Свеча на ветру

Глава 1

Я - сиреневое пламя,
Я - свеча на ветру.
Я – господень скоморох,
И меня любит Господь.
(с) Тикки Шельен

Родись я в мире магглов – непременно бы стала психотерапевтом. Сколько себя помню, меня всегда словно магнитом притягивало к непростым людям. Чужие истории завораживают меня, я готова слушать часами, и это при всей моей неусидчивости. Чудная была бы работа – каждый день сталкиваться с чужими жизнями, чужими переживаниями, чувствами, трудностями, страхами. Чужими. Но судьба уготовила мне волшебников-родителей. Поэтому я – Аврор, и занимаюсь примерно тем же. По крайней мере, в том, что касается страхов.
Если верить маггловским фильмам о психотерапевтах, я в большом пролете.

Иногда я представляю себя на приеме у такого врачевателя душ. Привет, Док, сказала бы я. Меня зовут Нимфадора, и я – идиотка. Нет, не так. Меня зовут Тонкс, и у меня проблемы. Полная голова каши, а поделиться ею не с кем…
Что, вы говорите, Док? Есть ли у меня близкие? Полно. У меня огромное фамильное древо, усеянное неординарными людьми, большая часть которых готова убить меня, едва увидят.
Что? Ах, да, конечно, я выражаюсь фигурально.
За всю мою недолгую летопись нашлись только пять человек, с которыми я могла бы все откровенно обсудить. Двое из них умерли, двое могут умереть прямо сейчас, а мама… С мамой отдельная песня, Док. Я обязательно расскажу про маму, но потом, чуть позже.

Очень страшный, тяжелый год. Я многих потеряла недавно. В этом году погиб мой папа. Самый нежный, самый добрый папа, какой только может быть на свете. Он научил меня отличать дурное от хорошего. И любить научил тоже он. И сочувствовать, и в людях разбираться. И в кино... До сих пор не укладывается в голове – как так случилось, что его нет. Да, один из моей пятерки – это папа.
Второй погибший – мой бывший наставник. Я не упомянула – наша работа связана с … борьбой с преступностью. Своеобразный старикан – самое невинное, что о нем можно сказать. Верил очень немногим. Доверял - вообще единицам. С врагами был жесток, с друзьями – суров. Но уж если верил кому – то и сам был верен до конца. Честный дед. Таких мало.
А два года назад, Док, погиб мой двоюродный дядя. И убила его моя тетя. Нет, я почти не знала их обоих – они долго сидели в тюрьме. Больше десяти лет, да и до этого мы не сильно общались. Непримиримые идеологические противоречия, как модно теперь говорить. Но мой дядя был одним из лучших друзей моего мужа. Я замужем, Док. Мой муж старше меня на двенадцать лет и болен неизлечимой болезнью, из-за которой он не может работать, и не принят в обществе. Что? Ну, можно сказать, что психическая. Он бывает опасен для окружающих, и для меня в том числе. Правда, такие обострения случаются не чаще раза в месяц.
Чувства? Какие чувства? Док, давайте о чувствах потом. Сначала факты.
Мой муж тоже в моей пятерке. Он один из тех, кто может погибнуть. Я очень этого боюсь, Док. Второй…. А, гори все, будем звать вещи их именами. Это мой любовник. Иначе не скажешь. О, да, они с мужем знакомы, и, мягко говоря, не друзья. И не исключено, что прямо сейчас убивают друг друга. Нет, не из-за меня. У них масса других причин. Мне кажется, Док, что я-то как раз нужна им обоим меньше всего…
Нет, Док, они не любовники. Я неверно выразилась. Просто я чувствую, что в жизни каждого из них я занимаю далеко не самое первое место. Хорошо если в десятке. Так понятнее?
Вы все же настаиваете на чувствах? Хорошо, я попытаюсь. Я давно об этом не говорила.
Мне страшно. В груди – ноющая пустота. И беспомощность. Меня съедают горечь и обида. Я потеряла смысл, Док. Я потеряла надежду, да и веру тоже. Как такое могло произойти? Ведь я так умела верить в лучшее, находить радости даже в мелочах. Я больше так не могу… Я надеялась, с рождением ребенка, обрести снова этот выбитый из под ног смысл.
Ох, Док… недавно у меня родился сын. Как я могла не сказать?

Может, это у меня послеродовая депрессия, а, Док?

Не отвечаете. Молчите. А что тут скажешь?

А давайте я расскажу все, как было? То, что касается меня. Как на духу расскажу. Ведь в том, что несуществующий психотерапевт решит что я - сумасшедшая, нет никакого вреда? Вот и я так думаю. Тедди спит, а часы пустого ожидания так тягучи.
Сначала расскажу про маму, я же обещала.

Моя мама из очень аристократической семьи. И, естественно, она получала воспитание, достойное прекрасной наследницы древнего рода. Я думаю, именно этим воспитанием и объясняется ее суровость со мной в детстве и сейчас. Ведь мои мама и папа – одни из самых любящих друг друга людей, что я встречала. И у меня никогда не было сомнений, что мама любит меня. Но всеми переживаниями и бедами я предпочитала делиться с папой. У мамы всегда была высокая планка, которой она сама неукоснительно соответствовала, и требовала от меня того же. А мама – чрезвычайно волевой человек. Взять только их с папой женитьбу.
Вся семья мамы – волшебники. И я, и она, и папа – мы тоже волшебники. А вот родители папы – архитекторы. И, с точки зрения маминой родни, это хуже мозговых паразитов. Но мама отстояла свое право жить так, как ей хочется. Теперь ее семья только мы с папой. Родственники-аристократы вычеркнули маму из своей жизни. Наверное, этот опыт помог ей не спорить, когда я привела к ним в дом Рема.
Я всегда знала, что мама меня любит. Что мама, не колеблясь, отдаст за меня жизнь, или отнимет чужую, если так сложатся обстоятельства. И что, если я приду со слезами на глазах, я получу в ответ конструктивную критику, точный разбор ситуации и ряд рекомендаций на будущее. «Ты должна уметь справляться со своими проблемами сама». В сущности – девиз, вложенный мамой в меня.
Поэтому со слезами и обидами я всегда приходила к папе. Он умел поддержать, утешить, приободрить. С ним можно было сидеть в обнимку часами, шмыгая носом, поливая слезами растянутый ворот домашнего свитера, с горячностью ругать первых детских недругов. И получать в ответ заверения, что ты – хорошая, и что все это – совсем не проблема, а вполне себе ерунда на постном масле. Надо только успокоиться и подумать. Найти хорошие стороны. И тогда со всем можно справиться.

Знаешь, папочка, без тебя почему-то все больше ерунды, с которой я справиться не могу. Может быть, потому, что нет в ней никаких хороших сторон. В твоей смерти я так и не нашла ничего хорошего. Как ни старалась. Прости меня.

Именно папе я первому рассказала, что влюблена в оборотня. Сразу же, как только сама это осознала. Папа, хоть и рожден в неволшебной семье, отлично понимает, чем это грозит. Он спросил только, понимаю ли я. И добавил, что я имею право сама принять решение, и он меня поддержит.
Про второго я не решилась сказать даже ему.

В одиннадцать я, как и все дети-волшебники, получила приглашение в Школу чародейства и волшебства. Почти все мое детство до школы прошло в обстановке военного времени. Чистокровные волшебники, подобные родственникам мамы, под предводительством очень сильного темного мага, насильственными методами претворяли в жизнь идеи о превосходстве исконно волшебных семей над теми, у кого родители волшебниками не были. Именно за военные преступления мои дядя и тетя оказались в тюрьме. Правда, потом выяснилось, что с дядей все не так просто, и его, грубо говоря, подставили. Несмотря на то, что мама – «из тех самых Блэков» (а может – именно поэтому), мы очень часто переезжали. Бабушке с дедушкой вообще пришлось покинуть страну, и я помню, что родители, ради моего будущего, собирались поступить так же. Когда мне было девять, война неожиданно закончилась. Символом победы стал годовалый ребенок, мальчик, выживший после смертельного Непростительного заклятья. Ребенок, о которого разбилась мощь темного волшебника, поставившего на колени всю магическую Британию. Война закончилась, страна вздохнула свободнее, а к моменту моего поступления в Школу обстановка уже окончательно нормализовалась. Но память о времени, проведенном в бегах – разве спрячешься от нее, разве скроешь?
Однажды мы вернулись к развалинам дома. Мы уцелели чудом – папа случайно взял горячие билеты на концерт маминой любимой исполнительницы. Только что в наши глаза били разноцветные софиты со сцены, освещая такое счастливое мамино лицо – впервые за долгое время счастливое. И вот уже оно каменеет в изумрудном свете призрачного черепа, мерцающего над догорающими развалинами. Не осталось камня на камне. А то, что было нашей собакой, пришлось бы собирать пипетками. Мне много говорили потом, что нам очень повезло. А я не понимала, как возможно такой ужас называть таким замечательным словом.
У меня больше никогда не было собаки. И к вещам я теперь тоже не привязываюсь.

В Школе я оказалась на том же факультете, на каком учился папа. Я радовалась, он был горд, а мама, кажется, немного расстроилась. Она рассчитывала на что-то более престижное. Тем не менее, годы учебы в Школе – одни из самых радостных моих воспоминаний. Настоящие друзья, с которыми мы ставили на уши весь наш такой спокойный факультет. Пропитанный до каждой песчинки волшебством замок, постоянно подкидывающий сюрпризы жадным до них детям. Уроки Защиты от темных искусств – то, чего так горячо желало мое сердце. Упоительное ощущение принадлежности к чему-то большому, доброму, прекрасному. Нам – пережившим военный ужас, очень хотелось верить в безоблачное светлое будущее. И верили – с гордой детской самоуверенностью, что все в наших руках, что уж теперь-то, после такого, мир не может не взяться за ум. Что хуже уже точно не будет. Верили. И половина нашего курса мечтала стать Аврорами. Чтобы быть на страже. Чтобы уж точно не повторилось.

Ты должна уметь справляться со своими проблемами сама. Затвержено, заучено, въелось в кровь. Страх – большая проблема. Единственный способ победить страх – научиться смотреть ему прямо в глаза.
Я до одури боялась преподавателя зельеварения. Страх ледяными пальцами сжимал желудок и подбирался к сердцу, стоило лишь завидеть его угловатую черную фигуру. На самом первом уроке, он, проносясь мимо, невольно хлестнул краем мантии мне по ноге. Я едва не потеряла сознание от ужаса. Все тело словно стало каменным, а внутренности – жидкими. На перекличке я не смогла отозваться, когда он выкрикнул мое имя – настолько онемели губы. Получился звук, похожий на свист сдувающегося воздушного шарика. Многие в классе рассмеялись. И я немедленно почувствовала себя лучше.
Так началась для меня и Снейпа наша личная война. Я боролась со своим страхом в его лице, он же – боролся со мной, как с главным зачинщиком беспорядков на его уроках.
За его спиной я отращивала на голове самые причудливые «украшения». Предварительно пришлось объяснить однокурсникам, что я – метаморфмаг, а значит – могу менять свою внешность просто по желанию. И что это – нормально, просто очень редко встречается. Довольно часто я компоновала различные типы рогов, ушей и волос с его физиономией, заставляя окружающих давиться от смеха. Я хамила ему в лицо, сохраняя невинное выражение ребенка, устами которого истина глаголет совершенно случайно. Отчасти из-за природной неуклюжести, а порой и умышленно, я взорвала больше котлов, чем кто-либо другой на курсе, хотя была очень старательна в учебе и домашних заданиях. Со своей стороны он тоже не стеснялся, и баллы летели с факультета словно осенние листья на сильном ветру. Даже за блестяще выполненные эссе я ни разу не получила выше «удовлетворительно», любой мой ответ он ухитрялся выставить неверным или, в крайнем случае, неполным. Я прошла не одну тысячу миль с ведром и шваброй, натирая полы под недреманным оком школьного завхоза (чистку более дорогих и хрупких вещей мне очень скоро перестали поручать). Вместе с лесничим Хагридом я озеленяла территорию и сажала овощи в огороде. Я три раза чистила совятник. Я заполняла библиотечные карточки для мадам Пинс. Я испытала на себе сотню вариантов отработок. Только в кабинете зелий я никогда не бывала вне занятий, хотя остальные мои однокурсники хотя бы по разу за семь лет учебы имели счастье познать прелести нарезки склизких или разбегающихся ингредиентов, чистки изгаженных котлов, а иногда – стен и потолка. Меня же чаша сия упорно миновала.
Иногда я ловила на себе его странный взгляд. Взгляд человека, пытающегося припомнить что-то постоянно ускользающее. И тогда страх возвращался.

Можно сказать, что в Аврорат я попала благодаря неуклюжести, умению находить приключения, и способности метаморфировать. Ну и, возможно, личному обаянию.
Однажды нашу Школу посетил сам Аластор Грюм – тогдашний глава Аврората и близкий друг Директора школы чародейства и волшебства Хогвартс – Дамблдора. Именно этот день я, по случайности, выбрала для того, чтобы повесить в одном из коридоров, ведущих к Большому залу, чучело, изображающее Снейпа, любовно изготовленное вместе с группой единомышленников. Чучело следовало закрепить на небольшом крюке, обнаруженном нами незадолго до этого – откуда собственно и возникла вся идея. Ради такого дела я прогуляла урок Маггловедения. Левитировать чучело на крюк не получалось, летать на метле в коридорах школы было запрещено, пришлось лезть по стене – благо, уж я-то могла сделать свои пальцы сколь угодно тонкими и цепкими.
Я была так увлечена, что гулкий стук шагов из бокового коридора привлек меня лишь тогда, когда их обладатель уже почти повернул в мой. Все, что оставалось – влезть повыше и надеяться, что меня не заметят. Естественно, я сверзилась прямо под ноги устрашающего вида старику, судорожно сжимая в объятьях улику – чертово чучело преподавателя.
Аластор Грюм, по прозвищу Грозный Глаз (или «Шизоглаз», но это исключительно за спиной и тихо), словно создан для того, чтобы вселять ужас в сердца несознательных граждан. «Раньше я был высокий, красивый блондин с голубыми глазами, - грохотал он обычно в ответ на такое заявление. – А теперь я просто красивый. С одним голубым глазом».
Глаз – первое, на что обращаешь внимание. Огромный ярко-голубой шар, беспрерывно вращающийся в тесной глазнице, открытый даже когда Грюм спит. Настоящее недреманное око, способное видеть сквозь стенки грюмова черепа. «Аластор, что там с моей печенью?» «Надо вынуть и просушить, Доулиш. Подсобить?»
Лицо, по которому словно повозили раскаленной сеткой, нос, от которого осталась едва ли половина, и этот самый глаз, горящий из-под спутанных пегих волос. Тогда еще Грюм не был одноногим, свой узловатый протез он «заработал» много позже. Но и того, что было, хватило с лихвой чтобы испугать тринадцатилетнюю хаффлпаффскую девчонку. «Убьет», – подумала я тогда, и попыталась спрятаться за чучелом.
Веселый смех Грюма – тоже не для слабонервных. Я смотрела на него сквозь волосы чучела, как он складывается пополам, оглашая коридор хриплым карканьем. Отсмеялся, уставился в упор.
- Что, Снейпа не любишь?
Делаю блевательное движение, сопровождая его неприятно позеленевшими лицом и волосами. Новый приступ карканья в ответ.
- Умная девочка. Метаморф?
- Да, сэр, - кажется, не убьет.
Грюм поднимает меня за ворот. В одной руке у него чучело, в другой – я.
- Кем хочешь стать? – буравит меня недреманное око.
- Ав…аврором, сэр!
Безгубый косой рот расплывается в довольной ухмылке.
- Дело говоришь, малявка. Метаморфам у нас большое будущее.

Поставил меня на пол лицом в направлении Большого зала, легким шлепком придал ускорение. Потом примерился, буркнул что-то, да и повесил чучело на предназначенный тому крюк. Так что, чуть позже, на вопрос «Кто это сделал?», заданный шипящим от ярости голосом, я отвечала «Не я!» абсолютно честно.

Грюм своих слов на ветер не бросал. За следующие четыре года он еще несколько раз появлялся в Хогвартсе, справлялся обо мне, наблюдал. Потом составил мне протекцию в Школе Авроров. Думаю, если бы не повышенное внимание Грюма к моей персоне, Снейп нашел бы повод не допустить меня к изучению Продвинутых зелий, несмотря на все «превосходно» на экзамене по его предмету.

Семь курсов Хогвартса, потом сразу – Школа Авроров. Десять лет я фактически не жила дома. Родители чуть не поругались, узнав, какую профессию выбрала для себя их непутевая дочка. Отец, как водится, был горд, мама – естественно, недовольна.
- Никто в нашем роду не был служащим, - горько поджав губы, выговаривает она отцу, не зная, что я тихо подслушиваю за приоткрытой дверью кухни.
- А в моем – были все, - невозмутимо отвечает отец, не отрываясь от газеты. Но я вижу, как нервно постукивает он по полу большим пальцем ноги, вылезшим из дырки в носке. Значит, волнуется, нервничает.
Маму, наконец, прорывает. Она садится рядом с отцом, локти – на стол, лицо – в ладони.
- Но это же так опасно, - шепчет она, тихо всхлипывая. – А если… сам подумай…
- Ну-ну, что ты, Друши, - папа ласково обнимает маму. Она прячет лицо на его груди – совсем как я в детстве. Папа гладит ее по спине, нашептывает успокаивающее, про «большую девочку», про «всем покажет», «сумеет себя защитить»…
На цыпочках ухожу в свою комнату.
Эх, мама-мамочка. С твоей костью и кровью мне – прямая дорога в Авроры. Или убивать Авроров – как твоей родной сестре.

На третьем курсе Школы Авроров из Азкабана бежал мой дядя, Сириус Блэк. Как говорили – чтобы убить того самого мальчика, Гарри, который уже успел подрасти, и учился в Хогвартсе. Всех старшекурсников – а осталось нас хорошо, если треть от всех поступивших – отрядили в помощь действующим Аврорам. Кроме меня.
- Не доверяют, - сказал тогда Грюм, оставивший к этому времени Аврорат и преподававший у нас. – Не доверяют, и потому не пускают в дело. А зря. Я бы отправил тебя по следу. И стало бы ясно, чего ты стоишь на самом деле, Нимфадора.
«Не доверяют». Очень стало холодно от этих слов. Кто же я на самом деле – нелепый цветок на случайно сросшихся деревьях. Внучка архитекторов и черных магов. И ни тем, ни тем – не своя.
Папины родители, кажется, до сих пор считают меня кем-то вроде мутанта или пришельца, и все ждут, когда же у меня отрастут щупальца, и я начну есть людей. На генеалогическом древе маминой семьи тоже нет, и не было никакой Нимфадоры Тонкс. А все равно – «не доверяют».
А ну и фиг с вами. Надоели.

Сириуса поймали без меня. Как говорили потом – в этой истории Снейп тоже поучаствовал. Вот неймется ему. После чего дядюшка сбежал повторно – опять таки, без меня – оставив хогвартского зельевара без причитающегося ордена Мерлина. Я же, с грехом пополам сдав экзамены (чуть не завалила выслеживание и тайное проникновение), приступила, наконец, к исполнению обязанностей стажера в Аврорате.

Годик выдался – для стажировки лучше не придумаешь.
Во-первых, Чемпионат мира по квиддичу. Толпы болельщиков с четырех континентов ломанулись в старушку Англию. Потоптать зелень ее лужаек, поглазеть самолично на сражение между болгарами и ирландцами, а также добавить работы всему Министерству, и Аврорам в частности.
Во-вторых, Турнир Трех Волшебников между лучшими европейскими школами волшебства, первый за несколько сотен лет. И проходит он на территории нашего Хогвартса, где учится самый охраняемый в Англии мальчик.
Наверное, именно тогда вернулось ощущение неостановимого бега. Сегодня ты, вытаращив глаза, носишься по лесам с Обнаружителем, потому что кто-то засек что-то, похожее на оборотня, и нужно взять это что-то до начала Чемпионата. А завтра – уже патрулируешь территорию палаточного городка, оберегая покой и безопасность сограждан и гостей страны от самих же гостей и сограждан. Послезавтра – сопровождаешь на Новую Гвинею высланного из Англии за агрессивное поведение туриста-волшебника, с немалым трудом отклоняя предложение погостить в его племени недельку-другую, или остаться на праздничный ужин. И на каждое свое действие ты пишешь минимум по три бумажки, что называется, «для себя, для прессы, для потомков».
Ни на что больше не оставалось времени, и поэтому, когда в моих руках взорвался холодным материнским тоном Громовещатель: «Нимфадора Тонкс! Как ты посмела не явиться на день рождения отца?! - я смогла только растерянно взмахнуть руками и спросить у хохочущих коллег: «А что, уже август разве?» Кингсли Шеклболт, к которому меня прикрепили на время стажировки, только посмеивался над моими страданиями. «Ничего, Тонкс, вот закончится стажировка, и бумажек для заполнения станет существенно больше».
Но, в общем и целом было неплохо. С прежней соседкой по комнате из общежития Школы Авроров мы снимали на двоих небольшую квартирку. Как выяснилось довольно скоро, жить с родителями я уже не могла, а вот приходить к ним в гости было весьма приятно. Гортензия ухитрялась, помимо работы, крутить еще и невообразимое количество романов, обстоятельно посвящала меня в подробности каждого из них и принимала деятельное участие в организации моей личной жизни. Правда, без малейшего успеха. У меня нет недостатка в друзьях и приятелях, я желанный гость на вечеринках и пикниках. Я – идеальная «боевая подруга», со мной отлично работать, дружить, советоваться, совершать рейды по кабакам и даже иногда заниматься сексом. Довольно быстро все «кандидаты», подобранные Гортензией, переходили в разряд задушевных приятелей. Родителям меня представил только один из них – в качестве своего психотерапевта, по рекомендации которого ему необходимо поменять климат и страну проживания. На самом деле парень был заядлым серфингистом, и стремился соединить жизнь со своим увлечением. Его родители – из тех людей, кого называют self-made, категорически таких планов не одобряли, считая, что хоть сынок и оказался волшебником, жить он должен как все нормальные люди – отличное образование, карьерный рост, собственное дело, примерная семья, качественные дети, счастливая старость, своевременная смерть в кругу скорбящих родственников. Конечно, мой бунтарский дух не мог не отозваться на такое. Готовясь к этой авантюре, я пересмотрела несметное количество фильмов про психотерапевтов, и, кажется, мой седовласый образ в строгих очках имел успех у целевой аудитории. Во всяком случае, парень благополучно укатил в Индонезию, и даже прислал оттуда пару-тройку ярких восторженных открыток, пока не забыл о моем существовании.

Эскапада Пожирателей на Чемпионате мира привела к усилению мер безопасности. В возвращение Вольдеморта всерьез никто не верил, кроме, пожалуй, чокнутого редактора «Квибблера», но повторно опозориться перед мировой общественностью Министерству не хотелось. В последний августовский день нас – тех, кого сочли пригодными для несения службы в условиях Турнира – собрали всех вместе на «торжественное построение». Фадж нас своим присутствием не почтил, но Скримджер произнес долгую речь, призванную напомнить нам, что «…Гарри Поттер по-прежнему является самым значимым символом в борьбе против тирании, и на нас лежит огромная ответственность – оберегать этот символ». «Угу, - пробурчала тогда Мэвис, прозванная Громопяткой за привычку выносить двери ногой. – Лучше всего было бы сделать из пацана чучелко и прятать его в сундучок – для надежности, и за ненадобностью».
Помимо Мальчика, который выжил, охраняемыми объектами были участники Турнира, все члены делегаций из Шармбатона и Дурмштранга, и вся территория Школы Хогвартс в период проведения соревнований Турнира. Обеспечение безопасности внутри замка лежало на преподавателях Школы, мы же по двое незаметно патрулировали территорию.
Грозный Глаз тогда преподавал в Хогвартсе Защиту от темных искусств. После окончания учебы мне очень не хватало старика, и это назначение я восприняла как манну небесную. Однако, сам Грюм, казалось, был совсем не рад моему появлению. Холодное и сухое приветствие в день первой встречи, после которой он и вовсе избегал меня. Я никак не могла сообразить, в чем перед ним провинилась. Правда выяснилась только в конце года, и оказалась абсолютно неожиданной, что и говорить.
Зато сам Хогвартс не разочаровал. Он просто остался прежним. Мы все учились там в разное время, поэтому первые дежурства «незаметными» можно было назвать с большой натяжкой.
«Ого, Гремучая Ива! Все еще стоит. Мы пытались спалить ее на третьем курсе, да попались Хагриду. Слышал, Поттер с Ивой тоже не справился».
«А вы ловили Кальмара? Мы тоже. А вы на кого ловили»?
«Тыквы в этом году на славу! У нас была одна дурочка из магглов – пыталась трансфигурировать тыкву в карету. Ее из тыквы потом пилой выпиливали».

Когда «значимый символ» оказался четвертым участником турнира, многие из моих коллег были возмущены – это сильно усложняло задачу. Часто говорилось об идиотской манере избалованного славой мальчика влезать не в свое дело. Я же, наблюдая за Поттером, видела обычного мальчишку-подростка, у которого голова идет кругом от происходящего с ним. Собственно, он еще неплохо справлялся для своих лет. Иногда ловила себя на желании скинуть мантию-невидимку, перестать наблюдать, поговорить по душам, помочь хоть чем-то. Пообещала себе, что потом обязательно что-нибудь придумаю, чтобы познакомиться с Гарри.
Судьбоносный вечер третьего испытания Турнира таковым вовсе не выглядел. На яркой синеве неба медленно проступали первые звезды, тогда как горизонт на западе все еще алел. Народ на трибунах зябко кутался в мантии, вслух обсуждая, «в чем прикол тут сидеть, если в долбаном лабиринте нифига не видно»? Я сидела на тех же трибунах, бдительным оком охраняя рядовых зрителей, и отсутствие активного действия в лабиринте было даже на руку. Вспыхнувшее оживление возвестило о выбывании первого участника. Им оказалась красотка-француженка. Радостные возгласы, стоны разочарования – народ, похоже, делал ставки. Я оглядывала сверху волнующуюся толпу – не желает ли какой-нибудь не слишком умный шутник запустить в небо картинку, подобную той, что испортила финал Чемпионата мира. Или еще какую-нибудь гадость сотворить.
Между тем, ожидание затягивалось. Зрители вставали на лавки, вытягивали шею, надеясь рассмотреть, что происходит в темно-зеленых кишках лабиринта. Я тоже вскочила, чтобы не пропустить, если кто-то вздумает нарушать.

И тут, наконец, они появились – двое мальчишек. Один сжимает в руках кубок, поддерживает другого. Оба падают. Один из них – Диггори – падает как-то безвольно, как подрубленное дерево. Люди вокруг меня взрываются овациями, громко кричат, хлопают друг друга по спинам. Поттер медленно поднимается на четвереньки. Диггори не двигается. Я чувствую, как ледяная рука сжимается вокруг сердца. Что-то не так.
Начинаю проталкиваться вниз, стараюсь не потерять мальчишек из виду. К ним бегут уже Дамблдор, Грюм, другие преподаватели, зрители из первых рядов. Кто-то из наших, отбросив мантию-невидимку, тоже мчится туда. Поттер что-то кричит – не могу разобрать ни слова сквозь шум. Проталкиваться все труднее – люди повскакивали с мест, толпятся на лавках и в проходах. Воздух вокруг гудит от сотен голосов. Никто не понимает, что происходит. Зажмуриваюсь и сосредоточенно расту. Вот голова моя уже вровень с затылками самых высоких. С поля доносится отчаянный животный женский вопль. Толпа вокруг волнуется. Из уст в уста передается новость – Дигогри мертв, Диггори погиб. Собираю в кулак все силы, проталкиваюсь дальше, к самому ограждению. Наши сдерживают толпу – достаточно и того, что родители Диггори выскочили на поле. Останавливаюсь. Поттера уже нет, на поле только преподаватели. Кто-то отчаянно спорит с Дамблдором. Вокруг меня давка, народ гомонит, обсуждая что-то.
– Что он сказал? – спрашиваю у плачущей рядом женщины. – Что сказал Поттер?
Она испуганно глядит снизу вверх на меня – смертельно-бледную сверхтощую девицу, длинную, как макаронина.
- Он сказал…Тот, кого нельзя называть… вернулся.
Захлебываюсь воздухом. Тот, кто говорил с директором оборачивается – и я словно ударяюсь о черный взгляд Снейпа. От ничем не прикрытой злобы в его взгляде мутнеет сознание.
Еще успела увидеть, как, кружась, падают на меня ледяные звезды с угольно-черного неба.

Падение вышло мне боком, и пришлось провести несколько дней в больнице, сращивая кости – с вырастанием я тогда явно перестаралась. Тот же Грюм объяснял мне в свое время, что внешне я могу выделывать из себя все, что душе угодно, но масса тела при этом не изменяется. Вымахав под два метра, я истончила свои кости настолько, что они крошились под чужими ногами как вафли. Поэтому о событиях, последовавших за моим обмороком, я знаю только с чужих слов.
Тэвиш отправился со мной в Святого Мунго, остальные занимались тем, что успокаивали свидетелей. О происшествии доложили Скримджеру, но к этому времени Фадж со своим дементором был уже в Хогвартсе. Как выяснилось, под обличьем Грюма все это время скрывался сумасшедший Пожиратель Смерти, бежавший из тюрьмы и уверенный в том, что получает приказы от Того, кого нельзя называть. Дементор – один из пренеприятных стражей Азкабана, питающихся человеческой радостью, прибывший с Министром магии, успел вытянуть из Пожирателя его злосчастную душу до того, как Фадж смог задать какие-то вопросы. Вина за смерть Диггори тоже была возложена на Крауча-младшего – так его звали. Этот Крауч, вместе с моей теткой в свое время замучили семью авроров, уже после окончания войны. Громкое было дело. И очень грязная история.
Болтовню Поттера о возвратившемся Темном Лорде Министр назвал бредом воспаленного воображения неуравновешенного подростка. Именно это и было сказано зрителям Турнира, не спешившим расходиться с трибун. Большинство это успокоило. Ситуация ясна, преступник наказан – чего еще желать.
Признаюсь – мне тоже очень хотелось верить словам Фаджа. Потому что альтернатива была хуже кошмарного сна. Но я слишком долго наблюдала за Поттером – пусть издали. Неуравновешенный подросток – сколько угодно. Но бредящим безумцем он определенно не был. И никогда не стал бы использовать имя Темного Лорда для привлечения внимания к себе. Значит, в его словах есть хотя бы доля истины.
От этих размышлений мозг кипел. Мучительно не хватало данных. И приглашение Грюма зайти к нему в гости «на поговорить» пришлось как нельзя кстати. Старик всегда ухитрялся знать больше, чем другие. И с кем, как не с ним стоило обсудить тревожившие меня мысли.
Я узнала куда больше, чем рассчитывала. И, наверное, больше, чем хотела. Дайте мне, черт побери, клавишу перемотки этого мира. Чтобы как в детстве, играя, можно было сказать: так, этого не было, играем заново.
Тот, кого нельзя называть, действительно вернулся. Это раз. Министерство и Корнелиус Фадж в это верить не желают, и никаких мер предпринимать не будут. Это два. Директор Хогвартса Дамблдор напротив, верит, и кое-что предпринимает. Им восстановлена тайная организация, созданная во время первой войны с Вольдемортом. Созданная для противостояния ему и его Пожирателям смерти. И мне предлагается влиться в ряды этого Сопротивления.
Какое заманчивое предложение – состоять в тайной организации, тайно борющейся с сильным темным волшебником, втайне от не верящего в него правительства. Ожидать возмездия, как от сторонников врага, так и от собственного начальства.
Естественно, я согласилась.
___________________________
От автора: Текст песни в эпиграфе немного изменен в соответствии со склерозом автора фанфика. В оригинале, конечно же, "струна" а не "свеча". Приношу г-же Шельен свои искренние извинения.

Глава 2

Ох, и странный вышел у нас Орден. Мощная подпольная организация из ночных кошмаров Корнелиуса Фаджа на деле являлась горсткой волшебников и волшебниц разной степени способностей, объединенных непоколебимой верой в могущество и мудрость Дамблдора. Все еще грозный, но неумолимо стареющий Грюм. Добряк Артур Уизли – талантливый волшебник, но почти никакой боец. Его жена Молли – величайшая домохозяйка, мать не только своим детям, но и всему Ордену. Подлючий земляной жук Мандангус Флетчер, мошенник средней руки, трус, и уж точно не боец. Стерджис Подмор – храбрый, но не слишком удачливый. Сириус – анимаг и беглый преступник, лишенный возможности покидать дом. С натяжкой – не более дюжины боевых единиц на всю организацию. Впрочем, и драться пока никто не предлагал. Враг сидел в подполье и гадил исподтишка.

На первой же встрече с Орденом Феникса я заново познакомилась с собственным дядюшкой. Сириус Блэк начал существовать для меня в трех образах. Первый – полустертое воспоминание из глубокого детства. Высокий, громогласный и очень красивый дядя Сириус. Он появлялся у нас дома несколько раз, и как я понимаю теперь, ему было тогда чуть больше семнадцати. Второй – безумный убийца с плакатов, разыскивать которого меня не отправили в свое время. И третий – изможденный задерганный человек, впустивший нас в ненавистный с детства дом. За напускной веселостью, за колючим взглядом выцветших серых глаз безошибочно угадывались черные края бездны. Она всегда за спиной. С каждым прожитым часом мы немного соскальзываем к ее голодному жерлу. Все то, чем мы наполняем наши дни – лишь способ не замечать этого.
Дни Сириуса были заполнены одним только ожиданием.

В начале июля мы с Кингсли, который также присоединился к Ордену, перевозили из «Норы» друзей Гарри – одного из ребят Уизли и Гермиону Грейнджер. Уставшая жить на два дома Молли решила попросту переехать в штаб всем семейством, до тех пор, пока младшие дети не уедут в школу. Учитывая, что четверо старших Уизли входили в Орден, такое решение имело смысл.
Молли увела всех прибывших детей на третий этаж, распределять по комнатам, я же спустилась в кухню. Сириус салютовал мне неразлучным бокалом. Кто-то сидел рядом с ним. Первая мысль — что папа тут делает? Ошибочка. Поднявшийся мне навстречу мужчина улыбался так же мягко и тепло. Его волосы так же были обильно припорошены сединой, а одежда – заплатами. Мое лицо радостно расплылось в ответной улыбке.
- Рем, познакомься с Тонкс, - Сириус кивнул в мою сторону. – Моя двоюродная племянница, дочка Андромеды. Тонкс — это Ремус Люпин. Мой друг.
Улыбаюсь еще шире. Делаю книксен – по всем правилам, как мама учила. Сириус заливается лающим смехом – видок у меня тот еще, с зелеными волосами и в ботах из драконовой кожи под цвет волос. Ремус улыбается, кланяется слегка. Тоже почти правильно.
- Тонкс – необычное имя.
Смеюсь. И краснею почему-то.
- Это фамилия. Мама очень радовалась девочке. Она рассчитывала, что появится très petites filles itelligente. Вот такая примерно.
Глаза Ремуса становятся почти квадратными, когда зеленый ежик на моей голове превращается вдруг в белокурые локоны, а с физиономии хлопают ресницами нежно-голубые глазки-блюдца. Ремус робко улыбается, оглядывается на весело хохочущего Сириуса, потом на меня. Наконец, присоединяется к нашему смеху.
- И назвала она меня Нимфадора. Но все согласны, что к моему настоящему облику такое имечко не очень-то подходит. Поэтому, с первого курса и во веки веков – Тонкс!
- Приятно познакомится… Нимфадора Тонкс.

С этого дня я стала задерживаться в доме Сириуса после собраний, оставаться на ужины. Тем более, стряпня Молли и сама по себе этого стоила. А после ужина Сириус вытаскивал очередную пыльную бутылку из семейных хранилищ, и мы втроем ломали на ней печать, слушая одновременно, что именно мы собираемся распить, и откуда оно взялось. Похоже, об истории погребов древнейшего и благороднейшего семейства Блэк дядюшка был осведомлен куда лучше, чем об истории рода. Впрочем, иногда он рассказывал довольно забавные истории, связанные в основном с учебой в Хогвартсе, и они с Ремусом наперебой вспоминали подробности. Масштаб их школьных подвигов впечатлял, я даже ощутила себя примерной хаффлпаффской девочкой. О Блэках он говорил крайне неохотно, но маму вспоминал с удовольствием.
- Она единственная из их троицы, у которой есть сердце, - он задумчиво глядел сквозь бокал на огонь в камине. – Старшая с рождения бешеная. Унаследовала все блэковские заморочки. А младшая как была, так и осталась холодной куклой. Черт с ними.

Как-то так получилось, что в конце месяца я стала проводить на площади Гриммо почти каждый вечер, не занятый работой или дежурствами Ордена. Эти дежурства – очень странное мероприятие, но, поскольку на них настоял Дамблдор, ни у кого и вопросов не возникло. Каждый день и каждую ночь кто-то из орденцев нес невидимую вахту у дверей Зала пророчеств в Отделе тайн, за которыми хранился текст пророчества, связавшего Того, кого нельзя называть и Гарри Поттера. Не имею понятия, кто в Ордене знал этот текст. Возможно, только Дамблдор. Всем нам было известно, что пророчество есть, и что любой ценой мы не должны допустить его попадания в руки Вольдеморта. Дамблдор считал это наиболее важной задачей Ордена, важнее даже чем распространение информации о возвращении Того, кого нельзя называть, или охрана Гарри.
- Гарри в безопасности до тех пор, пока Том не получил текст пророчества, - так сказал Дамблдор на том единственном собрании Ордена, на котором присутствовал при мне.
Что ж, решили, мы, кому еще лучше знать, как не ему?

Мы пили какой-то особый ямайский ром, привезенный «черт знает, когда, черт знает, кем». Ничто другое не соответствовало настроению Сириуса. Дамблдор в очередной раз запретил ему что-либо предпринимать и вообще выходить из дома. Гарри заваливал его и своих друзей гневными письмами, наполненными возмущением оттого, что его держат в стороне. Молли допекала его своей заботой и манерой все контролировать. Сириус мрачнел день ото дня, все чаще срывался на портрет матери или престарелого эльфа. За ужином Молли мягко поинтересовалась, не кажется ли Сириусу, что он слишком много пьет. Именно поэтому мы пили ром тем вечером.
Разговор не клеился. Мы сидели, глядя на пляшущий в очаге огонь и потягивая жидкий огонь из стаканов. Сириус взял очень быстрый темп, и вскоре уже дремал, уронив голову на скрещенные на столе руки. Ремус почти не пил, только гонял стакан по столу между указательными пальцами. Я, уставшая за день, отдавала должное напитку, и уже ясно чувствовала, как пламя из бутылки перекочевывает в мою кровь, заставляя теплеть ноги и гореть глаза и щеки.
Профиль Ремуса, подсвеченный рыжим. Ром шумит в ушах, словно горячие волны пиратских морей. Чувствую, как бегут по коже электрические искорки, заставляя сбиваться дыхание. Пересаживаюсь на соседний стул. Совсем близко. Осторожно, боясь обжечь или обжечься, накрываю ладонью его пальцы. Он вздрагивает — все же обожгла. Сжимает мою руку, пристально смотрит в лицо.
- Что ты знаешь обо мне, Нимфадора?
Перед глазами словно туман плывет. Во имя Мерлина, я выпила совсем немного.
- Ты – Ремус Люпин. Один из Мародеров, друг Сириуса. Ты бывший учитель и ты в Ордене Феникса…
- Я — оборотень, Нимфадора. – жестко заканчивает он. – А ты – Аврор.

Так бывает, если с разбегу прыгнуть в ледяную воду горного озера. Перехватывает дыхание, еще секунду назад разгоряченное тело превращается в скрюченную каменную статую. После оглушительного шума – тишина. И только стук сердца в ушах.
Люди-оборотни. Люди-волки. Пока Луна не вскрыла в них звериную сущность, они ничем не отличаются от обычных людей. Ближе к полнолунию можно заметить изменения запаха. Кожа может стать грубее. Повышается и сексуальное влечение.
Впрочем, проверить все это на практике как-то до сих пор не случалось.

Ремус отпускает мои пальцы. Сидим молча. В очаге гудит огонь. Храпит с присвистом Сириус. Бормочет проклятия где-то домовой эльф. Жизнь идет, куда шла.
- Ну и что? – говорю наконец. Он недоверчиво косится в мою сторону. А я уже улыбаюсь.
- Обычно, когда эти двое встречаются, это означает проблемы, - усмехается он.
- Вот еще, - пожимаю плечами. – Все разные. И оборотни, и Авроры. И ты – отличный человек, Рем.
Протягиваю руку.
- Друзья?
- Друзья.
Теплое рукопожатие. Мои пальцы ненадолго задерживаются в его. Вот и снова хорошо. И тепло. Только тенькнула едва слышно в душе струна, порвавшаяся за миг до начала песни.

Друзья. После этого я шучу и веселюсь в два раза больше. Сопротивляюсь черноте и тишине этого дома. Моя неуклюжесть с каждым днем прогрессирует, и уже достигла категории «слонопотам на льду». Я улыбаюсь, я развлекаю детей. Я отлично умею дружить. И мне нравится то, что получается.
Только грустно немного. И все.

День, окончательно переставивший мою жизнь с ног на голову, начинался так же, как и все другие дни. Ночное дежурство в Отделе тайн, затем – полный рабочий день. На площадь Гриммо я попала только после ужина, и собрание уже закончилось. Сегодня в нем участвовал Дамблдор, и все наше маленькое воинство словно оживилось в его присутствии. Ни Сириуса, ни Рема не было видно. Я быстро поборола предложенные Молли две большие порции чего-то, и пустилась на их поиски.
Они обнаружились в пропыленной гостиной на втором этаже. Совершенно жуткая комната, в которой за пределами круга света что-то непрерывно скреблось, шуршало и гудело. Свет давали три свечи, воткнутые в горлышки пустых бутылок. Рядышком стояли три закупоренные, и одна початая. Снова пиратское пойло.
- А, вот и ты, - Сириус взмахнул палочкой в направлении двери, запечатывая ее. Теперь нас не найдут и не услышат. Сидел дядюшка в глубоком кресле, трансфигурированном, похоже, из носка (судя по сохранившимся рубчикам и резинке). Второй носок пошел на кресло для Ремуса, и в дрожащем свете виднелись босые ноги. Ремус галантно пожертвовал для меня носовым платком, соорудив немного кривоватую, но вполне удобную кушетку.
- Мы в печали, - бодрым голосом сообщил он, подавая мне наполненный стакан.
- Не издевайся, Луни, - буркнул Сириус. – И так фигово на душе.
Выпили за душу. В этот раз, похоже, нарезаться решили все.
- Какого Молоха меня тут держат, - дядюшка продолжил монолог сквозь зубы. – Не выйти человеком, не выйти псом. Интересно, кто успел отменить Оборотное зелье? Если уж младший Крауч год продержался и не засыпался, я как-нибудь тоже не облажаюсь. А поганец Сопливерус будет это зелье варить! Пусть отрабатывает, что его к людям пустили! А напортит – получит в морду!
Вот, откуда ветер. На собрании снова был Снейп. И снова прошелся по вынужденному затворничеству Сириуса.

Присутствию Снейпа в Ордене я даже не удивилась. Просто однажды столкнулась с ним в коридоре. Привычно поздоровалась: «Профессор». Услышала в ответ: «Слава Мерлину, для вас уже не профессор».
Взрослому профессиональному Аврору несолидно бояться школьного учителя. Я и не боялась. И не могла объяснить себе причин того, детского страха. Традиционно ученики начинали бояться и ненавидеть его после первого урока. Меня же скрутило ужасом, едва его увидела. Хотя он и вполовину не так страшен, как Грюм. Подумаешь, рожа бледная и нос крючком.
Может, меня в детстве вампир напугал?

- Он и в школе был подленьким гавнецом, - Сириус продолжал гнуть свою линию. В бутылке порядочно убыло. – Все время ухитрялся выйти сухим из воды. Прятался за юбки Лили. Если подумать – у них с Питером масса общего. Из-за одного я двенадцать лет провел с дементорами, а из-за второго сижу тут, с эльфом-маразматиком. Наверняка это он протрепался там, что я анимаг. И Дамблдору приседает на уши, что мне нельзя доверять… Вот пойду сейчас и набью ему морду, при Дамблдоре. И заставлю во всем признаться!
Мы с Ремусом переглянулись.
- Подожди, - рассудительно сказал Рем, протягивая другу полный стакан. – Сначала надо допить. Нельзя добру пропадать. А потом все вместе и пойдем.
Сириус с таким доводом согласился. Как-то очень незаметно разговор перешел на их школьные годы — любимую тему таких бесед. Так я в подробностях услышала историю родителей Гарри. В одном друзья разошлись во мнениях: Сириус утверждал, что Лили крутила со Снейпом только чтобы позлить Джеймса, а, по мнению Ремуса, Лили и Снейп дружили еще до школы.
- И теперь эта гадина в моем доме о чем-то беседует с Дамблдором, а я тут прячусь по углам, - горько вздохнул Сириус. Правда, бить морды больше не порывался.

По мере увеличения процента рома в крови, градус настроения компании полз вверх. Истории становились все разнузданнее, потом плавно сменились бородатыми пошлыми анекдотами. К анекдотам отлично пошли мои истории из времен учебы в Школе Авроров. Где-то тогда же мы поняли, что пришло время совершить рейд в кухню с целью захвата закуски. Прикрывшись вдвоем одной мантией-невидимкой, мы с дядюшкой прокрались вниз. Ремус должен был прикрывать нас на лестнице и подавать знаки, если кто-то появится. Помню, как мы с Сириусом целовались, нежно сжав в двойных объятиях печеного гуся. Он заявил, что целуюсь я не хуже Андромеды. Хотя, впрочем, может быть, мне это и приснилось. Полагаю, что гусь все же был. Иначе с кем отплясывал Сириус, когда мы с Ремусом изображали танго?

Спустя две бутылки дядюшка тяжело поднялся и убрел куда-то в темную часть комнаты. Сквозь призрачные шорохи гостиной доносилось его бормотание:
- Где-то тут была мамина напольная ваза … О, нашлась!
К шорохам присоединился бодрый звук бьющей в металл струи.
- Пятнадцатый век, серебро, гоблинская чеканка… м-мать…
Вернувшись, Сириус, изящно покачиваясь, встал на границе трепещущего круга света – босой, лохматый, в выпущенной из брюк рубашке. Драматическим жестом нацелил длань на похрапывающего в кресле Ремуса.
- Рем! Мой последний друг!
Длань простерлась ко мне.
- Тонкс! Моя любимая племянница!
Недюжинный удар по груди в области сердца.
- Гарри! Мой крестник!
Мутный взгляд вокруг.
- Паршивый дом и краденый гиппогриф! Вот и все, что у меня осталось.
Дядюшка рухнул в кресло, одним махом влил в глотку остатки рома из стакана. Сполз пониже, поерзал, блаженно прикрыл глаза.
- Не так уж и мало, черт возьми, - донеслось невнятное бормотание, сменившееся куда более бодрым храпом.
Приличным девочкам пора было уходить домой.

Проспиртованные мозги сообразили, что приличным девочкам нужно уходить домой в мантии-невидимке и наложив на себя заклинание Бесшумия. Отличная штука, помогла в свое время сдать экзамены. Теперь никто не услышит, даже если переверну что-нибудь. Жаль, действует недолго.
Погасив свечи, я осторожно ступила на темную лестницу. Ориентируясь на расплывчатое пятно света от газовых рожков внизу, заскользила по ступеням. Один пролет я миновала благополучно, но уже на лестничной площадке нога обнаружила дыру в ковровой дорожке.
Абсолютно бесшумно — отличное вышло заклинание, я головой вперед понеслась вниз, отчаянно пытаясь вернуть равновесие и ничего при этом не сломать. На приличной скорости я врезалась во что-то плотное, издавшее придушенный хрип, и уже вместе мы кубарем скатились в холл.
«Люмос. Хорошее заклинание – Люмос», - думала я, глядя в синюшное лицо Снейпа, придавленного мной. – «Полезное, главное».

Все плывет перед глазами. Лицо Снейпа перед моим. Мы почти касаемся носами. Его взгляд бессмысленен, а зрачки занимают всю радужку. Он удивительно теплый и хрупкий под этими своими мантиями. Власть стереотипов – всегда казалось, что он должен быть холодным, как труп. А от него жарит, как от печи.
Медленно сходятся брови на переносице. Взгляд обретает твердость.
Мне несдобровать.
Перекатываюсь на бок, рывком поднимаю его с пола. Обхватываю руками как можно крепче, пока не пришел в себя окончательно. Он пошатывается, наваливается на меня немного. Придаю голосу всю возможную твердость.
- Слышите меня? Вы упали с лестницы. Я помогу вам добраться домой.
Главное не отпускать. Он убивает всех, пересекающих границу. Но я-то уже внутри.
На тот момент это кажется здравым и логичным.
Его взгляд вцепляется в мой. Так переплетаются в смертельных объятиях пауки.
- Не стоит. У меня портключ.
- Не важно. У вас может быть сотрясение. Вдруг утром вам станет плохо.
Ему-то утром. А вот мне станет плохо, едва он придет в себя и вспомнит, почему упал с лестницы.
Толкаю его к двери. Так и идем – он спиной вперед, прижатый ко мне. В этих ботинках я почти одного роста с ним. Он все еще растерян. Сейчас выйдем из дома – и сразу бежать.
Почему так тепло?
Портключ уносит нас прямо с крыльца.

В воздухе стоял отчетливый запах воды. И запустения. Мое дыхание оглушительным ревом звучало в окружающем безмолвии. Ни Луны, ни звезд.
Нас окружали мертвые дома, глядя на нас в темноте слепыми окнами. В ближайшем стекла были целы, и дверь заперта, а не висела на петлях. В остальном он ничем не отличался от прочих.
Роли изменились – теперь я шла спиной вперед, а он подталкивал меня к двери. Со стороны, наверное, это можно было принять за неумелую пародию на вальс. Мой длинный шаг назад, его нога проскальзывает между моими. Легкий в сторону – и снова длинный назад.

Плечи ударяются в шероховатую поверхность. Я между ним и дверью. Только сейчас догадываюсь разжать руки. Его глаза горят.
- Что же вы? Кажется, так рвались зайти. Приглашаю.
Дверь со скрипом отворяется, и я проваливаюсь в пыльную черноту.

Одинокая свеча в покосившейся люстре. Немудрящая мебель. По стенам – книги, книги, книги. Мы остановились посреди дрожащего, постоянно меняющего границы круга света. Тишина. Снова почти нос к носу. Тихий голос у самого уха.
- Мама не учила, не бродить ночью по незнакомым местам?

Это как разрезать пирог. Ровная, блестящая, гладкая корочка, такая хрустящая и аппетитная. Такая безупречная у хорошей хозяйки. А потом острое лезвие нарушает целостность, кромсает на куски дивную ровность, и становится видна начинка. То, что томилось и кипело в жару под безупречной корочкой. А может там быть что угодно. Люди разное запекают в свои симпатичные пироги.
Мое дыхание мне больше не подчиняется. И голос. И мысли. Я проваливаюсь куда-то. Там темно и душно. И звучат, звучат нервные шаги по мостовой. Легкие совсем.
Топ-топ-топ…
Темно вокруг. И дома незнакомые. Мама будет сильно ругаться. Она запретила мне бегать в парк за железной дорогой. Но ведь только там растет Дерево. Там есть дупло, в нем живет Белка. Наверняка Говорящая – уж очень крупная.
Нужно бежать быстрее – может быть, еще успею домой вовремя.
Топ-топ-топ…
Как быстро стемнело. Наверное, уже больше времени, чем я думала. И никого вокруг – не спросить.
Беги быстрее, маленькая Дора. Может быть, успеешь.
Что-то громко хлопает несколько раз. Какие-то тени.

- Это что у нас здесь такое?
И мир вдруг переворачивается. Горло перехватывает. Мама, мамочка, что это?

- Маленькая маггла, одна на пустынных улицах. Мама не учила не бродить ночью по незнакомым местам?
Мир, сжавшийся теперь до серых мокрых булыжников внизу, медленно вращается. Нет в этом мире говорящих белок. Зато есть черные сапоги и черные мантии. Ветер их раздувает, и края хлещут меня по лицу.
-Пятилетняя девочка. Не слишком ли серьезный противник? – другой голос.
Горло отпускает. Кричу как только могу громко. Но крик сразу гаснет.
- Шумная маггла. Хорошо. Для акции устрашения нет ничего лучше ребенка.
Мама, мамочка, ну услышь меня, ну приди, пожалуйста. Мамочка, мне очень страшно, мама, мама…Ну пусть ты сейчас появишься и прогонишь их всех…
Так странно – слезы льются не на щеки, а бегут по лбу в волосы. Пытаюсь натянуть до колен подол платья. Мама с утра надела мне белое платье. Только для хороших девочек…
Как больно.
- Что за черт! Волосы побелели. Такое бывает от Круцио?
- Она метаморф, дубина. Это не маггла.
- Грязнокровка? – неуверенно спрашивает первый. Уже не больно.
- Учи матчасть. Грязнокровки не бывают метаморфами.
- Эй, вы! – визгливый голос откуда-то сверху. – Имейте ввиду, я уже вызвала полицию!
- Маггловские авроры. Надо уходить, нас мало.
- А девчонка?
- Я позабочусь.
Больно падаю лицом на грязные камни. Боюсь шевельнуться. Могу только смотреть, как черный человек с угловатым лицом и крючковатым носом наводит на меня палочку.
- Обливиэйт.

Я сижу на мокрых камнях мостовой. Болит лицо, платье разорвано и испачкано. Мои волосы белы, как снег.
Со мной только что произошло что-то ужасное. Такое, от чего до сих пор стучат зубы. Но я не помню.
Нужно бежать.
Бегу, захлебываясь слезами. Бегу, едва узнавая уже знакомые дома. Бегу.
В голове стучит одно.
Ничего не было. Ничего не было. Я просто упала. Ничего не было.
И когда я с разбегу прыгаю в расставленные папины руки, ничего уже действительно не было…
До самого Хогвартса.

Наверное, я кричала. Может быть, пыталась ударить. Ничего не помню.
Пришла в себя я на полу, придавленная его телом. С дрожью и жаром. Залитая слезами, с обожженным, сорванным горлом.

Снейп внимательно смотрит на меня. Невозможно угадать, что там, за этими огромными зрачками. Волны жара от него обрушиваются на меня сверху. Его волосы черными занавесями отгораживают меня от мира. В котором нет говорящих белок.
Облизываю пересохшие губы. Прокашливаюсь, одновременно пытаясь заставить зубы не стучать.
- Как же так? Оставили в живых свидетельницу?
Выражение его лица не меняется.
- Некогда было.
В его глазах пожирающий огонь. Воспламеняется ром в моей крови. Жар становится невыносимым.
Нужно бежать. Немедленно.
Приподнимаю голову. Медленно провожу языком по его губам.
Он наклоняется ниже, за мной. Шепчет в мой полуоткрытый рот:
- Нокс.

Я тяжело привалилась к двери нашей квартирки. На шум вышла Гортензия. Надо же, не спит в такую рань. Подруга опытным взглядом окинула меня.
- Ого. И кто он?
- Неважно. Знакомый, – медленно бреду в ванную. Гортензия смеется за моей спиной.
- Честь и хвала таким знакомым. Маскарад – тоже для него?

Зеркало в ванной было еще слегка запотевшим. Оттуда, из туманного зазеркалья, смотрела на меня Нимфадора Тонкс.
У зазеркальной Нимфадоры распухшие, кровоточащие губы и глубокие тени под глазами. Зазеркальная Нимфадора носила рыжую прическу.
И она устало смотрела на меня из зеркала изумрудными глазами Лили Эванс.

Какого черта здесь происходит?


Иногда я думаю, что всю мою жизнь можно описать словами «Упс! Ну да ладно». Сюда укладывается все – от миллиона разбитых чашек до ночи, проведенной под бывшим преподавателем. Бывшим преступником, едва не убившим меня в свое время. Хорошо, если бывшим. И хорошо, если бы одной ночью все и ограничилось.
Недели не прошло, как я нарисовалась перед его обшарпанной дверью. Безумно злая на себя и на весь наш чертов Орден. За все это время ни у кого не нашлось к Снейпу никакого дела. Никакой секретной, очень важной информации, которую я могла бы передать. Да что там – я согласилась бы и на жалкий привет. Но повода мне даровано не было, и потому я стучала носком ботинка о его дверь, злясь на саму себя.
Удивительно это – стоять под чьим-то порогом, и одной половиной души мучительно хотеть, чтобы впустили, а другой – чтобы не открывали никогда.
Он чуть приоткрыл дверь, метнул в меня едкий взгляд, прошипел: «Убирайтесь». Я едва успела всунуть ногу в стремительно исчезающий проем. Ботинки из драконьей кожи, специально зачарованные. Лучшая обувь для Аврора. Как раз на такой случай.

- Мне нужно кое-что вам передать.

Вот оно, вот снова это ощущение. Когда нервы словно обретают невидимое продолжение и простираются далеко за пределы кожи, а где-то внутри начинает реветь моторчик, переходя на повышенные обороты. В такие минуты лихорадочно горят глаза, и пересыхает во рту, а очертания предметов становятся резче.

- Говорите.
- Не намерена говорить, стоя в дверях.
Нехотя посторонился, пропустил внутрь. На два шага. Выжидающе смотрит, скрестив руки. Смешной, в растянутой домашней хламиде и с заколкой в волосах. Смешной, как та пернатая змея из Южной Америки – ровно до первого броска.
Приваливаюсь спиной к двери. Теперь – самую лучшую улыбку из арсенала дядюшки.
- Вам – большой привет. От гиппогрифа. Помните такого?
Желудок словно ухает в бездонную пропасть. В голове – картинка из какого-то фильма: подбитый истребитель, завывая, несется по спирали на ощерившиеся в готовности скалы.

- Я честно обошла весь дом. Каждого спросила – не хочет ли он передать вам что-нибудь. Все отказались. А гиппогриф промолчал. Молчание – знак согласия. Как вы считаете?

На моем лице – блэковская улыбка. С такими древние предки ходили на драконов, спасали принцесс и свергали королей, должно быть. Что ж, каждому – по силам его. Нет более ни рыцарей, ни королей, а есть старый гобелен с дырками и недоделанная принцесса, штурмующая логово Пернатого змея.

- Какого черта вам здесь надо? – вот между нами еще больше метра, а вот он уже шипит мне прямо в лицо. Уверена, что вопрос риторический – я ведь не лежу, скорчившись, за дверью.
- Спасибо за вопрос, сэр, - смотрю ему прямо в глаза, и по коже словно бегут колючие искорки. Зрачки его по-прежнему огромные, взгляд – тяжелый и цепкий. В горле пересыхает.
- Я обещала, что не явлюсь сегодня домой. У подруги большие планы на ночь. И слишком поздно искать ночлег.

Чем не повод, а? Если нужен повод.

- У меня не постоялый двор для чокнутых аврорш.
- Но вы так ловко трансфигурируете мебель.

Свет гаснет. Я выиграла.