пронырливый человечек средних лет с большими усами и острым носом, который время от времени подергивается как бы независимо от владельца, сидит, склонившись над какими-то бумагами, но тотчас же поднимает взгляд на вошедших.
– А, прекрасно. Я так понимаю, на удочерение это вы?
– Именно, – отвечает за всех Гарет.
– Документы при себе? – осторожно спрашивает смотритель. Он очень хочет, чтобы все было сделано как следует.
– Что? Ах да, конечно. Чуть не забыл. Одну минутку, не обращайте на меня внимания, – Артур начинает охлопывать карманы в поисках бумаг. Все, естественно, обращают внимание, смотрят и ждут. На исходе очень долгой минуты Уизли все же вытаскивает бумаги и величественно машет ими в воздухе. – Вот! Вот они. Все нужные документы должны быть здесь.
– Неважно. У меня есть кое-какие формы. Как только соберем весь пакет, вы сможете ее забрать.
Элинор говорит, едва ли не в панике:
– А нельзя ли сначала взглянуть на нее?
Смотритель останавливается, моргает.
– А, конечно. Прошу извинить. Я вас ни в коем случае не тороплю, – объясняет он. – Сюда, пожалуйста. Он просачивается между Гаретом и Элинор в вестибюль, где немедленно начинает прыгать и скакать труднопредсказуемым образом, но явно продвигаясь к месту назначения.
Артур подпрыгивает вслед за ним… вовремя сдерживает себя и заставляет – заметным усилием – идти нормально.
– Что за удивительная манера передвижения у этих магглов.
Смотритель оборачивается.
– Ха! Поработайте с мое в этом доме, будете еще не так развлекаться. Реакция пациента говорит мне об очень многом.
Гарет сверлит его взглядом, а Элинор смотрит на смотрителя с крайним неодобрением.
– Это совсем не смешно, – говорит она.
Гарет хмурится скорее раздраженно и добавляет:
– Кстати, мы, похоже, забыли представиться. Меня зовут Гарет Грейнджер, а это моя жена, Элинор.
– Артур Уизли, Неправомерное использование маггловских артефактов, – встревает Артур.
– Конечно, конечно. Я Крэб, мистер Крэб. Заведую этим бардаком уже десяток лет. Так как вы сказали, мугловские артефакты? – поводит носом и уходит дальше по коридору.
– Нет! Эти встречаются только в Японии, – поспешно отвечает Артур. – Хотя было несколько случаев в Китае и России, – добавляет он после некоторого раздумья.
«По-моему, у нас ему самое место», – думает про себя Крэб, оглядываясь по сторонам. Краем глаза он замечает движение: кто-то из санитаров, крадучись с вантузом в руке, сворачивает в боковой проход.
– Виллемс! Эй, Виллемс! Поди-ка сюда! – кричит ему.
Виллемс возвращается в главный коридор.
– Какого хрена тебе еще от меня надо? Опять в сортире засор? Ну так сам и прочищай! – рычит Виллемс. Кидает грязным вантузом в Крэба.
Виллемс! – прикрикивает Крэб, непринужденно вынимая вантуз из воздуха перед собой. – Ведите себя прилично. Джентльмены и благородная леди желают взглянуть на девочку.
– Девочку? – Виллемс чешет в затылке. – А, Рыжая.
Виллемс подходит и пытается отнять вантуз у Крэба, но не может выломать его из цепкой миниатюрной руки.
– Так у нас же, вроде как, был еще один засор. И вообще мне надо вернуть это на место.
– Виллемс, сегодня я не в настроении выслушивать ваши шуточки, – внушает ему смотритель. Затем наклоняется к уху Виллемса и шепчет:
– Пойми ты, они пришли ее забирать, так что будь повежливей.
– Эй, кто говорит, что я не… буду, – неохотно соглашается Виллемс.
– Вот и замечательно. – Крэб наконец поворачивается к посетителям. – Итак, мистер и миссис Грейнджер, а также мистер Уизли, прошу следовать за мистером Виллемсом. Он позаботится обо всем. Когда закончите, подойдите ко мне в кабинет, и мы сделаем всю бумажную работу. – Крэб разворачивается, скачет вприпрыжку по коридору; затем переходит на нормальный шаг, дирижируя, однако, вантузом как жезлом на параде.
– Что-то не так? – Элинор обращается к Виллемсу.
– А то. Крэб-то у нас… того. Только его посадили не по ту сторону решетки, да еще в директорский кабинет.
Элинор пригвождает его взглядом.
– С девочкой! С ней что не так?! Вы оба боитесь к ней подойти.
– А. Нет. Ничего подобного. Совершенно ничего такого, – поспешно отвечает Виллемс.
Следуя за Виллемсом к камере, Гарет не спускает с него глаз; он тихо спрашивает Артура:
– Знаете, мне что-то очень не нравится, как они себя ведут. Вы уверены, что Министерство от нас ничего не скрывает?
– Конечно же, да, Гарет. Я рассказал вам все, что знаю. Я думаю, нам стоит спросить благородного сэра Виллемса. Скорее всего, девочка всего лишь проявляет свой дар, – предлагает Артур.
– Если вы там закончили шептаться, мы могли бы пройти в ее комнату, – нетерпеливо вставляет Виллемс.
– Сначала расскажите нам, почему вы так нервничаете, когда говорите о ней, – отрезает Элинор.
Виллемс морщится, понимая, что его приперли к стенке и что придется рассказывать. Но, может быть, если рассказать как надо… Он начинает:
– Так и быть. Но не говорите Крэбу, что это я вам сказал. С тех пор, как ее привезли, тут творится… всякое. Все чертово крыло как будто кто проклял. Аж мурашки по коже. Почти все поувольнялись, и с ней остались я, Диксон и Смит. Нет, вы не подумайте, что я жалуюсь; Крэб удвоил нам зарплату, только чтобы нас удержать. Может, конечно, просто совпадение: она поступила перед тем, как это началось. Но почти все думают, что это из-за нее. Я тоже. – Качает головой. – Сказать по правде, я буду только счастлив, если вы ее заберете. Но не поймите меня неправильно, ей на самом деле стало лучше. Вот уже несколько месяцев все идет как надо. Она теперь даже разговаривает. Я так думаю, она теперь в порядке и ее можно забирать. Ну так что, хотите взглянуть, или как?
Гарет вопросительно глядит на Артура, тот кивает. Действительно, умственно нестабильная юная ведьма вполне способна бессознательно проявлять свой дар и таким образом создавать впечатление, что место проклято.
Элинор нервно перебирает пальцами:
– Так что же это, это место – на самом деле проклято?
Гарет кладет руку ей на плечо, отчего Элинор заметно вздрагивает. Она не любит проклятий – помимо всего прочего. Хуже того, после визита в Диагон-аллею она стала в них верить.
– Скорее всего, она просто юная ведьма, – шепчет он на ухо своей половине, – и неосознанно использует свою силу. Поворачивается к Виллемсу. – Что же, полагаю, теперь нам все ясно.
– Прекрасно. Скорей бы покончить со всей этой… со всем этим, – отвечает Виллемс. Он перебирает ключи в связке и наконец отпирает дверь. Прежде чем открыть дверь, его рука сама собой находит амулет. Но он опускает ее, шепча под нос: «Еще примут за чертова психа».
– О! Что это тут у вас? – восклицает Артур, хватая амулет цепкими пальцами. – Ох, очень, очень любопытно. Похоже на защитные подвески вроде тех, что встречаются в…
Гарет предупредительно покашливает.
– Мистер Уизли, не кажется ли Вам, что сейчас не совсем подходящий момент.
– А, конечно, конечно. Я просто немного увлекся, – говорит Артур, отрывая себя от амулета явным, и немалым, усилием воли.
– Обычная побрякушка, для нас, суеверных, – раздраженно ворчит Виллемс. – Ну так что, так и будем здесь стоять?
– Прошу прощения, мистер Виллемс. Мистер Уизли отвлекся.
Виллемс, все так же кривясь, открывает дверь.
– Вон она. Очень надеюсь, что вам понравится.
Гарет хочет пройти внутрь, но Виллемс преграждает путь своей здоровой лапищей.
– Эй, не суйтесь к ней без приглашения. Она на это очень… реагирует, а сила у нее будь здоров.
– Рискну предположить, что взрослый мужчина, вроде нас с вами, сможет справиться с одной маленькой девочкой, мистер Виллемс, – отвечает Гаррет, задетый замечанием Виллемса.
– Я, знаете ли, сам не дистрофик, но она – она положит терминатора одной левой и глазом не моргнет. Виллемс становится в полный рост. Он оказывается заметно крупнее Гарета. Тот, конечно, не желает этого признавать и в свою очередь расправляет плечи, разминая запястья. Свитер легко скрывает этот жест.
Элинор заглядывает в щель между петушащимися мужчинами и наконец видит девочку. – Как красиво! Она танцует!
– Нет, мэм, она не танцует. Это вроде Кун-фу или что-то типа… ну знаете, вроде как в гонконгских боевиках? – отвечает Виллемс. Он отворачивается к двери и громко колотит в нее. – Эй, Рыжая! Рыжая! Тут пришли на тебя посмотреть!
Девочка останавливается и мягко пригибается к полу, сильные мускулы переливаются под кожей. Стук в дверь привлекает ее внимание. Она молниеносно меняет позу, взрывается неземной энергией. Глаза вспыхивают хищной яростью, и Гарет замирает на мгновение: все, сейчас нападет. Она тоже замирает, нос всего в сантиметре от его собственного. Холодная дрожь пробегает по спине; он, голый, беспомощный, лицом к лицу с драконом.
Она же отступает, принимая расслабленную стойку, а ясно-голубые глаза искрятся чистым любопытством. Но Гарет слышит лишь стук своего сердца. И снова он вспоминает, что ее отец, умерший от непонятных ран, держал собой кусок дорожного полотна в тысячу раз тяжелее его; Атлант, вынесший Землю на плечах, чтобы защитить дочь. Только сейчас, в первый раз, он по-настоящему поверил в то, что видел собственными глазами годы назад.
Человек ли она? А если нет, то что?
Изломанные отражения
О, благородный сэр! Выбирайте любую из дорог, вам не сбиться с пути. Весь наш несчастный штат – приют безумцев.
Джеймс Луис Петигру
-оОо-
Прижавшись лбом к заиндевевшему стеклу, Рыжая скользит взглядом по образам, что заключены внутри. Ее бесплотное отражение исчезает и возникает вновь и вновь, призрак, танцующий в электрических огнях. Крупинки ледяного дождя постукивают по стеклу почти беззвучно, и Рыжая смотрит на капельки воды, смотрит, как они сползают вниз, как сливаются в крупные капли, чтобы быть оторванными и унесенными прочь потоком воздуха и земным притяжением.
Отражение смотрит в ответ, жалкое, одинокое.
Маленькая рука крепко сжимает медальон. Он только холодит ей кожу, не в силах разогнать бескрайнюю мглу. Наконец, она вырвалась… из того душного, тоскливого места, где беспрерывный нечеловеческий шепот. Но там ей было всегда тепло, всегда светло. И где она теперь? Холодно. Темно.
А шепчущие следуют за ней.
Рыжая не вслушивается в то, о чем говорят двое на передних сиденьях. Она находит утешение в мягких интонациях, что долетают до нее. Слушает напевные октавы и звучные басы, позволяет им убаюкивать себя.
Луна стоит низко над горизонтом, красная, полная луна, луна Жатвы проглядывает сквозь быстрые облака. Рыжая смотрит ей в лицо, до тех пор, пока машина не поворачивает, унося ее из поля зрения. Но в краткий миг перед тем, луна летит рядом с ее отражением… темная богиня с глазами, исполненными огня, с гривой огненных волос. Чувственные губы вздрагивают, и она слышит шепот: «К нам».
Мелодичный голос заставляет ее встрепенуться: «Мы дома».
Рыжая широко зевает, вытягивает руки к потолку и моргает сонными глазами в надежде прогнать усталость. Не получается. Она оглядывается в недоумении; все это – машина, облака, луна, звезды, сама мысль о том, что у нее может быть дом – кажется совершенно нереальным. Дверь с ее стороны открывается, плотная фигура Гарета отступает, держа дверь нараспашку, давая ей широкий проход. Рыжая трет глаза и вопросительно смотрит на него.
– Гарет, дорогой, в чем дело? – спрашивает Элинор, обходя машину сзади.
– Все в порядке, дорогая, – отрывисто отвечает Гарет.
Он наклоняется к Рыжей, осторожно приобнимает ее и поднимает девочку с сиденья. Рыжей хорошо в его объятьях, она даже успевает удобно устроиться у него на руках, но тут ее ноги касаются земли и она обнаруживает, что ее деликатно подталкивают ко входу. Рука крепче сжимает медальон: впереди – разверзнутая тьма.
Дверь открывается, обнаруживая совсем беспросветную черноту. Рыжая сильнее вжимается в ногу Гарета; тот шипит от боли и умоляет:
– Элинор, свет, ради бога.
– Что-то не так? – Элинор произносит с дрожью в голосе, изгоняя темноту щелчком выключателя.
Хватка Рыжей ослабевает, и она отпускает Гарета. Ее зрачки расширяются, она впитывает обстановку прихожей – все такое новое и восхитительное. На какое-то время эти ощущения прогоняют усталость, и Рыжая слегка подпрыгивает на мысках. У нее новые родители, новый дом, новая жизнь! Она улыбается, совсем чуть-чуть – от этой мысли ей становится тепло. Наконец-то она сможет назвать это место домом. Она и не знала, как сильно ей этого хочется, насколько ей это нужно. На этом ее глаза снова слипаются.
– Похоже, наша новая дочка боится темноты, да и хватка у нее еще та – санитар был прав, – говорит Гарет, проходя внутрь вслед за Рыжей. – Я пойду разберу в комнате Гермионы, а ты пока приготовь ее к постели.
Элинор с улыбкой кивает и смотрит на Рыжую сверху вниз взглядом полным тихой радости. Она берет маленькую руку Рыжей в свою и тянет за собой. Девочка едва взбирается вверх по лестнице, спотыкаясь от усталости.
Последним усилием Рыжую втаскивают в небольшую комнату. Элинор отпускает ее руку, склоняется над ванной и включает воду. Плеск теплой воды выводит Рыжую из отупения. Ее глаза расширяются от радостного предвкушения горячей ванны. Над раковиной – зеркало, и в нем она ловит свое отражение.
Нет никакой темной богини. Только она сама… рыжеволосая, уставшая, вымокшая под ледяным дождем. Она слабо улыбается себе.
Элинор вкладывает ей в руку небольшой предмет. Пока Рыжая рассматривает его, женщина спрашивает:
– Зубы сама почистишь, или тебе помочь?
Рыжая кивает. Встав на цыпочки, она наклоняется над раковиной и пускает воду. Секунду спустя она чистит зубы… хотя в ее исполнении это больше напоминает электролобзик – рука так и мелькает, а обильная пена от пасты вот-вот вылезет изо рта.
– Эй, помедленней! И чисти как следует между зубами, – прикрикивает Элинор в удивлении. Она же так себе сотрет все зубы до самых корней. Рыжая послушно снижает темп до «всего лишь» бешеного и вопросительно смотрит на Элинор.
Элинор не замечает. Все внимание – ванне; она пробует воду рукой. Слегка подкручивая краны, задумчиво произносит:
– И как же нам теперь тебя называть?
Рыжая открывает рот, хочет ответить – но не может. Этот вопрос все преследует ее. Кто ты? Только на этот раз ответ словно дразнится, будто бы висит на кончике языка, готовый сорваться и открыть ей эту тайну.
– Ох, ну что же ты! – вскрикивает Элинор, подбегая к девочке. Наклоняется, вытирает пенную дорожку, что оставила паста, сбежавшая у нее изо рта. – Вот так. Теперь прополоскаем рот, – объясняет Элинор, стирая уголком полотенца последние следы неприятности с личика своей младшей дочери.
Рыжая набирает в рот воды, прополаскивает и сплевывает в раковину. Элинор улыбается и достает зубную нить. Отрывает немного и протягивает дочери. Рыжая берет нить, но смотрит на Элинор в недоумении.
– Это зубная нить, – говорит Элинор. Рыжая явно не понимает, чего от нее хотят, и Элинор вздыхает:
– Иди сюда, я тебе покажу.
Элинор берет руки Рыжей в свои и показывает, как пользоваться нитью. Рыжая так и не понимает, к чему весь этот обряд. Но почему бы нет – сопротивляться нет сил. И она позволяет Элинор снова и снова скрести свои зубы и десны отрезком нити.
– Вот и замечательно! – удовлетворенно произносит Элинор, гладя дочь по голове. – Вот мы почистили зубки, а теперь нам пора в ванну.
Рыжая без малейшего стеснения сбрасывает одежду прямо на пол. Медальон остается на шее, холодит голую кожу. Она тянется к воде почти отчаянно – чтобы тепло наконец приняло ее тело и изгнало затаившийся внутри холод. Ее останавливает рука.
– Это что такое? – требует Элинор, выхватывая медальон. Рассмотрев – грубая отливка, железо; огонь внутри глаза внутри звезды – она хмурится. Чем бы это ни было, выглядит оно совершенно сатанински. – Никогда моя дочь не наденет ничего подобного! – отрезает Элинор.
Взгляд Рыжей тяжелеет, черты лица складываются в гримасу неодобрения, которая на ее лице кажется капризной. Она отводит руку Элинор в сторону, и та очень ясно чувствует силу в маленькой руке девочки, силу, способную раздробить ей кости одним случайным движением; силу, обузданную сумасшедшей волей.
– Ладно, – осторожно говорит Элинор. – Я спрошу Гарета. Но тебе придется снимать это в ванной, а то оно заржавеет, – добавляет она, выпуская медальон. Он падает Ранме на грудь.
Гримаса Рыжей мгновенно разглаживается, в глазах же зажигаются огоньки какой-то шаловливой мысли. Она смотрит на воду в ванне, потом на медальон, и мгновение спустя снова улыбается – но по-другому.
Она снимает медальон с шеи и кладет на крышку бельевой корзины.
Элинор радуется этой маленькой победе. Очень недолго. В тот самый момент, как Рыжая выпускает из пальцев серебряную цепочку, лампа над зеркалом нехорошо мигает. Холодная волна проходит по позвоночнику Элинор, заставляя волоски на шее вставать дыбом.
Освещение пульсирует в постоянном конвульсивном ритме. Ванную комнату окутывает противоестественный полусвет. Тени тянутся, темными лапами, резко впечатанными в стены. Они ползут, спазмируют в болезненном экстазе, но только на краю зрения, только там, где она не может посмотреть на них прямо. Ее взгляд прикован к самой черной тени, обрамляющей раковину, она будто вызывает ее – двинься, и поймаю… но на самом деле больше всего на свете хочет, чтобы та не двигалась.
Ее пробирает озноб.
Где-то глубоко внутри Элинор чувствует лихорадочное предвкушение, угрозу, страх, первобытное знание, что ты в опасности, здесь нельзя оставаться, приближается что-то плохое, беги, беги, беги! Это чувство как рак, разъедающий душу. Дыхание учащается. Руки сжимаются в кулаки, изо всех сил, так, что белеют костяшки… и ей очень странно обнаружить что-то холодное и твердое в левой руке.
Рука на крышке корзины, а в ней медальон. Вдруг все приходит в норму.
Маленькие, теплые, сильные руки твердо, но осторожно вынимают подвеску из ее мертвой хватки. Элинор резко оборачивается, но тут же успокаивается от прикосновения дочери. Смотрит, как Рыжая снова надевает серебряную цепочку. Тени тают; рассеянный свет снова дотягивается до них, как и надлежит.
Рыжая смотрит на нее, подняв взгляд, без выражения, глаза в глаза.
Элинор выдерживает ее взгляд, ищет смысла в этой глубине. Там, в глазах Рыжей, она находит обиду, страх, неуверенность, боль потери и страшную, страшную тьму. Инстинктивно она сжимает дочь в объятьях, прижимая ее голову к груди. Снова вздрагивает всем телом, но прижимает еще сильней, еще крепче, гладя ее другой рукой по спине и длинным рыжим волосам.
Ее дочь нерешительно обнимает ее в ответ, затем выскальзывает и радостно запрыгивает в ванну.
Бульк!
Что!? Дочь? Элинор моргает... очень, очень сильно надеясь, что это ей просто привиделось. Коротко смотрит на знакомое лицо, обрамленное совершенно незнакомыми черными волосами. И тут же переводит взгляд вниз – к одной совершенно не-дочериной детали, которой, она уверена, там не было мгновение назад.
Мальчик в ванной, ничтоже сумняшеся, берет с полочки мыло и взбивает пену, прежде чем погрузиться в блаженное тепло.
– ГАРЕТ!
-оОо-
Лучи утреннего солнца заливают кухню, скользя по отполированному столу и светлому линолеуму пола, насыщая воздух прозрачным светом. За окном на ветке чирикают птички, а тощая белка грызет свой орешек. Почтальон, закоченевший даже под несколькими слоями одежды, развозит почту на своем велосипеде; выдыхая облачка пара, он опасливо едет по обледеневшей обочине, забрасывая свежий номер «Лондон Глоуб» во владения преданных подписчиков.
Одна такая газета приземляется на газоне Грейнджеров, отрясая с травинок иней – воскресный выпуск, с целой полосой цветных комиксов и кучей рекламных приложений. С того момента, как они привезли рыженькую из лечебницы к себе домой, прошло два дня и три длинных ночи – с вечера четверга.
Их приемная дочь быстро осваивается.
Как только газета касается травы, она выбегает из двери, хватает ее и торопится назад, слегка подрагивая от холода; бросает «Глоуб» на безупречно чистый кухонный стол, для Гарета, почитать. Потом отпихивает Элинор от плиты, ловко переворачивает несколько оладий и полдесятка яиц, а также заглядывает под кусочки шкворчащего бекона – но решает, что они должны получше поджариться. Рыженькая с намеком, и несколько обиженно, смотрит в сторону приемной матери.
Элинор победно облизывает пальцы, жирные и соленые от стащенного бекона, и шаловливо улыбается дочери.
– Я же тебе вчера сказала, что сама все приготовлю. И вообще, это нечестно, сама столько ешь, а нам не даешь, – говорит, помахивая рукой в сторону стопки фруктовых оладий, бекона и глазуньи, которых, наверное, хватило бы для пятерых взрослых.
Маленькая девочка ей подмигивает, прежде чем отвернуться к плите.
На лестнице слышны тяжелые шаги: это Гарет спускается вниз, в ужасном настроении, которое удерживает в рамках приличия только апатия. Но и то, и другое легко изгнать с помощью утренней дозы кофеина. Элинор наливает дымящийся кофе в большую кружку и вкладывает ее в протянутую руку мужа. Он жадно выпивает, прежде чем налить себе вторую и устроиться на своем месте за столом. Он удивленно моргает, обнаружив «Глоуб» уже на столе перед собой.
– Спасибо, – говорит он, сам не зная, кому. – Надеюсь, хотя бы сегодня он перезвонит, – добавляет минуту спустя.
– Мистер Уизли? – спрашивает Элинор, попивая собственный кофе.
Гарет кивает.
Они все пытаются выяснить у него про превращение девочки в горячей воде, и про медальон. Мистер Уизли соизволил прислать сову – написал, что перезвонит. Это было в пятницу.
Собственное расследование Грейнджеров не принесло ничего нового. Да, она выжила в том самом взрыве; рядом с ней найден мертвым человек, предположительно отец; ни при нем, ни при ней не обнаружилось документов, удостоверяющих личность, и поскольку никто не обратился за ней несмотря на широкое освещение инцидента в прессе, девочку посчитали сиротой. Так что все это время им ничего не оставалось, как ждать ответа от мистера Уизли.
И время это было весьма неспокойным.
Утром в пятницу Гарет проснулся невыспавшимся, злым, в какую-то несусветную рань – оттого, что девочка прыгает по стенам и потолку гостиной. Несколько больших аварийных кружек кофе спустя, Гарет смог дать понять, что дома этого делать не стоит, но что можно тренироваться на улице. Они подыскали пару старых пальто Гермионы, которые ей отлично подошли. Не сказав ни слова, Рыжая – одним прыжком, сразу через крыши – исчезла вдали.
Гарет с Элинор тогда подумали, что это все, конец, они ее потеряли. Но нет, этим вечером они нашли ее на крыше дома, смотрящей на звезды, сжимая в руке медальон. И даже не попытались заставить объяснить, где она была весь день: оба дантисты, они как-то сразу почувствовали, что ответ из нее пришлось бы тянуть клещами.
Утром в субботу, когда Рыжая вышла из-за стола, не убрав за собой, ее попросили помочь. Она согласилась с удовольствием, как будто хотела найти хоть что-нибудь, что угодно, чем бы заняться. И дело спорилось в ее руках, домашние работы были переделаны так ловко, так быстро и с таким отточенным изяществом, какое Грейнджеры даже не предполагали возможным. Уборка со стола и мытье посуды заняли пару минут.
Но готовить ее никто не просил. Она попросила об этом сама. Точнее, не то чтобы попросила. Вечером в субботу она потянула Элинор за рукав и дала понять, что не прочь присоединиться. И оказалось, что она замечательно и неожиданно привычно управляется на кухне… вот только в то, как она обращается с ножом, поверить было совершенно невозможно, особенно учитывая ее возраст и то, что последние два года их дочь провела в надежной изоляции от любых колюще-режущих предметов.
А сегодня утром Элинор и Гарета ждало еще одно открытие: дочь приготовила бекон, глазунью и фруктовые оладьи – все в огромных количествах. Кофе тоже уже стоял, сваренный, на плите. Как известно, в мире не так много удовольствий, сравнимых с пробуждением от аромата шкворчащего бекона и свежесваренного кофе. Это оказалось одним из немногих приятных сюрпризов, преподнесенных девочкой за последние шестьдесят часов.
Но неожиданности такого рода – это еще полбеды, включая даже родео в ванной в первую ночь; настоящей причиной того, что Грейнджеры трудно привыкали к девочке, было то, что пока она не произнесла ни единого слова. Остальное поддавалось объяснению – «просто ее отец был мастером боевых искусств, способным, умирая, удержать на себе десяток тонн бетона», или «это волшебство» – каким бы хлипким это объяснение не было. В конце концов ее навыки обращения с ножом они приписали владению боевыми искусствами, жуткие тени – магии, а поразительную силу – и тому, и другому. Невероятное становится как-то намного вероятнее, когда одна ваша дочь – ведьма, а другая прямо на глазах творит явные чудеса.
Поэтому именно ее нежелание разговаривать беспокоило больше всего.
Сначала они даже думали, что бедняжка – немая, но звонок в лечебницу это опроверг. Смит настаивал, что девочка заговаривала с ними, хотя и редко; она, наверное, просто молчаливая. Виллемс выразился более колоритно: «А я вам так скажу: она боится, что может выскочить у нее изо рта. И неудивительно, особенно когда вспомнишь, что она все твердила до этого». И быстро добавил: «Обратно не возьмем, и не просите», прежде чем повесить трубку.
Когда они перезвонили, чтобы спросить о купании в горячей воде, Виллемс сразу сказал, что не знает ничего ни о каком таком превращении и снова повесил трубку. Это, конечно, подтверждало, что санитары в курсе вещей и договорились помалкивать – но и ничего более.
Хуже того, ни Элинор, ни Гарет не имели ни малейшего понятия, как ее все-таки звать. Оба сходились в том, что «Рыжая» - вообще не имя для девочки... или, может статься, мальчика. «Рыжая Грейнджер» - еще намного хуже, потому что жестокие дети переделают его в «Рыжий Рейнджер» за пару дней. Учитывая необычное, как бы это, состояние, что ли, девочки, Элинор и Гарет подобрали несколько имен, подходящих и для того, и для другого.
Да, с именем нужно что-то решать, причем скоро. Как и с полом. Еще нужно дооформить документы и устроить ее в школу. Еще по пути домой Элинор и Гарет решили, что она пойдет в прежнюю школу Гермионы – и поскольку это, пусть уважаемая и престижная, но школа для девочек, вопрос половой принадлежности встал со всей возможной остротой.
И что, наконец, они скажут Гермионе?
Шурррх!
Тарелка, вращаясь и покачиваясь, пролетает мимо. Внутри у Элинор все сжимается в предчувствии месива из еды и осколков на полу. Но нет: тарелка мягко встречается со столом, обкатываясь по донышку, и, проскользив, застывает точно напротив Гарета, не потеряв ни частички пищи. Очень скоро той же дорогой отправляется вилка, а еще одна тарелка приземляется перед Элинор.
Не сразу Элинор осознает, что все это время сидела, задержав дыхание. Да уж, свыкнуться с новой дочерью им будет явно нелегко. Взглянув в тарелку, она хмурится. Ни кусочка бекона.
Гарет усмехается в кулак, пролистывая «Глоуб» и прихлебывая кофе.
– Что, только гарнир? Опять таскала бекон, прежде чем он поджарится, да?
Элинор вздыхает, кивая – и видит, что девочка с огненно-рыжими волосами подмигивает ей с места напротив. «Спасибо», – говорит она девочке с очень теплой улыбкой. Потом Элинор берет вилку и начинает есть.
Юный повар улыбается в ответ, искорки от солнца в глазах. Львиная доля семейного завтрака на тарелке перед ней, и она ревниво охраняет еду, по крайней мере, в краткий миг перед тем, как буквально вгрызается в нее.
– Ешь как следует, – выговаривает Гарет, выглядывая из-за газеты. – И не глотай, как пылесос.
Девочка смотрит на него искоса, но слушается, снижает темп.
Гарет удовлетворенно кивает, снова скрываясь за газетой.
Дзынь! Дзынь! Звонит телефон.
Гарет откладывает газету и подходит к телефону.
– Доброе утро, – произносит он. – Грейнджер слушает... А! Мистер Уизли, мы уже заждались вашего звонка... – улыбка медленно сползает у Гарета с лица. – Нет, я могу понять, что вы интересуетесь телефоном и вообще маггловской техникой. Но вы знаете, если вам так трудно перезвонить, мы могли бы встретиться и... – выражение лица Гарета становится жестче, а в голосе проскальзывают суровые нотки.
– Послушайте, хватит уже о неэффективности телефонного справочника! Мне очень жаль, что вам пришлось обзвонить двенадцать Грейнджеров, прежде чем вы дозвонились до нас. Давайте все-таки перейдем к делу. Вы, надеюсь, смогли узнать о нашей новой дочери что-нибудь новое?
Через пару минут этот большой мужчина скалится в трубку и начинает расхаживать взад и вперед. Он коротко пересекается взглядом с Элинор.
Элинор тоже хмурится, затем тянет свою девочку за руку из кухни. Та отчаянно хватает стопку оладий с тарелки, прежде чем та оказывается вне досягаемости. Уходя, обе слышат, как Гарет уже просто орет в трубку: «То есть как это вы были не в курсе?! Чем вы там вообще занимаетесь, в своем министерстве?»
Элинор с девочкой устраиваются в маленькой неярко освещенной комнате, центром которой служит кофейный столик с крышкой тонированного стекла. На столике много разрозненных документов; рядом гарнитур – пара низких дизайнерских кресел и диванчик для двоих. Ее дочь запрыгивает в кресло с ногами, едва не опрокинув его при этом, и устраивается поудобнее. Откусывает от стопки оладий в руке и вопросительно смотрит на Элинор. Элинор тихо усаживается на диван напротив. Она еще раз внимательно изучает свою маленькую девочку, ее пышные волосы, отсвечивающие рыжим в мягком солнце, проникающем в комнату.
Гневный голос Гарета доносится из кухни сквозь несколько стен.
– Ну вот, – начинает Элинор, не сводя с девочки глаз, – скоро ты пойдешь в школу. Но перед этим, тебе нужно имя... и еще мы должны решить, будешь ты девочкой или мальчиком.
Последняя фраза дается Элинор нелегко. Она уже привыкла думать о своей дочери как о... о дочери, девочке, несмотря на ее очевидный и явно мальчишеский интерес к боевым искусствам.
Ребенок все так же, спокойно и задумчиво, смотрит в глаза своей матери. Потом она пожимает плечами, а ясно-голубой взгляд направляется в строну кухни – до них доносится очередное восклицание.
Элинор со вздохом продолжает:
– Мы с Гаретом считаем, что «Рыжая» тебе не очень подходит.
Элинор останавливается, ожидая реакции девочки. Не дождавшись таковой, Элинор бросается в атаку.
– Мы выбрали несколько имен, это хорошие имена, но ты уже достаточно взрослая, чтобы сделать выбор, и последнее слово будет за тобой. Ты меня понимаешь?
Девятилетний ребенок отсутствующе кивает.
– Если имя для девочки, то нам нравятся Имогена, Миранда или Церера. Еще мы подобрали имена, если ты решишь быть мальчиком. Вот Лисандр тоже красивое имя, ну а Робин или Эвери неплохо подойдет и девочке, и мальчику.
Элинор делает паузу, ожидая ответа. Девочка сидит неподвижно, с выражением предельной сосредоточенности на лице.
Входит Гарет и говорит:
– Лично мне больше по душе Эвери. – Вздыхает и усаживается рядом с Элинор, обнимая ее за плечи. Извиняющеся улыбается дочери.
Элинор моргает и прижимается к мужу.
– Тише, дорогой. Мы же договорились, что она должна решить сама. К тому же ты прекрасно знаешь, что мне больше всего нравится Имогена. Но это ладно, ты хоть что-то выяснил о нашем пока-что-безымянном ребенке?
Вышеозначенный ребенок поднимает взгляд, с интересом ожидая ответа.
Гарет коротко смотрит на нее и вздыхает, качая головой.
– Наверное, тебе тоже стоит это знать. Мистер Уизли откопал твое дело где-то в Министерстве магии, включая отчет о происшедшем два года назад. Сказал, что только по знакомству.
– Ты ведь извинился за то, что накричал на него, и поблагодарил за помощь, не так ли, дорогой, – строго прерывает Элинор. – Не его вина, что ты услышал не то, что хотел бы.
Гарет трясет головой, глядя на жену.
– Ты знаешь, забыл. Нужно будет потом пригласить его куда-нибудь, – добавляет неохотно. Устремляет взгляд в потолок и говорит задумчиво:
– Полагаю, он будет просто счастлив испытать на себе все прелести маггловского фаст-фуда.
Элинор хихикает.
Гарет тоже усмехается, затем говорит уже другим тоном:
– В общем, дело обстоит так. Тот случай два года назад имел магическую природу. Но, к несчастью, министерство опоздало к месту происшествия. Все, что они смогли определить, это то, что была битва, что произошло обрушение и что была использована сильная темная магия. И это практически все, что им известно.
– Авроры в Министерстве – это примерно то же, что наша криминальная полиция и бюро расследований в одном: за вычетом магии, методы одни и те же. То есть они восстанавливают картину по незначительным деталям, уликам. Проблема как раз в том, что улик почти не было – только остаточные поля и разрушенный тоннель. Но их лучшие аналитики пришли к выводу, что был открыт портал в... куда-то, и что что-то пыталось через него влезть.
Гарет поджимает губы и продолжает:
– Больше ничего полезного. В целом, вывод отчета гласит, что имеются явные свидетельства масштабного сражения немагической природы, которое, собственно, и обрушило дорогу, и в какой-то момент портал был запечатан.
Гарет поворачивается к приемному ребенку.
– Они считают, что в битве участвовал твой отец. Он скончался от ран, природу которых не смогли определить ни авроры, ни наши доктора.
– Потом они вмешались только когда ты оправилась достаточно для того, чтобы вернуться к нормальной жизни; они хотели, чтобы тебя удочерил кто-то вроде нас, потому что... понимаешь, наша старшая дочь, Гермиона, она ведьма. Она сейчас учится на первом курсе в Хогвартсе – уехала два месяца назад. Тебя нашли прямо на том месте, где открылся этот портал, и они говорят, что магическое воздействие может иметь долговременный эффект, и что ты сама можешь оказаться ведьмой.
Гарет поворачивается к Элинор.
– О медальоне в отчете ни слова. То есть он либо у нее недавно, или же его посчитали недостойным упоминания. И про превращение в мальчика в горячей воде – тоже ничего. Мистер Уизли соизволил предположить, что это одно из следствий инцидента.
Гарет раздраженно рычит и продолжает:
– Что это у них за расследование, в конце-то концов. Ни капли полезной информации.
Гарет с натугой выдыхает, выпуская таким образом напряжение и негодование, и снова смотрит на свою рыженькую.
– Ну, что скажешь насчет имени? Не хотелось бы тебя торопить, но вот эти документы необходимо сдать очень скоро, – говорит он, постукивая пальцем по бумагам на столе.
Девочка разглядывает стол, но молчит.
– Если ты не решишь до послезавтра, нам придется сделать это за тебя, – добавляет Элинор.
Ребенок переводит вгляд на нее, потом уходит глубже в себя, оставляя на лице капризную гримасу.
Видя, что так они ничего не добьются, Элинор мягко подталкивает девочку в нужном направлении словами:
– Мне очень нравится Имогена и Церера. Эвери тоже неплохо... в целом. Но не нужно торопиться. У тебя еще целая ночь, – быстро поправляется Элинор, опасаясь, чтобы ее слова не слишком отягощали дочь.
Гримаса не сходит с лица девочки, потом она говорит. Говорит, как будто слова доставляют ей отвращение: «Дикий конь».
Элинор кривится и уже открывает рот, чтобы возразить.
Но ребенок качает головой и сглатывает, потом морщит лоб в предельном сосредоточении и пробует снова. На этот раз она произносит:
– Ранма. Мое имя Ранма.
-оОо-
– Вам, я полагаю, известно, почему наши требования к кандидатам столь высоки, не правда ли, миссис Грейнджер? – спрашивает строгая дама.
Руки Элинор сложены на коленях, и она нервно перебирает пальцами.
– Да-да, конечно. Но, вы знаете, Гермиона у вас так хорошо училась, и мне бы очень хотелось, чтобы наша новая дочь тоже пошла в вашу школу.
Престарелая женщина мимолетно улыбается.
– Гермиона... да, ее я прекрасно помню. Удивительно одаренный ребенок, – выражение ее лица твердеет. – Нам было жаль расставаться с ней. Все ожидали, что она закончит у нас все шесть классов. Да, и кстати, вы не напомните мне, в какую школу она перешла, миссис Грейнджер?
– Ээээ... в Хогвартс.
– Хогвартс? Не припомню, чтобы я слышала о такой.
– Это закрытый пансион в Шотландии для... как бы это... одаренных детей, – отвечает Элинор. Она сжимает ладони коленями, чтобы руки не выдавали ее волнения.
– Понимаю, – отвечает пожилая женщина, выдавая желаемое за действительное. Она берет папку с ближней полки. – Ну что же. Посмотрим, что можно сделать для вашей... новой дочери, правильно?
Элинор кивает.
– Ее зовут Ранма. Наша приемная дочь.
Дама поджимает губы и делает пару пометок.
– Так, и сколько ей лет?
– Девять... мы так думаем.
Дама вопросительно поднимает взгляд.
– Видите ли, мы не знаем точной даты рождения, – поясняет Элинор. – Но она у нас очень одаренная. Мы уверены, что она справится.
Прежде чем ответить, пожилая женщина вкладывает ручку в держатель.
– Ну что же, я за то, чтобы дать вашей дочери шанс, – начинает она, – однако, поймите меня правильно, прежде чем принять решение, мы должны ее протестировать. Хедвингс, как вам известно, не простая школа. У нас не так много мест, высокий престиж и безупречная репутация. Приводите ее – и посмотрим, сможет ли ваш приемный ребенок держаться наравне с самыми умными и одаренными девушками Англии.
Элинор вздыхает, мысленно уже распрощавшись с надеждой. В конце концов, какой бы одаренной ни была Ранма, как она может пройти вступительный тест в школу такого уровня, пропустив по меньшей мере два года учебы? Наверное, будет лучше не позориться и начать подыскивать другую школу.
Но почему бы ей не пройти их тесты – мы хотя бы будем знать ее уровень.
-оОо-
Ранма взмывает в низкое небо города, мягко приземляется на крышу и прыгает снова – на соседнюю. Пот ручейками струится по коже, несмотря даже на то, что каждый выдох становится облачком пара в холодном воздухе. Едва коснувшись опоры, рыжая молниеносно уклоняется назад и наносит ответный удар: это бой с тенью, грозный танец.
Никто, кроме нее – она видит ее внутренним взором – не знает, что тень эта имеет облик панды. Если бы кто-то и мог видеть ее сейчас, ему представилась бы лишь череда стоек, связок и прыжков, сколь невозможных, столь и изящных, проделанных истово и искусно. Опытный боец определил бы, что она сражается с тенью очень сильного, быстрого и массивного противника.
Но вокруг нет никого.
Тень теряет равновесие от удачно проведенной передней подножки. Ранма пытается развить преимущество: оттолкнувшись от крыши руками, наносит удар ногами вверх, целясь панде в подбородок. Неудачно. Панда-тень отводит голову чуть назад, уклоняется от удара в падении, и лапой коротко бьет снизу вверх. Девочка летит через всю крышу, падая неопрятной кучей.
И тут горизонт светлеет от первых лучей восхода. Тень делает поклон и рассеивается. Она встает, вытряхивает цементную крошку из одежды и уважительно кланяется в ответ – тому месту, где исчезла тень. Завтра, в предутренних сумерках, они продолжат бой.
Или нет: сегодняшний противник может не явиться завтра, потому что эти тени – это тени из ее снов. Девочка помнит тех, что приходят к ней каждую ночь, и воскрешает их искусство в своей жизни, своей битве. Она редко выигрывает, зато учится – всегда, и это приносит ей радость маленьких побед. Однажды она вышла на бой с тем самым мальчиком, что превращается в девочку, и у которого она украла имя. Тогда она безнадежно проиграла, но она становится сильнее. Через пару лет... ну или чуть дольше, но когда-нибудь... когда-нибудь она победит даже его.
Горько это, терпеть поражение от собственной тени.
Ранма расслабляется и начинает делать растяжку. Легкая гримаса неудовольствия омрачает лицо, когда упражнение тревожит ссадины и кровоподтеки от недавних и недружественных встреч ее ладного тела с щебнем, кирпичом и бетоном. Но это ненадолго: скоро они исчезнут, как всегда. А пока что она глубоко вдыхает прохладный воздух, впитывая едкий коктейль из городского смога и утреннего тумана, и смотрит вокруг. Мягкий свет утренних сумерек истаивает в лучах восходящего солнца. Воздух наполняется звуками просыпающегося города.
Ее отдых краток. Под лучами солнца ее и без того горячая кровь бурлит. Эти виды, звуки, запахи, они переполняют ее. Они заражают ее всепоглощающей жаждой действия. Ранма с новыми силами перепрыгивает на соседнюю крышу, радостно провожая взглядом улицы, раскинувшиеся внизу. На ее лице улыбка.
Она вообще стала много улыбаться.
Улыбка становится еще шире, когда она вспоминает, что сегодня идет в школу. Это же здорово, место, где можно увидеть и узнать много всего нового. Новое – это всегда хорошо. Но где-то в глубине, какой-то голос говорит ей, что школа бывает... может быть скучной. Она старается не слушать. Школа – это новый вызов. Гарет с Элинор говорят, что ей придется очень много работать, чтобы наверстать пропущенное. Поэтому она с таким нетерпением ждала, когда же придут все документы, а потом – первого дня в школе. И вот он, этот день, осталось всего несколько часов.
Ранма бежит, перепрыгивая с крыши на крышу с безграничной энергией, но вот, услышав голоса, резко застывает и устраивается понаблюдать за происходящим на улице внизу.
В тесной аллее четверо парней. Трое окружают четвертого, высокого и тощего, чьи губы плотно сжаты в упрямой гримасе. С ней, впрочем, совсем не вяжется страх в его же глазах. Те трое приближаются, а он пятится и наконец упирается в кирпичную стену спиной. Оглядывается и понимает, что шестое чувство его не обмануло. Это тупик. Он вдыхает через полусомкнутые ноздри, собирается и, стараясь скрыть свой страх, смотрит в лицо своим мучителям.
– Ну же, Билли, ты ведь не собрался сбежать от нас, а? – произносит большой пухлый парень с жестокой улыбкой на губах. Он толкает худого так, что тот влетает в стену, и ухмыляется. – Ты же не станешь предавать лучших друзей, правда?
Ранма перегибается через скат крыши, чтобы лучше видеть. От ее движения мелкий щебень падает на землю с мягким стуком. Никто не замечает. Все слишком увлечены разворачивающимся действом.
Билли крепче сжимает челюсти и смотрит ему в лицо. Рука на мгновение сжимается в кулак, но снова расслабляется. С ними не справиться. Он смотрит на всех троих.
– Вы уже получили, что хотели, теперь оставьте меня в покое!
Смуглый, уголовного вида парень наклоняется к Билли, глаза в глаза.
– Что-о? Ты кому тут вздумал приказывать, говнюк?
– Н-нет, я не... аааххх! – воздух со свистом покидает легкие Билли. Смуглый отводит кулак.
Наверху Ранма шире открывает глаза: она видела удар. Дыхание учащается. Она чувствует, как волна возбуждения поднимается в груди, и с трудом сдерживает себя. Обнажает зубы в улыбке и продолжает смотреть.
Там, внизу, пухлый хохочет как гиена:
– Так тебе и надо, не будешь дерзить Джеку.
– От нас хрен сбежишь, пока сами нахрен не выкинем, – дополняет Джек. Не слыша немедленного ответа, переспрашивает: «Ну?» и ухмыляется компаньонам.
– Хрена лысого, Джек, – отвечает третий без тени энтузиазма, продолжая рыться в портфеле Билли.
– Я не тебе, Дирк.
– Ну и отвянь, – отвечает Дирк, поводя плечом. Глубже зарывается в портфель.
– Так, нашел. – Выставляет пачку листов на всеобщее обозрение.
Билли тоже видит бумаги и кричит:
– Эй! Что вы собираетесь де... – пухлый затыкает ему рот мощной оплеухой.
– Тебе же сказали, чтоб ты заткнулся, Билли, – говорит с издевательской заботой в голосе.
– Томми, ты остолоп! – кричит Дирк, пригвождая пухлого к месту взглядом. – Сколько раз тебе повторять? Не бей их по лицу! Хочешь, чтобы учителя заметили?
– Зови меня Том, понял? – отвечает тот, выдерживая взгляд Дирка.
– Вы оба, заткнитесь нахер! – орет Дирк.
Билли видит, что их внимание отвлечено, и ныряет за портфелем. Проносится мимо Томми, заставляя того потерять равновесие. Но побег не удается. Джек выставляет ногу на пути тощего парня, он спотыкается и получает короткий и жестокий удар в живот.
– Куда собрался, родной? – вопрошает Джек.
Билли харкает кровью, пытаясь вздохнуть.
Ранма видит кровь. Приподнимает брови, но остается неподвижной.
Томми топает к Билли, который скорчился на четвереньках и пытается встать на ноги.
– Тебе задали вопрос! – ревет. Отводит назад слоновью ногу и бъет Билли между ног, снова сбивая его на землю.
Билли сжимается в клубок, держась одной рукой за живот, а другую просунув между ног, и начинает тихо хныкать.
– Ой, смотрите, заплакал. Как баба. – произносит Томми с фальшивым презрением.
– Томми! Ты ему дал прям по яйцам! Какого хрена ты мужика по яйцам? – требует Дирк.
Джек ухмыляется и вставляет:
– Ты знаешь, а Дирк прав. Знаешь, по-моему, ты должен извиниться.
Томми противится несколько секунд, но потом не выдерживает взгляда Джека, и, шаркая ногой, со стыдом во взгляде, Джеку: «Извини».
– Да не мне, ему, тупица! – Джек выхватывает листки у Дирка и приседает рядом с Билли, так, чтобы их глаза были на одном уровне, злодейски улыбаясь. – Наш друг очень сожалеет. Парень малость туповат, что с него взять. Я почти уже готов посчитать это достаточным наказанием. В конце концов, вот этим ты уже почти заслужил мою благосклонность. Джек трясет листками в воздухе и усмехается.
– Но есть, понимаешь, одна проблемка – что-то ты стал слишком хорошо учиться, контрольные вот пишешь на максимум... поднимаешь планку, стало быть. Нехорошо это, неправильно. Тебя вот хвалят, а меня что? Люди должны заботиться о благе других, и всего остального класса. Ты же не станешь обижать старого приятеля Джека, а?
Билли смотрит на Джека сквозь туман слез и выдавливает из себя: «Н-нет, конечно нет».
– Ну вот, значит это у нас случилось маленькое непонимание. На этот раз. Но чтобы все стало совсем ясно... – Джек демонстрирует стопку листков с именем Билли в верхнем углу и рвет ее на мелкие клочки, потом подбрасывает их в воздух как конфетти. Встает с корточек, намереваясь уходить.
Том задерживается, чтобы пнуть Билли еще раз, теперь в живот.
– Извиняться не буду, – говорит со злостью. Скалясь на лежащего, он плюет на него. – Будет тебе урок, чтоб не связывался с нами, сопляк. А если они не настоящие, порву тебе задницу, это будь спокоен.
– Томми, стой! Ты же его... начинает Дирк. И осекается, потому что перед ним возникает миниатюрная девочка с волосами цвета огня. Он отшатывается и кричит:
– Во блин, это девка!
Душа Ранмы поет. Ее распирает... страсть. Которую необходимо утолить.
Она легко подпрыгивает на мысках, сойдя с неба, чтобы присоединиться к веселью... Бить, крушить. На лице счастливая улыбка, а по телу волнами гуляет адреналин. Легко подпрыгнув, она взлетает в воздух. С быстротой молнии ее нога жестко входит в контакт с голенью Томми.
Пухлый взвывает от боли и падает на землю, сжимая ногу. Ранма наступает неудержимо, как вихрь, танцует, как кукла на ниточках. С рыком Джек выбрасывает вперед кулак. Ранма легко уклоняется, смотрит, как удар бессильно проходит мимо – для нее он останавливается на мгновения. Она ускользает, а ее волосы свободно плывут в рассветном солнце – огненные, как оно само. Неуловимо она обходит Джека, и вот она уже против Дирка, и вот, без перехода, она атакует. Несильным толчком ноги она отправляет смуглого парня в полет в направлении Джека. Они сталкиваются и рушатся на землю в хаосе конечностей и криков боли.
Лицо девочки заливается краской возбуждения. Стоп-кадры мальчика с косичкой танцуют перед ней, как тени, дразня множеством восхитительных возможностей. Том встает на ноги. Хватает штакетину и взмахивает ей. Ржавые гвозди и гнилое дерево свистят над ее головой; но удар не касается ни единого огненно-рыжего волоска – девочка приседает, уходя из поля зрения. И тут же переливается в атакующую стойку, выпрыгивает, выбрасывая ногу вертикально вверх. Удар приходится пухлому точно под подбородок, поднимает того в воздух и уносит прочь. Ранма как бы скользит к оставшимся двум, посчитав Томми более не стоящим внимания.
Чик! У Джека в руке блестит нож. Он яростно замахивается им перед собой. Ранма отклоняется влево, потом вправо, чисто избегая замахов. Сердце – тук-тук – выбивает дробь битвы все чаще и чаще, неистовый барабанщик в груди. Ее глаза сияют от наслаждения, а губы кривятся в дьявольской ухмылке.
Она приступает к нему, корпусом входя в ритм его атак. Джек бьет ножом снова и снова, но все напрасно. И вот она на нем – в буквальном смысле, каким-то образом легко балансирует на руке, что держит нож и _улыбается_ сверху вниз. Он поднимает взгляд – как?! – на лице написан чистый ужас. Потом контуры ее фигуры размывает поток движения. Прямой ногой в голову – и сальто с руки назад. С глухим звуком его голова встречается с кирпичной стеной.
Она мягко приземляется на ноги перед Дирком. Он немедленно пытается убежать, скрыться, но быстрым прыжком с отлетом от стены она снова преграждает ему путь. Он смотрит на нее широко открытыми глазами, возвышаясь над ней, но желая одного: скрыться, убраться с пути этого безумного ребенка. Ранма ждет его атаки.
Не судьба. Дирк делает осторожный шаг назад. Ранма складывает губы в трубочку и легонько толкает, нажимает ему на грудь. Дирк спотыкается, едва сохраняя равновесие. Она снова ждет, и снова он не атакует.
Ранма чувствует, как возбуждение спадает. Вместе с ним с ее лица сходит улыбка.
И еще раз она делает выпад – теперь это резкий толчок раскрытой ладонью Дирку в грудь. Он отлетает через всю аллею, с глухим звуком ударяется о противоположную стену и сползает на землю. Хватаясь за грудь, он только и может что смотреть на нее снизу вверх. «За что?» – хрипя, задыхаясь, еле выдавливает он из себя. Ранма смотрит на него с недоброй усмешкой, ожидая, когда, наконец, он встанет и нападет. Но он не встает.
Она обозревает поле битвы. Ни движения вокруг. Никто не желает развлечь ее новой атакой. Ее взгляд останавливается на четвертом парне, Билли, который от боли все никак не может подняться с земли. Она подбегает к нему. Несколько раз аккуратно пробует ногой, но тот только взвизгивает и плотнее сжимается в комок.
Ранма вздыхает: слишком быстро все закончилось. Потом смотрит вверх, во все светлеющее небо. И улыбается. Конечно! Ведь сегодня она в первый раз идет в школу! И снова рыжая пляшет на мысках, а скука исчезает без следа в предвкушении нового дня. Готовить завтрак уже, пожалуй, поздно; и, бросив последний взгляд на четверых, уносится прочь, возвращается на крыши, в прыжке легко оттолкнувшись от кирпичной стены.
-оОо-
«Cum eruditio ventis elatum aures, volimus.»
Эти слова выбиты на внушительных воротах кованого железа, что приветствуют вступающих на благочинные земли Хедвингса. За воротами дорога продолжается, но вымощенная красной, белой, бурой и черной брусчаткой без видимого порядка. Дорога обсажена высокими деревьями, еще наполовину сохранившими приличествующий времени года красно-желтый наряд. Слабый и холодный ветер доносит их землистый насыщенный аромат.
Кое-где на ветках сидят большие черные птицы – большей частью молча. Они видят, как ворота проезжает старомодная машина, как она поднимается на холм к зданию школы, поблескивая в лучах утреннего солнца.
– Ранма, – говорит Элинор, – ты ведь понимаешь, что тебе придется разговаривать во время интервью и на вступительных тестах, и на уроках тоже, иногда?
Ранма рассеянно кивает, смотря в окно на проплывающий мимо пейзаж.
Элинор на минуту отводит взгляд от дороги, чтобы посмотреть на дочь, взгляд которой остается прикованным к окну. Она недовольно вздыхает и возвращается к прямым обязанностям.
Ранма тоже переводит взгляд вперед. Ее зрачки немного расширяются, и она вдруг резко вздыхает от радости – полустон, полусмешок, задушенный в самом начале. Она еще раз читает девиз, написанный на воротах. _На крыльях разума, на ветре знаний, мы взлетим!_ Как это подходит школе с именем «Хедвингс».
Элинор в свою очередь задыхается от неожиданности и вперяется взглядом в дочь, улыбаясь от уха до уха.
– Ты засмеялась! Ты наконец засмеялась! Вот здорово! Обязательно скажу Гарету! – и хлопает в ладоши, все не сводя с девочки глаз.
Дочь смотрит на нее подчеркнуто строго, ме-едленно поднимает руку и два раза тычет пальцем вперед.
– О-ох! – Элинор хватается за руль, давит на тормоза и возвращается на свою полосу, едва избежав столкновения со встречной машиной. Проезжая мимо, ее водитель сердито машет кулаком в окно.
Ранма возвращается к созерцанию пейзажа. Но через мгновение ее рот кривится и открывается в широкой улыбке. Снова она чувствует эту теплую волну горящей страсти внутри. Она исходит откуда-то из самой глубины... сначала редкие смешки, они становятся все глубже, раскатистей, переходя во взрывы хохота.
Элинор вжимается в кресло.
Черные птицы с криком всей стаей снимаются с места, в шелесте крыльев уносясь прочь, прочь от дерева, когда машина въезжает в ворота.
... трясется грудь, искажено лицо, тысячи маленьких криков – славное безумие...
Хохот обрывается.
Надо всей обширной территорией Хедвингса разносится школьный звонок.
