Pure-blood

Глава 1

Автор: Caliopa
Бета: Keox
Гамма: Auto-da-fe
Рейтинг: PG-13 и выше
Пейринг: Беллатрикс Лестранж/Родольфус Лестранж, Беллатрикс Лестранж/Лорд Волдеморт.
От автора: Многим покажется образ Беллатрикс не канонным и полностью ООС. Читайте саммари. Уверяю – канон будет. Моя идея в том, чтобы вас к нему подвести.



1968, Англия
Осень


Всякий раз, когда приходит осень, она впадает в отчаяние. Но молчаливое и строгое, потому что вот уже много лет она не позволяет себе слез.
Друэлле Блэк одиноко перед жарко натопленным камином в пустой гостиной, где кроме черно-белой дорожки клавиш старого клавесина у окна ничто больше не вызывает в ней оживления. На чердаке воет ветер, в подвалах гуляют сквозняки. Вот разве только...
Она встает, медленно идет в противоположный конец гостиной. Тихо зашуршали по каменному полу мягкие складки платья.
Теплый бархат старого гобелена под пальцами, скользящий шелк вышивки. Как причудливо серебро превращается в золото в свете закатного солнца. И почему серебряное на черном – это так красиво?
Витые узоры, любовно вышитые на этом бархате не одной парой изящных женских рук. Старый гобелен многое повидал на своем веку: ему доводилось быть не единожды прожженным и не единожды чиненным. С каждым годом на ветхом полотне появлялось все больше тонких серебряных капилляров мелких стежков.
«Друэлла Розье – Сигнус Блэк» - и сверкающая горизонтальная линия, больше двадцати лет назад навсегда соединившая эти два имени. А от них, и в самом деле, словно вены – три веточки. И у каждой веточки свой характер.
Друэлла прислоняется лбом к теплому зеленоватому бархату, там, где вышиты имена ее дочерей. Проводит указательным пальцем по крайней. Шелковая нить, обманывая своей гладкостью, больно врезается в кожу.
Беллатрикс.
Шальная звезда созвездия Ориона, мерцающая с переменной яркостью. Едва уловимый, летящий запах имбиря, водопад черных локонов, узкие запястья и дерзко взлетевшие брови. Черной звезде не нужен соседний свет.
Ладонь скользит по ворсу полотна в сторону. Рядом с Беллатрикс, всего на расстоянии двух пальцев – Нарцисса. Сверкающая платина, родниковая вода прозрачных глаз, весенний ветерок, наполненный холодным ароматом, заключенный в ледяную глыбу, словно пойманная бабочка - под стекло. Свежая и резкая. Самовлюбленная, как цветы, в честь которых названа. Ледяная надменность.
А между ними двумя, как неприкаянный агнец – наивное дитя, взращенное лицемерами. Друэлла чуть улыбается самыми уголками губ, задерживая пальцы на серебристом шитье. Сизая ласточка, по какой-то нелепой ошибке угодившая в змеиное гнездо. От нее веет теплом и надежностью.
Кара за надменность матери-Кассиопее. Андромеда – жертвенная дева, прикованная к скале. Андромеда – спасенная легендарным героем и унесенная в чужие края. Еще здесь, но уже не рядом.

Друэлла Розье-Блэк отходит от старинного гобелена – родового дерева Блэков – и садится в кресло. Раньше она и не замечала, какой царственный вид имеет это старое резное кресло красного дерева. Сцепляет пальцы вместе - серебряные ободки соприкасаются друг с другом.
Но даже сидя у огня, Друэлла просто-напросто мерзнет.
Серебро – как символ. Брошь на замше платья - сверкающая змейка, свернувшаяся кольцами, тоже символ.
Друэлла сидит почти неподвижно, ожидая, когда длинная стрелка часов закончит свое путешествие на своей точке отсчета - Двенадцать.
…Часы бьют два. Она смотрит в окно.
Ледяная корка, покрывшая оконное стекло, повторяет изгибы дорожек вчерашнего дождя. А за окном опавшие листья, занесенные инеем, по обочинам дорог – изморозь. Конец ноября.
Обычно в это время Друэллу всегда преследует меланхолия. Вот и сегодня, когда она шла в одиночестве по пустынному парку, ей вдруг показалось, что колея возле усадьбы с застывшей грязью и распластавшимися в ней, словно мертвые мотыльки, листьями кленов ведет в долину возмездия. Недаром эта дорога тонула в извечном английском тумане.
Мучаясь бесцельным ожиданием, Друэлла Розье-Блэк думала о старшей из своих дочерей, так похожей на нее саму. Беллатрикс такая же дерзкая и высокомерная, горящая так же непримиримо и ярко. И все ради того, чтобы так же резко погаснуть. Расчетливая, умная девочка, одержимая манией чистоты крови, примет выбор родителей в любом случае. Она, бесспорно, истинная Блэк, хотя и от Розье немало. Друэлла уже знает, что со временем в дочери проснется тяга к необъяснимой жестокости – удел натур страстных и безудержных. Поэтому ей необходим кто-то рядом. Пусть менее яркий, но готовый предотвратить преждевременную гибель. Тот, кто будет удерживать от безумного шага, который Беллатрикс все равно рано или поздно совершит.
Странно, почему в этом жилом, не заброшенном доме всегда царит неясное эхо? Почему оно отражается от всего, скользя по воздуху, словно круги по воде? Вот и теперь – едва Друэлла услышала неясный раскатистый гул, как пламя камина взметнулось, окрасившись ядовито-зеленым, и спустя несколько мгновений перед ней стоял ожидаемый гость.
Мужчина наклонился, ступая на ковер, и чуть заметно кивнул миссис Блэк, почтительно взяв ее руку в свою:
- Я очень рад видеть вас, дорогая Друэлла.
- Взаимно, Тибериус.
Холодный обмен любезностями людей, в юности до сумасшествия обожавших друг друга.
Самозабвенно, вот уже много лет, они лгали в глаза друг другу. Потому что на самом дне души каждого еще горела искорка некогда полыхавшего пламени, которое было грубо погашено. Залито потоком дождя и слез.
- Вы хотели меня видеть, миссис Блэк?
Друэлла присела на диванчик перед камином, откинувшись на мягкую спинку, и слегка склонив голову.
Хотела ли я видеть тебя? Тщеславие, видно, не дает тебе покоя, Тибериус Лестранж. Если бы я могла повернуть время вспять, то видела бы тебя рядом изо дня в день. Жестокий... Ты смеешься надо мной.
- Дорогой друг, вы ведь знаете, что в скором времени я хотела бы выдать замуж старшую дочь?
Тибериус улыбнулся, скривив уголок рта и небрежно облокотившись о каминную полку. Темно-русая прядь с едва заметной проседью упала на глаза. Рука с тяжелым перстнем и потемневшим от времени аметистом прошлась по холодному мрамору, отстукивая какой-то мотив.
- Миссис Блэк... В прошлом году вы уже спрашивали моего совета. И я вам могу сказать лишь то, что лучшего кандидата в мужья для Беллатрикс, чем мой старший сын Родольфус, вам не найти.
- Я того же мнения, Тибериус. Именно за этим я и пригласила вас сегодня.
Что за привычка цедить слова сквозь зубы? Почему она не вызывает неприязни, а только лишь улыбку? Память о былых временах? Или тоска по несбывшемуся?
Тибериус Лестранж поднимает голову, вглядываясь в посеребренные узоры лавра на канделябрах. Зелень и чернь, заключенные в серебро. Логово.
- А знаете, она очень похожа на вас, моя дорогая.
Похожа? Разумеется, похожа... Та же судьба, которая уже готова со свистом оборвать мечту. А впрочем, глупость. Никакой мечты у нее нет – она еще дитя. Милое и жестокое дитя, цепляющееся за руку матери.
Водоворот прошлого. Воронка, затягивающая в грохочущую бездну из которой нет ни единого шанса спастись. Оставшись стоять на берегу, они потеряли слишком мало, чтобы теперь тосковать. Хотя кому судить об этом... Возможно, на самом деле они потеряли все.
Она так на тебя похожа! Эта уже почти взрослая, но еще такая маленькая девочка. Белла... Почему ты никогда не зовешь ее Беллой? Почему всегда, словно острый обломанный шип бронзового терновника, это колющее «Беллатрикс»? Белла – разве оно не лучше?
Белла – Прекрасная.
Жестокая? - спросишь ты. О, да... Истинная дочь своих родителей, несущая на плечах груз отвратительных фамильных черт и опасного смешения крови.
В мыслях – восторг.
В глазах – тьма.
В крови – дурман.
Она вселяет трепет. Увидев хотя бы раз, забыть ее невозможно. Но отнюдь она не притягивает к себе – она грубо отталкивает. И этим будит нестерпимое желание приблизиться. Приблизиться, рискуя спалить ресницы, стоя в открытом огне. Разве это не ты, Друэлла? Разве это не ты была такой?
...Обитый кремовым муаровым шелком диван, на котором расположился Тибериус Лестранж, стоит рядом с камином, от которого исходит сонное, убаюкивающее тепло. Друэлла наклоняется вперед, изучающе глядя сквозь полуопущенные ресницы на гостя. Взгляд, агатово-черный, пристально следит за шоколадно-янтарным, выражая скрытое сомнение.
Даже сдержанному, философски спокойному Родольфусу будет трудно с Беллатрикс. Нет такого человека в мире, кому было бы с ней легко, только если она сама не захочет подчиниться.
И в самом деле – так похожа.
- Беллатрикс... своенравна. Жестока. Прежде всего, с собой и с близкими.
- Это мне знакомо, Друэлла. Белла и в самом деле пошла в вас.
Она раздраженно тряхнула головой. Черные кудри качнулись над белой шеей, щекоча кожу.
Интересно, дорогой друг, твой сын знает о том, кого ему прочат в жены? Или ты поступаешь подобно своему отцу, а тот – своему? Не спрашивая согласия и ставя перед фактом. Чистокровные... как это жестоко.
- Родольфус в курсе ваших намерений?
- Разумеется.
- И не имеет возражений?
А даже если имеет? Это ведь совсем не волнует тебя - холодный, бессердечный человек, сдавшийся без боя.

Без боя? Ты слепа, Друэлла! Ослеплена старой обидой, оставившей в твоей душе кровоточащую рану. Я сдался только потому, что сражение изначально было проиграно.
- Нисколько.
И Друэлла улыбнулась, хотя улыбку эту и трудно было назвать искренней. Раньше, еще до того, как ее губы окаменели в презрительно изогнутую линию, она улыбалась иначе.
Ты все время называешь меня жестоким, дорогая? А ты сама? Неужели не жестока? Но не волнуйся – я не выдам твоего секрета. Ты так хочешь казаться январским снегопадом, но больше напоминаешь весеннюю льдинку. Еще непримиримо-колкую, но обреченную вот-вот истаять в теплых пальцах.
Тибериус покашливает, подперев кулаком острый подбородок и чуть втянув голову в плечи. Такая старая привычка.
- Мне хотелось бы напомнить вам, миссис Блэк, что у меня есть еще и младший сын.
- Хотите убить разом двух зайцев?
- Скорее, поймать в силки.
Он наклоняется к камину и яростно ворошит угли кочергой. Разозленное пламя вспыхивает с новой силой, брызжа в стороны рыжими искрами. И, кажется, что камин, высеченный из грубого горного камня, начинает плавиться от собственного жара, треща расширяющимися щелями диких малахитовых пород.
- Вам все равно - Родольфуса или Рабастана женить на Беллатрикс?
- Но это ведь и в самом деле не имеет большого значения, верно?. Один старше ее всего на несколько лет. Другой ровесник...
- Вы хитрите, господин Лестранж.
Вы сидите тут, прикинувшись добродушным полозом, но я-то знаю, что в душе вы – болотная гадюка, плотоядно облизывающаяся раздвоенным языком. Не считайте себя умнее других, Тибериус! Вы хотели бы видеть Беллатрикс женой Родольфуса, потому что считаете, будто он - это вы сам. Но вы так ошибаетесь! Он – лучше. Совершеннее. И, как и всякому чудовищному эгоисту, это не дает вам покоя.
- Незабвенный отец научил меня просчитывать все ходы наперед. Упомянув Рабастана, я, смею признаться, надеялся на скорую возможность заключения еще одного династического брака между нашими семьями.
- Еще одного династического брака?
- Андромеда.
- Да вы просто сошли с ума!!!
Андромеда. Звездочка, так тускло мерцающая в лихорадочном Созвездии. Уже не под крылом своей властной матери. Ты выбрала свою дорогу, дитя, и вот-вот уйдешь по ней. Всего через несколько месяцев на старом родовом гобелене появиться новая дырка. И твое имя, в свое время заботливо вышитое на нем, покроет безобразная запекшаяся гарь.
Сейчас ты еще пытаешься лгать. Друзьям, отцу, сестрам... Но в глубине души знаешь, что матери лгать бесполезно – она чувствует тебя. И поэтому, уже который день, бесстрастно молчит, часами гуляя по облетевшему парку в меланхоличном одиночестве.
А Лестранж смеется, вытягивая длинные ноги на роскошном ковре цвета Слизерина, и небрежно закидывая руку на спинку дивана.
- Неужели одна из ваших дочерей все же уродилась без ядовитых клыков? Как досадно.
Друэлла промолчала, изо всех сил сдерживаясь и сжимая до боли кулаки, хотя всей душой хотелось сейчас вскочить и надавать этому наглецу пощечин. Да как он смеет?! Ужасный человек... он ведь мстит. Мстит за то, что много лет назад она предпочла другого. Точнее – предпочли ее родители, выбирая юной Розье мужа почти точно так, как теперь выбирала за свою дочь Друэлла.
- Возможность уродиться без ядовитых клыков в наше время, увы, весьма высока, Тибериус. И не столь даже «клыки», как вы изволили выразиться, играют большую роль. Нас мало, Тибериус, неужели вы не понимаете? Нас так мало... Еще немного, и от нас останется лишь воспоминание. И кому тогда достанутся наши библиотеки? Наши архивы? Наши каменные замки, в подвалах которых еще не перевелись призраки? Мы сами скоро станем призраками...
- Это вечный удел всего – увядать. Ни одному живому существу не удавалось еще жить вечно.
Друэлла лишь насмешливо кривит тонкие губы, хотя в ее глазах – боль. Она-то знает, что есть на свете человек, победивший великую безжалостную силу смерти.
Лорд Волдеморт. Талантливейший маг, темный Пророк, который обещал им новый мир. Только для чистокровных. Магглам и полукровкам в нем нет места.
- Уж не думаете ли вы, дорогая Друэлла, что Темный Лорд и в самом деле бессмертен и всеведущ? О, вы, несомненно, стали жертвой культа его замечательной личности!
Тибериус снова смеется. Сегодня он что-то слишком весел.
Картинным жестом расстегнув запонки и закатав рукав безупречного манжета, он протягивает Друэлле руку. На матовой коже чернеет безобразная метка. Меняется, дышит, как живая...
- Вам не страшно, миссис Блэк?
- Вы могли бы напугать ею моих дочерей. Но не меня, - Друэлла брезгливо отводит взгляд от обезображенной руки, вставая.
Она ходит взад-вперед по комнате, сосредоточено сведя брови, от чего переносицу прорезает крохотная морщинка.
- Родольфус тоже?
- Да.
- И Рабастан?
- Пока нет. Мне думается, Темный Лорд собирается посвятить его вместе с Беллой.
С губ Друэллы слетает едва слышный стон. Как быстро! Как быстро Беллатрикс ступила на край пропасти. Теперь уже не может быть никакого выбора – только Родольфус.
- Я буду очень рада, Тибериус, если в скором времени наши дети обручатся.
- Что так поспешно? - изображая видимое недоумение, интересуется Тибериус, прищуриваясь. - Они еще молоды... Белла едва окончила Хогвартс.
- О, ради всего святого, перестаньте ломать комедию!
Друэлла резко останавливается, всем корпусом повернувшись к Лестранжу.
Неужели ты не понимаешь?! Неужели не видишь, что я боюсь за нее?! Я хочу всего лишь защитить ее, пока не стало поздно. Беллатрикс гораздо уязвимее, чем кажется, хоть это-то ты видишь? Ей нужна опора. Сейчас - больше чем когда-либо.
- Значит, брак?
Роковые слова.
Роковые слова...
Ты помнишь, Друэлла, как мы мечтали с тобой о том дне, когда нас соединят узы брака? Мне не забыть, как побледнела ты, узнав, что мне в спутницы жизни будет отдана Клементина Малфой, а тебе суждено быть не моей супругой, а женой Блэка? Ты мастерски держалась. А вот я дал слабину... За это старик-отец ненавидел меня всю свою оставшуюся жизнь - я так и не успел доказать ему, что чего-то стою, а теперь уже поздно доказывать. Да и кому? Мальчишкам, один из которых уже Пожиратель смерти, а второй вот-вот им станет?
А женой Родольфуса станет Белла, и точка. Белла – Прекрасная – сможет разворошить тлеющий костер его самолюбия и заставит стать, наконец, таким, каким хочет видеть его Мой Лорд. И я.
- Возможно, они будут счастливее нас.
Зачем ты сказала это? Зачем...
Почти ничего не значащие слова, сказанные таким неожиданно тихим голосом, совсем не похожи были на то, что могла бы сказать в подобной ситуации леди Друэлла Блэк.
- Вы о Белле и Родольфусе? Едва ли.
И вновь издевка, под которой прячется невыносимая боль. Даже спустя столько лет ноющая, как старый, плохо сросшийся перелом.
- Благодарю за визит.
Лестранж-старший понимает намеки с полуслова. Тем более, такие явные. Он встает и идет к еще пылающему камину, но внезапно, словно споткнувшись, останавливается. Вскидывает голову, буравя взглядом великолепный портрет супружеской четы Блэк, висящий над каминной полкой.
- А где же ваш муж, миссис Блэк?
Где ваш муж, миссис Блэк? Ох, какой вы мерзостный лицемер, дорогой мой Тибериус!
«Тибериус... дорогой мой Тибериус...»
Так похоже на строчку из письма, которое она не отправила. Помнится, оно было залито слезами – все равно ничего не разобрал бы. Написанное второпях на куске пергамента при еле тлеющем огарке свечи, но так и не попавшее в руки убитого горем адресата. А ведь в нем был ответ на многое немые вопросы, столько боли, любви, глупостей, нежности... Столько слов, столько расплывшихся букв. И только одно, в котором и был заключен весь смысл.
«Прости».
Если бы ты любила его, Друэлла, поняла бы, что он и так давно простил. Простил, когда поздно ночью вернулся с пышного празднования твоей свадьбы в свой чужой и холодный дом к своей чужой и холодной жене.
- Сигнус был вынужден отбыть по неотложным делам...
...и эти неотложные дела всегда у него на первом месте. Дела, дела... Всегда дела.
Миссис Блэк величественно поднялась со своего места, отбросив назад длинный шлейф платья и протягивая руку гостю.
Ни одна черточка не дрогнула на лице, когда Тибериус Лестранж чуть дольше положенного задержался губами на ее руке, крепко сжав в своей.
- Достойнейший выбор, - негромко сказал он.
- Вы о Родольфусе?
- О Беллатрикс. Она – достойнейшая.
И миг, ради которого Тибериус Лестрейндж прожил последние двадцать лет - Друэлла все же улыбнулась. И на этот раз только ему.
Чисто и искренне, не изогнув прихотливо губ, не язвительно усмехнувшись, не насмешливо и не с горечью. Улыбнулась ему так, как улыбалась когда-то давно. Он понял, что она больше не держит на него зла, и простила его даже за то, в чем они оба не были виноваты.
Лестранж, запахнувшись в серую драповую мантию, ступил в камин. В шоколадных глазах мерцали крохотные огоньки, так похожие на те, что извивались у него под ногами.
- Знаете, кажется, вы правы. Пусть они будут счастливее нас.

~~~*~~~
В гостиной мерно тикали старинные часы. Женщина сидела, опустив чернокудрую голову на сомкнутые руки.

Пусть они буду счастливее нас. Пусть, Тибериус. Я совсем не против...

Пусть будут счастливы, а мы с тобой – душа, разорванная надвое – лишь благословим их. И не важно, как они видят счастье, правда, мой дорогой? Даже если их пресловутое счастье будет порознь, как говориться, каждому свое – все равно...
Пусть держаться друг за друга, и тогда ни один из них не упадет.
Они буду счастливее.


Глава 2

1968, Англия
Зима

«Белла - Прекрасная», как изволил выразиться Лестранж-старший, сидит с ногами на диване и рисует чернилами морской пейзаж. Нелепо, сказала бы мать. Как можно рисовать воду чернилами? Можно. Если представить, что они синие.
Воображения у Беллатрикс всегда было в избытке. Вот и сейчас – она сидит с перепачканными черной тушью пальцами и усеянным кляксами листком, а ей кажется, что в неровных чернильных пятнах плещется Cеверное море.
Занеся руку над завитушками волн, она ставит едва заметную галочку. Теперь над морем летит голодная чайка. Она снова направляет перо, намереваясь пририсовать птице компанию...
Резкий стук в дверь, и острие пера безнадежно отпрыгивает в сторону, ведя по лощеной бумаге длинный кривой зигзаг.
- Да?!
В мелодичном голосе нет сейчас и толики того обаяния, которое всегда было ему присуще, если Беллатрикс Блэк просила о чем-то, что сулило ей выгоду.
Дверь распахнулась и в комнату вошла Друэлла. С сомнением взглянула на испачканные чернилами листки на полу и кровати.
- Я просила тебя не делать больше этого, - равнодушно заметила она, подходя к дочери и слегка отводя от ее лица разметавшиеся по спине пряди волос.
- Мне больше нельзя рисовать?
- Ты не рисуешь. Ты пачкаешь бумагу и переводишь чернила.
- Да?
Протягивает матери листок. На нем изображены глаза. Одни глаза в центре и ничего больше. Узкий разрез, вертикальные кошачьи зрачки...
Друэлла долго, задумчиво рассматривает набросок, слегка склонив голову на бок.
А Беллатрикс тем временем быстро поднимается, бережно собирает листки и складывает их аккуратной стопочкой. Выдвигает ящик стола и прячет, словно драгоценность.
- Что это, дорогая? – наконец решилась спросить Друэлла.
В сердце ей закрался отвратительный липкий страх, удерживающий в напряжении, пока Белла не пожала равнодушно плечами.
- Кошка.
- Кошка?
- Кошачьи глаза. Они ведь такие.
...И сердце снова застучало спокойно и размеренно.
- А почему кошачьи? Что это значит?
Белла стоит у зеркала, расчесывая черные змеи волос и с наслаждением пропуская их сквозь пальцы.
Что это значит... Мерлин, иногда ты становишься просто до ужаса дотошной. Ты до сих пор считаешь меня наивной девочкой, прыгающей в кучи опавших листьев во дворе нашего поместья? О, мама...
Я люблю рисовать чернилами. Не гуашью, акварелью, пастелью или маслом. Масло – тяжелое, гнетущее, и, кажется, что оно вот-вот стечет с полотна, вместе с изображенной картиной, и я больше никогда не смогу вспомнить ее сюжет. Акварель – цветная вода и только. Гуашь – матовая и скучная, как дождливый день. Пастель слишком легка, словно воск...
Но чернила – это всполохи молний на небе. Только наоборот – черное на белом, а не белое на черном. Но это не имеет значения. Черное или белое – все равно. Всего-то две разные сущности одного целого.
Как я.
Я тоже – контраст черного и белого. И еще неизвестно, какого цвета больше.
- Сегодня за ужином отец назовет того, кого мы выбрали тебе в мужья.
Расческа с серебряными зубцами на мгновение замерла в руке.
- Тебе не о чем волноваться. Своего будущего мужа ты хорошо знаешь, я думаю...
- Отец? Или ты?
Друэлла чуть коснулась губ рукой, словно скрывая улыбку.
- Я.
Ты еще такой ребенок, дорогая! Ты и в самом деле боялась, что если мужа тебе выберет отец, то это будет кто-то старше тебя едва ли не вдвое? Глупое дитя...
- Кто это?
- Узнаешь за ужином.
Белла медленно оборачивается. Медленно опускает руку с расческой, сжимая ее в кулак, и Друэлла чувствует, как по комнате расходятся волны негодования, обиды, возмущения и злобы. Тщательно скрытые под маской хладнокровного созерцания.
- Я не голодна.
Друэлла подходит, легонько целует дочь в лоб, пригладив своенравные растрепавшиеся локоны. Проводит рукой по щеке, словно скрашивая развенчание нежностью.
- Но это никого не волнует, правда?
Горькая складка в уголках тонких губ. Вздернутый подбородок и лихорадочный румянец на щеках.
- Правда.

~~*~~
Мы – чистокровные.
Мы не принадлежим себе. С момента рождения вся дальнейшая судьба нам заранее уготована. Все расписано, как стройные ряды черно-глянцевых нот в партитуре: фа диез – рождение, ре бемоль – крестины, кантата – учеба в школе, канон – совершеннолетие, крешендо – свадьба... С теми, на кого укажут.
Мы – чистокровные.
Год за годом нас становится все меньше. Редкость, если в чистокровной семье рождается больше двух детей. Блэки – счастливое исключение... И все же, неумолимый естественный отбор уже начался. Сейчас мы похожи на выродившуюся скаковую породу – внешне еще обладаем победным лоском, но внутренне давно и безнадежно гнилы. На ипподроме в ясный солнечный день мы еще можем придти первыми, но на трудной глинистой дороге издохнем за час. Ничего или почти ничего не осталось, только внешний вид. Только едва уловимое движение бровей, презрительно сложенные губы да болезненно прямая осанка... и кладезь родовых преданий и проклятий. В крови - агония ведьм, сгоревших на кострах.
Вот все, что осталось. Так мало, чтобы выжить.
Мы – чистокровные.
Так любящие пожалеть себя и внешне остающиеся непримиримыми. Вымирающий вид... Чистая кровь. Мы женимся на кузенах и троюродных братьях и сестрах, словно цепляясь за соломинку, судорожно держимся за нее, прекрасно сознавая, что соломинка переломлена еще у основания.
Мы – чистокровные...

Беллатрикс Блэк долго смотрит на свое отражение в помутневшем от времени старинном зеркале. Закончив расчесывать волосы, она заплетает пышную косу, кладет на полку серебряную расческу, украшенную лентами змей, и выходит из комнаты.
Спускается по лестнице. Худая рука с узкой ладошкой скользит по перилам.
Ступает по холодному мрамору, а кажется, что подобно своим предкам в седьмом или восьмом поколении идет на костер с уже разгоревшейся, пылающей связкой хвороста.

~~*~~
Я знаю, что это неизбежно. Я знаю, что мне с рождения было уготовано выйти замуж по расчету – за такого же чистокровного, как и я.
Я понимала это, и принимала.
До тех пор, пока не примерила не себя...
Это - словно стальной обруч, стискивающий голову хуже всякого заклятия. И от осознания того, что сама себя обрекла на эту участь становиться еще хуже. Больнее.
Мерлин, как больно, когда все решается за тебя, но с твоего молчаливого согласия. Замкнутый круг. Проклятый порок чистокровности.
Мне не больно. Не больно.
- Беллатрикс, ты что-то очень бледна сегодня.
В самом деле? А мне казалось, что аристократическая бледность все еще в моде.
И наконец-то выглянуло солнце. После недели беспрерывного дождя это словно благословение.
Так хочется пройтись по влажно поблескивающим дорожкам парка, вдохнуть запах мокрой листвы. Только у дождевой воды бывает такой запах. А еще его можно уловить на мокрой щеке, если коснуться губами.
Ты еще никого не касалась губами, Беллатрикс, не лги себе. Тебе просто хочется пойти на воздух и насладиться последними погожими деньками перед изнурительной зимой. Это так похоже на твою жизнь: последние дни бабьего лета, словно последняя хмельная любовь, а потом всё – долгая дорога в осень, в отсутствии любви и смерти.
Мерлин, как мрачно! При чем тут смерть? Опять драматизируешь, Белла – от замужества еще никто не умирал.
- Бледна? Вовсе нет.
- Тогда, возможно, ты захочешь услышать то, что я собираюсь объявить.
Друэлла посмотрела на мужа, опустив чайный прибор. Сигнус нервничал, хотя внешне никак этого не показывал. Все такой же холодный взгляд, резко изогнутые серебристые брови. Блэк. Порода...
- Тебе семнадцать, Белла. И не мне тебе говорить, какими болезненными являются для нас, чистокровных, вопросы замужества. Сын Тибериуса Лестранжа...
- Который? – слетел вопрос с разом пересохших губ.
- Старший сын Тибериуса Лестранжа попросил твоей руки.
Взгляд черных глаз заледенел.
Что ж, значит Родольфус Лестранж. Конечно же, чистокровный, умница, красавец. И все же – странный... Крапива. Утонченный внешне, и жгучий внутри. Видимо, это у него от отца, на которого он так похож и непохож одновременно.
- Я рад, что твоим мужем станет Родольфус, Белла. В конце концов, вы одного круга, и он старше тебя всего на несколько лет...
Надтреснутый голос отца резко канул. Образы и картинки, рожденные подсознанием, поплыли перед глазами.
...Она идет по лесной тропинке. Кругом рябит, кружится пестроцветье. Так легко ступают ноги по мокрой траве.
Ирландия. Только там Белла помнила такую неправдоподобно-мягкую траву, что можно было ходить по ней босиком.
И Белла, на сей раз уже Белла-ребенок, бежит по тугому зеленому ковру, сперва на пригорок, потом с гиком вниз.
Озеро.
Рябь на водной глади – прозрачные насечки сапфира.
Белла скидывает легкое платье и прыгает в прогретую солнцем воду.
Вынырнув, она внезапно слышит голоса, мелодии, напевы. Они отражаются эхом отовсюду: с берега, от купающихся в воде веток плакучих ив, с лодок у причала... Они водят хоровод, постепенно сжимая круг все сильнее и сильнее.
Белла с ужасом чувствует, как выгнулся позвоночник, пронзенный судорогой боли, ноги спутали жгучие силки – так и тянут ее ко дну. А внутри расползается липкий холод. Кажется, еще чуть-чуть, и он достанет сердце.
Так холодно. Словно вся радость ушла из мира...
Пусто в душе и муторно, как, верно, бывает после поцелуя дементора. Семнадцатилетняя Беллатрикс Блэк никогда не видела дементоров и не знала, что чувствует человек, у которого высасывают душу. Но ей казалось, что это именно так: тянущая по нарастающей боль, короткая вспышка и темнота.
Ты сама на это пошла. Ты сама все для себя решила! – упрямо твердит стальной голосок, что именуется совестью.
Совесть... Она-то спокойна.
И разум, истерзанный неясными тенями и голосами – тоже.
Слабым оказалось только сердце - проклятое юное девичье сердце, которое еще не знало любви, но так к ней стремилось.
Ты сама на это пошла. Идеи предков, разговоры о чистокровности, обычаи, традиции, династические предрассудки. Белла Блэк – ты решилась испить чашу до дна, так что нечего морщиться теперь от обжигающей горечи.
Значит, мне не должно быть больно. Мне и не будет больно...
Мне не больно.
...Впервые за вечер губы Беллатрикс искажает некое подобие улыбки. Маленькая ладонь накрывает лежащую на белоснежной скатерти руку Сигнуса.
- Я выйду за Лестранжа, папа. И я искренне рада, что моим мужем станет Родольфус. Мы ведь всегда с ним неплохо ладили...

~~*~~
Говорят, у змей и кошек золотистые глаза. Если это так, Родольфус Лестранж – змея и кошка в одном лице.
Беллатрикс казалось, что сегодняшний нелепый фарс, называемый помолвкой, носит характер шахматного состязания. Любимый контраст черного и белого обрел иной смысл – темные мантии и белый мраморный пол большой парадной залы. Не хватает только финальных аккордов: Шах и Мат. И это случится уже совсем скоро. С минуты на минуту Сигнус Блэк объявит о помолвке, и весь хрупкий мирок Беллатрикс Блэк разлетится, как карточный домик.
...Ранние часы рождающегося утра. Ночи напролет на широком подоконнике. Любимые зарисовки чернилами. Привычка спать на застеленном диванчике, укрывшись шотландским пледом. И зыбкое, изысканное пение кенаря в клетке...
Родольфус осторожно придерживает ее за локоть. Рука у него крепкая и теплая, совсем не такая, какой она представлялась Белле. Раньше этот едва знакомый человек вообще представлялся ей другим.
Опустив глаза, она замечает на рукаве его мантии вышитый зеленым шелком рисунок – вензель букв L.S и листья лавра, переплетающиеся между ними.
- Сейчас не принято восседать на своих гербах, Родольфус! – в полголоса, язвительно бросает Беллатрикс, не глядя на жениха и с деланным любопытством высматривая кого-то в толпе.
Родольфус Лестранж только усмехается, по обыкновению, про себя. Белла нисколько не желает притворяться. И в глубине души ему это нравится. Но избранная ею тактика скорпиона – сперва укусить, и только потом увидеть, кто перед ней – слегка задевает самые тонкие струны его гордости.
- В скором времени вам тоже это предстоит, - отвечает Родольфус, почти неощутимо, но все же крепче сжимая локоть невесты.
Беллатрикс раздраженно фыркнула, не удостоив Родольфуса взглядом. А он лишь снисходительно, с долей сарказма смотрел на нее - такую резкую и насмешливую, но в то же время такую беззащитную. Тщательно скрытая растерянность, улавливаемая по едва заметным признакам: нервно дергающимся тонким пальцам, чуть приподнятым бровям, и глазам, полным какой-то необъяснимой горечи.
Растерянность. Кто бы мог подумать...
Что ж, девочка. Сейчас рушится твоя жизнь. Для того, чтобы ты могла построить ее заново. Со мной.
Беллатрикс осторожно высвободила пальцы из рук Родольфуса, слегка потеребив застежку своей темно-зеленой мантии.
Подлый лицемер! Ты улыбаешься точно, как твой отец! Почему я так презираю тебя?! И почему ты делаешь вид, будто ничего не происходит и тебе все равно?!
Какие слухи о тебе ходят? Ты, будто бы, уже успел стать профессиональным убийцей и садистом, с наслаждением пытающий своих жертв. Эта расслабленная философская улыбка прирожденного флегматика – последнее, что видели истерзанные и замученные тобой. С каждым днем, часом, секундой ты все более прислушиваешься к своему отцу, а через него – к своему Господину. Ты чудовище, Родольфус Лестранж, и ты пугаешь меня.
Но, Мерлин, как же ты хорош...
Как красив ты своей неброской, словно поздняя осень, драматичной красотой. Причудливый янтарь глаз – янтарь ли? Медовая капелька и карий полумесяц радужки. Сейчас мне хочется протянуть руку и легонько тронуть твои ресницы, убедившись, что их золото не останется на кончиках пальцев. Темные изогнутые брови, чуть сросшиеся на переносице – говорят, это к счастью.
Будет ли счастье, Родольфус?
Мне хочется запустить пальцы в волны твоих русых волос, почувствовать их мягкость. А потом, потянув на себя – причинить тебе боль... Зачем?
Мерлин, почему я думаю об этом?!
Беллатрикс встряхнула головой, ища глазами в толпе мать. Друэлла будто исчезла. Словно растворилась в бальной зале, где снова танцуют парами чистокровность и ложь.
- Хотите присесть? – учтиво спрашивает Родольфус, склоняя голову к Белле и шепча ей на ухо.
- Да.
Они идут в конец зала. Она садится на маленький диванчик у окна, он продолжает стоять рядом с ней, словно преданный рыцарь. Рыцарь без страха и упрека.
Почему ты никого не подпускаешь к себе? Нет, ты не влюблена – я вижу. Я бы заметил, если бы ты впустую терзалась любовными муками. Это не для тебя. Тогда что? Дело не во мне, не в сегодняшнем дне, который, признаться, меня уже порядком утомил, дело не в твоей семье...
Дело в тебе самой. В том, что ты разрешила другим распоряжаться своей жизнью, но не осознала, к чему это приведет, и теперь никак не можешь себе этого простить. И в самом деле – какое же ты еще дитя! Придется взрослеть.
Родольфус Лестранж наклонился и убрал Беллатрикс за ухо выбившийся круто вьющийся локон, слегка задев при этом шею. И сразу же ощутил, как пробежала по ней пугливая дрожь.
Нет, дорогая! Дело отнюдь не во мне...
- Если я стану вашей женой, Родольфус, вам придется мириться с некоторыми моими привычками.
Она смотрела на него снизу вверх, чуть сощурив глаза. А Родольфус вдруг заливисто рассмеялся.
- Неужели вы ходите во сне?
Темно-русые брови пытливо изогнулись. Он впервые на памяти Беллатрикс рассмеялся так искренне и от души.
- Нет, я люблю рисовать. Даже не рисовать – набрасывать.
- Я люблю играть на скрипке... – задумчиво парировал Родольфус, уже не глядя на нее.
- Я отвратительно рисую и мои пальцы вечно в чернилах.
- А я отвратительно играю. И мои пальцы тоже все время в царапинах и мозолях оттого, что я слишком сильно зажимаю несчастные струны. Видимо, нам придется привыкать к маленьким причудам друг друга, Белла...
Белла.
Он впервые назвал ее так. Ее вообще впервые назвал так совершенно чужой человек. Хотя теперь не такой уж и чужой... Через совсем короткий срок он станет ее законным супругом.
Беллатрикс отвернулась к окну, надеясь, что он не заметил, как едва заметная улыбка непроизвольно скользит по ее губам.
А потом в Белой Зале дали вальс.
Они кружились, забыв на миг о неприязни, а может, уже и не на миг? Но, так или иначе, оба молчали, видя только глаза друг друга, читая в них все, что таил разум. Или почти все.
Сейчас Родольфус, как, впрочем, и все последующие годы, сжимал ее руку чуть сильнее, чем это было положено. Будто молчаливо предъявляя на нее свои права.
Ее пальцы лежали в его ладони. Легко, без принуждения. Однако Беллатрикс понимает – не вырваться. И впервые в жизни ей не хочется сопротивляться власти другого человека над собой.
Мне не больно.
Так некстати всплыли в сознании эти глупые слова.
Не больно?
А тебе и в самом деле было больно, Беллатрикс Блэк? Этот короткий миг уже давно остался в прошлом.
Должно быть.



Глава 3

1969, Нормандия
Весна


- По-моему, это ужасная комната.
Беллатрикс Блэк-Лестранж прохаживается по гостиной, сдергивая белые покрывала с ветхих кресел и диванов.
Она, в общем-то, никогда не любила изящную тонконогую мебель - вечный атрибут викторианской эпохи. В одном ряду с ним шли обязательные громоздкие гардины, тройные оконные занавеси и уродливые бюро.
Родольфус подходит к окну и задумчиво стучит по пыльному стеклу пальцами.
- Отец был прав. Здесь даже домовики перевелись...
- Все необходимо переделать! Я напишу матери - если здесь даже убирать и готовить некому, пусть отправит нам двоих-троих эльфов. Если тебе и удалось уговорить меня переехать в этот кошмарный дом, будь любезен – смирись с тем, что я все здесь изменю.
Белла подходит к мужу, слегка обнимает его за плечи, прикоснувшись лбом к его сомкнутым губам.
- Меняй... - Родольфус подавляет тяжелый вздох, запуская пальцы в шелковистые волосы жены.
Кто бы мог подумать, что мы так хорошо поладим, верно, дорогая? А ведь я даже в свадебное утро не был уверен, что ты все же станешь моей женой.
- А знаешь, ну ее! Эту комнату... Пошли, погуляем!
Он увлекает ее за собой. Сначала в просторный мраморный холл, затем – на улицу.
...Вокруг дома разбит старый парк, вот уже несколько десятилетий нуждающийся в садовнике. Громадные липы и заросшие бурьяном клумбы пестрят яркой майской зеленью.
- Ужасно!
- Перестань, здесь довольно мило... Парк хорош.
- Парк-то, может, и хорош, но мы же не будем жить в парке? – она заливисто хохочет, с силой отталкиваясь ногой от земли. Подвесная скамья-качели натужно скрипит ржавыми петлями, меж крон деревьев качаются облака.
- Здесь что, совсем никто не жил?
- Ни одна живая душа с... – Родольфус закусывает губу, припоминает, чуть прищурив золотистые глаза. - В общем, отец говорил, что дом пустует около тридцати лет.
- Почему мы должны жить именно здесь?
Качели замедляют ход. Белла, подперев подбородок изящным кулачком, выжидательно смотрит на Родольфуса.
Сказать ей, как она необыкновенно хороша сейчас? Нет... пожалуй, не стоит. Позже.
- Я ведь отвечал тебе уже на этот вопрос.
- Ты снова отмахиваешься.
Она встает с качелей, идет вперед по заросшей сорняком тропинке. Родольфус закрывает глаза, чуть оттолкнувшись от земли ногой.
Качает, качает... Как когда-то в детстве. А сквозь неплотно прикрытые веки где-то в вышине висит уже по-летнему бешеное солнце.
Беллатрикс идет по тропинке в конец сада. Почему сквозь плотный нормандский воздух продираешься, словно сквозь топленое масло? И вдыхаешь, словно не воздух, а воду.
Белла останавливается, судорожно схватившись за ветхую стену дома, и тут же испуганно отдергивает руку - схватилась за хмель, обвивший западную стену особняка. А ведь хмель имеет свойства не только ударять в голову, но и больно царапать изнеженные женские ручки.
Хоровые напевы доносятся, кажется, отовсюду...
Вьюн. Беллатрикс рассматривает его, словно видит впервые. И внезапно ей кажется, что он сейчас протянет к ней зеленые нити и сдавит в смертоносных объятиях.
Жара, какая жара! Белла сжимает виски, зажмурившись. Снова, и как всегда мучительно, эти проклятые Голоса терзают ее разум. Если бы только она могла уловить суть, если бы разобрала в этом многоголосье – мужской ли, женский ли голос что-то пытается ей сказать? Если бы она поняла, наконец, что они говорят, стало бы легче. А может, даже покинуло бы ощущение, что она медленно, день за днем, сходит с ума. Она так устала пугаться неизвестно чего, так устала быть в постоянном напряжении, когда плавятся нервы и беспрестанно болит голова, раздираемая проклятым неясным шепотом.
На плечо ложится чья-то рука. Белла не оглядывается, а только чуть отклоняется назад, и словно спасаясь, припадает к мужу.
- Что с тобой? Что?.. – губы Родольфуса скользят по вискам, волосам.
Как же хорошо в твоих объятиях... Как спокойно, как надежно. Почему я тебя отталкиваю?
Беллатрикс поспешно отстраняется и быстрым шагом идет в дом. Родольфус смотрит, как она поднимается по ступенькам – торопливо, словно кто-то неведомый гонится за ней.
Белла, Белла... Почему?

* * *
Огромный дом. Слишком большой для двоих.
В камине потрескивает огонь, на желтоватых стенах пляшут неясные тени.
Не рановато ли для огневиски, Родольфус?
Черта с два, рановато.
Сейчас – необходимо как никогда.
Лестранж садится на ковер перед камином, в руке – квадратный стакан, наполненный лишь наполовину. Медленно отхлебывает, философски глядя невидящим взглядом куда-то вглубь комнаты.
Она все время его отталкивает. Боится? Нет. Ненавидит? Уже нет.
Уже не боится и не ненавидит. Но раньше побаивалась, остерегалась, даже, можно сказать, не доверяла. Почему? Потому что была весьма хорошо наслышана о своем свекре. Да и о самом будущем муже...
Убийца.
Родольфус хмуро усмехнулся, опрокидывая в себя огневиски.
Может, и убийца. Но что это меняет?
«У тебя философски-спокойный взгляд прирожденного шотландского палача», - сказала Беллатрикс однажды. Помнится, он спросил тогда, почему...


Они прогуливались по заснеженной аллее. Забавно - кажется тогда, через месяц после свадьбы, они наконец-то перешли на «ты».
- ...и золотистые глаза, как у змеи, – добавила она, пряча озябшие руки в карман его меховой мантии.
- Золотистые? А разве такие бывают?
- Я и говорю - бывают. У змей.
- Это я-то змей? – рассмеялся Родольфус, обнимая Беллу одной рукой и теснее прижимая к себе. Тогда она, еще не до конца привыкшая к своему замужнему положению, слегка вздрогнула.
- Змей, - кивнула она. - Хитрый и исполненный спокойствия, потому что знаешь, что добыча никуда от тебя не ускользнет.
- А ты – Добыча?
- А разве нет? Хотя, впрочем, нет...
Она так быстро меняет свои решения. Как тогда, так и теперь.
- Добыча – это замученные тобой жертвы. Кто – магглы, грязнокровки?
- Белла...
- И ты делаешь это по Его приказу?
- Перестань.
Она резко останавливается.
- Почему ты не хочешь об этом говорить? Ты – мой муж. Я имею право знать. И спрашивать.
- Не уверен, что я тот, кто должен отвечать тебе на этот вопрос.
- А кто же? Уж не твой ли отец? Или может сам Темный Лорд?!
Он схватил ее за плечи, с силой сжав, заставив вскрикнуть от боли.
- Ты не можешь себя сдерживать. Какой прок говорить и рассказывать тебе что-то сейчас?
- Руди...
- Белла! Пойми... Всему свое время.
Она смотрит исподлобья, со злобой, с негодованием. Снегопад кружит вокруг них в неведомом танце, оставляя мерцающие снежинки на ресницах – черных и золотых.
- А мне кажется, ты мне лжешь, и это время не придет никогда. Ты рядом... Но ты далеко. Ты уходишь среди ночи, я слышу. Это Он тебя зовет? А я сижу, жду тебя всю ночь напролет, гадаю, где ты... Может, в тот самый миг, когда я опускаю голову на подушку, ты произносишь очередное Непростительное, а, Руди?
Он молчит, не смотрит на жену.
До того, как она вошла в его жизнь, все было несравнимо легче. Да, он служил Лорду. Да, он стал убийцей, и в шестнадцать лет, по настоянию отца, принял Метку. Он помнит, как Белла испугалась, увидев ее...
Истерика в брачную ночь – не совсем то, чего он ждал.
Он шагнул к ней, и почти не коснувшись, невесомо поцеловал в лоб. Взял в руки ее озябшие пальцы, согревая их своим дыханием.
- Ты потерпи... Потерпи, ладно? Я не знаю, как долго придется ждать, но я обещаю – скоро я отведу тебя туда.
Белла благодарно обняла его, опустив руки ему на плечи. Вокруг бесновалась метель.
- Кажется, будет вьюга. Пойдем.

...Родольфус со стуком ставит пустой стакан на пол перед камином, опуская голову на мягкий ворс. Перед глазами плывет – шоколадное, золотое и зеленое сливается в большую неровную кляксу.
А, плевать... Сегодняшнюю ночь он проведет в гостиной. И какая разница, что на полу пыли толщиной в палец. Один взмах волшебной палочкой и проблема будет устранена. Но это завтра. Сейчас – спать.
Сквозь наплывающую дремоту Родольфус слышит чьи-то шаги. Деревянные подошвы домашних туфель стучат по паркету – тук-тук...
- Руди...
Пришла.
- Идем спать. Уже постелено.
Он нехотя поднимается, чуть покачиваясь. То ли от усталости, то ли от выпитого огневиски.
Изящный, золотисто-янтарный, он подходит к Беллатрикс, опирается о косяк и долго вглядывается в лицо жены.
Похоже, она больше не собирается задавать вопросов, ответов на которые не получит. Пока что не получит - рано.
- Ну, и где наша спальня? – спрашивает он, внезапно сообразив, что, ограничившись холлом и гостиной, даже не прошелся по всему дому.
- А если бы я за тобой не пришла, ты так и провалялся бы всю ночь на ковре перед камином? – усмехается Белла, откидывая назад струящуюся волну темных, словно осыпанных золотом волос. По крайней мере, так кажется, когда она стоит, освещенная мягким светом комнаты.
- Пойдем спать, - Руди улыбается, протянув руку и погладив Беллу по щеке.
- Пойдем. Знаешь, надо отдать этому дому должное...
Он улыбается одними уголками губ, золото глаз вспыхивает ярче.
- Вот как? Чему же именно?
- Кровати здесь потрясающие.


* * *
В первый раз он надолго исчез из ее жизни спустя месяц, после переезда в Нормандию.

Среди ночи Белла проснулась от неясного шума.
Открыв глаза и порывисто сев на постели, она наблюдает за поспешно собирающимся Родольфусом – раскрытая пасть гардероба, его вещи, под действием магии молниеносно перелетающие в небольшой чемодан.
- Ты куда?
Он молчит, продолжая торопливо кружить по комнате, набрасывая на плечи черную мантию.
- Руди?..
Сев, Родольфус быстро обнимает жену, крепко прижав к себе.
- Появились срочные дела. Мне надо уехать.
- Зачем? Куда?
- В Шотландию.
Белла во все глаза непонимающе смотрит на мужа. Проследив взглядом, она внезапно замечает, что он прижимает к себе правую руку, словно стараясь унять невидимую боль.
- Тебя вызвали? Это приказ Лорда?
- Да. Это приказ Лорда.
Беллатрикс медленно опускается обратно на подушки. Руди продолжает собираться.
- Утром приедет Долохов. Поживет здесь около месяца, не быть же тебе одной...
- Около месяца?! Руди...
- Тише, Белла.
Родольфус натягивает тонкие черные перчатки, так хорошо знакомые Беллатрикс. Берет с массивного трюмо маску, в свете свечей принявшую цвет слоновой кости. Белла закрывает глаза.
- Ты никогда не откажешься от этого. И когда-нибудь проиграешь свою жизнь.
Родольфус на миг опускает маску, столь мало похожую на лицо, подходит ближе и садится на край кровати.
В полумраке глаза его кажутся совсем карими.
- Ты же понимаешь... Понимаешь меня?
- Нет. Ты не сделал ничего, чтобы я смогла понять.
Он долго смотрит на жену. Затем тяжело поднимается и уходит.
И – уже на пороге:
- Руди!!!
Беллатрикс – босая, в тонкой сорочке – бросается к нему, обхватывает руками, прижимает к себе, целуя в глаза, в лоб, в губы...
- Я знаю, что ты должен... я знаю. Я понимаю, что ты – верный слуга Темного Лорда, и я хотела бы разделить эту участь с тобой, но ты не позволяешь... Почему ты мне не позволяешь, Руди?! Ты считаешь меня слабой? Нет, я не слабая! Не слабая!!! Я бы могла поехать с тобой в Шотландию, Руди! Месяц – это так долго... Пожалуйста!
Обнимая ее, чуть покачивая, как маленького ребенка, Руди зарывается лицом Белле в волосы. Глуховатый голос его сейчас звучит четко, тихо.
- Еще нельзя. Еще рано, Белла. Сейчас не время нам... Но я тебе обещаю – а я всегда держу свое слово – скоро мы будем выполнять поручения Темного Лорда вместе.
Метку еще раз мучительно обжигает болью – Хозяин призывает его.
Руди отстраняется, берет чемодан. Выходит, не оборачиваясь.
...Беллатрикс опускается по стене на пол, судорожно потягивает колени к подбородку. По ногам гуляют сквозняки.
Слез нет - слезы нужны только для красоты жизни. А в моменты горя и печали их нет.

* * *
Рано утром, разбудив едва уснувшую Беллу, в поместье, словно ураган, аппарировал жизнерадостный Долохов, с ходу рассуждая о планах и поражениях, с некоторым налетом циничного трагизма.
Беззаботный и расслабленный, он приехал сюда в отпуск. Юг Франции хорошо воздействует на едва сросшиеся сломанные кости...
А Беллатрикс Лестранж теперь все душные летние вечера втихую коротает в старом парке, почти не обращая внимания на нежданного гостя, свалившегося на голову так кстати.



1969, Нормандия
Осень


На осиновых листочках – тонкие капилляры. Кажется, что это высушенная перепонка летучей мыши...
Ветер пробирает ее с головы до ног, но она мужественно сидит на скамейке в парке. Поднимает опавшие листы, и разглядывает их, поднося к самым глазам.
Где-то вдалеке слышны шаркающие шаги. Беллатрикс чуть откидывает голову назад и саркастически морщится: неугомонный Долохов, несмотря на свои «далеко за сорок», с размаху пинает кучи сухих листьев, с детским удивлением наблюдая, как они вновь ковром простираются перед ним.
- Скажите, Белла, неужели вам нечем заняться?
- Не ваше дело. И, помнится, я не давала вам права фамильярно сокращать мое имя.
- Покорнейше прошу простить меня, госпожа Лестранж! – усмехнувшись, он снимает шляпу, чуть постукивая по бордюру носком лакированных туфель. - Вы позволите мне присесть?
- Антонин, прекратите паясничать! – зло бросает Белла, отодвигаясь и уступая ему место.
Долохов долго, задумчиво рассматривает ее, подперев подбородок рукой.
- Отчего вы злитесь, Беллатрикс? Я вас чем-то обидел?
- Глупости.
- Тогда что с вами?
Черные глаза, глядящие из-под тяжелых век, не выражают ничего – ни печали, ни радости.
- Я не лезу в ваши дела. Будьте добры – и вы в мои не лезьте.
- Скучаете по мужу?
- В мысли мои лезть я вас также не просила.
Где-то вдалеке громыхают едва слышные, но угрожающие раскаты грома. Белла досадливо смотрит в конец аллеи. Душно... В воздухе пахнет грозой.
- Шипите и кидаетесь, точно дикая кобра, – недовольно, но, впрочем, весьма добродушно бубнит Долохов.
Несколько минут он молчит, едко усмехаясь. Затем, непринужденно закидывая ногу на ногу, поворачивается к ней в пол-оборота.
– Но, смею заметить, вы выбрали неверную цель, моя дорогая!
- То есть? Уж не хотите ли вы сказать, что мы с вами в одной лодке?
- Именно это я и хочу вам сказать.
Белла-Одинокая понятия не имеет о делах Антонина Долохова. Подозревает только, что он и Родольфус связаны довольно тесно. Возможно, даже коллеги... В некотором роде.
Еще один человек, которого она не понимала и которого побаивалась.
- Антонин, вы куда-то клоните, но, кажется, только все запутываете. Для меня вы – всего лишь друг моего мужа. С чего ради мы с вами окажемся в одной упряжке?
- Окажемся, и довольно скоро. Я вам обещаю.
«Со временем ты станешь опасна, девочка», - думает Долохов, старательно разглаживая мельчайшие складочки на бежевой мантии.
- Ваша беда, дорогая Беллатрикс, в том, что вы никак не можете свыкнуться с той реальностью, которая вас окружает...
Все-то вы знаете, первый отличник небесной канцелярии!
Белла плотнее запахивается в пальто и слегка поежившись, смотрит, как седеющие пряди волос Антонина падают ему на глаза.
- Все еще не принимаете того, что теперь вы Лестранж, а не Блэк. Что теперь вы на юге Франции, а не в старой доброй Англии с ее сладкой осенней грустью. Вы даже эту осень не принимаете, – Долохов обвел глазами парк, на мгновение задержавшись на мраморном ангеле с отбитым крылом. – Эта нормандская осень – агрессивная и резкая, с бурями и грозами - вам не по душе. Но когда рядом Родольфус, вы готовы мириться даже с этим, не так ли?
- Все равно... Сейчас его нет, – Белла встает, и идет по тропинке вперед, оставляя Долохова в одиночестве.
- Не будьте такой нелюдимой, Беллатрикс! – крикнул он ей вслед, приветливо махнув рукой, - С друзьями вашего супруга вы, как истинная английская леди, обязаны быть кроткой и предупредительной!
- С друзьями, может быть, Антонин! – Белла смеется, но в этом смехе нет радости.
Налетевший порыв ветра крадет слова, обращенные к ней Долоховым, но Белла снова смеется. Ее растрепавшиеся волосы текут по ветру, овевая лицо.
- Соратники!
- Что?
- Со-рат-ни-ки! – раздельно, по слогам повторяет она. - Не друзья! Соратники! Это разные вещи!
И, резко повернувшись, бежит по ступенькам в дом с римскими колоннами, странно белеющий на фоне золотого и шоколадного.
Долохов со скептической улыбкой смотрит ей вслед.





Глава 4

1969, Шотландия
Осень


- Руди, Руди... Вроде взрослый человек, а ведешь себя как ребенок. Скажи еще, что влюбился в нее, и я прямо сейчас поперхнусь коньяком! Будет обидно – он довольно хорош...
Рабастан хохочет, Родольфус же вяло усмехается, развалившись в старом кресле и вытянув ноги.
Неровный свет пляшет по стенам комнаты, еще немного разгоняя сумрак. Скоро закат.
- Брось, Баст. Ты что, первый день меня знаешь? Я женился на ней только потому, что так было угодно нашим семьям.
- А точнее – нашему отцу.
Рабастан Лестранж опрокидывает стакан за стаканом, время от времени отпуская пару реплик, а затем вновь надолго замолкая. В полумраке его лицо кажется старше, чем есть на самом деле. Словно нелепая маска стягивает его, превращая широко распахнутые, просторные голубые глаза в лихорадочно мерцающие щели.
- А тебе не кажется, что пора бы завязывать пить?
- Кажется... – задумчиво бормочет Рабастан, что-то рассматривая в полупустом квадратном стакане. - Все время кажется, особенно наутро... когда голова трещит, Мерлин знает как.
- Ты не умеешь пить, - констатирует Родольфус, закрывая глаза и проваливаясь в дремоту.
- Засыпать не смей, - холодный, совершенно трезвый голос. - Я тут один куковать всю ночь не собираюсь.
- Какую там ночь? Через час прибудут отец с Розье.
- Меньше, - равнодушно замечает младший Лестранж.
- Даже меньше... Я так устал. Дай передохнуть.
- Интересно, а Лорд когда-нибудь отдыхает?
Родольфусу кажется, что он нащупал нить. Деланно лениво приоткрывает один глаз, не выдавая своей догадки.
- А ты как думаешь? Думаешь, он не человек, и не нуждается в отдыхе?
- Он – больше, чем человек. Он наш Пророк.
Багряный отблеск слепого поклонения в глазах. Великая иллюзия, последняя надежда чистокровных. Темный Лорд – Темный Пророк. Баст, как же тебе запудрили мозги...
- Послушай меня. Ты видишь все несколько не так, как оно есть на самом деле.
- Да неужели? А как оно есть на самом деле?
Рабастан смеется отрывистым, глухим смехом, уронив руку со стаканом на подлокотник. Он часто напоминает Руди волчонка – дикого, еще не осознающего своей силы, порой пугающей его самого.
Во младшем Лестранже вовсю кипит обида, изрядно приправленная завистью. По его мнению, с тех пор, как Родольфус обзавелся женой и собственным домом, он перестал быть верным слугой своего Господина. Белла... Эта чертова Белла теперь для него много важнее, чем Долг, семья, брат. И что бы там Руди не говорил, как бы не отмахивался, спорить бесполезно, лгать тоже – Беллатрикс ему дорога. Дороже всего, что было прежде.
Приоритеты так резко меняются, когда между братьями встает женщина.
- Руди, ты л-гун!... – пьяно хохотнув, Рабастан откидывает голову назад, на мягкую спинку кресла.
- С чего это такое открытие?
- Сперва ты говорил Господину, что тебе нужен месяц. Месяц – и Беллатрикс примет Метку. Потом уже полгода... Теперь – год. А дальше? Уговоришь Темного Лорда оставить ее в покое и забыть о том, под каким предлогом тебя женили?
- Меня не женили. Я сам выбрал ее.
- С подачки отца, ослушаться которого для тебя смерти подобно...
- Баст!
- Да ладно! Можно подумать – неправда...
Рабастан делает безуспешную попытку встать, но валится обратно, свесив руки, словно тряпичная кукла. Родольфус отрешенно смотрит в сторону, стоя у окна.
Не зря тебя называют Бастом*, брат! Только откуда в тебе столько кошачьей злобы? С чего ты стал таким вредным и когтистым? За полгода изменился до неузнаваемости... Лорд тебя изменил или коньяк, с которым ты не расстаешься с того самого дня, как встал под знамена Пророка?
- Скоро они там? – ни к кому не обращаясь, вдруг недовольно замечает в пространство Рабастан. - Осточертело ждать... Надо было и мне идти.
- Ты и палочку-то сейчас держать не в состоянии, - парирует Родольфус, чуть отодвигая изорванные портьеры. Над Эдинбургом еще висит пыльное закатное солнце.
- А тебе и в радость! Тебе бы вообще сейчас быть не здесь, а в своем поместье, в постели с красавицей-женой, да?
Проницателен, несмотря на то, что безобразно пьян.
- Ты пьян, как свинья, Рабастан. Иди, проспись.
- И рад бы... да некогда. Вот-вот прибудут наши дорогие соратнички, может прояснят, наконец, ситуацию. Долго ли нам еще тут торчать...
Мутное пьяное бормотание становится все тише и тише.
Да как же для тебя важно его мнение, брат! Наверное, только я понимаю, что сейчас ты страдаешь типичным «синдромом новичка» - в рот готов смотреть нашему Лорду, боясь упустить лишнее слово. Знал бы ты, как это раздражает.
- Поспи. Я разбужу тебя, как только они вернутся... – но, обернувшись, Руди видит, что Баст уже и так крепко спит, склонив голову на плечо.
У тебя апогей душевной ломки, но ты, наверное, выдержишь. Ты открыл себя всего, без остатка, и если в скором времени не закроешься – тебя сожрут. Он заберет твою душу, выпьет ее. Это плата за величие.
...Родольфус опускает тяжелую штору. Укрывает пледом спящего брата, глядя на него и думая о Белле.

* * *
Сквозь сон Рабастан слышит, как Руди уходит в соседнюю комнату и неплотно прикрывает за собой дверь. Свернувшись клубком в кресле, младший Лестранж натягивает плед до самого подбородка, кутаясь и дрожа так, что зуб на зуб не попадает.
Он вовсе не пьян. Раньше, еще полгода назад, может, и опьянел бы после такого количества коньяка, но теперь привычка уже работает и, несмотря на то, что слегка заплетается язык, разум остается ясным.
Итак, что мы имеем?
Судя по всему, Руди уже ищет обходные пути, чтобы избежать вступления жены в ряды Упивающихся. Сбежит? Нет. Уж он-то – Родольфус Лестранж, сын Тибериуса Лестранжа – ни за что постыдно не сбежит...
Рабастан встает, запахивается в плед и бродит по комнате, пытаясь хоть немного согреться. От коньяка и огневиски уже тошнит – глотку опаляет, но не греет. А в душе такой жгучий мороз, что нутро горит. На полу остаются дорожки шагов, пыльные половицы скрипят, а Рабастан все ходит взад-вперед по гостиной, словно не найдет покоя, если остановится.
Руди... Ну и кот. А еще говорит, что это у меня кошачье имя! Баст... И кто выдумал-то? Носить имя египетского божества – покровителя кошек! Что за безвкусица...
Долохов там, конечно, внимательно приглядывается к Белле. Незаметно, день за днем собирает о ней сведения, выявляет слабости. Нет человека без слабостей – это Рабастан уже давно и прочно уяснил.
...А если Белла родит ребенка?
Он резко останавливается посреди гостиной.
Тогда она уже точно не станет верной слугой Господина. Продолжение славного чистокровного рода – разве это не достойный предлог?
Эх, Руди, уж если ты чем-то завладел, то делиться не намерен, это я точно знаю. Ты даже в детстве никогда и ничем не делился...
Рабастан смотрит на часы и, отмечая, что с минуты на минуту явится отец, а с ним и Розье, и оба наверняка с новостями, он вновь поспешно садится в кресло.
Изображать пьяного – милое дело. В таком обществе никто не постесняется сболтнуть лишнее, а зачастую и довольно значимое лишнее.
Притворись, что пьян. Притворись, чтобы тебя не воспринимали всерьез. Притворись, что кроме золотисто-янтарной жидкости на дне бутылки тебя больше ни черта не волнует в этом мире. И услышишь много интересного...
Закрыв глаза, Рабастан вяло улыбается. В сознании почему-то вспыхивает образ Беллатрикс Блэк. С чего бы?
«Красивая...» – думает Баст, уплывая в чуткий, неглубокий сон.

* * *
«Жил в Древнем Риме жестокий император, суровый любитель пыток и зрелищных убийств. Звали его Тиберий Клавдий Нерон...»

Тибериус Лестранж неспеша идет по вымощенной булыжником узкой улочке Эдинбурга. По обе стороны тротуара поднимается невысокий, стройный квартал: дома из светлого камня, ажурные кованые заборы вокруг чистеньких палисадников. Глаз радуется.
Еще бы не дождь третий день кряду...
Мерлин побери, а магглы неплохо устроились.
Тибериус останавливается около одного из двухэтажных домов, вглядывается в окна, едва прикрытые белоснежным кружевом занавесок. Красивая маггла ставит на стол блюдо с пирожками. У нее черные вьющиеся волосы, падающие на плечи.
Совсем как у...
Розье, дементор тебя дери, куда ты запропастился?!
Тибериус садится на лавку, спиной к злополучному окну, и раскрывает газету, как самый обычный шотландец средних лет, решивший перед ужином прогуляться по городу.

...Родольфус что-то явно темнит.
Тибериусу совершенно не хочется думать сейчас о старшем сыне, но мысли так и роятся. Тяжелый разговор накануне женитьбы и после... Руди, исполненный спокойствия, достоинства и холодности – господин Лестранж только горько усмехается.
Совсем не похож на отца. Впрочем, и на мать тоже.
Временами что-то проскальзывает в лице, какая-то искра непокорности и беспутства. Нет. Непокорность и беспутство – удел Рабастана.
А этот тоже хорош – хитрый подлиза. Наверняка через год-два вырастет в первоклассного шпиона. Уже сейчас он много видит, много слышит и довольно хорошо анализирует, однако не вызывает симпатии, как Родольфус. Не ценит ни случай, ни удачу, и ничего пока что не просчитывает. Рубит сгоряча, немало не заботясь о последствиях... Да и цели мелковаты.
Пора бы восполнить брешь в воспитании, Тибериус. Давно пора.
- Пора.
Мимо проплывает серый силуэт. Слегка ссутулившийся Розье, не оборачиваясь, переходит улицу.
«Быстро управился», - автоматически отмечает Лестранж. Поднимаясь со скамейки, он складывает газету пополам и бросает ее в урну.
- Пришлось их убрать. Они не соглашались на наши условия, - цедит Ивэн сквозь зубы, ускоряя шаг.
Значит, МакКиннон отпадают. Жаль... Весьма неприятно будет сообщить это Господину, тогда как он возлагал на этих людей определенные надежды, связанные с контролем Министерства.
Розье хмур. Подняв воротник пальто, он шумно дышит в сторону, а усталое лицо с лихорадочно мерцающими глазами выражает крайнюю степень недовольства жизнью.
Еще одна промашка. А все происки старика Дамблдора, не иначе. Теперь все они готовы принять смерть, лишь бы не становиться на темную сторону. Глупцы.
- Знаешь, мне кажется, Avada Kedavra дарует слишком легкую смерть. Может, эти упрямцы десять раз подумали бы, прежде чем отказываться, если бы знали, что смерть их будет мучительной, долгой и страшной.
- А ты кровожадный, - лениво замечает Тибериус, насквозь промерзший в легком маггловском пальто.
- Кто бы говорил! – некое подобие улыбки искажает губы Розье. – О чем ты вообще думаешь?
- Я думаю о горячем чае.
- О чем?
- Чаю очень хочется.
Ивэн натягивает перчатки на закоченевшие пальцы, откидывает голову вбок и назад, отбрасывая с лица прядь черных волос.
Странно похожи они с Друэллой, хоть и двоюродные. Некстати...
Они идут в сторону Национальной портретной галереи. Оба весьма сосредоточены и крайне молчаливы.
Внезапно они слышат позади громкий хлопок аппарации. Резко оборачиваются, но Розье опережает Лестранжа на доли секунды, первым выхватив палочку.
- Статус секретности для членов Ордена – пустой звук, Долиш?
Усмешка, и вновь цедит слова сквозь зубы. Снова чем-то неуловимо напоминает Друэллу... Некстати, опять так некстати!
Долиш, довольно нелепо выглядевший в своей темно-серой мантии на будничных улицах маггловского Эдинбурга, еле заметным движением приближает палочку к лицу Ивэна.
- Опусти палочку, Розье. Только что в соседнем квартале было зафиксировано использование Непростительного. Вы оба обязаны немедленно аппарировать со мной в Министерство.
- Опустить палочку? В Министерство? Да ты, видно, совсем засиделся в уютном кабинете, Долиш.
Лестранж стоит чуть в стороне. Растянув губы в линию, он презрительно всматривается в министерского работника.
- Где санкция на арест? Просто так мы никуда не обязаны идти.
- Что ж, тогда я вынужден... Stup...
- Exspelliarmus!
Палочка вылетает из рук Долиша прямо в ладонь ухмыляющемуся Розье. Тибериус предостерегающе вытягивает руку, но поздно - безумец Фаэтон отпускает вожжи, и громыхающая колесница мчится с небесного обрыва...
- Crucio!
Авроров на такой случай долго и упорно учат преодолевать болевой шок. Уходить, не концентрироваться на боли, коверкающей мускулы. Долиш аврором не был...
- Спятил! Магглов полно! – Лестранж отталкивает Розье в сторону. - Finite Incantatem!
Ивэн смотрит на скорчившегося на земле Долиша безо всякого интереса, сузив светло-карие чайные глаза. Только зря время терять на эту министерскую падаль. Стоит даже, наверное, прикончить его – слишком много знает, может разболтать...
- Сотри ему память, - злобно бросает Лестранж.
Невероятно, но последнее время Нерон явно стал отличаться милосердием. Сотри память! Еще несколько лет назад ты безо всяких колебаний наградил бы аврора зеленым лучом.
- Obliviate.
Лестранж шагает прочь.
Ивэн несколько минут стоит неподвижно, словно размышляя. Но на самом деле он вовсе не размышляет. Просто стоит и смотрит в одну точку.
Небрежно оттолкнув носком туфель еще не пришедшего в сознание Долиша, он следует за Тибериусом. Останавливается на мгновение, судорожно проводит рукой по глазам – за сегодняшний вечер событий было больше, чем достаточно, кто угодно вымотался бы.

* * *
На людей с расшатанной психикой тиканье часов действует раздражающе. Родольфус Лестранж отнюдь не страдает проблемами с психикой, однако старинные часы в углу комнаты успели ему порядком надоесть.
Он лежит на кровати, растянувшись во весь рост, закинув руки за голову, и следит взглядом за медленно вытягивающейся на стене тенью уличного фонаря. Из неплотно закрытой оконной рамы тянет холодом, но Руди лень встать и закрыть ее.
В Нормандии сейчас период гроз и дождей. Темно-свинцовые тучи висят, кажется, над самой землей. Должно быть, довольно экстравагантно смотрится его усадьба – белый дом с романтическими колоннами, и угрожающе нависшие, грохочущие шапки над ним. Дикий парк с длинной аллей сейчас особенно хорош – одет в парадный золотой наряд. Интересно, Белла любуется всем этим великолепием? Она, обожающая живопись, должна по достоинству оценить подобную цветовую гамму...
Родольфус чувствует, что где-то в груди шевельнулась тоска. Он так давно не видел Беллу... И что с того, что в доме она не одна и никакой опасности ей не грозит? Он обещал ей вернуться через месяц, но на исходе уже третий, и пока что у него нет ни возможности, ни повода уехать домой. Может, он всерьез подумает над этим, когда МакКинноны все же согласятся перейти на сторону Лорда.
Повернувшись на бок, Руди закрывает глаза, желая вздремнуть, но сон не идет. Ужасная вещь бессонница - хочешь спать, но не можешь, словно мешает что-то или грызет. Когда у тебя бессонница, ты и не спишь толком, и не бодрствуешь по уму.
...Внизу слышится какой-то приглушенный грохот. Руди встает с постели и нехотя бредет на площадку лестницы второго этажа.
Розье сбрасывает пальто прямо на пол, с какой-то даже брезгливостью глядя на этот маггловский предмет гардероба.
Новоиспеченный родственник что-то явно не в духе.
Тибериус останавливается в самом низу лестничного марша, положив руку на облезлое дерево перил.
- Признаться, я мог бы ожидать подобной глупости от Рабастана, да и что с него взять – он еще мальчишка. Но ты...
- Хватит. Нечего меня отчитывать.
Розье остервенело отшвыривает ногой многострадальный плащ, скидывает мокрые ботинки и шествует по пылище босиком прямо в сторону развалившегося кресла.
- А характер не стоит демонстрировать. Все мы осведомлены о твоей, страшно сказать, «вспыльчивости».
- Не надо сваливать на меня ответственность за провал! – Ивэн очень не любит такие скользкие намеки. – Они все равно не согласились бы...
- Несомненно. И в данном случае их не убедило бы даже твое ораторское искусство и завидная терпеливость.
Розье рывком поднимается с кресла, в три тяжелых шага оказывается возле усмехающегося соратника, выхватывает палочку.
- Думаешь, ты очень остроумен, Лестранж? Не надо со мной играть, и подставлять под удар тоже. Это дело Господин поручил нам всем. Так что и отвечать будем соответственно.
Острие палочки в дюйме от горла Тибериуса, но он поразительно спокоен. На губах даже бродит некое подобие улыбки.
- Что ж ты тогда так нервничаешь, а, друг?
Обстановку разряжают несколько вялых хлопков с верхней площадки лестницы.
- Браво, господа... В драматизме вам обоим не откажешь. Закатить такое представление, и главное – так кстати... Браво!
Родольфус иронизирует, тяжело облокотившись о перила, но в душе уже знает, что ни скандалы, ни заклятия, ни ирония не спасут их от вполне заслуженного наказания. А как верно подметил Розье, отвечать придется всем.
- Где Рабастан? – грубовато спрашивает Тибериус, пристально следя взглядом за старшим сыном.
- В гостиной, наверху. Спит.
- Буди! Спит он... Или опять надрался?
Руди, без лишних комментариев, уходит с площадки лестницы в комнату.
...Рабастан все так же спит в кресле. Плед сполз, а черно-красно-зеленые кисточки подметают пол. Надо будить его, но так не хочется. Мог бы еще спать...
- Баст.
Молчание в ответ. Руди легонько сжимает плечо брата.
- Отец и Розье прибыли...
Рабастан мигом просыпается, наклоняется вперед, сжимая виски пальцами. Фокусирует взгляд, но все предательски плывет. Все-таки стоит признать, что в этот раз он слегка перепил...
- Уже? И какие новости?
- Отвратительные.
Родольфус выходит, быстрым шагом направляясь в занимаемую им комнату.
- Что у них там? Провал? – допытывается Рабастан, идя следом и на ходу опираясь рукой о стену.
- Провал. МакКинноны, как я понял, мертвы.
- Вот же... И что мы теперь? В Лондон? – внезапно заметив странные манипуляции брата, Рабастан удивленно замирает в дверях. – А ты куда это?
- Домой.
Руди бросает на кровать чемодан, неспеша укладывая вещи. На этот раз – никакой дикой спешки и судорожной магии. В этот раз он едет домой, и едет домой по-человечески.
- То есть, как домой? В Нормандию?
- А у меня еще где-то дом есть?
К ней! Опять к ней! И пусть еще попробует врать, что женился по расчету!
- А нам как предлагаешь объяснить твое отсутствие Господину?
- Я сам за себя объяснюсь.
Скрипнув от злости зубами, Рабастан спускается вниз, едва не сталкиваясь с отцом.
- Опять пил?

* * *
«Известно, что у Тиберия Клавдия был сын, так же впоследствии оставшийся в истории как Нерон. Два Нерона – отец и сын. Но только один отличался непомерной жестокостью...»

Отца Рабастан всегда побаивался. Совершенно невероятно, как он, при всей своей непохожести на него, умудрялся временами вести себя так же. Так же чувствовать, да и что скрывать – совершать те же ошибки. Неуправляемый в отца, расчетливый в мать (а точнее в материнскую линию Малфоев), Рабастан Лестранж почему-то никогда не пользовался благосклонностью своего сурового родителя.

- Опять пил?
Сурово сжатые губы, морщинка меж бровей, пролегающая сегодня глубже, чем обычно. Ореховые глаза, несмотря на теплый, почти осенний оттенок, обдают стужей.
- Руди собирается домой.
- Мы все собираемся домой, к твоему сведению. Не уходи от темы...
- Он собирается домой в Нормандию.
Лестранж-старший удивленно смотрит на сына, но неожиданно улыбается, приводя Рабастана в еще большее бешенство.
Экий наглец! Однако же, его дерзость забавна...
- А тебе-то что с этого?
На лестнице появляется Родольфус. Совершенно готовый к дороге.
- Значит, и правда домой собрался. К жене, надо полагать.
Рабастан исходит желчью. Только присутствие Тибериуса удерживает его от необдуманной глупости сорваться в банальнейшую истерику. Как подросток желторотый, в самом деле...
Руди молчит, но не оттого, что ему нечего сказать. Он для себя все решил.
Перекрест взглядов: золотистые глаза Родольфуса, таящие на дне до черта секретов и недомолвок, шоколадные Тибериуса, уставшего что-то возражать и держать ситуацию под контролем, и кошачьи Рабастана. Нет, не Рабастана – Баста. Чуть суженые, с огромными, разве что не вертикальными, зрачками. Зол, как дикий египетский кот.
- Поезжай... И передай Беллатрикс привет от свекра.
Рабастан Лестранж презрительно кривится...
Тибериус наблюдает из-под полуопущенных ресниц.

Интересно будет столкнуть вас лбами, мальчики мои. Посмотреть, чей лоб окажется крепче.

________________________________________________
Баст* - египетское божество, изображается с головой кошки.


Глава 5

1969, Нормандия
Осень

В то утро впервые выпал снег.
Голые ветки дикого сада длиннопалыми лапами лезут в окно, стуча и мешая спать. Белла недовольно натягивает одеяло на плечи, зарываясь носом в подушку. Сейчас ей тепло - мягкий плен льняной перины вселяет чувство надежности и спокойствия. Но Беллатрикс уже знает, что это чувство покинет ее, едва она встанет с постели.
В эти последние недели она просыпается очень поздно, порой пропуская завтрак, и вынуждая Долохова лишний раз недовольно цокнуть языком. Да и день проводит больше в угрюмом молчании, нежели в добром расположении духа. Проклятые голоса терзают ее снова: день за днем они все ярче, все громче что-то шепчут ей, напевают, куда-то зовут. Белла как неприкаянная бродит по дому, не в силах сидеть на месте и пяти минут, потому что тогда голоса становятся настойчивее, и так громко звучат в ее голове, что она даже не слышит обращенных к ней слов Долохова. Сжимая виски – привычка, успевшая стать ее верной спутницей – Беллатрикс Лестранж нехотя идет в сад, рискуя попасть под дождь и вымокнуть до нитки. И сидит там, на кованой скамейке, до самых сумерек, пока суеверный страх не погонит ее обратно под кров такого неродного и негостеприимного дома.
А сегодня утром – снег. Она впервые видит наступление нормандской зимы, но очень надеется, что она не будет такой же шальной и бессовестной, какой была минувшая осень, полная нестерпимой духоты и грозовых разрядов.
Беллатрикс еще с детства имеет привычку самостоятельно укладывать по утрам волосы. Вот и теперь, вооружившись расческой и парой шпилек, она неспешно расчесывает длинные змеящиеся пряди.
Раздавшийся так некстати стук в дверь заставил ее оторваться от этого занятия. Видимо, достопочтенный Долохов обнаглел настолько, что посмел приблизиться к ее спальне. Флегматично продолжая заниматься своим делом, Белла даже не смотрит на дверь.
Но Антонину Долохову во что бы то ни стало нужно ее видеть, потому что стук повторяется, да еще и с завидной настойчивостью.
Почти не глядя, Белла запускает в косяк двери карманным зеркальцем в искусной мельхиоровой оправе. Мать упала бы в обморок – где ваши манеры, мисс? Да, в общем-то, там же, где и все остальное. Ах, мама, я так устала от этих бесполезных условностей наедине с собой. Долохов представляется ей не более, чем очередным призраком старого дома. А призраков стесняться нечего.
Разбитое зеркальце на полу лежит причудливым веером осколков – Белла будто слышит их прощальный мелодичный звон. Вольный жест – разбитое зеркало. На языке их с Антонином скудного общения это означает: «Я не хочу вас видеть, и немедленно убирайтесь вон».
- Да уйду я, уйду... – недовольно бормочет Долохов, весьма довольный тем, что зеркало угодило в закрытую дверь. - Только прежде позвольте вам кое-что сказать...
- И с каких это пор вас потянуло на разговоры? – нарушив негласный кодекс, бросает Белла, чувствуя новый приступ головной боли. На этот раз – молоточком в затылок.
- Упаси меня мерлин вступать с вами в словесные баталии, Маленькая хозяйка Большого дома, но, увы... вынужден напомнить вам как раз о ваших прямых обязанностях.
- Это о каких же? – все еще не открывая дверь, интересуется Белла.
И плевать я хотела на правила этикета и гостеприимства.
- Ну, я ведь всего лишь ваш скромный гость, миледи! А в гостиной ожидает некто, прибывший издалека. Соблаговолите ли вы выйти к нему?
Белла приходит в бешенство, когда Долохов принимается за свои бесконечные издевки.
- Если вы и дальше будете так говорить со мной, я не поленюсь встать и лично разбить пепельницу, или еще что потяжелее, о вашу остроумную голову, дорогой гость.
- «Дорогой» гость ожидает вас внизу!
- Гоните в шею.
Долохов усмехается, привалившись к косяку двери. Ищет глазами, куда бы положить толстую зимнюю мантию и, не найдя ничего более подходящего, аккуратно кладет на стоящий тут же чемодан.
- Вы все-таки очаровательно-невоспитаны, госпожа Лестранж. Один гость приехал к вам в надежде на объятия, другой же вынужден, наконец, покинуть ваш прелестный дом, а вы так неучтивы...
Тяжелая дверь, украшенная резьбой и покрытая в несколько слоев потускневшей бронзовой краской рывком распахивается. Черные волосы Беллы убраны и заколоты, но длинные концы еще на свободе и вольными прядями падают ей на шею и плечи.
- Долохов, что вы такое несете?
- Вы – очаровательная злючка, Беллатрикс.
Антонин берет маленькую ладонь в свою, и медленно подносит к губам, нахально наблюдая за резко меняющимся выражением красивого надменного лица.
- Я вас покидаю, дорогая будущая соратница. Но надеюсь на скорую встречу...
Белла смеется, кажется, впервые с интересом и без злобы глядя на Долохова.
- Сильно сомневаюсь насчет соратников, да и не скажу, что хотела бы нашей скорой встречи, но.... вам определенно удалось меня заинтриговать.
Непостижимо, как этот человек умудряется совмещать в себе иронию и серьезность. Кажется, что он все время так и норовит подколоть или задеть за живое. Насмешничая, он докапывается до главного, вытаскивает на поверхность самую суть, беспощадно обнажая чувства и больно ударяя по ним, точно по клавишам рояля.
- Рад был знакомству.
- Невзаимно, Антонин.
Снова смеется... Эта проклятая улыбка точно будет преследовать меня до скончания дней, и являться в страшных снах. Мало мне эти проклятых голосов, так еще теперь и вы, Долохов – мой персональный ночной кошмар. Но почему, во имя Салазара, я к вам так привязалась?
Белла смотрит, как Антонин, чуть ссутулившись, спускается по лестнице. Почему бы ему не аппарировать прямо с лестничной площадки?
Внезапно вспомнив о неком незнакомце, под предлогом приезда которого Долохов так нагло почти что ввалился к ней в комнату, Беллатрикс свешивается через перила:
- А ожидающий меня гость – плод вашей больной фантазии?
Антонин останавливается, лукаво улыбаясь и глядя на нее снизу вверх.
- Думаю, что он более чем реален, госпожа Лестранж.

* * *
Руди, Руди, Руди...
Если бы только могла я – я бы сбежала по лестнице так быстро, что где-то уже на третьей ступеньке марша осталась бы без туфель, так больно порой врезающихся в ноги. Ненавижу их. Если бы я могла ходить босиком...
Если бы я могла – я упала бы в твои объятия, я бы прокричала тебе, как я ждала, как мучилась, не зная, где ты и что с тобой. Если бы только могла...
Но я – не могу.

Словно незваный гость, явившийся в дом на положении бедного родственника, Рудольфус Лестранж стоит посреди гостиной, деловито стягивая с озябших рук белые кожаные перчатки. Руди... Всегда принц, да?
Ты зачастую снишься мне во сне именно так – в распахнутой рубашке, с длинными волосами, небрежно лежащими на плечах. Принц. Темный принц.
А в реальности картинка распадается, потому что всякий раз Белла обманчиво тонет в цветочном меде глаз – таких безмятежных. А в ее собственных глазах бушует пламя, и Рудольфусу его не унять. Он уже знает, что не унять.
- Я так соскучился...
Протягивая руки, он делает шаг вперед. А дальше – танец без названия. Шаг вперед – два назад.

...Руди потом неоднократно возвращался к этому моменту в своей жизни. В сырой камере Азкабана он не раз вспомнит миг, когда вся его жизнь полетела к черту...

Беллатрикс отступает, крылья тоненького носа возмущенно чуть трепещут.
- А я нет.
Злопамятность – удел всех чистокровных, в каком-то смысле проклятье. Нам дарована хорошая память и неумение прощать.
...Руди усмехается, бросив перчатки на каминную полку. За расслабленной улыбкой, скрытой в уголках губ, он привык прятать все свои разочарования, боль и горести. А сейчас, скользя взглядом по лицу жены, спотыкаясь о непримиримо и резко идущие стрелами вверх брови, он понимает, что упустил время.
Лорд, несомненно, умен.
Не говоря больше ни слова, Руди поднимается наверх. В наступившей тишине Белла слышит тихий щелчок замка двери в спальню.
И так же молча, как и муж, так же без единого звука она рвет на части покрывало из индийского шелка. Покрывало, так красиво лежащее на диванчике в гостиной. Руди, я так хотела, чтобы мы вместе сидели на нем перед камином... Так хотела наблюдать за тонким серебристым шлейфом твоей сигары с пряным запахом ванили...

- Мои письма тебе не приходили?
- Приходили, но я не читал их.
Вот так, в одночасье, рушится хрупкий мирок, едва-едва созданный его стараниями. Осталось только добить его, чтобы уж наверняка. Чтобы не больно. А как все могло бы быть...
Рудольфус молча и методично взмахивает палочкой, раскладывая вещи по местам. Пора бы уже завести парочку эльфов – вялая мысль в неоформленном сознании, оглушенном расколом.
Раскол. Белла-Белла, ты же так любишь рисовать... Нарисуй нас? Ради такого я готов даже достать тебе красные чернила – ты ведь наверняка захочешь нарисовать меня с раскроенной надвое головой. Чистокровная, а замашки маггловские, и даже отрицать не смей.
- Может, мне пересказать тебе их на словах?
- Зачем?
Они лежат на одной кровати – двое бесконечно-далеких друг от друга людей, едва не ставшие самыми близкими на свете. Лорд мой, как же вы умны...
Покончив с вещами, Руди берет с прикроватного столика маску Упивающегося, прикладывая ее к лицу, и смеется хриплым отрывистым смехом.
- Ты своего добилась, девочка. – и хорошо, что под бездушной маской не видно разом набежавших ему на глаза слез.
- Мерзавец.
- Браво, еще один лестный эпитет в мой адрес.
И все же – никуда тебе не деться. Ты – моя, девочка. И видит бог, я-то хотел совсем иначе, я думал, что может получиться.
Беллатрикс рывком срывает с лица мужа маску, отшвыривая ее на пол, дав ему сразу две пощечины. Наотмашь. Так, что голову заносит - взметнувшийся веер карамельных прядей, царапина на щеке...
- Понимаю-понимаю. Белла недовольна. – и снова смех, смех такой, что ей хочется зажать руками уши, зажмуриться и визжать, чтобы он прекратил.
Деловито стерев кровь с рассеченной щеки, Руди берет ее за запястье.
- Что ж, Королева, я слушаю вас.
Королева. Что-то новенькое. И снова, как и в день помолвки, ты слишком сильно сжимаешь мою руку... Собственнический жест.
- У меня будет ребенок.
Вот тебе и расстрел, Рудольфус Лестранж, вот тебе и экзекуция.
...Совершенно не изменившись в лице, Руди смотрит в потолок. Последняя свеча, или вернее то, что от нее осталось, еще тлеет в канделябре. Такой теплый, интимный свет, и такой мороз в душе.
Без слов он кладет руку на ее пока еще плоский живот, слегка сжимает бархат платья. А Белле хочется сбросить его руки, прикрыть живот, прикрыть еще нерожденное дитя. Суеверный страх перед человеком, являющимся ее мужем, заставляет ее думать о том, о чем думать не следует.
«Я боюсь тебя, Руди... Как же я тебя боюсь! Потому что если ты способен нежно убивать всякий раз того, кого любишь, я не хочу даже знать, что ты можешь сделать со своими врагами...»
Беллатрикс, гордая Беллатрикс – звезда, Королева, женщина, в чьих жилах течет самая древняя, самая темная магия – боится. Позор.

«Я – Женщина,
Я - вера, Я - Надежда.
И я ж – Любовь. Кто ищет, тот найдет.
Я в этом мире океан безбрежный,
И этот мир ведь только Женщина спасет...»

- Может, у меня еще получится спасти нас, а, Руди?
Рудольфус приподнимается на локте, вглядывается в аскетичные породистые черты жены. Если бы он только мог склониться сейчас и коснуться этих бледных тонких губ, так сурово сжатых. Но теперь уже – не может.
Меж нами – пропасть, Белла... И даже дитя не спасет нас. Ты сама рушишь все, сама толкаешь меня на это. Боже, как я ненавижу этот гадкий блеск в твоих глазах, ненавижу пляшущего на донышке глаз демона безумия.
Теперь нас объединит лишь то, чего я еще так недавно боялся. Твоя мать никогда не простит меня, я сам никогда себя не прощу. И никогда не прощу тебе того, что ты разбила наш мир.
- Спасти? – улыбка, прикрытые глаза, чуть подрагивающие ресницы, - Нет, любимая, не думаю.
- Как тебе будет угодно.
Зашипев, огарок свечи погас, неожиданно погрузив комнату в стеклянный сумрак. Нелепица... Значит, Судьба. А против нее идти ой, как сложно, и даже надеяться нельзя. Надежда – очень глупое чувство. «Она ходит по рукам, продавая свою честь, и ступает в конце похоронной процессии с сухими глазами». А вот Вера...
- Будем все же верить, что не все еще порушено. Спи.
Обняв себя руками за плечи, Белла утыкается в подушку, плача без слез.
Он не любит тебя. Никогда не любил и никогда не полюбит.
...Голоса-голоса. Как вы правы.
Никакая магия не в силах спасти, потому что это и есть самая грязная, самая омерзительная магия – голос разума.


Глава 6

Глава вышла жуткой, но больше пока ничего в голову не идет, как ни жаль.
И прошу прощения за столь длительную задержку.)



1968, Нормандия
Зима


Теперь этот дом совсем уже не похож на прежний. Нет больше ни ободранных обоев, ни обшарпанных стен, ни тусклых дверей с пожелтевшей от времени краской и облупившейся позолотой. Изъеденные молью драпировки превратились в роскошные темно-зеленые бархатные портьеры длинной до пола - полностью закрывающие «французские» окна, они были прекрасны. Так соответствовали статусу проживающего семейства... Дорого, изящно, со вкусом, в старых добрых традициях – никакого разнузданного аскетизма, присущего полукровкам.
Белла-Прекрасная создала себе великолепную огранку, превратила заброшенную усадьбу в красивейшее имение. И все так же любила гулять по обсаженной кленами аллее, становясь точной копией своей горделивой и несчастной матери.
В гостиной и теперь точно так же, как в те первые месяцы после переезда, каждый вечер горит жарко натопленный камин, и кажется, будто грубый горный камень, из которого он высечен, плавится от жары. Все в комнате так же, за исключением мерцающей сотней свечей люстры, поднятой теперь под сводчатый потолок за массивную бронзовую цепь. А тогда она была мохнатой от паутины, Руди, помнишь?
«Прекрасно. Что может быть лучше?» - раз за разом крутится в сознании, и Белла сама уже почти верит в это. И в самом деле – что может быть лучше? Прекрасный дом, молодое семейство в ожидании наследника и, конечно же, чистокровность – основной залог счастья. Только как раз этот пункт и заставляет Беллатрикс Лестранж бродить в одиночестве по обледенелым дорожкам парка, кутая руки в муфту и понимая, что Спасения не будет.

...- Ностальгия, дорогая?
Как-то утром Родольфус все-таки вынудил старинный антикварный рояль у окна вспомнить свое прямое предназначение. В гостиной звучит ноктюрн.
На неясный вопрос мужа Беллатрикс лишь удивленно приподнимает брови, а он опять смеется, нарочно ставя ноги на случайно соскользнувшие с пюпитра на пол нотные листы. Скрипичные и басовые ключи рассыпались по ним, точно черно-белая мозаика. Очередной веселый шахматный поединок с элементами отчаянного фехтования.
- Эта обитель стал почти точной копией вашего отчего дома.
Вам шах, Белла Блэк.
- А разве не вашего?
Туше, Родольфус Лестранж.
- Отнюдь. В моем отчем доме никогда не было такого бездумного обилия изумрудных оттенков.
Мат.
- Хотели бы сказать, что у меня отвратительный вкус, так и сказали бы... – беззлобно ворчит Белла, запахиваясь в шаль до самых глаз.
Это было в декабре, под Рождество. В ту неделю Лестранжи на удивление хорошо ладили, и даже казалось, что не было той роковой размолвки, не было той проклятой поездки. Какое на тебе было великолепное платье, Белла – бежевое, из мягкой шерсти, до самого полу, и светло-лиловым кантом по краю. Кисточки... Да, кажется, на концах длинного пояса были кисточки, но теперь это уже не имеет значения. Теперь это достанется только моему омуту памяти, который я продолжаю исправно запирать от тебя на ключ в кабинете.
И даже Сочельник прошел хорошо. Запах сожженных свечей, еловых веток и мандаринов – запах детства. Кажется, так сказала Белла-Счастливая, оборачивая конфеты в блестящую зеленую фольгу.
...А в полночь она плакала, закрывшись в спальне. Плакала тихо и безудержно, уткнувшись лицом в подушку, понимая, что круг замкнулся. Еще нерожденный ребенок бунтовал, восставал против своей матери, все хуже и хуже с ней ладил. Ее не мучили ни тошнота, ни рвота, присущие всем беременным. Только вот Голоса выли громче, и выучили, похоже, новую песню – теперь они твердили, что Белла, Белла-Одинокая никому не нужна. Что Руди, который мог бы еще спасти ее, не принадлежит ей. Мог бы, мог... Но не хочет. Потому что он – слуга своего Хозяина, и в первую очередь всегда будет им, а потом уже мужем или отцом. И все чаще шептали, давя на виски, что единственный способ еще как-то удержать его, не дать ему уйти – стать ему равной. А это значит стать верной слугой Лорда, который пока что не изъявлял открытого желания видеть перед собой жену своего преданного раба. И тогда она еще сильнее начинала ненавидеть дитя, в неведении сладко спящего в ее чреве. Он – мешал. Он был обузой. Он вовсе не приблизил бы к ней Руди, он бы лишь оттолкнул.
...Проклятые Голоса, замолчите. Это вы – губители Чистокровных, вы – вечные спутники тех, кто еще помнит эпоху рыцарства. Вы неотъемлемая часть нас, наравне с гордостью, высокомерием и хроническим прогрессирующим сумасшествием.
Исход будет только один, Белла-Безумная, ты же уже знаешь.

~~*~~
Унылые дни тянулись медленно. По утрам Беллатрикс спала теперь долго, а если Руди отбывал в Лондон – и вовсе просыпалась к вечеру, когда скупое зимнее солнце уже клонилось к закату. Отсутствовал он обычно не более двух-трех дней, но однажды (это случилось в конце февраля) его не было почти неделю, и Белле на миг показалось, что он больше не придет... И тогда закралось отчаяние. И Беллатрикс побила все зеркала в доме тяжелыми канделябрами, изранив себе руки, заходясь в истерике на холодном полу.
Почему ты привязал меня к себе, а затем бросил? Руди-Руди, мы же в ответе за тех, кого приручили, ты это знаешь? Ведь ты знаешь это?! Что держит нас – любовь? Нет, для таких, как мы, любви не существует. Тогда, может, страх? Но я перестала тебя бояться уже слишком давно. Ненависть? Но мне хочется умереть, когда тебя нет рядом.
Не вернется. Не придет. Оставил. Ушел. Не вернется...
Он вернулся. Вернулся спустя восемь дней, вместе с госпожой Блэк – срок появления на свет наследника приближался, и Друэлле хотелось быть как можно ближе к дочери в такой важный миг ее жизни. Появление на свет очередного Чистокровного, без сомнения, важный миг.
Мама... Что ты несешь?
На тему побитых зеркал Родольфус не сказал ничего. Только ходил и шипел Репаро, взмахивая палочкой слишком резко. Чересчур резко.

- У тебя три дочери, мама. И ни одна не станет продолжательницей фамилии. Неужели отец никогда не настаивал на наследнике?
За окном незатейливый зимний пейзаж, за окном с обилием черного и белого. И Белла, наотрез отказавшись шить и вышивать что-либо для будущего ребенка, меланхолично занимается любимым делом, благо теперь в ее распоряжении и цветная тушь, и набор самых лучших кисточек для занятий живописью, и полное отсутствие контроля.
- Не настаивал. – Друэлла осторожно подходит к дочери со спины, ставя чашку с остывшим чаем на столик. От чашки поднимается сладковатый запах душицы, и ей кажется, будто зима на миг отступила, уступив место весне, перенеся ее с дочерью куда-то на зеленые вересковые холмы близ Хогварста.
Белла опять рисует черные всполохи на белом. На этот раз – голые ветки деревьев, так похожие на вертикальные молнии. Правда, мама?
Он - не настаивал. А ты, Беллатрикс, разве забыла о трех могильных плитах на семейном кладбище с одинаковыми именами и разницей в год от каждого последующего? Забыла о своих трех мертворожденных братьях?
- Мы скоро истаем в английский туман, – последний взмах кисти там, где прежде виднелся острый силуэт замерзшего на ветке снегиря.
- Не истаем.
Друэлла обнимает дочь за плечи – единственная ласка от матери, на которую могли рассчитывать девочки Блэк. Не изменившись в лице, Белла берет баночку с алыми чернилами, до этого момента ею не тронутыми, и резко плеснув на бумагу, с грохотом бросает кисти. Друэлла отрешенно смотрит вдаль.
- Нарцисса помолвлена с сыном Малфоя.
- Хоть кто-то счастлив будет.
Горькие слова, горькие слова... Чтобы брак был счастливым, муж и жена должны быть схожи. Нарцисса и Люциус – почти что одна плоть и кровь, и союз их будет чрезвычайно удачен.
А Тибериус остался в дураках.
...Задумчиво глядя на кроваво-красное пятно, заляпавшее всю картину, Беллатрикс срывает ватман с мольберта, скомкав его и бросив в угол комнаты.
«Я куплю тебе красных чернил, Белла-Безумная...»
Белла-Безумная. Наверное, именно тогда она появилась на свет.



1969, Нормандия
Лето

В имении Лестранжей – привычно тихо. Даже не слышен традиционный бой часов в гостиной, в центре которой сейчас стоит маленький, задрапированный черным бархатом гроб.
«Был, а будто и не было» - скажет позже Белла, и никогда не признается, что когда-то тоже дала жизнь. Она скажет это только раз, на допросе, после того, как будет поймана вместе с мужем, деверем и этим глупым мальчишкой – Барти Краучем-младшим. Мелкий слизняк, от таких Беллу-Жестокую вечно будет тошнить. Ну, а пока что...
А пока она лежит в супружеской спальне, забывшись тяжелым сном, измотанная, замученная тяжелыми родами. Почти сутки боли, которую ничто не в силах облегчить. А говорят, магглы придумали там что-то... Что-то дикое, под стать им, но только бы женщина – ведьма, ли, маггла ли – не мучилась такой пыткой. Христиане верят, что это кара за первородный грех. Но Белла по определению не была религиозной, как и любая ведьма, тем более чистокровная ведьма, кровь которой еще помнила агонию сожженных на кострах. Хотя в эти долгие часы боли она уже готова была на что угодно – и на маггловскую дикость и на молитву.
Лорд мой, вы говорите боль лишает воли? Говорите, сильнее Круциатуса боли нет? Вы неправы, вы так убийственно неправы, мой Господин. Есть. Боль крушения надежд. И это куда даже сильнее Круциатуса...
Руди, как и всякому аристократу, напиваться было бы негоже, но сейчас ему на все наплевать. Проливая огневиски на ковер и на собственные пальцы, он пьет, бьет бокалы о каменный пол и вновь соединяет осколки, как школьник – от нечего делать, балуясь заклятием Репаро.
- Возьмите себя в руки, господин Лестранж. У вас еще будут дети.
Такие простые слова, и главное, как легко их произнести равнодушному колдомедику больницы святого Мунго, который ровным счетом ничем не смог помочь ни Белле, ни ребенку. Друэлла – и та сделала больше...
«У вас еще будут дети». Но Спасения больше не будет, был шанс, была одна смутная ниточка, один грамм надежды в полной беспросветности. И – оборвалась.
- Пойдите прочь, я не хочу никого видеть.
- Господин Лестранж...
- Прочь, я сказал!
Отчаянный сноп рассерженных красно-синих искр волшебной палочки, безвольно зажатой в руке.
А потом тихий скрип двери, и тишина. Проклятая тишина, Белла, слышишь ли ты в ней все еще свои Голоса? Что они тебе говорят? А ты говорила проклятье... Да тебе счастье выпало, я вот слышу сейчас только плач собственного разорванного на куски сердца да горестный вопль «А ведь могло бы быть!».
Не могло.

~~*~~
Три дня спустя на фамильном кладбище Лестранжей Родольфус отчаянно боролся со зрительными галлюцинациями. Все-таки непривычно это – видеть, словно воочию, могильную плиту с собственным именем.
Родольфус Лестранж-младший, тяжелая жирная земля, маленький холмик, усыпанный живыми цветами, хотя венки куда практичнее.
Вот все, что от тебя осталось...
Дождь в разгар жаркого нормандского лета. Так символично и своевременно. Он хлещет по щекам, а холодные капли беспощадно закатываются за ворот пальто. Невесть откуда налетевший ветер только рвет полы плаща, но совсем не уносит печаль. Туда, куда-то в поле, куда-то за ограду мертвой земли.
«И от Спасения осталось только имя. Но даже имя не оплачешь. Некому» - думал Руди, держа под локоть странно спокойную жену. Ему кажется, будто это и не она вовсе родила ему сына – слабого, больного мальчика, умершего на его руках час спустя после рождения. Жить его не заставила бы даже магия. Даже самая темная магия.
Лорд мой, как же вы умны...

- В этот раз я поеду с тобой.
- Как хочешь.
- Что взять с собой в дорогу?
- Свою чистую кровь. Этого будет достаточно, моя дорогая.


Глава 7

1969, Нормандия
Лето - Осень


«Белла-Белла, глупенькая… До сих пор не поняла еще, что безвольная тряпка, жена, не способная родить наследника, слабая истеричка – ему ты такая не нужна? Стань сильной, сражайся за его идеалы, думай как он, делай, как он. И тогда, может быть, ты станешь чуточку ближе…»
Голоса, как обычно, начинают свои проповеди очень некстати. И даже заглушают голос Господина, а Белле так хочется их дослушать, что она повторяет все те же единственно-возможные слова почти автоматически. Как кукла, в спине которой есть отверстие для заводного ключа.

Да, мой Лорд.

Она боялась его, кажется, до безумия. Первые месяцы молчала, всегда молчала на собраниях, но никогда не пряталась за спину мужа. Наоборот, это он стоял за ней, и всякий раз Белла чувствовала, как в затылок ей упирается взгляд Рудольфуса, а за ним, более насмешливый – Ивэна Розье. Она его, конечно, не видит, но знает все до мелочей.
Безумцу Фаэтону давно уже неинтересно на собраниях, и он нетерпеливо вертит в пальцах палочку, готовый хоть сиюминутно ринуться на очередную операцию. Свихнувшиеся от вкуса крови звери - из них состояла боевая элита того периода. Однако большая их часть не годилась Розье и в подметки. Своей неоправданной жестокостью и жаждой убивать он не сыскал себе уважения в кругу более либерально настроенных соратников, но успел нагнать страху на полукровок. Ивэн зачастую казался наркоманом, когда речь заходила об оперативной работе. Настолько страшен был взгляд глаз с опасно расширенными на всю радужку зрачками, что Беллатрикс в душе проклинала свое с ним кровное родство.
«Бандитом с большой дороги стал бы, как пить дать, не будь чистокровным в седьмом колене», - мстительно думает Руди, грея руки в карманах мантии. И все же Ивэн сейчас менее всего занимает его мысли. Золотисто-янтарный взгляд прикован к тонкой фигурке жены, держащейся чересчур прямо. Осанка. Аристократия.

Руди, Руди, Руди.
Ты – поэт. Ты – принц, наверняка шагнувший из сказки. Только почему-то я совсем не чувствую себя принцессой, и жизнь не дарит тебе ни любви, которую ты, казалось, завоевал, ни семьи, которая вроде бы была создана, ни принцессы. Одна только холодная, полусумасшедшая женщина рядом.
Целыми днями напролет она рисует бешенные картины, рвет новые платья и закатывает тебе истерики. Но иногда позволяет лечь возле себя, иногда, когда наступает период безмолвия, она позволяет тебе все, или почти все. Но даже тогда ты не в силах согреться, потому что от нее веет нестерпимым, арктическим холодом.
Она бы хотела сказать ему, как он нужен, как она скучает, бродя словно призрак по дому, когда он в отъезде. Как ей совестно перед ним и больно. Как она… любит его?
Порой, просыпаясь на плече мужа, Белла несколько минут любуется его четким профилем, касается кончиками пальцев длинных ресниц, золотистых и загнутых, как у девушки. И улыбается. А потом, положив подбородок на его грудь, думает, что, наверное, хотела бы провести так всю осень. И зиму. А потом дождаться бы весны, когда кажется, что все беды отступят.
Но все ломается, реальность рвется в клочья, а почему – вопрос извечный и без ответа. По крайней мере, пока.
…И она быстро, как-то даже пугливо вскакивает с постели, кутаясь в халат. И идет на кухню за крепким кофе.
Они не разговаривают уже второй месяц.

Причинить боль существу гораздо слабее тебя легко. Созданию, полностью от тебя зависимому, привязанному к очагу магическими узами куда более сложными, чем пагубная черная магия.
- Круцио! – и эльф-домовик корчится в муках, зажимая рот руками, изо всех сил стиснув зубы.
Такое поведение отдает болезненным инфантилизмом. Так часто ведут себя дети, надувая лягушек и отрубая крысам хвосты. Дети вообще по природе своей жестоки, так же, как жестоки старики. Потому что жалость – первое, что они забывают с возрастом. А дети просто еще не знают этого чувства, колотя палками по воробьям в лужах.
Сквозь отчаянный стук маленького уродливого тельца по полу слышны сдавленные всхлипы – хозяйка приказала эльфу молчать даже при пытке. Период безмолвия в поместье затягивается.
…Несколько раз Рудольфус ловил ее за этими приступами, отбирал палочку, запирал в спальне на целый день, не внимая ни мольбам, ни слезам, ни угрозам. Так это было странно, слышать ее голос, пусть даже извергающий проклятия в его адрес. Но стояло открыть дверь и подтащить к себе, заглянув в глаза, как Беллатрикс замолкала, отчаянный крик застревал в горле.
А иногда она целыми днями сидела в гостиной, в кресле-качалке. И прикидывала, какое имя лучше для наследника – Гелиос или же Эдуард.
Она была вся в прошлом, она была той самой девочкой с тяжелой черной косой, перевитой жемчужными бусами. Когда Белла становилась такой, существа более нежного и кроткого трудно было себе представить. Вот только молчала… Рудольфус слишком часто позволял себе слабость сидеть в такие минуты у ее ног, травя себя безутешными иллюзиями идеальной семейной жизни.

- Лето скоро кончится и зарядит сезон дождей. Наверное, мы поедем в Девоншир.

Девоншир, конечно, там ведь самая прелестная осень в мире. Неповторимая сладкая грусть, и аллея, обсаженная кленами. Мы погуляем там, Руди…

- Твоя сестра выходит замуж в начале ноября, мы ведь должны там быть, как думаешь?

Нарцисса, маленькая сестренка, такая тоненькая и изящная, танцующая балерина в музыкальной шкатулке, которую мне когда-то подарил отец. Кажется это единственное выпавшее из цепи Блэков звено, хрустальная до совершенства капля ледяной воды, льдинка, но такая необыкновенно живая. И легкий аромат духов летит за ней шлейфом. Входя в комнату, она вносит другой климат.

- А потом мы вместе поедем в Румынию. Хочешь, Белла? Я покажу тебе драконов.

Сорванный на лужайке цветок, протянутая ладонь с длинными пальцами, идеально вытянутые кисти рук, медовый блеск глаз. Загадочная полуулыбка: «Хочешь, Белла?..»
Она так часто засыпает перед камином, склонив голову на плечо, укутавшись в плед почти с головой. Шотландский плед в красную и зеленую полоску. И Руди все время жалко будить жену.
Ее состояние сейчас схоже с кульминационной точкой тяжелой инфекционной болезни. И для протокола: Белла плохо спит и молчит все время, отгораживаясь от мира, неделями не выходя на улицу. Ее добровольное затворничество Руди устраивает, но он почти по-юношески рад всякий раз, когда Белла без предупреждения вдруг спускается в гостиную, во всем своем блеске. Молодая красивая жена. О чем еще можно мечтать?
«Не выдержит. Сломается» - грустные мысли по утрам до завтрака и вечером перед сном, - «А не сломается, так озлобится, и все тут».
Спит теперь господин Лестранж исключительно в комнате для гостей, сильно подозревая, что на ближайшие годы, если не навсегда, это точно станет его постоянным местом обитания. И все потому что в его присутствии, стоит ему случайно, даже во сне, коснуться жены – Белла просыпается так, словно видит во сне собственную смерть. Резко, порывисто садясь, отчаянно глотая воздух и глядя в темноту расширенными зрачками. Но больше уже не плачет. Хоть это радует.
Любовь к углам комнат появилась у нее почти сразу после похорон сына. В углу одинокой, почти девственной теперь спальни стоял ее мольберт и набор чернил с тоненькими изящными кисточками и стальными перышками. Такими блестящими, заточенными и острыми, как жало.

~~*~~
- Что рисуешь?
Рудольфус подходит из-за спины, хотя в общем-то знает, что Белла не любит этого. Резко оборачиваясь на голос, как правило, неизменно задевает палитру, а потом долго-долго дуется на мужа за испорченный эскиз.
Но сегодня все иначе. За окном накрапывает, и поместье опять грязнет в громовых раскатах и росчерках молний.
«Как на Краю земли…» - сказала как-то раз Белла-мать, машинально поглаживая слегка округлившийся живот тонкопалой маленькой рукой...
Руди встряхивает головой, гоня прочь горькие воспоминания, и молчаливо, без слов, обнимает жену за плечи, как маленькую девочку, отчаянно нуждающуюся в тепле, ласке и заботе.
Прослеживая взглядом острые линии на ватмане, он поначалу никак не может сообразить, что перед ним. И только потом из беспорядочной груды штрихов и чернильных ласточек, на бумаге проступает прекрасная головка девушки. Азиатка. Раскосые глаза, глянцевый блеск зрачков, махонький росчерк рта и брови вразлет – от переносицы к вискам. Примитивно и просто, но глаз – не отвести.
- Сны? – едва ощутимое, как поцелуй бабочки, касание губ к виску. Руди слегка задевает не только кожу, но и витой черный локон, выпавший из прически. А потом откидывает голову, любуясь тонким профилем и вновь обманывая себя.
…Отрицательно помотав головой, Белла ведет кисточкой по полотну, без особой, кажется, цели. Пока под тонким беличьим волосом не проступает причудливо выгнутая полоска – силуэт. Тонкий и пронзительный, как на греческих фресках, но куда нежнее.
- Ты?
И снова тот же жест. Качнув головой, его любимая девочка отбрасывает упрямый локон, оборачиваясь через плечо.
Девочка. Он часто думает о ней, как о девочке, которую надо оберегать и любить. Одна беда, она так редко принимает любовь, так редко позволяет что-то… И никогда не угадаешь, когда это произойдет. Пока что Рудольфус научился каким-то внутренним чутьем понимать малейшие оттенки ее настроения. Балансировать на краю, удерживать равновесие лучше всякого профессионального маггловского эквилибриста.
Да, наверное, Связь. Должно быть, связь много сильнее магической. Несмотря на все кризисы, все неадекватные реакции, все крики, слезы, периоды апатии и бессильной злобы к себе – Беллатрикс понимает, что любит всем сердцем. Но насколько губительна такая любовь, такое проявление чувств и мучение в одном флаконе, понять ей пока что не дано. Рано.
…Продолжая рисовать, она почти не думает, как вышло так, что теперь даже простой разговор с мужем стоит ей стольких усилий. Проще выучить очередное Непростительное, проще убить маггловского младенца голыми руками, проще вытерпеть боль от Метки, около двух месяцев назад изуродовавшей ее левую руку, все что угодно… Только не звук своего голоса в разговоре с Принцем. Голос у него такой мягкий, такой певучий.
Мерлин, мама, я, наверное, могла бы слушать его часами… Только бы он говорил. Говорил и говорил, хоть что… А я – помолчу.


~~*~~
Порой в глазах матери или Руди, да, и вот еще Андромеды, Белла видела какое-то обреченное отчаяние. Желание уйти от мира, к которому они принадлежали, но пока что получилось это только у Меды. И пускай поступок ее ни в коей мере не заслуживает оправдания никем, даже родными, втайне Белла завидовала ей. Завидовала тому, что теперь сестра сможет жить так, как хочет, а не так, как диктуют неписаные правила чистокровных. Чудесно, правда?

В первый день осени она вдруг решилась рассказать ему. Все-все. И пока они оба, обнявшись, словно дети, сидели на тех самых ржавых качелях в глубине старого парка, Рудольфус слушал. Тихий голос жены и едва заметная, но очевидная зарница на горизонте напоминала ему, что вся жизнь один сплошной грозовой перевал.
- Я так часто теперь хочу уйти... – она говорила, и голос ее странно дрожал, словно от еле сдерживаемых слез, - Уйти от этого мира, от людей… Сперва таких близких, а затем причиняющих боль. Исключений еще не было, это повторяется из года в год, каждый раз, постоянно. Пора бы привыкнуть, правда, милый? Но боль каждый раз как внове, и это пугает. Вот если бы научиться ничего не чувствовать, ни боли, ни радости. Ни жалости. Понимаешь?.. Тогда мир был бы прекрасен и идеален. Но, увы, я так не могу, не так воспитана, не такой рождена…
Руди не прерывает ее, несведущему человеку вообще покажется, что он даже ее не слушает. Но нет, и не будет больше в жизни Беллатрикс Блэк человека, внимающего каждому ее слову более, чем собственный супруг.
- Иногда боль становится такой сильной, что берет верх, и тогда я невольно ловлю себя на мысли, что бессознательно ищу орудие поострее и потоньше. Почему-то привлекает внимание только чистота формы, только ее совершенство. Почему бывает так больно, Руди, ну, почему?
- Всякий раз, когда рушатся империи, возникает хаос и смерть. И боль. – тихо отвечает он, осторожно касаясь губами ее пальцев.
- Ты понимаешь… Я рада. Сейчас империя разрушилась внутри меня, и орущие от боли нервы надрываются: «Нет! Это неправда все, это просто дурной сон! Проснись! Улыбнись этому миру, и все станет, как прежде!». И раз за разом столкновение реальности и желаемого так сильно, что острая потребность разбить что-то или сломать становится сильнее всего на свете…
Странно слышать ее голос после стольких дней, недель молчания. Словно бы и во сне, и наяву. Руди кажется, что она бредит, он даже заглядывает ей в глаза, поднимая лицо за подбородок, но безмятежная меланитовая чернота идеально-спокойна. Только ветер бушует, как пьяный, вызывая на глазах проклятые слезы.
- Сдерживаясь раз за разом, просто выстраиваешь невидимую стену, возводишь кирпичную кладку, которая, конечно же, от этой неотступной боли спасет.
Ветер треплет русые пряди, разлохмачивает их так, что они в небрежном изяществе падают на высокий лоб. А глаза, дивные медовые глаза - лукавый блеск янтаря, сладость и горечь, светоч души – закрыты.
- Но вот вопрос, Белла. А не перекроет ли пресловутая кладка все остальное, не только боль, от которой тебе хочется немедля избавиться? Закрывая одно, неизменно закрываешь и другое. И постепенно, наверное, не остается ничего – ни боли, ни любви.
- Думаешь?
- Знаю.
…Недалеко от покосившейся каменной ограды парка аппарирует Долохов. Белле кажется, он нисколько не изменился с их последней встречи, то же вежливое отвращение на надменном лице. Разве что седых волос прибавилось.
- Явился, - бурчит госпожа Лестранж, кутаясь в мантию мужа, немало не беспокоясь о том, что надо бы встать и поприветствовать гостя. Руди тоже лишь сухо протягивает руку, словно встречал Антонина не далее, как вчера, между тем, как Долохова не видели в Англии еще зимы. Да и в Нормандии он с прошлого визита впервые.
- А у вас, я смотрю, все по-прежнему, - усмехается соратник, присаживаясь на край стоящей напротив качелей скамьи, истово расправляя складки все той же бежевой мантии. - Вот что, Рудольфус, отдай-ка ты мне это свое поместье. Знаешь же, какую любовь я питаю к здешним местам. А Белла усадьбу все равно ненавидит.
- Ничего подобного! – вспыхивает Беллатрикс, смутно догадываясь, что Антонин дразнит ее намеренно.
Не готова еще. Но осталось совсем чуть-чуть… Долохов смотрит на чету Лестранжей в своей обычной манере, чуть склонив голову на бок.
А Руди улыбается печальной полуулыбкой, неосознанно касаясь губами виска жены. И тихонько гладит ее по спине, словно вздорную, но неопасную домашнюю кошку.