Глава 1Приют теней
Авторы: obsidian-fox и Xylix
Дисклеймер:
Действующие лица нашей истории – многие из них – были придуманы до нас кем-то еще. Помимо Ранмы 1/2 и Гарри Поттера, вы встретите здесь отсылки к другим произведениям литературы и искусства. Настоящая работа является исключительно некоммерческой и в этом качестве подпадает под Соглашение о Правомерном Использовании (CFU agreement); таким образом, Вы (кто бы Вы ни были) можете использовать оригинальных героев и ситуации в собственных произведениях – если, конечно, пожелаете.
Архивировать данное произведение разрешается.
Жанр: мистика, драма с элементами боевика и приключений.
Тип: Дивергенция, кроссовер Ранма 1/2, Гарри Поттер, Лавкрафт.
Рейтинг: PG-13
Пейринги: если и упоминаются, то мельком и не являются существенными.
Для понимания происходящего не требуется глубокого знакомства ни с миром Ранмы 1/2, ни с миром Гарри Поттера; герои и места действия вводятся «с нуля». Тем не менее, мы смеем надеяться, что чтение доставит Вам большее удовольствие при некотором знании канона, поэтому советуем посетить страницы соответствующих произведений на «Википедии»; там есть вся необходимая информация.
Знать что-либо о Говарде Лавкрафте также не обязательно – за исключением, быть может, того, что он был известнейшим писателем жанра «хоррор». Если вы внезапно почувствуете – о, этот леденящий, ползучий ужас!… что волосы шевелятся на затылке… что тени шепчутся за вашей спиной – знайте: у авторов получилось писать в истинно лавкрафтовском духе.
--Канон--
Как-то раз в одном из своих нечаянных путешествий, Риога набрел на волшебные грибы, съев которые, человек меняет собственный возраст в некоторой прямой зависимости от возраста съеденного гриба. Нас не должно удивлять, что и Ранма, и Риога скоро застряли в телах шестилетних детей.
Не раз и не два новоявленные детки пытались вырастить грибы подходящего возраста, чтобы восстановить свой собственный. К несчастью, каждый хотел первым съесть такой гриб – это дало бы немедленное преимущество в бою, так как оба горели желанием примерно вздуть противника по поводу всего произошедшего. Таким образом, в пылу драки они несколько раз уничтожали подрастающие грибы.
Но каждый раз из уцелевших спор вырастали новые…
--Дивергенция--
…до тех пор, пока пара шальных энергетических атак наших буйных недорослей не испепелила все оставшиеся споры вместе со значительной частью дома семьи Тендо.
И они застряли всерьез.
Риога, залатав свою часть ущерба многострадальному додзё, пошел бродить по свету, тщетно надеясь когда-нибудь снова наткнуться на волшебные грибы.
Ранма остался… на какое-то время.
Директор Куно, узнав об этом, злорадно расхохотался и немедленно исключил Ранму из школы – под тем (справедливым, надо признать) предлогом, что место «еще-более-малолетнего» преступника теперь в начальных классах. Нодока осталась в неведении – шестилетний мальчик (особенно если он, обрызганный водой, превращается в шестилетнюю девочку) вряд ли заслуживал звания Самого Мужественного Мужчины. Нужно ли говорить, что Ранма испробовал все обычные средства, но на этот раз помочь ему было некому: даже доктор Тофу не знал, с какого конца браться за дело. Хаппосай отказался помогать из принципиальных соображений, а Ку Лон, злясь, что ей не досталось ни кусочка омолаживающего гриба, поставила условие: Ранма должен дать слово жениться на Сян Пу.
Ранма отказался.
И остался в теле ребенка.
По зрелом размышлении, бракосочетание Тендо-Саотоме было отложено до тех пор, пока Ранма не вернет свой истинный возраст – или пока не повзрослеет естественным путем. Пару недель Ранма с отцом еще жили в доме Тендо. Но вот однажды ночью Касуми, которую (даже ее!) достала перспектива терпеть в доме нахлебников еще с десяток лет, поставила Ранму перед выбором: либо найди, либо овладей магией, которая вернет твою жизнь в обычную колею. Скоро Ранма отправился в долгий путь именно за этим.
Магию он нашел.
Но случилось страшное, невообразимое.
Годы спустя, Ранма пребывает в самом неожиданном месте – в больнице для умалишенных, очень далеко от дома – точнее, того, что привык так называть.
С этого и начинается наш рассказ.
Пролог
О, что это?
О, что за крик, О, этот стон!
Оковы сбросил – это он,
Маньяк!
Идет сюда.
Огнь этих глаз! И вот он, вот,
Тюрьмы моей засов трясет!
На помощь,
Кто-нибудь!
Ушел. К другим. О, страшный рок!
Помыслить вздраве кто бы смог
Кошмарней вопль,
Ужасней вид!?
О, разум бедный мой! Во тьму,
Во мрак, в безумия тюрьму –
Теперь твой путь.
Недолгий путь.
Мэтью Грегори Льюис
Август 1991 года.
-оОо-
Белый. Белый контур, смутный свет… нет, темносвет. Давит ее, пеленает ее; усыпляет ее. Но где? ГДЕ? В пучинах разума она все ищет, ищет ответ – но находит предостережение: стой! Дальше – безумие. Остановись, ибо безумна. Тайны не для смертных глаз… спрятаны, запрятаны, скрыты, запечатаны. Здравомыслие да станет личиной твоей; так сбросишь оковы твои.
«К нам, о, к нам, стань ночью днем; чтобы тьмою свет стянуть, стань нам богом, встань на путь. Стань вратами. Стань ключом. Стань к свободе нам путем», – шепчут голоса со стен, шепот эха лихорадкой отражается от стен.
«Кто вы есть? Прочь от меня! О, тени, вас не вижу я. Вас стреножу, закружу, от вас мой разум пробужу. Не видать свободы тем, кто объемлет только темь», – отвечает она, в ужасе отвращая лицо от тьмы, ищет убежище в свете.
Тени корчатся, тени растут, по стенам ползут, ползут!
«Кто мы есть? Мы твой страх. Твоя боль. Тьма и скверна – нам юдоль. Мы убьем в тебе надежду. Мы с тобой, лишь смежишь вежды. Ночью крики – это мы. Стены нашей – свет – тюрьмы, наша – свет дневной – печать; ты – приют нам можешь дать. Свою силу пробуди, вырасти нас, приюти… Кто ты есть, ты, голос света? Как ты можешь слышать это?!»
«Кто я есть? То знать не мне. Но не мне вам и помочь. Прочь! Прочь! Прочь!»
Сокращаясь, ускользают, отпадают, отползают, как под солнцем тени днем забираются под дом – и ждут своего часа там, во тьме, рыщут неощутимо.
-оОо-
Трое в белом – санитары, здоровые мужики – сидят вокруг низкого столика за игрой в карты и пьют совершенно отвратительный кофе.
– Тьфу! Нет, ну что за чертово пойло! – говорит один из них и тут же опустошает кружку одним долгим глотком.
– Не надоело еще, а, Виллемс? Ты так говоришь каждый день, а сам глушишь эту отраву литрами.
Виллемс кривится.
– Все одно, дерьмо оно и есть дерьмо.
– Вот чего никак не пойму, как вы двое это пьете? Приносили бы, что ли, свой чай, в пакетиках – вон в автомате полно кипятка.
– Знаешь, Смит, надо как-нибудь попробовать. С двоек?
– Валяй, Диксон! – отвечает Смит.
Диксон тянет из колоды одну карту.
– Ха! Пара! – открывает: пара двоек. – Ну что, мне опять везет.
Смит и Виллемс мысленно стонут при виде Диксона, сгребающего ком купюр со стола к себе в карман. Виллемс бросает взгляд на большой циферблат на противоположной стене: – А, черт! Пора!
– Чего пора-то? Неужели работать? – переспрашивает Смит, приподнимая бровь. – Так, с Рыжей у нас кто сегодня?
Виллемс машет перед собой руками, изображая крайнюю степень отрицания.
– Эй, я с ней, дрянью, еще вчера нахлебался. Обойдетесь без меня. – И уносится из комнаты прежде, чем ему успевают возразить.
Диксон переглядывается со Смитом; оба выставляют перед собой кулаки. Раз. Два. Три. Камень тупит ножницы.
– Твоя очередь, Диксон, – ухмыляется Смит.
– Блин. Вся удача ушла в игру, – отвечает Диксон. Останавливается, раздумывает. – Слушай, может, возьмешь деньги, а?
– Фиг тебе, Диксон. Я выспаться хочу. – Смит зябко поводит плечами. – А то у меня после нее всегда кошмары. Ты пойми, тут не в синяках дело – хотя конечно, теперь стало полегче, с кевларовой смирительной – но ты попробуй это объяснить моей жене. Стыдно же, восьмилетний ребенок лупит тебя как хочет, а ты и глазом не моргни. Я уж не говорю о том, ну, ты знаешь, о чем я – когда мы ее купаем.
Диксон, скорбно поджав губы, кивает.
– Еще бы мне не знать. Ну откуда в ней столько силы – маленькая девочка! И, ты это, насчет остального, – Диксон понижает голос до шепота – помалкивай, а то смотри, как бы тебя не засадили в соседнюю клетку.
– Твоя правда. Ну, я пошел в другое крыло. А она ¬на тебе.
Диксон опускает плечи в унынии.
-оОо-
Проходя по ее крылу, Диксон чувствует знакомое неправильное покалывание – как будто волоски на шее, пониже затылка, встают дыбом. Не слышно ни звука, кроме звука его шагов. Он проходит камеру за камерой, все они пусты, в них нет людей, нет их жизни, нет их безумия.
Диксон чувствует, что ему было бы легче, будь они здесь.
Вот только через пару месяцев после поступления Рыжей эвакуировали все крыло. Кроме, естественно, ее самой. Официального объяснения не было, но все знают, почему. Больным становилось хуже… намного хуже. Они лепетали что-то о снах, о конце мира, о начале нового. Они выблевывали звуки, уродливые полуслова, которым нет места на человеческих устах. Это был кошмар.
Нет, наверное, все-таки лучше, что здесь никого нет.
Вот ее камера. «Рыжая», единственное имя, что есть у девочки, дали ей за длинные волосы цвета огня. Она сидит в центре камеры, надежно связанная сделанной на заказ из арамидных волокон смирительной рубашкой, бессвязно бормоча стенам на ужасном нечеловеческом языке. Диксон хватает со специального крюка и быстро надевает большие наушники. Какое-то время он смотрит, как она невнятно (кричит?) на что-то невидимое. Это должно прекратиться. Он не станет входить, пока она бормочет: иначе изобьет или заобнимает до смерти – с ней никогда не угадаешь.
Он чувствует, как что-то всползает по плечу и останавливается в сантиметре от шеи.
– Ааааа! – Диксона будто поднимает в воздух, он оборачивается и видит – рука!… к которой, к его огромному облегчению, прилагается предплечье и незнакомый молодой человек. Диксон массирует себе грудь. – Вы меня напугали!
– Да, мне это часто говорят, – спокойно отвечает незнакомец.
Диксон рассматривает пришельца. Тот оказывается мужчиной азиатского типа, возраст около двадцати, одет в темное. У бедра – рапира в длинных ножнах, в руке – увесистая книга. Лицо очень изможденное; под глазами черные мешки, свидетельство бессонных недель – или ночей, исполненных кошмаров вроде тех, что наводит Рыжая. Тело же, не слишком успешно скрытое мешковатой одеждой, заковано в броню крепких мускулов и намекает на иные возможности.
Еще один придурок, решает Диксон.
– Вы случайно не отсюда?
– Я здесь ненадолго. У меня есть кое-что для… нее.
Странная пауза не остается незамеченной.
– Вы знаете, кто она?
Молодой человек качает головой.
– Это неважно. Вот. Это ей. Наденьте ей на шею. – Он протягивает что-то вроде железного амулета на серебряной цепочке.
Диксон хмурится, представляя, чего ему будет стоить даже попытка.
– Зачем мне это? Не хотите одеть ей сами, раз уж жизнь не дорога? Так я вас пропущу.
Молодой человек моргает.
– А, вы об этом. Я заметил, что все камеры пусты. Этот позволит снять данный эффект. А еще, – он достает другой амулет, железный, но на нейлоновой нити, – я дам Вам это. Он защитит от снов. Ну как, идет? Два или ничего?
Диксон задумчиво трет подбородок. Он давно поверил в магию – пришлось, чтобы сохранить собственный рассудок. Другие не видели, они не верят, но им незачем знать. Потом, в самом худшем случае она удавится этой самой цепочкой.
Неплохо бы.
– Хорошо.
Юноша вручает ему оба амулета и удаляется, исчезает, словно растворившись в полутьме вестибюля.
-оОо-
Рыжая приподнимает амулет на цепочке, так, чтобы он покачивался перед лицом. Это ее друг, ее защитник, ее спутник… он отгоняет кошмары. Он не пускает тех, что шепчут во тьме. Ей даже говорят, что если ей станет еще лучше, ее выпустят. Это будет хорошо; в камере становится скучно.
Ей это нравится. Ей очень долго не было скучно.
То есть, какое-то время ей это нравилось. Скука наконец стала… ну, скучной.
Время… Время, оно никакое, особенно когда ты в обитой мягким камере для буйнопомешанных, без часов. Все, что она может сосчитать, это сколько раз она ела и сколько раз санитары ее купали – а раньше и этого не могла. Раньше время не имело значения.
Теперь ей доверяют мыться самой, но только чтобы она не снимала амулет. Конечно она не снимет. Но нельзя, чтобы он намокал: тогда он заржавеет. А ржавое железо царапает кожу. Не то чтобы она знает об этом из опыта; она просто знает. Поэтому она старается не мочить его лишний раз и регулярно смазывать, даже когда моется в ванной.
Она все смотрит на амулет. Тени, эти голоса, они его боятся. А может быть, просто не любят. Во всяком случае, держатся подальше. Глаз, Печать, Огонь… она не узнает этот знак, но он ее притягивает. Он… правильный. Неважно, как он действует, главное, чтобы они не подходили.
Они не перестали шептать, но они не смеют приблизиться.
Рыжая не знает, безумна она или нет. Но она точно знает, что, если она хочет порвать эти цепи, разум должен стать ей обличьем. Чтобы выйти отсюда, маска должна быть совершенной. И Рыжая перестала отвечать голосам. Даже когда они исступленно воют издали, она не отвечает. Санитары говорят, что это хорошо. Они говорят, что это шаг к выздоровлению.
В коридоре она слышит и другие голоса – голоса людей из соседних камер. Их слышно только когда открывается дверь и когда ее ведут в душевую и обратно. Иногда она их видит. Иногда их голоса заглушают шепчущих. Или, они были здесь все время, а она стала замечать их только сейчас. Рыжая не может сказать.
И этот их последний вопрос, перед тем, как она надела амулет, он сжигает ее изнутри. Кто ты? Кто ты есть, говорящий от имени света? Кто ты… кто – я? Она хотела бы знать сама. Она начала называть себя «Рыжей». Так ее зовут санитары. Но что-то с этим именем не так.
Ночью она ищет ответ. Ее сны теперь другие, ее перестали преследовать зрелища, что (спрятаны, запрятаны, скрыты…) лучше не вспоминать. Но ее сны, они… странные. В них она мальчик, старше ее, с кучей собственных проблем.
На самом деле она девочка, мальчик только когда в ванной, но во сне – всегда. Каждый раз, когда она вспоминает об этом, ее грудь отчего-то конвульсивно сжимается. Она едва ли не слышит ужасные вопли, что так хотят вырваться из этой груди. Но она пересиливает себя. Судороги, и эти звуки – самый верный признак сумасшествия.
И еще этот мальчик очень хорошо умеет причинять людям боль. Он очень сильный. Санитары говорят ей, что она тоже сильная, но она не верит; они, наверно, хвалят ее, чтобы отвлечь, или, может, чтобы она не так их била. Они говорят, что это больно, и она со временем перестала. На самом деле она слабая, по сравнению с ним. Наверно, такая же, как обычная девочка ее возраста. Сумасшедшая девочка, конечно. Виллемс говорит, что бывают охренительно сильные психи. Ей самой неоткуда этого знать, потому что ее не выпускают из камеры кроме как в душевую.
Что самое странное в этих снах, это то, что мальчик превращается в девочку. Рыжая постепенно приходит к выводу, что это нормально, или, по крайней мере, обычно. Санитары совсем не обращают внимания на ее собственное превращение.
И у него есть имя. Дикий конь. Нет, не так. Она не совсем уверена, как. «Рыжая» проще. Столько же слогов, но проще.
Рыжая опускает амулет обратно на грудь, раздумывая, что делать со временем. В камере для буйнопомешанных особо заняться нечем. Может быть, повторить что-нибудь из того, что делает он. Может, тогда она станет сильнее.
Она легко и естественно встает в базовую стойку школы Боевых Искусств Постоянной Адаптации.
Рыжей не приходит в голову спросить, почему это так легко. Именно потому, что для нее это совершенно естественно.
-оОо-
Виллемс бросает кости и строит рожу.
– Ах, т-твою за ногу!
– «Взморье», Виллемс; давай сюда валюту, – говорит Диксон с ухмылкой.
– Вот блин! И какого хрена вам всем так везет в эти игры? – завывает Виллемс, швыряя пачку купюр в направлении Диксона. – Все, считайте, я вылетел. Даже заложить уже нехрен.
– В чем везет, а в чем и не очень. Я вот, например, с Рыжей наверно половину смен, – жалуется Диксон.
– Не один здесь такой, – бурчит Смит.
Виллемс хмурится:
– Даже не мечтайте. Пожалейте их, бедненьких. Твоя – значит твоя.
– Да ладно вам! По сравнению с тем, что было, теперь она просто душечка, – не отстает Диксон. – А то мы не видели, что ты прямо-таки вылетал из камеры, как она разойдется по-настоящему.
– Душечка!? В прошлый раз смотрю – пляшет по всей камере, как чертова кукла на ниточках.
Смит смеется, изображая кии-я! в сторону Виллемса.
– Это называется Кун-фу. Как в гонконгских боевиках. Ни одного не видели, что ли?
– Хер бы с ним, как это там называется, но я вам так скажу: с ней что-то сильно не того, – отвечает на это Виллемс.
Диксон бросает кости и обнажает зубы в улыбке: он на свободном поле.
– Ха. И еще одно. Покупаю. Ну, теперь-то недолго осталось. Скоро ее снимут у нас с шеи.
Смит вопросительно приподнимает бровь, берет деньги и кладет сертификат собственности в подставленную ладонь Диксона.
– Кто это говорит?
– Что, ты не слышал? Я думал, Крэб всем сказал, – пожимает плечами Диксон. – Видно, кто-то наверху потянул за веревочки, и теперь какая-то семья будет с ней нянчиться.
– Окучили бедных, значит. Мне-то что, лишь бы на хрен с глаз долой, – заявляет Виллемс.
– Полностью согласен с предыдущим оратором. Насколько я понял, Рыжая – та самая девочка, единственная выжившая. Помните взрыв два с лишним года назад?
– В подземке? – спрашивает Смит. Бросает кости.
Диксон кивает, потом продолжает:
– Я так думаю, это наш председатель давит на жалость – перевыборы на носу.
– Если кого и пожалеть, так это ее приемную семью, – замечает Смит. – Нет, ты только глянь! Я выиграл «конкурс красоты»! – довольно потирая руки, изымает наличные из банка.
Кости хватает Виллемс.
– Ну, от меня они жалости не дождутся, Смит. Что у нее не отнять, у Рыжей, так это что, когда вырастет, от нее глаз не оторвешь. А-а, блин, опять. – Виллемс безнадежным взглядом смотрит на поле, куда приземлилась его фишка-башмак, и не замечает вытянувшихся лиц товарищей. – Вот же… Ну, ладно хоть «Старт» прошел.
Отдает Смиту пару купюр.
– Это только если не знать, что… ну, это самое, – соглашается Диксон после паузы. – Я, например, и думать о ней не смог бы в этом смысле.
Виллемс смотрит на него косо.
– Кто это здесь думает «в этом смысле»? Я просто сказал, что она будет обалденной цыпочкой.
Смит, с сомнением во взгляде:
– И мы тебе верим.
– Эй, извращенцы чертовы.
– А не поставить ли мне здесь отель? – невинно спрашивает Диксон, чья фишка как раз приземлилась на Пасифик Авеню.
Смит и Виллемс синхронно поворачиваются в его сторону, одинаковое «ы-ы-ы!» на устах.
Диксон игриво ухмыляется в ответ.
– Я вижу, у тебя финансовые затруднения, Виллемс. Ты знаешь, я мог бы выкупить у тебя «Ориент» и «Вермонт» по совершенно заоблачной цене.
¬– Подавишься, – шипит ему Смит.
– Это с залогом и всеми делами? – спрашивает Виллемс.
Диксон кивает.
– Идет. Сколько дашь?
– Гад ты все-таки, Диксон. – Смит оборачивается к Виллемсу. – Я куплю что-нибудь ОДНО, но заплачу больше, чем этот кровопийца. Фиг он у меня получит еще одну монополию.
Виллемс ухмыляется как акула большого бизнеса.
-оОо-
– Ты точно уверен, что мы правильно поступаем? Нет, конечно, я всегда хотела еще ребенка… и врачи говорят, что мне нельзя. Но… но что подумает Гермиона? – спрашивает она мужа. Дама зрелого возраста, одета со вкусом; каштановые волосы. Они стоят рядом, так, что ее тихий грудной голос слышит только он.
Крепкий мужчина в свитере кивает в ответ и снимает очки, чтобы протереть стекла. Это скорее нервное; особой нужды нет. Все уже решено; он принял предложение, почти не раздумывая. Жене еще предстоит осознать это по-настоящему.
– Ты помнишь, два года назад или около того, был взрыв в метро? Тоннель разрушен полностью, огромный провал над этим местом? – начинает он.
– Да, ты мне рассказывал. Это было ужасно.
Мужчина кивает.
– В яму провалилась часть улицы, один дом и несколько машин. Я был в следующем поезде. Минутой позже, и мы бы не успели затормозить.
Он снова надевает очки и поворачивается к жене; она крепко сжимает кулаки, нервно покусывает губу. Она не любит разговоров о смерти… особенно смерти близкого ей человека.
Он продолжает:
– Сорок погибших. Я знаю точно – я помогал спасателям.
– Это был настоящий кошмар. Их лица… – мужчина вздрагивает – Иногда… иногда мне кажется… я боюсь, что их убил не взрыв. Эти лица приходят ко мне в кошмарах.
– Но, когда разобрали завалы, подсчитали погибших, одну девочку нашли живой. Единственная кто выжил… азиатского типа, рыженькая – это редко, но бывает. Ее отец умер от ран задолго до этого, но даже мертвым, его тело держало на себе несколько тонн бетона, чтобы дать дочери возможность дышать. Это… в это невозможно поверить. – Он качает головой, вновь переживая события того дня. Мужчина смотрит на жену – та мелко дрожит. Он обнимает ее за талию и нежно прижимает к груди.
– Не знаю, почему они пришли к нам; мы не давали заявки на удочерение. Но я не собираюсь отказываться. Конечно, если ты… если ты не хочешь…
Он видит, как из ее глаз падают слезинки, как она трясет головой, зарываясь лицом в его свитер. Он крепче прижимает ее к себе, что-то успокоительно бормоча, утешает ее с легкостью, пришедшей с опытом.
– Мистер и миссис Грейнджер?
Мужчина оборачивается к высокому рыжеволосому человеку в мешковатом плаще.
– Да. С кем имею честь?
– Ох, извините. Нужно же первым представиться. Н-да. – Вытирает ладонь о ткань старого плаща, затем протягивает руку мистеру Грейнджеру для рукопожатия. – Артур Уизли, Министерство Магии, отдел Неправомерного использования маггловских артефактов, к вашим услугам. Можно просто Артур.
Мистер Грейнджер замирает на секунду, затем крепко пожимает протянутую руку.
– Мое имя Гарет. Элинор, моя жена. Но при чем здесь Министерство Магии? Тем более, маггловские артефакты?
Гарет знает кое-что о мире волшебников – прошел своеобразный экспресс-курс, когда Гермиона получила Письмо – в июне. Достаточно, чтобы помочь ей со школьными принадлежностями. Он знает, что они с женой считаются «магглами», и отчего-то сразу невзлюбил это слово. О Министерстве Магии – ничего конкретного. Но он не имеет права показывать свое невежество. Гарет гордится своим кругозором, вплоть даже до некоторого тщеславия.
–А, хе-хе, – смеется Артур. – Это Фадж пронюхал об одном моем проекте, постороннем, честно говоря, и пристегнул меня сюда, чтобы, значит, не отвлекался. Дело в том, что девочка находится под особым надзором Министерства. Вот почему мы связались именно с Вами. Но по правде, я выбрал вас потому, что мой сын, Рон, очень хорошо отзывался о вашей дочери, Гермионе.
Элинор сияет, а Гарет коротко хмурится при упоминании его дочери… и сына этого человека.
Артур, ничего не замечая, продолжает:
– Министерство предпочло бы, чтобы девочка жила в маггловской семье, но чтобы мы имели возможность за ней присматривать. Они пока не могут точно сказать, ведьма она или нет. Мы с женой, Молли, с радостью приняли бы еще одну рыженькую, но наверху были против.
– Но, как бы там ни было, вы сможете с ней поговорить, прежде чем решать. Я дам вам какое-то время. А если нет, что ж, будем искать другую подходящую семью. Но я надеюсь, что она вам понравится – я правда не знаю лучшего выбора. Ну ладно, хватит разговоров. Пойдемте посмотрим.
Гарет кивает, берет Элинор за руку.
– Мы за вами.
-оОо-
Грейнджеры первыми переступают порог кабинета смотрителя, Артур же шаркает следом. Это небольшая комната, пустая, за исключением письменного стола и пары шкафов с офисными папками. Сам смотритель, пронырливый человечек средних лет с большими усами и острым носом, который время от времени подергивается как бы независимо от владельца, сидит, склонившись над какими-то бумагами, но тотчас же поднимает взгляд на вошедших.
– А, прекрасно. Я так понимаю, на удочерение это вы?
– Именно, – отвечает за всех Гарет.
– Документы при себе? – осторожно спрашивает смотритель. Он очень хочет, чтобы все было сделано как следует.
– Что? Ах да, конечно. Чуть не забыл. Одну минутку, не обращайте на меня внимания, – Артур начинает охлопывать карманы в поисках бумаг. Все, естественно, обращают внимание, смотрят и ждут. На исходе очень долгой минуты Уизли все же вытаскивает бумаги и величественно машет ими в воздухе. – Вот! Вот они. Все нужные документы должны быть здесь.
– Неважно. У меня есть кое-какие формы. Как только соберем весь пакет, вы сможете ее забрать.
Элинор говорит, едва ли не в панике:
– А нельзя ли сначала взглянуть на нее?
Смотритель останавливается, моргает.
– А, конечно. Прошу извинить. Я вас ни в коем случае не тороплю, – объясняет он. – Сюда, пожалуйста. Он просачивается между Гаретом и Элинор в вестибюль, где немедленно начинает прыгать и скакать труднопредсказуемым образом, но явно продвигаясь к месту назначения.
Артур подпрыгивает вслед за ним… вовремя сдерживает себя и заставляет – заметным усилием – идти нормально.
– Что за удивительная манера передвижения у этих магглов.
Смотритель оборачивается.
– Ха! Поработайте с мое в этом доме, будете еще не так развлекаться. Реакция пациента говорит мне об очень многом.
Гарет сверлит его взглядом, а Элинор смотрит на смотрителя с крайним неодобрением.
– Это совсем не смешно, – говорит она.
Гарет хмурится скорее раздраженно и добавляет:
– Кстати, мы, похоже, забыли представиться. Меня зовут Гарет Грейнджер, а это моя жена, Элинор.
– Артур Уизли, Неправомерное использование маггловских артефактов, – встревает Артур.
– Конечно, конечно. Я Крэб, мистер Крэб. Заведую этим бардаком уже десяток лет. Так как вы сказали, мугловские артефакты? – поводит носом и уходит дальше по коридору.
– Нет! Эти встречаются только в Японии, – поспешно отвечает Артур. – Хотя было несколько случаев в Китае и России, – добавляет он после некоторого раздумья.
«По-моему, у нас ему самое место», – думает про себя Крэб, оглядываясь по сторонам. Краем глаза он замечает движение: кто-то из санитаров, крадучись с вантузом в руке, сворачивает в боковой проход.
– Виллемс! Эй, Виллемс! Поди-ка сюда! – кричит ему.
Виллемс возвращается в главный коридор.
– Какого хрена тебе еще от меня надо? Опять в сортире засор? Ну так сам и прочищай! – рычит Виллемс. Кидает грязным вантузом в Крэба.
Виллемс! – прикрикивает Крэб, непринужденно вынимая вантуз из воздуха перед собой. – Ведите себя прилично. Джентльмены и благородная леди желают взглянуть на девочку.
– Девочку? – Виллемс чешет в затылке. – А, Рыжая.
Виллемс подходит и пытается отнять вантуз у Крэба, но не может выломать его из цепкой миниатюрной руки.
– Так у нас же, вроде как, был еще один засор. И вообще мне надо вернуть это на место.
– Виллемс, сегодня я не в настроении выслушивать ваши шуточки, – внушает ему смотритель. Затем наклоняется к уху Виллемса и шепчет:
– Пойми ты, они пришли ее забирать, так что будь повежливей.
– Эй, кто говорит, что я не… буду, – неохотно соглашается Виллемс.
– Вот и замечательно. – Крэб наконец поворачивается к посетителям. – Итак, мистер и миссис Грейнджер, а также мистер Уизли, прошу следовать за мистером Виллемсом. Он позаботится обо всем. Когда закончите, подойдите ко мне в кабинет, и мы сделаем всю бумажную работу. – Крэб разворачивается, скачет вприпрыжку по коридору; затем переходит на нормальный шаг, дирижируя, однако, вантузом как жезлом на параде.
– Что-то не так? – Элинор обращается к Виллемсу.
– А то. Крэб-то у нас… того. Только его посадили не по ту сторону решетки, да еще в директорский кабинет.
Элинор пригвождает его взглядом.
– С девочкой! С ней что не так?! Вы оба боитесь к ней подойти.
– А. Нет. Ничего подобного. Совершенно ничего такого, – поспешно отвечает Виллемс.
Следуя за Виллемсом к камере, Гарет не спускает с него глаз; он тихо спрашивает Артура:
– Знаете, мне что-то очень не нравится, как они себя ведут. Вы уверены, что Министерство от нас ничего не скрывает?
– Конечно же, да, Гарет. Я рассказал вам все, что знаю. Я думаю, нам стоит спросить благородного сэра Виллемса. Скорее всего, девочка всего лишь проявляет свой дар, – предлагает Артур.
– Если вы там закончили шептаться, мы могли бы пройти в ее комнату, – нетерпеливо вставляет Виллемс.
– Сначала расскажите нам, почему вы так нервничаете, когда говорите о ней, – отрезает Элинор.
Виллемс морщится, понимая, что его приперли к стенке и что придется рассказывать. Но, может быть, если рассказать как надо… Он начинает:
– Так и быть. Но не говорите Крэбу, что это я вам сказал. С тех пор, как ее привезли, тут творится… всякое. Все чертово крыло как будто кто проклял. Аж мурашки по коже. Почти все поувольнялись, и с ней остались я, Диксон и Смит. Нет, вы не подумайте, что я жалуюсь; Крэб удвоил нам зарплату, только чтобы нас удержать. Может, конечно, просто совпадение: она поступила перед тем, как это началось. Но почти все думают, что это из-за нее. Я тоже. – Качает головой. – Сказать по правде, я буду только счастлив, если вы ее заберете. Но не поймите меня неправильно, ей на самом деле стало лучше. Вот уже несколько месяцев все идет как надо. Она теперь даже разговаривает. Я так думаю, она теперь в порядке и ее можно забирать. Ну так что, хотите взглянуть, или как?
Гарет вопросительно глядит на Артура, тот кивает. Действительно, умственно нестабильная юная ведьма вполне способна бессознательно проявлять свой дар и таким образом создавать впечатление, что место проклято.
Элинор нервно перебирает пальцами:
– Так что же это, это место – на самом деле проклято?
Гарет кладет руку ей на плечо, отчего Элинор заметно вздрагивает. Она не любит проклятий – помимо всего прочего. Хуже того, после визита в Диагон-аллею она стала в них верить.
– Скорее всего, она просто юная ведьма, – шепчет он на ухо своей половине, – и неосознанно использует свою силу. Поворачивается к Виллемсу. – Что же, полагаю, теперь нам все ясно.
– Прекрасно. Скорей бы покончить со всей этой… со всем этим, – отвечает Виллемс. Он перебирает ключи в связке и наконец отпирает дверь. Прежде чем открыть дверь, его рука сама собой находит амулет. Но он опускает ее, шепча под нос: «Еще примут за чертова психа».
– О! Что это тут у вас? – восклицает Артур, хватая амулет цепкими пальцами. – Ох, очень, очень любопытно. Похоже на защитные подвески вроде тех, что встречаются в…
Гарет предупредительно покашливает.
– Мистер Уизли, не кажется ли Вам, что сейчас не совсем подходящий момент.
– А, конечно, конечно. Я просто немного увлекся, – говорит Артур, отрывая себя от амулета явным, и немалым, усилием воли.
– Обычная побрякушка, для нас, суеверных, – раздраженно ворчит Виллемс. – Ну так что, так и будем здесь стоять?
– Прошу прощения, мистер Виллемс. Мистер Уизли отвлекся.
Виллемс, все так же кривясь, открывает дверь.
– Вон она. Очень надеюсь, что вам понравится.
Гарет хочет пройти внутрь, но Виллемс преграждает путь своей здоровой лапищей.
– Эй, не суйтесь к ней без приглашения. Она на это очень… реагирует, а сила у нее будь здоров.
– Рискну предположить, что взрослый мужчина, вроде нас с вами, сможет справиться с одной маленькой девочкой, мистер Виллемс, – отвечает Гаррет, задетый замечанием Виллемса.
– Я, знаете ли, сам не дистрофик, но она – она положит терминатора одной левой и глазом не моргнет. Виллемс становится в полный рост. Он оказывается заметно крупнее Гарета. Тот, конечно, не желает этого признавать и в свою очередь расправляет плечи, разминая запястья. Свитер легко скрывает этот жест.
Элинор заглядывает в щель между петушащимися мужчинами и наконец видит девочку. – Как красиво! Она танцует!
– Нет, мэм, она не танцует. Это вроде Кун-фу или что-то типа… ну знаете, вроде как в гонконгских боевиках? – отвечает Виллемс. Он отворачивается к двери и громко колотит в нее. – Эй, Рыжая! Рыжая! Тут пришли на тебя посмотреть!
Девочка останавливается и мягко пригибается к полу, сильные мускулы переливаются под кожей. Стук в дверь привлекает ее внимание. Она молниеносно меняет позу, взрывается неземной энергией. Глаза вспыхивают хищной яростью, и Гарет замирает на мгновение: все, сейчас нападет. Она тоже замирает, нос всего в сантиметре от его собственного. Холодная дрожь пробегает по спине; он, голый, беспомощный, лицом к лицу с драконом.
Она же отступает, принимая расслабленную стойку, а ясно-голубые глаза искрятся чистым любопытством. Но Гарет слышит лишь стук своего сердца. И снова он вспоминает, что ее отец, умерший от непонятных ран, держал собой кусок дорожного полотна в тысячу раз тяжелее его; Атлант, вынесший Землю на плечах, чтобы защитить дочь. Только сейчас, в первый раз, он по-настоящему поверил в то, что видел собственными глазами годы назад.
Человек ли она? А если нет, то что?
