Глава 1Боль прекратилась внезапно. Лопнула с удивлённым звуком тонкая невидимая струна, и Алиса оказалась в пустоте. Ничего не было вокруг: ни звуков, ни цвета, ни запахов; ни пространства, ни времени, ни желаний. Не было нужды кричать, исходить хрипом, царапать ногтями старый дощатый пол. Не было необходимости судорожно ловить ртом воздух в секундные передышки между волнами проклятия: не было необходимости дышать.
«Вот так, наверное, умирают?» - спросил кто-то у неё в голове тоненьким, удивлённым голоском. – «Наверное…» - подумала она. – «Я умерла…»
* * *
Авроры вызвали бригаду дежурных колдомедиков. Те забрали Фрэнка Лонгботтома и его жену в больницу Святого Мунго. Чудо, что эти двое вообще выжили… Остановившийся взгляд, бледное, без кровинки, лицо, - разве что оставалось слабое, незаметное дыхание. Авроры проводили их полными горечи взглядами – Алису, как и Фрэнка, на службе уважали и любили. Но не нужен был диплом колдомедика, чтобы понять: Алиса ушла далеко, и надежды вернуть её почти нет…
* * *
Время окончательно перестало существовать. Как долго она сидела там, в одиночестве, в пустоте? Вечность? Секунду? Постепенно, мало-помалу, Алиса начала ощущать себя.
«Это чулан», - говорил тоненький детский голосок. – «Я плохо себя вела, и меня заперли. Где-то здесь должна быть старая, поломанная метла. И много пыли. И пауки…»
Алиса не боялась пауков. Она их представила себе – и они поползли к ней, точнее, поплыли: медленные и величавые, с мохнатыми ногами и густыми бровями над фасетами глаз. Они не издавали ни звука, и Алиса не чувствовала их прикосновений: просто разглядывала их с удивлением маленького ребёнка, не пытаясь найти для себя объяснений. Она пыталась их сосчитать, но цифры не вспоминались. Один паук… Два… два? И… И не один паук. И не два….
Из мохнатых лап потянулись тонкие нити. Они были мягкие, укутывали Алису, мохнатые лапы, наконец, пробили невидимый барьер и теперь ласкали Алису, гладили по плечам, натягивали паутину вместо простыни и одеяла… Алиса улыбнулась. Ей было хорошо и тепло.
* * *
- Есть новости?! – Августа Лонгботтом пожирала глазами лечащего врача.
- Она начала реагировать на прикосновения, - усталая пожилая ведьма кивнула ободряюще. – Я понимаю, это очень мало… Капля в море, - она поспешила сделать оговорку, заметив, как встрепенулась свекровь пациентки. – За три года… Но, с другой стороны, маленький прогресс лучше, чем полное отсутствие результатов, верно?
- Да, я вам верю, - невпопад сказала Августа, глядя куда-то в сторону. – Вы ведь вернёте мою девочку? Правда?
В эту минуту она сама была похожа на сумасшедшую.
* * *
Фрэнк лежал на койке, не шевелясь; его огромные зрачки не пытались уследить за перемещающимися по палате врачами, аврорами, родственниками… Августа Лонгботтом, в одночасье поседевшая, сжимала в сухих ладонях его безжизненные пальцы. Известие о том, что Алиса начала реагировать на прикосновения, подарило Августе новую надежду. Состояние Фрэнка было, увы, без изменений. Колдомедики при помощи заклинаний заставляли его глотать зелья, опытный легилимент ежедневно пытался пробудить его сознание – безрезультатно. Разум, не выдержавший нечеловеческой боли, наглухо отрицал существование внешнего мира.
- Ну почему, почему ты не борешься, - в отчаянье бранила его Августа, и в её душе вспыхивала секундная досада, что невестка оказалась сильнее её сына.
- Ничего… Ты ведь вернёшься, - надтреснутым шёпотом приговаривала она, гладя его отросшие русые волосы.
Но Фрэнк её по-прежнему не слышал…
Глава 2Огромные пауки отчего-то начали суетиться. Алиса не понимала их тревоги: в её больших глазах появилось лишь лёгкое удивление. Между тем, паутина вокруг неё становилась всё тоньше и тоньше, а сама она словно начала обретать значимый вес. Это было так странно, вырастать из тёплого белёсого кокона, ощущая собственную тяжесть посреди хрупкого ничто. Пауки беспокоились, и Алиса старалась не шевелиться. Это не помогало: что-то густое и тягучее наполняло её, и пустота вокруг стремительно истончалась. Произошло и другое: тьма стала обретать цвет. Сперва это были всего лишь разные оттенки черноты: там, где пустота истончалась, бездна обретала шероховатую фактуру антрацитовых стен. Затем, по мере того, как Алиса увеличивалась в размерах (она упорно отрицала понятие «роста»), стены становились всё ближе и всё ощутимее: где-то чуть более тёплые, бархатные и холщовые, с едва заметным рисунком переплетающихся нитей; местами – гладкие и холодные, базальтовые, обсидиановые… Пауки стали приходить реже, хотя их мягкие лапы по-прежнему заботливо касались её рук, плеч, волос… Алиса пыталась улыбаться паукам, но странные ощущения не давали ей сосредоточиться. Наконец, тонкая плёнка, удерживавшая Алису в чёрной невесомости, порвалась, и девочку неудержимо повлекло вниз, а быть может, и вверх: она ещё не могла этого различить…
* * *
- Боюсь, что мы снова имеем дело с ухудшением ситуации, - развела руками колдомедик.
- Ухудшение?! – Августу затрясло от негодования и ужаса. – Вы говорили! Мне! Только! Вчера! Что это новое зелье даёт отличные результаты!!! Да как вы смеете!..
Миссис Лонгботтом была страшна в гневе. Казалось, она способна сдерживать себя только в присутствии малютки Невилла – но тот сейчас был дома, под присмотром тётушки Энид…
- Не кричите, миссис Лонгботтом… Вы всё-таки находитесь в больнице, ваш крик может потревожить…
- К Моргане всю вашу больницу! Что в ней толку! Чего вы добились?! Ну?!
Круглолицая ведьма с усталым лицом беспомощно воздела руки. Почему-то этот жест подействовал на Августу гораздо красноречивее всяких слов.
- С уверенностью можно сказать одно, - мягким, успокаивающим тоном колдомедик попыталась возобновить свои объяснения. – Алиса… То есть молодая миссис Лонгботтом… Она борется. Она отчаянно цепляется за жизнь. Это внушает надежду, не может не внушать.
- Хорошо, - глухо ответила Августа, тяжело опускаясь на стул. – А мой Фрэнк?
Колдомедик отвела глаза.
- Его сознание полностью закрыто, - тихо сказала она. – Мы надеемся рано или поздно пробудить его…
Августа уже не бледнела при этих словах. Из года в год одно и то же. Единственный сын, застрявший в неизвестности, между жизнью и смертью. Он не даёт даже самой слабой надежды. Августа почти смирилась с этим, если при её характере вообще дано смириться с потерей. Сейчас она так и жила – между работой в Министерстве, больницей и маленьким Невиллом. Сойти с ума? Принять ситуацию как должное? О, нет! Не в её это характере... Просто – немного перестать чувствовать боль?
- Давайте лучше вернёмся к этому зелью, - проворчала Августа. – Вы полгода поили им Алису и утверждали, что она вот-вот очнётся. И что?
Она выжидающе-требовательно уставилась на колдомедика. Та с трудом выдержала взгляд.
- Я понимаю, что вам тяжело, миссис Лонгботтом, - в тысячный раз начала она, - однако, поймите: зелье действительно подействовало, но сейчас наступил порог насыщения. Её организм не реагирует больше на такое лекарство – значит, мы должны подобрать ей новый препарат… Это займёт совсем немного времени. Во всяком случае, по сравнению с уже проделанной работой…
- Хорошо, - сухо кивнула Августа, и в голосе её не чувствовалось ничего хорошего. Она поднялась и, поправляя лисий воротник, добавила: - Я зайду завтра.
- Как вам будет угодно, - обречённо кивнула колдомедик, мечтая если не об отпуске, то хотя бы о чашечке хорошего крепкого кофе…
* * *
Алиса падала и падала – медленно, плавно, то ли вниз, то ли вверх. Тёмные стены, проплывающие вокруг, неспешно поворачивались, складывались в картинки мрачного калейдоскопа. Здесь были коричневые круги, иссиня-чёрные кляксы, маленькие бурые точки и бордовые многоугольники… Алисе казалось, то все они должны иметь имена, но, как она ни старалась, ни одного имени ей в голову не приходило. Калейдоскоп кружился и кружился, и к ощущению падения добавилось размеренное позвякивание. Она повернула тяжёлую, словно разбухшую, голову – туда, сюда, но так и не смогла понять, откуда плывут смешные тонкие звуки. «Наверное, я лечу к самому центру земли», уверенно сказал ясный детский голосок. Алиса попыталась возразить, и с удивлением выяснила, что не может этого сделать. Оставалось принять этот голос как данность и верить ему.
Постепенно в кружении геометрических фигур начала вырисовываться какая-то закономерность. Это, несомненно, был ритм, и Алиса попыталась двигаться в такт ему: раз-два-три… Раз-два-три… «Танцевать! Танцевать!» - восторженно заявил голос, но тугое, наполненное незнакомой жидкостью тело отказывалось танцевать. Детский голос отчётливо заплакал…
* * *
Невилл плакал, и сам не мог сказать, почему. Ну вот, теперь ещё и бабушка рассердилась… Маленький, неуклюжий четырёхлетний мальчишка стоял у постели и тихо всхлипывал. Женщина на белой кровати была некрасива: бледное и отёчное, и без того округлое лицо, не выражало никаких эмоций, и потому казалось ненастоящим; длинные волосы в беспорядке лежали на подушке, одна прядь упала поперёк лица, но женщина этого не замечала… Невилл с суеверным страхом коснулся бледной руки, лежащей поверх одеяла. Рука была тёплой, но и всего-то: ничего не произошло, ни один мускул не дрогнул на одутловатом лице. Тогда-то мальчик и разревелся. Ему было непонятно, почему эта женщина – его мама, тогда как мамы (он это видел и поэтому точно знал) всегда, всегда реагируют на своих детей! Пускай даже некоторые ругают – но Невилла ругает только бабушка. Вот и сейчас:
- Немедленно прекрати этот безобразный концерт, Невилл Лонгботтом! Плакать недостойно мужчины, а оплакивать живого человека недостойно вдвойне!
Невиллу было непонятно, в чём он провинился. Эта странная мама, лежащая без движения, не была похожа на живого человека – скорее, так мальчик представлял себе мёртвых… Но бабушка не могла ошибаться, а значит, ошибся Невилл. В сказках заколдованные спящие девушки (впрочем, Невилл ещё никогда не слышал сказки о заколдованной спящей маме) просыпались всегда от поцелуя прекрасного принца. Но прекрасный принц – это же папа! И что делать, если папа такой же лежит, в той же палате? И от этой мысли Невиллу стало так жалко – маму, папу, а себя больше всех, - что он заревел с двойной силой.
- Немедленно прекра… - начала опять Августа и вдруг осеклась, да и сам Невилл вдруг ошарашено замолчал.
Алиса вздрогнула и судорожно дёрнула указательным пальцем.
- Она это сделала, - сипло выдохнула Августа тем тоном, которым люди говорят: «этого быть не может!», и опрометью кинулась за дежурным колдомедиком. Оставшись на миг без бабушкиного надзора, Невилл всем телом повалился вперёд, обхватил руками неподвижную женщину и зарыдал в голос…
Глава 3Алиса устремилась на звук. Плач то усиливался, то отдалялся; падение стало столь стремительным, что закружилась голова, и неприятная волна подступила к горлу.
- Не надо... Не плачь... Не плачь...
Алиса хотела кричать, закрыться от этого звука, она пыталась отмахнуться, прогнать наваждение прочь.
- Всё что угодно, только не надо плакать... Я не хочу плакать... Я не могу больше плакать...
Рыдания, наконец, стихли, осталось лишь головокружение, ощущение водоворота, увлекающего Алису всё глубже и глубже, не оставляющее шансов одним взмахом подняться вверх... Алиса попыталась барахтаться, но тут же потолок устремился к ней и в следующий миг оказался далеко внизу: она всё ещё падала, в какую бы сторону не уносилось её непослушное тело...
* * *
- Ни в коем случае! Ennervate категорически противопоказан, учитывая изначальный характер повреждений... – Профессор магической медицины, Коралия Гериссон, старший колдомедик отделения особо тяжёлых ментальных проклятий, строго посмотрела на целительницу-практикантку. Та покраснела и смутилась, сама уже понимая, что ляпнула глупость. Консилиум, собравшийся в палате №49, был единодушен во мнении, что молодую миссис Лонгботтом, судя по всему, удастся вывести из её состояния. О возвращении к нормальной жизни никто пока не говорил.
- Учитывая, что пациентка среагировала на плач её ребёнка, я полагаю, что визиты родственников идут ей на пользу, - осторожно вставила Эмма, молодая целительница, очень переживавшая за каждого, кто оказывался в их отделении, – а за миссис Лонгботтом в особенности.
- Не родственников, дорогая, а именно сына, - строго заметила Коралия. – Важно, к тому же, не травмировать самого мальчика слишком частым общением с ней…
- Позвольте моё замечание, коллега, - профессор Горсмур, специалист по физическим проклятиям, слегка прокашлялся, прежде чем высказаться. – Насколько я понимаю, пациентка уже около трёх лет, так сказать, не использует своё тело. Это прекрасно, что вы сумели пробудить в ней волю к жизни и снова связали её потерянный рассудок с этим телом. Но я бы порекомендовал ещё и лечение для самого, кхе-кхе, сосуда её души, если мне будет позволено так сказать. Если вам удастся вернуть ей рассудок, она должна быть в состоянии хотя бы пошевелиться, а сделать это ей будет сейчас очень сложно…
Коралия согласно кивала в такт его словам. Колдомедики и целители углубились в обсуждение деталей, уточняя список припарок, растираний и восстанавливающих заклинаний…
* * *
Приземление было мягким. Алиса удивлённо потянулась, разминая затёкшие руки и спину. Верх и низ окончательно определились между собой и перестали меняться местами. Алиса огляделась. Без сомнения, она была в глубокой норе.
Старые знакомые, пауки, остались где-то далеко наверху. «Если это чулан», размышлял вслух тоненький детский голос, - «то теперь я, наверное, где-то в подвале. Надо же! Я и не знала, что в нашем доме есть подвал!»
Она решительно двинулась вперёд, но не пошла, перебирая ногами, как делают обычные люди: мир вокруг просто сам начал перемещаться навстречу, причудливо изгибаясь. Алиса парила приблизительно в полуфуте над мягкой и тёплой землёй, поворачивая голову из стороны в сторону. Коридор всех оттенков коричневого цвета послушно и причудливо изгибался, попеременно во всех направлениях. Из рыхлых и влажных стен проглядывали блёклые корни.
«Это мои корни», - подумала Алиса. – «Я дерево?»
От этих внутренних слов, раздавшихся эхом по коридору, движение вдруг прекратилось, и Алиса почувствовала, будто бы растёт.
«Я дерево», - уверенно повторил голос. «А хорошо ли быть деревом на вольном ветру?»
Алиса зажмурилась, пытаясь представить себе ветер. Однако всё, что ей удалось уловить – это влажные и ласковые прикосновения к лицу, ладоням, плечам... Это был не ветер, но верного слова, как она ни старалась, Алиса вспомнить не могла.
Корни всё настойчивее прорисовывались в мягкой темноте стен. На них, кажется, было что-то написано, однако Алиса не могла различить маленькие смешные значки. Она не помнила ни одной буквы, как не знала значения многих слов, всплывающих странными звуками вокруг неё то тут, то там, едва различимым эхо. «Я дерево», - уверенно рассуждал звонкий детский голосок внутри неё. – «А это мои корни. Я умерла, и меня похоронили глубоко-глубоко под землёй. Как это здорово! Как здесь тепло и ласково, под землёй…»
Она опять зажмурилась, чувствуя, как волны тепла пробегают по всему телу. «Я – это всё, что было до меня. Всё это где-то здесь, рядом со мной. Как жаль, что я никого не вижу…»
- А кто я?
Алиса вдруг остановилась. Детский голос удивлённо замолчал.
- Кто я?
Непослушный язык был тяжёлым, шершавым и вялым. Хотелось пить, но нужные слова ускользали, и не было сил попросить хотя бы глоток воды. И – сильнее физической жажды – раздирал, мучил, бился в груди вопрос:
- КТО Я?!!!
В глаза на миг ударил яркий свет. Алиса зажмурилась, и вновь началось падение.
Глава 4Маленький Невилл не понимал, за что его всё время ругали. Он был неловким, но послушным, почти что и не шалил, а взрослым отчего-то этого было мало. Порой казалось, что дядя с тётей бранят его именно за то, что мальчик не устраивает никаких особенных выходок. Невилла пугало неясное, злое «Вырастет сквибом!», которое в сердцах бросал дядюшка, раздосадовано глядя, как малыш неуклюж и беспомощен. Очевидно было, что слово плохое, – по интонации, по испуганным глазам тётушки Энид, но мальчик не знал, как перестать «быть-как-вот-он-говорит».
Невиллу часто снилась мама. Не та странная женщина из больничной палаты, бесчувственная и бездвижная, - а юная волшебница с колдографий, смешливая, решительная, счастливая. Во сне она кружилась в танце, удивлённо глядела по сторонам, но никогда не замечала самого Невилла, словно не знала, что он тоже был там. А малыш, который сам себе казался и старше, и сильнее, стоял и смотрел, как мама легко, почти вприпрыжку, летит по петляющей тропинке всё дальше и дальше от него. И Невилл ничего не мог поделать, просто стоял и глотал беззвучные слёзы, не в силах пошевелиться, и просыпался в холодной спальне на влажных простынях.
Когда мама рядом – так легко быть большим и сильным! Когда-то Алиса гордилась малышом, который в неполных пятнадцать месяцев уверенно говорил «я», «мама», «папа» и ещё добрую дюжину слов. И Фрэнк, приходя с работы вымотанным и хмурым, подхватывал сына на руки - и расцветал, снова превращался из безупречного Аврора в простого душевного парня. «Папа!» Папа... Так радостно было скакать, оседлав его сильную ногу, под весёлую считалочку: «Вниз! Вверх! Вниз! Вверх! Я! Лечу! Быстрее! Всех!» Невилл задорно смеялся, и мама улыбалась рядом – ласково и нежно.
Во сне мы часто помним то, что ускользает от наших дневных мыслей. Во сне мы видим дальше и уходим глубже за грань понятного и привычного. Во сне мы всегда можем вернуться в такие времена, куда обратной дороги в реальности больше нет...
* * *
Алиса очнулась на куче опрелых листьев. Сладковатый терпкий запах и влажные их прикосновения казались волшебнице смутно знакомыми. Алиса прислушалась: вокруг было тихо. Тогда она вдохнула поглубже пряный аромат и нерешительно поднялась. Горизонт был размытым, утопал в буром тумане, таком же, что нависал в нескольких футах над головой. Сверху просачивался рассеянный, мягкий свет, обволакивающий силуэты огромных корявых деревьев по обе стороны от широкой тропы. «Когда-то... Я была здесь... Когда-то...», - услышала она собственный шёпот. Ни одной знакомой приметы не удавалось выхватить в коричневой пелене. Алиса протянула руку к ближайшему стволу; отдёрнула, испугавшись, и сама удивилась такому испугу; сделала ещё один шаг и коснулась влажной, шершавой коры дрожащими пальцами. «Знакомо... Знакомо... Знакомо...»
Ствол был огромным, руками не охватить, в нём чувствовалась тугая, гудящая в глубине сила, недоступная под жёстким корявым панцирем загрубевшей коры. «Дерево-дерево...», - прошептала Алиса одними губами, - «Здравствуй»...
Дерево равнодушно гудело изнутри, не обращая внимания на Алису. Она прижалась щекой к толстым, рельефным чешуйкам, ощущая, как по лицу размазывается грязь. Дерево жило своей, посторонней жизнью, не пытаясь пустить Алису внутрь. Её непослушные пальцы скользили по причудливым горбатым наростам ствола, смутно нащупывая знакомые узоры... Не открыть загадку. Не связать ни с чем – просто не с чем связывать ощущения: пусто за спиной. «Пусто за спиной... Пусто...»
Алиса резко обернулась – обратный путь пропал в густой, непроницаемой бурой дымке. Ещё один резкий поворот головы – снова к спасительному дереву... Оно стоит, наполненное жизнью иной и чуждой. Алиса вдруг заметила, что по стволу вверх и вниз в глубоких бороздках коры снуют насекомые: гусеницы, жучки, муравьи с огромными жвалами и шевелящимися усами... Алиса отпрянула, задрожав, и понеслась прочь, куда угодно подальше, не глядя и не разбирая дороги.
* * *
В палате номер сорок девять ночью тихо. Дежурная сестричка Эмма Джонс задумчиво раскладывает пасьянс, пристроив палочку с зажжённым на кончике огоньком «люмоса» в стакане для воды. Странный пасьянс выходит... Вот пациентка: добрая миссис Лонгботтом, бедняжка, лежит, и только вздрагивает едва заметно, - а карты говорят, будто она в дальней, дальней дороге... Ищет потерю. Найдёт – и вернётся. «А это что за валет?! Юноша-помощник или посыльный... Интересно. А если вот так?»
Карта ложится за картой. Прорицания – не последний предмет для колдомедика, как бы странно это ни казалось. Конечно, мадам Гериссон не одобрила бы занятий Эммы. Но ведь она неофициально гадает, для себя: ну а вдруг найдётся подсказка?
Конечно же, юноша – Алисин муж, славный мистер Лонгботтом, такой же Аврор. Но ведь и он – беспомощно лежит в той же палате, и нет ни намёка на улучшения... Эмма вздыхает и тасует колоду, собираясь раскинуть пасьянс теперь на Фрэнка. Но не успевает она открыть и первой карты, как в коридоре раздаются тяжёлые шаги дежурного врача. Мисс Джонс поспешно прячет карты в карман и разворачивает лежащий на столе фолиант о древних ментальных проклятиях...
Глава 5Дорога внезапно оборвалась. Алиса выбежала на берег подземного озера: тихого, тёмного, непрозрачного. Ни бликов, ни ряби на тусклой коричневой плоскости... Откуда-то сверху сеялся неяркий свет. Она подняла голову, но ни потолка, ни свода, ни источника этого света она не могла различить. Тишина гулко нарастала в ушах.
Алиса опустилась на тёплую и мягкую почву, полого уходившую под зеркало воды. Дотронуться? Для чего? Почувствовать холод? Влагу? Разбить неприкосновенность мёртвой воды? Что за память подарит ей это прикосновение?
Не хотелось бояться. Не хотелось даже вспоминать, что такое – страх. Когда-то, нестерпимо, нереально давно, маленькая девочка не знала ни мимолётного испуга, ни беспокойной тревоги. Твёрдо верила: «Со мной ничего не случится!» - и лезла, очертя голову, на тонкую ветку старого тополя, чтобы достать запутавшийся воздушный змей, или ныряла с головой в непрозрачную воду торфяной реки, что пронизана ледяными, обжигающими струями подземных ключей, и в драку бросалась на дурного магла-соседа, на две головы выше её самой, чтобы не вздумал больше в бездомную собаку камнем кидать...
Память. Возвращение к себе, шелестящие листья под ногами, листы пергамента на столе. «Гриффиндор»! – скрипучий возглас шляпы, и звёздное небо вместо потолка в большом зале... Так было? Было – с ней? Так давно... Алиса не смела пошевелиться: сидела, сдерживая дыхание, обхватив руками колени, и долго, долго смотрела поверх воды. Угасали одно за другим, как созвездия поутру, прорвавшиеся воспоминания. Измученное сознание не желало больше отвечать на вопросы детского голоска. Усталый взгляд скользил по несуществующему озеру, не пробуждая ни единой мысли. Застывшая картинка. Движение, которое было - и перестало быть.
* * *
Пятилетний Невилл по-прежнему спал беспокойно. Особенно тяжёлые сны его настигали после визитов в больницу, к родителям. Сколько бы бабушка ни объясняла, что эти странные люди-куклы, безразлично лежащие на кровати, должны быть предметом гордости и обожания, Невилл просто не мог заставить себя поверить в это. Не мог приказать себе полюбить. Непонимание порождает страх... И он боялся – прикоснуться, заплакать, ненароком сделать хуже; в кошмарах родители вставали с больничных кроватей и, глядя сквозь него невидящими глазами, тянули к нему одеревеневшие руки; тогда мальчик плакал и просыпался. Он научился не кричать даже во сне: бабушка очень сердилась, если Невилл кричал. Он впивался в одеяло, давясь рыданиями, вздрагивая, и вглядывался в темноту до рези в глазах, пытаясь прогнать из памяти остатки кошмаров. Порой ему казалось, что мама с папой – настоящие, живые, весёлые, как на старых колдографиях, - на самом деле не в больнице, а рядом, за непрозрачной, упругой стеной. Однажды он попытался рассказать об этом тётке Энид, но та всего лишь вздохнула и потрепала по голове тяжёлой пухлой рукой.
Тогда он стал молчаливым и замкнутым. Когда его бранили – опускал голову и до боли сжимал кулачки, так, что ровно остриженные ногти впивались в ладони. Когда хвалили, что, впрочем, бывало нечасто, - точно так же наклонял голову, и взрослые видели в этом знак кротости и послушания. Если его спрашивали – отвечал молча или односложно, тихо и неуверенно. Дядюшка Элджи фыркал на «немальчишеское» поведение, и всё меньше замечал горе-племянника. Добрая тётка Энид приговаривала: «Ну и ладно, что тихий, главное, чтобы кушал хорошо!», но глаза прятала, будто не договаривала что-то. Невилл понимал: доказывать, спорить – бесполезно и безнадёжно. Не услышат и не поймут, не смогут: не догадаются, что нужно понять.
«Я – сам по себе», - стучит в висках.
- Невилл! Ты опять меня не слышишь! – возмущённый голос бабушки вышвыривает в реальный мир.
«Я – один…»
- Невилл! Смотри, куда идёшь, увалень! – злой крик соседского мальчишки огревает не хуже пощёчины.
«Я один», - отрешённо и обречённо. И только во сне бежать через тёмный лес, плутать меж голых, влажных чёрных стволов неизвестной древесной породы, и беззвучно, но на пределе, изо всех сил кричать:
- Мама! Мама! Мама…
* * *
- Мне кажется, ты зря мучаешь мальчика, - осторожно начала Энид, когда они с Августой оказались наедине. Случалось такое довольно редко – добродушная домохозяйка Энид плохо ладила с деловитой и бескомпромиссной невесткой. Вот и опять «не так сказала» - вскинулись тёмные брови, взгляд налился тяжестью:
- Я? Я – не – мучаю его, - гордо и отчётливо, выделяя каждое слово, произнесла Августа. – Мальчик должен знать и любить своих родителей, даже если они не в себе.
Энид покачала головой.
- Ты не заставишь его любить то, что есть. Лучше бы мальчику жить спокойно, а то он, бедненький, ночами не спит…
И осеклась. Августа подобралась, став похожей на хищную птицу.
- Не спит? Может, любезная Энид, ты просто перекармливаешь его на ночь мучным и сладким?
- Августа, помилуй… Он же малыш совсем… Ему тяжело…
- Тяжело? Пусть привыкает. Жизнь – это не фунт шоколадных лягушек. Я успеваю работать в Министерстве, навещать Фрэнка и заниматься с Невиллом. Ты сидишь с ним целый день, но у тебя хватает времени только на то, чтобы баловать ребёнка!
Энид ахнула. Когда четыре года назад случилась беда, они с мужем сами предложили Августе забрать внучатого племянника. Но Августа быстро подавила в сердце то, что сочла проявлением слабости, и категорично заявила: внук останется жить у неё. С тех пор Энид и Элджи оставались с малышом всякий раз, когда Августа была занята в Министерстве. И Энид по-прежнему не могла привыкнуть, что жена её старшего брата, и прежде суровая и властная, превратилась в совершенную мегеру, не знающую слов благодарности.
Глава 6Фрэнк Логботтом лежал на больничной койке, широко раскрыв блёклые глаза и приоткрыв рот. Эмма Джонс аккуратно расчёсывала его русые волосы – отросшие, поредевшие, мягкие и легко путающиеся волосы огромного живого пупса, каким часто казался Эмме её подопечный. Это пугало и притягивало девушку, и одновременно внутри ворочалось, поднимаясь временами, непроизвольно подступая к горлу, мерзкое чувство брезгливости и отвращения. Расчесав пшеничного цвета пряди, Эмма смочила салфетку Молодящим зельем – оно спасало лежачих больных от появления гадких язв.
- Вот так, мистер Лонгботтом, - приговаривала девушка, словно обращаясь к любимой кукле. – Будьте любезны повернуться ко мне спиной...
Тяжёлый, безвольный, оплывший Фрэнк полулежал на высоких подушках, не обращая внимания на медсестричку. Эмма не без усилий приподняла его за широкие плечи, почти обняла, чтобы удержать сидячим, и привычно запустила руку с салфеткой под тонкую больничную сорочку. Странно и тяжело было думать, что всего несколько лет назад это рыхлое тело было сильным и мускулистым, и мужчина с твёрдым взглядом ясно-серых глаз радовался, смеялся, сражался, любил...
- Вот так, мистер Лонгботтом, - снова и снова повторяла Эмма, вновь устраивая пациента на горке мягких подушек. – Вот хорошо вы освежились...
На бледном лице Фрэнка не дрогнул ни один мускул, а на свежей простыне расплылось неловкое пятно. «Evanesco», - вздохнула Эмма, возвращая пациенту чистоту.
Пузатый будильник на столе обозначил одиннадцать утра.
Бесшумно появился эльф Тельми, обслуживавший отделение ментальных проклятий. На подносе в его руке была бутылочка с соской, из каких кормят младенцев. Эмма кивком поблагодарила Тельми и пристроилась на уголочке кровати. Самым сложным делом для неё было заставить пациента что-нибудь съесть. Вечером будет легче – придёт миссис Лонгботтом, мать пациента, у которой это получается без особых проблем...
Эмме было девятнадцать лет, и она стажировалась в больнице святого Мунго чуть больше года. Рекомендации из Хогвартса позволили ей сразу попасть на одно из самых сложных отделений: сюда; кроме палаты номер сорок девять, она должна была ухаживать за обитателями ещё трёх соседних палат. Однако Эмма сама не замечала, как много времени проводит рядом с молодыми аврорами. Из подборки старых газет – было время, чтобы покопаться на тихом ночном дежурстве в купленной у старой соседки за бесценок пыльной подшивке, - Эмма вырезала добрую дюжину колдографий и тайком подклеила в свою девичью тетрадку. Ей казалось очень важным знать, какими были эти люди прежде, чем случилась беда. Заметки в «Ежедневном пророке» были скупы на детали: «Совершён рейд... Предотвращено нападение... Задержан преступник...». Именам, и даже инициалам защитников правопорядка не всегда находилось место на газетной полосе. При исполнении – просто Авроры: женщина, устало откидывающая влажные пряди волос со лба; спокойный мужчина, придерживающий рассечённую справа мантию (Эммины руки уже так хорошо помнили этот шрам на плече Фрэнка)... Эмма помнила наизусть все подробности, о которых удалось прочитать. И теперь, каждый раз, придерживая бутылочку у слюнявого рта, она вспоминала, через какие невероятные, как ей казалось, испытания и опасности прошёл этот волшебник.
- Вот так, мистер Лонгботтом... Вот и покушали, вот и славненько...
Между отданым её заботам человеком-куклой на больничной постели и аврором Лонгботтомом из маленького девичьего досье лежала не просто пропасть – бездна.
* * *
Подземное озеро было тихим и тёмным. Алиса стояла перед ним на коленях, касаясь пальцами непрозрачной воды. Ни холода, ни тепла она не ощущала: только густая, но не вязкая, жидкость, прогибалась под её пальцами и смыкалась, укрывая опущенные ладони, а затем вновь послушно расходилась, выпуская руки Алисы. Вода не была похожа на воду, однако же не оставляла на коже следов: только ощущение влаги, полузабытое, но очень приятное. Алиса тянулась к толще густой воды, но не могла и не могла дотянуться; затем, внезапно, тугой воздух пропускал её, и она медленно падала навстречу ласковым прикосновениям озера. Она не погружалась – лежала на спине, раскинув руки, и мерные, нежные волны перекатывались по распластанному телу, принося отдохновение. Алиса улыбалась. Отчего-то было так уютно лежать на медленно колышащейся, мягкой, нехолодной, нетопкой воде...
Волны стали настойчивей, и Алиса перевернулась на живот. Она не решалась попробовать на вкус эту воду, впрочем, и жажды она не испытывала. В непрозрачной толще обозначились вдруг подводные очертания: длинные, плоские, потрёпанные по краям водоросли тянулись вверх, не доставая поверхности. Их верхние концы расширялись, образуя уродливое подобие смутно знакомых портретов, навроде профилей, что умельцы вырезают из чёрной бумаги. Они говорили тонкими, визгливыми голосами, бранили кого-то внизу, у самого дна, не обращая внимания на глядящую сверху Алису. Она вглядывалась и вглядывалась вниз, пока не различила светлые волосы, тянущиеся к поверхности подобно водорослям. Среди волос, как сердцевинка цветка, белело мужское лицо с открытыми незрячими глазами. Алиса дёрнулась, завизжала и вмиг очутилась на берегу, не в силах понять, что означал подступивший к самому горлу отчаянный ужас.
* * *
В сорок девятой случился переполох. Минуты спустя бьющуюся в истерике молодую миссис Лонгботтом спеленали, оплели успокоительными чарами, ласковые руки целительниц втирали в виски женщины остро пахнущую мятой, полынью и камфорой мазь, а заведующая отделением, мадам Коралия Гериссон, объясняла перепуганной Эмме:
- Смотри, деточка: нашей подопечной наконец-то приснился кошмар. Знаешь, о чём нам это говорит?
- О том, что её сознание возвращается?
- Абсолютно верно, - торжественно кивнула Коралия, и в её взгляде, позе и голосе горечь сострадания была разбавлена изрядной толикой гордости за свою работу.
Глава 7* **
Новый сон повторялся снова и снова. Медленно, будто сквозь воду, женщина падала в тёмно-бурый колодец, и таким удивлённым было её молодое, круглое личико, что Невилл пугался. Она не то походила на ватную куклу из палаты в больнице, не казалась пародией на мамину колдографию, и это пугало малыша – до слёз, до нестерпимого ужаса, от которого хотелось проснуться, но не получалось. Женщину тем временем подхватывал поток ветра, как ветку с пожухлыми листьями, и уносил в глубины, из которых Невилл пытался, захлёбываясь, вынырнуть, и на последнем судорожном вздохе всё-таки просыпался.
* * *
Июльское утро дышало горячей влагой. Дядюшка Элджи с кривой усмешкой поставил удочки в угол и с наигранной гордостью левитировал на кухню ведро, из которого торчали две длинные снулые трески.
- Это ты называешь уловом, Элджи Сэвик? – проворчала Энид, критически разглядывая рыбу. – Или, может быть, ручей совсем пересох?
- Жара, - развёл руками Элджи. – Даже на волшебную приманку клюёт, не просыпаясь, - хихикнул он.
- Если ты хочешь рыбу с картошкой на ужин, поезжай и купи её, - резонно возразила Энид.
Идея портить воскресный отдых поездкой на рынок однозначно не понравилась Элджи. Он стрельнул глазами по сторонам в поисках какого-нибудь занятия, которое в его сознании выглядело более подходящим для выходного дня. Взгляд упал на внучатого племянника, сосредоточенно водящего кисточкой по листу дешёвой бумаги.
- Я, между прочим, собирался, это... погулять с малышом! – безапелляционно заявил он. Круглолицая Энид удивлённо вскинула брови.
- В первый раз слышу, - хмыкнула она. – И где же вы гулять собираетесь, позволь спросить?
- Ну... в Блэкпул вот можно съездить, - ляпнул Элджи и тут же об этом пожалел. Энид просияла.
- Отлично! Поезжайте. И заодно зайдёте там на рынок!
Элджи хмыкнул, подёргал длинным носом, что у него обычно означало досаду, и отправился запрягать телегу.
Местные магглы спокойно принимали его издалека за фермера: уж что-что, а отводящие взгляд чары Элджи накладывал великолепно. Настроение его понемногу улучшилось; он даже мурлыкал себе под нос нехитрую песенку, направляя лошадь по мало наезженной дороге, где не ездили магглы на своих чудовищных железных машинах. Невилл, вцепившись в гладкий деревянный бортик телеги, смотрел на однообразные пейзажи плоского, как блюдце, болотного края. Здесь, в северо-западной части Ланкашира, жило множество магических семей – и норманского, и датского, и кельтского происхождения, поскольку спрятать жилище от магглов среди болот было проще простого. Лонгботтом-холл находился по левую сторону от широкого мутного устья реки Рибл, близ городка под названием Лонгтон; Сэвик Брук стоял на одноимённом ручейке-притоке справа по течению Рибла. По молодости лет Элджи, ухаживая за красавицей Энид Лонгботтом, переплывал водную преграду по десять раз на дню. Страстную любовь ко всему, что связано с водой, Элджи пронёс через всю жизнь, и потому считал, что живёт в самом прекрасном уголке старой доброй Англии...
Невиллу, похоже, не слишком нравилась блёклая зелень деревьев и болезненная желтизна высоких болотных трав. Во всяком случае, задремавший было карапуз оживился, когда телега подкатила к оживлённым улицам южной окраины Блэкпула, и под колёсами вместо мягкого шороха трав полился тихий стук асфальта.
* * *
Тёмная гладь подземного водоёма казалась застывшей, подобно старой вулканической лаве. Алиса сидела на берегу, охватив голени руками: наклонила голову так, что длинные спутанные волосы скользнули по спине почти до самой земли, прижалась к коленям щекой да и замерла, остановившись взглядом на ничего не отражающей воде. Времени не существовало, потому что ни внутри себя, ни вокруг Алиса не находила изменений, которым смогла бы вести счёт. Даже воспоминания не плыли чередой: они были сумбурны и спутаны, и безо всякого порядка она ощущала себя то маленькой девочкой в бежевом сатиновом платье, надувающемся, как колокол, на весеннем ветру, то ясноглазой школьницей в строгой чёрной мантии, то женщиной в сильных руках нежного и страстного мужчины. Картины прошлого, цвета, ощущения вспыхивали и гасли прежде, чем Алиса успевала поймать хоть один момент, удержать и сравнить с собой. Иногда боль в глазах становилась такой нестерпимой, что Алиса зажмуривалась, ныряя из бурого полумрака в полную темноту, а затем открывала глаза и смотрела, смотрела, смотрела перед собой до тех пор, пока боль не возвращалась.
При долгом, слишком долгом взгляде в одну точку глаз начинает различать очертания несуществующих предметов. Алиса не хочет узнавать, называть их, но сознание против её воли кто-то упорно тянет наружу. Неподвижная Алиса начинает ощущать душную тяжёлую влагу. Что там, в глубинах глубин? Что за озеро лежит перед ней? Безмолвная Алиса готова закричать, завыть по-звериному, нечленораздельно: там, на дне, под стеклом, она, она, она! Толстые и тугие, беззвучные волны едва заметно покачивают ровное зеркало подземного озера, отделяя Алису от её памяти о себе. Успокоиться. Забыть. Уснуть. Утонуть…
* * *
Элджи был вполне доволен собой. Цепко держа за руку внучатого племянника, он не преминул зайти в бар «Старая шляпа», который был, по сути, основным местом посиделок окрестных волшебников. Разумеется, встретил там кое-кого из соседей: старика Асшетона и забулдыгу Уайтекера, ну и пропустил с ними по рюмочке огневиски – только по одной, не больше, ни-ни! Однако жара и приятная компания сделали своё дело: глаза Элджи заблестели нездоровым огнём, и вспыхнуть он мог легко, с первой же подначки.
Невилл, уставший, заскучавший и сонный, уже с добрых полчаса тихо ныл, порываясь вытащить дядюшку Элджи из бара.
- Экий твой малец-то непрыткий, - пропыхтел Уайтекер, заметив это. – Вот у моей Шерли парнишка, это да!!! Стихийная у него, понимаешь, брызжет, - мы уж не знаем, как деваться. Поперёк ему слова не сказать, кто его знает, что куда полетит и откуда свалится. Ураган, не парень! А твой, ишь, спокойный какой... «Дядя, па-дё-ом...» - передразнил он, засмеявшись.
Элджи почувствовал, что его задели за живое. Мало ему было того, что вместо собственных внуков он нянчил племяшкиного сына – их с Энид родных детей унесла чёрная лихорадка прежде, чем те успели пойти в школу – так ещё он должен краснеть, потому как люди втихомолку считают малыша сквибом!
Элджи нетвёрдо вскочил, опрокинув деревянный табурет.
- Ладно, Уайтекер, засиделся я, - проблеял он и вылетел из бара, словно пробка.
- Ну что ты за наказанье такое! – набросился он на малыша, отпечатывая по улице такие шаги, что Невиллу пришлось бежать рядом с ним. – Волшбник ты у нас, в конце концов? Или так, пустышка?
Невилл уже ревел в голос, но ничего вокруг не стремилось взорваться, сгореть или хотя бы слететь с места.
Элджи Сэвик в отчаянии вытащил Невилла на блэкпулский причал – один из тех, где обычно кишат туристы и просто любители позагорать и прокатиться на яхте. Однако то ли послеполуденная жара сделала своё дело, то ли старина Элджи сам, не смотря на годы, стихийно распугал магглов, – народа почти не было. Элджи остановился, тяжело дыша.
- Ты волшебник? Ты, маленький Лонгботтом, скажи – ты волшебник или сквиб поганый?!
Невилл в ужасе замотал головой, услышав слово «сквиб».
- Я... вашебник... – выдавил он.
- Ну так покажи это, - вдруг, в один миг успокоившись, произнёс Элджи с кривой усмешкой, сухим и неожиданно злым голосом. А следующим движением – незаметно и как бы невзначай – отправил Невилла вниз между двумя столбами ограждения...
Глава 8«Природа магических сил ещё долгие годы будет оставаться загадкой. Всем известно, что способности к магии либо есть у человека, либо их нет; можно научиться контролировать свой дар, можно развить и усилить его, и случается даже, когда волшебник теряет силу, от сильного шока или тяжёлой болезни, как правило. Но кто бы взялся постигать саму суть волшебства? Со времён Мерлина учёные мужи в магической Британии поизмельчали; нельзя сказать, что суровые законы и множество ограничений способствуют развитию наук. Но нет такого предмета в расписании Хогвартса, и нет такого отдела в Министерстве, который отвечал бы на вопрос: в чём сущность колдуна и его магии?
Пожалуй, как ни прискорбно, больше всех в этом вопросе преуспели адепты волшебных Искусств, именуемых Тёмными: в других сферах чародейства, сколь бы опасными они ни казались, риск потерять себя не столь велик. Увы! С упорством, достойным лучшего применения, Тёмные маги находят всё новые способы уничтожить, разрушить, искалечить себе подобных, пробираясь в самую суть человеческой души. Три Непростительных Заклятия неприемлемы для здравомыслящего существа отнюдь не по причине их жестокости. Да, они причиняют боль и даже смерть, но вовсе не это ставит упомянутые проклятия вне закона. Те боевые сглазы и проклятия, которыми может пользоваться любой волшебник, направлены на тело, то есть на бренную оболочку, исцелить которую не так уж и сложно. Тёмные искусства рассчитывают на большее, их адепты напрямую вторгаются в пределы духа и души.
Проклятие Imperius не человека лишает воли: оно порабощает душу, лишая её сил, необходимых для свободного выбора. Тот, кто долго пробыл под властью этого проклятия, вряд ли сумеет избавиться от животной потребности служить любому сильному господину. Cruciatus терзает не только тело: сводящая с ума боль раздирает на части не просто рассудок, но душу; нужна немалая внутренняя сила, а ещё лучше – внешняя духовная защита, чтобы пережить муки Круциатуса без потери частицы себя. И, наконец, Avada Kedavra – страшнейшее из проклятий не только потому, что неостановимо и неисцелимо. Есть множество способов убить человеческое тело, но дух при этом остаётся свободен и может родиться снова, или же покинуть пределы мира, вознестись в рай или спуститься в бездну, или открыть для себя новые миры – кто знает, что ждёт человека в посмертии? Лишь только убитые с помощью Тёмной магии навсегда привязаны не только к миру, но и к своему убийце; сила их душ усиливает его, а сами они остаются лишь тенями, не в состоянии оставить хотя бы свой призрак.
Средства, способные воссоединить искалеченную душу, к сожалению, волшебникам неизвестны…»
Эмму Джонс колотил озноб, несмотря на тяжёлую жару, дышавшую из открытого настежь окна. Девушка отложила «Новую теорию ментальных проклятий» и нервно прошла к окну. Она оперлась ладонями на широкий, в облупившейся местами белой краске, подоконник, и закрыла глаза. Несколько минут ровных, глубоких вдохов – чтобы подступившие к горлу слёзы исчезли и успокоились мысли. «Как же так… Как… Неужели это… возможно…»
Чтобы наложить непростительное Проклятие, нужны долгие тренировки и ясное понимание его действия. Неужели вообще возможно, что живое существо может так поступить с другим живым существом?! Эмма медленно провела по лицу ладонями. «Как хорошо, что Того-кого-нельзя-называть больше нет… А лекарство… Когда-нибудь его найдут. Обязательно найдут. Главное, чтобы они дождались…»
За дверью сорок девятой палаты Алиса Лонгботтом застонала во сне.
* * *
Невилл не успел понять – как это случилось. Просто – ощутил момент полёта, почти парения – а затем с гулким звуком мутно-зелёная вода приняла его в себя и сомкнулась над головой. От удивления он даже не закричал: пару мгновений он даже с интересом смотрел на ручейки пузырей, радостно бегущие вверх. А дальше – наверное, просто вздохнул? – злая вода цвета старых дядькиных бутылок больно рванула нос и гортань, оставила на языке солёный привкус, и с невозможностью дышать одновременно пришёл испуг. Страх был таким сильным, что Невиллу показалось, будто он сам исчез: уши заложило, и вместо водной толщи на него навалилась темнота.
* * *
Он вынырнул– вверх, к небу и солнцу, но свет отчего-то вернулся рассеянный, подводный. Невилл больше не чувствовал привкуса соли на языке. Вынырнул – и остановился в плотной непрозрачной воде по пояс. Озеро казалось подземным, но на берегу можно было различить силуэты огромных деревьев без листвы. Невилл побрёл туда, и вдруг остановился. Прямо перед ним сидела женщина – красивая и нелепая, в длинном платье, напоминавшем больничную сорочку, с нечесаными тёмными волосами. Женщина смотрела прямо перед собой и, казалось, не видела Невилла, но мальчик узнал это лицо по множеству колдографий, висевших дома повсюду.
- Мама?.. Мама! Мама!!!
Женщина вздрогнула и пошевелилась.
- Мама! Мама! Мама!!!
Невилл побежал, не чувствуя сопротивления воды, но берег отчего-то начал отдаляться.
- Мама!!! Ма-ма!!!
Женщина стояла на берегу в полный рост, и её фигурка стремительно, непропорционально уменьшалась. От бега стало трудно дышать, Невиллу казалось, что грудь вот-вот разорвётся от боли, и уже не мог кричать – только шевелить губами: «Мама! Мама…»
Перед глазами замельтешели красные муравьи, а затем свет жёстко плеснул в лицо, и тут же скрутил тяжёлый кашель.
- Очнулся! Слава богу!
Чьи-то руки нажимали и нажимали мальчику на грудь, заставляя выплёвывать фонтанчики воды, словно маленького китёнка. Невилл разглядел загорелого широкоплечего маггла в кепке, ещё двух магглов – мужчину и женщину в одинаковых зелёных смешных халатах, и совершенно серого лицом дядюшку Элджи.
- Там мама, - доверительно сообщил ему Невилл и потерял сознание.
Глава 9Дни были похожи друг на друга: подёрнуты серой туманной дымкой, в которой двигались непонятные фигуры. Они приближались и удалялись, прикасались к ней повелительно и мягко; Алиса не понимала, чего от неё хотят, но угрозы в фигурах не было: только пристальное, такое утомительное временами внимание. Алиса не сопротивлялась, только вздыхала время от времени – горько, протяжно, и вскоре её оставляли ненадолго в покое. Алиса хотела вернуться к тёмному, но по-своему уютному озеру, но, увы, не помнила дороги.
Вода расступилась замедленно и беззвучно – не было плесков, и брызги повисли в воздухе, прежде чем плавно опуститься разноцветным стеклом на поверхность неправильного озера. Из воды появился мальчик – Алиса была готова поклясться, что никогда не видела столь же красивых детей. Его крепенькая фигурка росла и приближалась, и Алиса не видела света, исходящего от маленького волшебника – но пещера вдруг озарилась, и стены её поблекли, стали ломкими и осыпались с громким шорохом. Этот шорох долго был с ней, поднимался в висках, словно прибой – мерно, накатами, приближаясь и удаляясь. Мальчик протянул к ней руки, побежал к ней – Алиса испугалась и обрадовалась в то же время, она не смогла бы объяснить эту радость даже самой себе. Вода стекала с плеч ребёнка сверкающей мантией, и Алиса почувствовала, как её наполняет почти забытая сила...
...И вдруг он исчез. Рванулся вверх – она разглядеть успела его ботиночки. Исчез – и появился снова, уже не сияя. Растерянный, постоял, оглядываясь вокруг себя, но Алиса не могла уже до него дотянуться. Мальчик раздосадованно сжал пухлые кулачки, развернулся, и снова исчез. Алиса осталась в сером тумане, сухом и немного шершавом, из которого к ней приходили и приходили эти непонятные фигуры. Мальчика не было среди этих фигур.
* * *
Невилл поправлялся медленнее, чем того ожидали. По ночам его мучал жар, днём он лежал, обессиленный, сжимая большую плюшевую гусеницу – тёткин подарок. Гусеница глупо улыбалась и пыталась уползти под одеяло, а то и под кровать. Тётка Энид уверяла, что гусеница обязательно преврастится в бабочку. Невиллу было всё равно. Бабочка так бабочка. Может и гусеницей оставаться. С гусеницей играть, пожалуй, даже удобнее: никуда не улетит...
Невилл послушно глотал горький, вонючий отвар, приготовленный тёткой – краснел от усилия, шмыгал носом, шумно выдыхал, но выпивал глиняную плошку до дна. Тётка Энид рассеянно гладила его по взъерошенным волосам и давала заесть лекарство шоколадной лягушкой. Она не ругалась на мальчика, но стала какой-то отстранённой, словно чужой. Невилл не понимал, что он сделал не так, но не мог никуда десться от ощущения, что он стал лишним в доме Сэвиков.
В конце недели, вечером в пятницу, Августа Лонгботтом решила, что внук достаточно окреп, чтобы вернуться домой. Элджи старался не показываться лишний раз на глаза внучатому племяннику и уж тем более грозной Августе, и потому был только рад их отъезду. «Выбрось мешок с углём – метла полетит шибче», - проворчал он, когда миссис Лонгботтом, крепко прижимая к себе внука, исчезла в зелёных языках каминного пламени. Энид привычно покачала головой, но в глубине души она была согласна с мужем.
* * *
- А по-офто на бе-егу. Я тебе ух сидеа, сидеа...
- Что-что вы сказали, простите?
Эмма Джонс сидела на корточках перед пациенткой. Та скукожилась на кровати в своей любимой позе – подтянув колени к подбородку, обхватив себя как можно крепче, словно её знобило. Молодая миссис Лонгботтом несколько дней назад вдруг заговорила – вдруг, ни с того ни с сего, и даже многоопытная мадам Гериссон развела руками, не в силах найти очевидной причины для столь резкого улучшения. Фрэнк Лонгботтом при этом оставался всё той же бездумной куклой, что было уж совсем странно, ведь лечение оба пациента получали по одинаковой схеме. Профессор Горсмур был склонен считать, что женщине-аврору просто досталось меньше проклятий. Коралия Гериссон имела твёрдое мнение, что женщины в целом более устойчивы к ментальным воздействиям и легче восстанавливают утраченное душевное равновесие. И, разумеется, никому из них не могло прийти в голову, что улучшением они обязаны происшествию за много миль от Лондона – маленькому и, к счастью, не имевшему трагических последствий. Просто воскресным днём, ближе к вечеру, Алиса распахнула вдруг удивлённые серые глаза и отчётливо произнесла:
- Куда?..
Теперь относительная ясность сознания возвращалась к пациентке исключительно по ночам. Мадам Гериссон не поверила сперва Эмме, решила, что та преувеличивает успехи, и в ночь с понедельника на вторник осталась на дежурство сама. И действительно, около десяти часов молодая миссис Лонгботтом заговорила: с трудом, не особо заботясь, чтобы отвыкшие от речи язык и губы двигались чётко и слаженно, и не стараясь связать слова между собой.
- Неу таам... Сеое, сеое, сеое... Ку-да...
- Я не понимаю, что она говорит, - чуть не плакала Эмма.
- По-моему, она видит что-то серое, - прищурилась мадам Гериссон. – Вполне возможно. Расстройство зрения, ложные видения – типичные симптомы при поражении сознания, милочка. Вам уже пора это знать.
Теперь к обязанностям Эммы Джонс добавилась ещё одна: присматривать, чтобы самопишущее перо вовремя записывало странные слова пациентки, и подкладывать чистый пергамент. Исписанные листы склеивались в свиток, и он удлинялся каждую ночь – долгие, долгие разговоры из абсолютно бессмысленных звуков и слов.
- Мне кажется, она разговаривает с кем-то, - поделилась наблюдением Эмма.
- Вполне возможно, - важно кивнула ей заведующая отделением. – Более того, я готова предположить, что этому воображаемому собеседнику мы обязаны столь заметным улучшением.
- Может быть, провести ещё один сеанс легилименции? – в голосе Эммы трепетала новая надежда, но целительница задумчиво покачала головой.
- Неизвестно, что именно вызвало улучшение и не испортим ли мы эту радостную картину своим грубым вмешательством. Нет уж. Подождём. Мы ждали без малого пять лет – неделя и даже месяц ничего не изменят, поверь мне. Лучше дай-ка ей попить, вон как у неё губы-то пересохли...
Алиса сидела на кровати, внимательно вглядываясь куда-то в пустоту, не замечая целителей, и тихо, протяжно повторяла:
- Косеу венуся...венуся косеу... осео там... осео... вени-и мени-и... вени-и мени-и...
- К озеру? Вернуться к озеру? – предположила Эмма наугад.
Алиса не ответила ей, словно совсем не слышала.
