Свеча на ветру

Глава 1

Я - сиреневое пламя,
Я - свеча на ветру.
Я – господень скоморох,
И меня любит Господь.
(с) Тикки Шельен

Родись я в мире магглов – непременно бы стала психотерапевтом. Сколько себя помню, меня всегда словно магнитом притягивало к непростым людям. Чужие истории завораживают меня, я готова слушать часами, и это при всей моей неусидчивости. Чудная была бы работа – каждый день сталкиваться с чужими жизнями, чужими переживаниями, чувствами, трудностями, страхами. Чужими. Но судьба уготовила мне волшебников-родителей. Поэтому я – Аврор, и занимаюсь примерно тем же. По крайней мере, в том, что касается страхов.
Если верить маггловским фильмам о психотерапевтах, я в большом пролете.

Иногда я представляю себя на приеме у такого врачевателя душ. Привет, Док, сказала бы я. Меня зовут Нимфадора, и я – идиотка. Нет, не так. Меня зовут Тонкс, и у меня проблемы. Полная голова каши, а поделиться ею не с кем…
Что, вы говорите, Док? Есть ли у меня близкие? Полно. У меня огромное фамильное древо, усеянное неординарными людьми, большая часть которых готова убить меня, едва увидят.
Что? Ах, да, конечно, я выражаюсь фигурально.
За всю мою недолгую летопись нашлись только пять человек, с которыми я могла бы все откровенно обсудить. Двое из них умерли, двое могут умереть прямо сейчас, а мама… С мамой отдельная песня, Док. Я обязательно расскажу про маму, но потом, чуть позже.

Очень страшный, тяжелый год. Я многих потеряла недавно. В этом году погиб мой папа. Самый нежный, самый добрый папа, какой только может быть на свете. Он научил меня отличать дурное от хорошего. И любить научил тоже он. И сочувствовать, и в людях разбираться. И в кино... До сих пор не укладывается в голове – как так случилось, что его нет. Да, один из моей пятерки – это папа.
Второй погибший – мой бывший наставник. Я не упомянула – наша работа связана с … борьбой с преступностью. Своеобразный старикан – самое невинное, что о нем можно сказать. Верил очень немногим. Доверял - вообще единицам. С врагами был жесток, с друзьями – суров. Но уж если верил кому – то и сам был верен до конца. Честный дед. Таких мало.
А два года назад, Док, погиб мой двоюродный дядя. И убила его моя тетя. Нет, я почти не знала их обоих – они долго сидели в тюрьме. Больше десяти лет, да и до этого мы не сильно общались. Непримиримые идеологические противоречия, как модно теперь говорить. Но мой дядя был одним из лучших друзей моего мужа. Я замужем, Док. Мой муж старше меня на двенадцать лет и болен неизлечимой болезнью, из-за которой он не может работать, и не принят в обществе. Что? Ну, можно сказать, что психическая. Он бывает опасен для окружающих, и для меня в том числе. Правда, такие обострения случаются не чаще раза в месяц.
Чувства? Какие чувства? Док, давайте о чувствах потом. Сначала факты.
Мой муж тоже в моей пятерке. Он один из тех, кто может погибнуть. Я очень этого боюсь, Док. Второй…. А, гори все, будем звать вещи их именами. Это мой любовник. Иначе не скажешь. О, да, они с мужем знакомы, и, мягко говоря, не друзья. И не исключено, что прямо сейчас убивают друг друга. Нет, не из-за меня. У них масса других причин. Мне кажется, Док, что я-то как раз нужна им обоим меньше всего…
Нет, Док, они не любовники. Я неверно выразилась. Просто я чувствую, что в жизни каждого из них я занимаю далеко не самое первое место. Хорошо если в десятке. Так понятнее?
Вы все же настаиваете на чувствах? Хорошо, я попытаюсь. Я давно об этом не говорила.
Мне страшно. В груди – ноющая пустота. И беспомощность. Меня съедают горечь и обида. Я потеряла смысл, Док. Я потеряла надежду, да и веру тоже. Как такое могло произойти? Ведь я так умела верить в лучшее, находить радости даже в мелочах. Я больше так не могу… Я надеялась, с рождением ребенка, обрести снова этот выбитый из под ног смысл.
Ох, Док… недавно у меня родился сын. Как я могла не сказать?

Может, это у меня послеродовая депрессия, а, Док?

Не отвечаете. Молчите. А что тут скажешь?

А давайте я расскажу все, как было? То, что касается меня. Как на духу расскажу. Ведь в том, что несуществующий психотерапевт решит что я - сумасшедшая, нет никакого вреда? Вот и я так думаю. Тедди спит, а часы пустого ожидания так тягучи.
Сначала расскажу про маму, я же обещала.

Моя мама из очень аристократической семьи. И, естественно, она получала воспитание, достойное прекрасной наследницы древнего рода. Я думаю, именно этим воспитанием и объясняется ее суровость со мной в детстве и сейчас. Ведь мои мама и папа – одни из самых любящих друг друга людей, что я встречала. И у меня никогда не было сомнений, что мама любит меня. Но всеми переживаниями и бедами я предпочитала делиться с папой. У мамы всегда была высокая планка, которой она сама неукоснительно соответствовала, и требовала от меня того же. А мама – чрезвычайно волевой человек. Взять только их с папой женитьбу.
Вся семья мамы – волшебники. И я, и она, и папа – мы тоже волшебники. А вот родители папы – архитекторы. И, с точки зрения маминой родни, это хуже мозговых паразитов. Но мама отстояла свое право жить так, как ей хочется. Теперь ее семья только мы с папой. Родственники-аристократы вычеркнули маму из своей жизни. Наверное, этот опыт помог ей не спорить, когда я привела к ним в дом Рема.
Я всегда знала, что мама меня любит. Что мама, не колеблясь, отдаст за меня жизнь, или отнимет чужую, если так сложатся обстоятельства. И что, если я приду со слезами на глазах, я получу в ответ конструктивную критику, точный разбор ситуации и ряд рекомендаций на будущее. «Ты должна уметь справляться со своими проблемами сама». В сущности – девиз, вложенный мамой в меня.
Поэтому со слезами и обидами я всегда приходила к папе. Он умел поддержать, утешить, приободрить. С ним можно было сидеть в обнимку часами, шмыгая носом, поливая слезами растянутый ворот домашнего свитера, с горячностью ругать первых детских недругов. И получать в ответ заверения, что ты – хорошая, и что все это – совсем не проблема, а вполне себе ерунда на постном масле. Надо только успокоиться и подумать. Найти хорошие стороны. И тогда со всем можно справиться.

Знаешь, папочка, без тебя почему-то все больше ерунды, с которой я справиться не могу. Может быть, потому, что нет в ней никаких хороших сторон. В твоей смерти я так и не нашла ничего хорошего. Как ни старалась. Прости меня.

Именно папе я первому рассказала, что влюблена в оборотня. Сразу же, как только сама это осознала. Папа, хоть и рожден в неволшебной семье, отлично понимает, чем это грозит. Он спросил только, понимаю ли я. И добавил, что я имею право сама принять решение, и он меня поддержит.
Про второго я не решилась сказать даже ему.

В одиннадцать я, как и все дети-волшебники, получила приглашение в Школу чародейства и волшебства. Почти все мое детство до школы прошло в обстановке военного времени. Чистокровные волшебники, подобные родственникам мамы, под предводительством очень сильного темного мага, насильственными методами претворяли в жизнь идеи о превосходстве исконно волшебных семей над теми, у кого родители волшебниками не были. Именно за военные преступления мои дядя и тетя оказались в тюрьме. Правда, потом выяснилось, что с дядей все не так просто, и его, грубо говоря, подставили. Несмотря на то, что мама – «из тех самых Блэков» (а может – именно поэтому), мы очень часто переезжали. Бабушке с дедушкой вообще пришлось покинуть страну, и я помню, что родители, ради моего будущего, собирались поступить так же. Когда мне было девять, война неожиданно закончилась. Символом победы стал годовалый ребенок, мальчик, выживший после смертельного Непростительного заклятья. Ребенок, о которого разбилась мощь темного волшебника, поставившего на колени всю магическую Британию. Война закончилась, страна вздохнула свободнее, а к моменту моего поступления в Школу обстановка уже окончательно нормализовалась. Но память о времени, проведенном в бегах – разве спрячешься от нее, разве скроешь?
Однажды мы вернулись к развалинам дома. Мы уцелели чудом – папа случайно взял горячие билеты на концерт маминой любимой исполнительницы. Только что в наши глаза били разноцветные софиты со сцены, освещая такое счастливое мамино лицо – впервые за долгое время счастливое. И вот уже оно каменеет в изумрудном свете призрачного черепа, мерцающего над догорающими развалинами. Не осталось камня на камне. А то, что было нашей собакой, пришлось бы собирать пипетками. Мне много говорили потом, что нам очень повезло. А я не понимала, как возможно такой ужас называть таким замечательным словом.
У меня больше никогда не было собаки. И к вещам я теперь тоже не привязываюсь.

В Школе я оказалась на том же факультете, на каком учился папа. Я радовалась, он был горд, а мама, кажется, немного расстроилась. Она рассчитывала на что-то более престижное. Тем не менее, годы учебы в Школе – одни из самых радостных моих воспоминаний. Настоящие друзья, с которыми мы ставили на уши весь наш такой спокойный факультет. Пропитанный до каждой песчинки волшебством замок, постоянно подкидывающий сюрпризы жадным до них детям. Уроки Защиты от темных искусств – то, чего так горячо желало мое сердце. Упоительное ощущение принадлежности к чему-то большому, доброму, прекрасному. Нам – пережившим военный ужас, очень хотелось верить в безоблачное светлое будущее. И верили – с гордой детской самоуверенностью, что все в наших руках, что уж теперь-то, после такого, мир не может не взяться за ум. Что хуже уже точно не будет. Верили. И половина нашего курса мечтала стать Аврорами. Чтобы быть на страже. Чтобы уж точно не повторилось.

Ты должна уметь справляться со своими проблемами сама. Затвержено, заучено, въелось в кровь. Страх – большая проблема. Единственный способ победить страх – научиться смотреть ему прямо в глаза.
Я до одури боялась преподавателя зельеварения. Страх ледяными пальцами сжимал желудок и подбирался к сердцу, стоило лишь завидеть его угловатую черную фигуру. На самом первом уроке, он, проносясь мимо, невольно хлестнул краем мантии мне по ноге. Я едва не потеряла сознание от ужаса. Все тело словно стало каменным, а внутренности – жидкими. На перекличке я не смогла отозваться, когда он выкрикнул мое имя – настолько онемели губы. Получился звук, похожий на свист сдувающегося воздушного шарика. Многие в классе рассмеялись. И я немедленно почувствовала себя лучше.
Так началась для меня и Снейпа наша личная война. Я боролась со своим страхом в его лице, он же – боролся со мной, как с главным зачинщиком беспорядков на его уроках.
За его спиной я отращивала на голове самые причудливые «украшения». Предварительно пришлось объяснить однокурсникам, что я – метаморфмаг, а значит – могу менять свою внешность просто по желанию. И что это – нормально, просто очень редко встречается. Довольно часто я компоновала различные типы рогов, ушей и волос с его физиономией, заставляя окружающих давиться от смеха. Я хамила ему в лицо, сохраняя невинное выражение ребенка, устами которого истина глаголет совершенно случайно. Отчасти из-за природной неуклюжести, а порой и умышленно, я взорвала больше котлов, чем кто-либо другой на курсе, хотя была очень старательна в учебе и домашних заданиях. Со своей стороны он тоже не стеснялся, и баллы летели с факультета словно осенние листья на сильном ветру. Даже за блестяще выполненные эссе я ни разу не получила выше «удовлетворительно», любой мой ответ он ухитрялся выставить неверным или, в крайнем случае, неполным. Я прошла не одну тысячу миль с ведром и шваброй, натирая полы под недреманным оком школьного завхоза (чистку более дорогих и хрупких вещей мне очень скоро перестали поручать). Вместе с лесничим Хагридом я озеленяла территорию и сажала овощи в огороде. Я три раза чистила совятник. Я заполняла библиотечные карточки для мадам Пинс. Я испытала на себе сотню вариантов отработок. Только в кабинете зелий я никогда не бывала вне занятий, хотя остальные мои однокурсники хотя бы по разу за семь лет учебы имели счастье познать прелести нарезки склизких или разбегающихся ингредиентов, чистки изгаженных котлов, а иногда – стен и потолка. Меня же чаша сия упорно миновала.
Иногда я ловила на себе его странный взгляд. Взгляд человека, пытающегося припомнить что-то постоянно ускользающее. И тогда страх возвращался.

Можно сказать, что в Аврорат я попала благодаря неуклюжести, умению находить приключения, и способности метаморфировать. Ну и, возможно, личному обаянию.
Однажды нашу Школу посетил сам Аластор Грюм – тогдашний глава Аврората и близкий друг Директора школы чародейства и волшебства Хогвартс – Дамблдора. Именно этот день я, по случайности, выбрала для того, чтобы повесить в одном из коридоров, ведущих к Большому залу, чучело, изображающее Снейпа, любовно изготовленное вместе с группой единомышленников. Чучело следовало закрепить на небольшом крюке, обнаруженном нами незадолго до этого – откуда собственно и возникла вся идея. Ради такого дела я прогуляла урок Маггловедения. Левитировать чучело на крюк не получалось, летать на метле в коридорах школы было запрещено, пришлось лезть по стене – благо, уж я-то могла сделать свои пальцы сколь угодно тонкими и цепкими.
Я была так увлечена, что гулкий стук шагов из бокового коридора привлек меня лишь тогда, когда их обладатель уже почти повернул в мой. Все, что оставалось – влезть повыше и надеяться, что меня не заметят. Естественно, я сверзилась прямо под ноги устрашающего вида старику, судорожно сжимая в объятьях улику – чертово чучело преподавателя.
Аластор Грюм, по прозвищу Грозный Глаз (или «Шизоглаз», но это исключительно за спиной и тихо), словно создан для того, чтобы вселять ужас в сердца несознательных граждан. «Раньше я был высокий, красивый блондин с голубыми глазами, - грохотал он обычно в ответ на такое заявление. – А теперь я просто красивый. С одним голубым глазом».
Глаз – первое, на что обращаешь внимание. Огромный ярко-голубой шар, беспрерывно вращающийся в тесной глазнице, открытый даже когда Грюм спит. Настоящее недреманное око, способное видеть сквозь стенки грюмова черепа. «Аластор, что там с моей печенью?» «Надо вынуть и просушить, Доулиш. Подсобить?»
Лицо, по которому словно повозили раскаленной сеткой, нос, от которого осталась едва ли половина, и этот самый глаз, горящий из-под спутанных пегих волос. Тогда еще Грюм не был одноногим, свой узловатый протез он «заработал» много позже. Но и того, что было, хватило с лихвой чтобы испугать тринадцатилетнюю хаффлпаффскую девчонку. «Убьет», – подумала я тогда, и попыталась спрятаться за чучелом.
Веселый смех Грюма – тоже не для слабонервных. Я смотрела на него сквозь волосы чучела, как он складывается пополам, оглашая коридор хриплым карканьем. Отсмеялся, уставился в упор.
- Что, Снейпа не любишь?
Делаю блевательное движение, сопровождая его неприятно позеленевшими лицом и волосами. Новый приступ карканья в ответ.
- Умная девочка. Метаморф?
- Да, сэр, - кажется, не убьет.
Грюм поднимает меня за ворот. В одной руке у него чучело, в другой – я.
- Кем хочешь стать? – буравит меня недреманное око.
- Ав…аврором, сэр!
Безгубый косой рот расплывается в довольной ухмылке.
- Дело говоришь, малявка. Метаморфам у нас большое будущее.

Поставил меня на пол лицом в направлении Большого зала, легким шлепком придал ускорение. Потом примерился, буркнул что-то, да и повесил чучело на предназначенный тому крюк. Так что, чуть позже, на вопрос «Кто это сделал?», заданный шипящим от ярости голосом, я отвечала «Не я!» абсолютно честно.

Грюм своих слов на ветер не бросал. За следующие четыре года он еще несколько раз появлялся в Хогвартсе, справлялся обо мне, наблюдал. Потом составил мне протекцию в Школе Авроров. Думаю, если бы не повышенное внимание Грюма к моей персоне, Снейп нашел бы повод не допустить меня к изучению Продвинутых зелий, несмотря на все «превосходно» на экзамене по его предмету.

Семь курсов Хогвартса, потом сразу – Школа Авроров. Десять лет я фактически не жила дома. Родители чуть не поругались, узнав, какую профессию выбрала для себя их непутевая дочка. Отец, как водится, был горд, мама – естественно, недовольна.
- Никто в нашем роду не был служащим, - горько поджав губы, выговаривает она отцу, не зная, что я тихо подслушиваю за приоткрытой дверью кухни.
- А в моем – были все, - невозмутимо отвечает отец, не отрываясь от газеты. Но я вижу, как нервно постукивает он по полу большим пальцем ноги, вылезшим из дырки в носке. Значит, волнуется, нервничает.
Маму, наконец, прорывает. Она садится рядом с отцом, локти – на стол, лицо – в ладони.
- Но это же так опасно, - шепчет она, тихо всхлипывая. – А если… сам подумай…
- Ну-ну, что ты, Друши, - папа ласково обнимает маму. Она прячет лицо на его груди – совсем как я в детстве. Папа гладит ее по спине, нашептывает успокаивающее, про «большую девочку», про «всем покажет», «сумеет себя защитить»…
На цыпочках ухожу в свою комнату.
Эх, мама-мамочка. С твоей костью и кровью мне – прямая дорога в Авроры. Или убивать Авроров – как твоей родной сестре.

На третьем курсе Школы Авроров из Азкабана бежал мой дядя, Сириус Блэк. Как говорили – чтобы убить того самого мальчика, Гарри, который уже успел подрасти, и учился в Хогвартсе. Всех старшекурсников – а осталось нас хорошо, если треть от всех поступивших – отрядили в помощь действующим Аврорам. Кроме меня.
- Не доверяют, - сказал тогда Грюм, оставивший к этому времени Аврорат и преподававший у нас. – Не доверяют, и потому не пускают в дело. А зря. Я бы отправил тебя по следу. И стало бы ясно, чего ты стоишь на самом деле, Нимфадора.
«Не доверяют». Очень стало холодно от этих слов. Кто же я на самом деле – нелепый цветок на случайно сросшихся деревьях. Внучка архитекторов и черных магов. И ни тем, ни тем – не своя.
Папины родители, кажется, до сих пор считают меня кем-то вроде мутанта или пришельца, и все ждут, когда же у меня отрастут щупальца, и я начну есть людей. На генеалогическом древе маминой семьи тоже нет, и не было никакой Нимфадоры Тонкс. А все равно – «не доверяют».
А ну и фиг с вами. Надоели.

Сириуса поймали без меня. Как говорили потом – в этой истории Снейп тоже поучаствовал. Вот неймется ему. После чего дядюшка сбежал повторно – опять таки, без меня – оставив хогвартского зельевара без причитающегося ордена Мерлина. Я же, с грехом пополам сдав экзамены (чуть не завалила выслеживание и тайное проникновение), приступила, наконец, к исполнению обязанностей стажера в Аврорате.

Годик выдался – для стажировки лучше не придумаешь.
Во-первых, Чемпионат мира по квиддичу. Толпы болельщиков с четырех континентов ломанулись в старушку Англию. Потоптать зелень ее лужаек, поглазеть самолично на сражение между болгарами и ирландцами, а также добавить работы всему Министерству, и Аврорам в частности.
Во-вторых, Турнир Трех Волшебников между лучшими европейскими школами волшебства, первый за несколько сотен лет. И проходит он на территории нашего Хогвартса, где учится самый охраняемый в Англии мальчик.
Наверное, именно тогда вернулось ощущение неостановимого бега. Сегодня ты, вытаращив глаза, носишься по лесам с Обнаружителем, потому что кто-то засек что-то, похожее на оборотня, и нужно взять это что-то до начала Чемпионата. А завтра – уже патрулируешь территорию палаточного городка, оберегая покой и безопасность сограждан и гостей страны от самих же гостей и сограждан. Послезавтра – сопровождаешь на Новую Гвинею высланного из Англии за агрессивное поведение туриста-волшебника, с немалым трудом отклоняя предложение погостить в его племени недельку-другую, или остаться на праздничный ужин. И на каждое свое действие ты пишешь минимум по три бумажки, что называется, «для себя, для прессы, для потомков».
Ни на что больше не оставалось времени, и поэтому, когда в моих руках взорвался холодным материнским тоном Громовещатель: «Нимфадора Тонкс! Как ты посмела не явиться на день рождения отца?! - я смогла только растерянно взмахнуть руками и спросить у хохочущих коллег: «А что, уже август разве?» Кингсли Шеклболт, к которому меня прикрепили на время стажировки, только посмеивался над моими страданиями. «Ничего, Тонкс, вот закончится стажировка, и бумажек для заполнения станет существенно больше».
Но, в общем и целом было неплохо. С прежней соседкой по комнате из общежития Школы Авроров мы снимали на двоих небольшую квартирку. Как выяснилось довольно скоро, жить с родителями я уже не могла, а вот приходить к ним в гости было весьма приятно. Гортензия ухитрялась, помимо работы, крутить еще и невообразимое количество романов, обстоятельно посвящала меня в подробности каждого из них и принимала деятельное участие в организации моей личной жизни. Правда, без малейшего успеха. У меня нет недостатка в друзьях и приятелях, я желанный гость на вечеринках и пикниках. Я – идеальная «боевая подруга», со мной отлично работать, дружить, советоваться, совершать рейды по кабакам и даже иногда заниматься сексом. Довольно быстро все «кандидаты», подобранные Гортензией, переходили в разряд задушевных приятелей. Родителям меня представил только один из них – в качестве своего психотерапевта, по рекомендации которого ему необходимо поменять климат и страну проживания. На самом деле парень был заядлым серфингистом, и стремился соединить жизнь со своим увлечением. Его родители – из тех людей, кого называют self-made, категорически таких планов не одобряли, считая, что хоть сынок и оказался волшебником, жить он должен как все нормальные люди – отличное образование, карьерный рост, собственное дело, примерная семья, качественные дети, счастливая старость, своевременная смерть в кругу скорбящих родственников. Конечно, мой бунтарский дух не мог не отозваться на такое. Готовясь к этой авантюре, я пересмотрела несметное количество фильмов про психотерапевтов, и, кажется, мой седовласый образ в строгих очках имел успех у целевой аудитории. Во всяком случае, парень благополучно укатил в Индонезию, и даже прислал оттуда пару-тройку ярких восторженных открыток, пока не забыл о моем существовании.

Эскапада Пожирателей на Чемпионате мира привела к усилению мер безопасности. В возвращение Вольдеморта всерьез никто не верил, кроме, пожалуй, чокнутого редактора «Квибблера», но повторно опозориться перед мировой общественностью Министерству не хотелось. В последний августовский день нас – тех, кого сочли пригодными для несения службы в условиях Турнира – собрали всех вместе на «торжественное построение». Фадж нас своим присутствием не почтил, но Скримджер произнес долгую речь, призванную напомнить нам, что «…Гарри Поттер по-прежнему является самым значимым символом в борьбе против тирании, и на нас лежит огромная ответственность – оберегать этот символ». «Угу, - пробурчала тогда Мэвис, прозванная Громопяткой за привычку выносить двери ногой. – Лучше всего было бы сделать из пацана чучелко и прятать его в сундучок – для надежности, и за ненадобностью».
Помимо Мальчика, который выжил, охраняемыми объектами были участники Турнира, все члены делегаций из Шармбатона и Дурмштранга, и вся территория Школы Хогвартс в период проведения соревнований Турнира. Обеспечение безопасности внутри замка лежало на преподавателях Школы, мы же по двое незаметно патрулировали территорию.
Грозный Глаз тогда преподавал в Хогвартсе Защиту от темных искусств. После окончания учебы мне очень не хватало старика, и это назначение я восприняла как манну небесную. Однако, сам Грюм, казалось, был совсем не рад моему появлению. Холодное и сухое приветствие в день первой встречи, после которой он и вовсе избегал меня. Я никак не могла сообразить, в чем перед ним провинилась. Правда выяснилась только в конце года, и оказалась абсолютно неожиданной, что и говорить.
Зато сам Хогвартс не разочаровал. Он просто остался прежним. Мы все учились там в разное время, поэтому первые дежурства «незаметными» можно было назвать с большой натяжкой.
«Ого, Гремучая Ива! Все еще стоит. Мы пытались спалить ее на третьем курсе, да попались Хагриду. Слышал, Поттер с Ивой тоже не справился».
«А вы ловили Кальмара? Мы тоже. А вы на кого ловили»?
«Тыквы в этом году на славу! У нас была одна дурочка из магглов – пыталась трансфигурировать тыкву в карету. Ее из тыквы потом пилой выпиливали».

Когда «значимый символ» оказался четвертым участником турнира, многие из моих коллег были возмущены – это сильно усложняло задачу. Часто говорилось об идиотской манере избалованного славой мальчика влезать не в свое дело. Я же, наблюдая за Поттером, видела обычного мальчишку-подростка, у которого голова идет кругом от происходящего с ним. Собственно, он еще неплохо справлялся для своих лет. Иногда ловила себя на желании скинуть мантию-невидимку, перестать наблюдать, поговорить по душам, помочь хоть чем-то. Пообещала себе, что потом обязательно что-нибудь придумаю, чтобы познакомиться с Гарри.
Судьбоносный вечер третьего испытания Турнира таковым вовсе не выглядел. На яркой синеве неба медленно проступали первые звезды, тогда как горизонт на западе все еще алел. Народ на трибунах зябко кутался в мантии, вслух обсуждая, «в чем прикол тут сидеть, если в долбаном лабиринте нифига не видно»? Я сидела на тех же трибунах, бдительным оком охраняя рядовых зрителей, и отсутствие активного действия в лабиринте было даже на руку. Вспыхнувшее оживление возвестило о выбывании первого участника. Им оказалась красотка-француженка. Радостные возгласы, стоны разочарования – народ, похоже, делал ставки. Я оглядывала сверху волнующуюся толпу – не желает ли какой-нибудь не слишком умный шутник запустить в небо картинку, подобную той, что испортила финал Чемпионата мира. Или еще какую-нибудь гадость сотворить.
Между тем, ожидание затягивалось. Зрители вставали на лавки, вытягивали шею, надеясь рассмотреть, что происходит в темно-зеленых кишках лабиринта. Я тоже вскочила, чтобы не пропустить, если кто-то вздумает нарушать.

И тут, наконец, они появились – двое мальчишек. Один сжимает в руках кубок, поддерживает другого. Оба падают. Один из них – Диггори – падает как-то безвольно, как подрубленное дерево. Люди вокруг меня взрываются овациями, громко кричат, хлопают друг друга по спинам. Поттер медленно поднимается на четвереньки. Диггори не двигается. Я чувствую, как ледяная рука сжимается вокруг сердца. Что-то не так.
Начинаю проталкиваться вниз, стараюсь не потерять мальчишек из виду. К ним бегут уже Дамблдор, Грюм, другие преподаватели, зрители из первых рядов. Кто-то из наших, отбросив мантию-невидимку, тоже мчится туда. Поттер что-то кричит – не могу разобрать ни слова сквозь шум. Проталкиваться все труднее – люди повскакивали с мест, толпятся на лавках и в проходах. Воздух вокруг гудит от сотен голосов. Никто не понимает, что происходит. Зажмуриваюсь и сосредоточенно расту. Вот голова моя уже вровень с затылками самых высоких. С поля доносится отчаянный животный женский вопль. Толпа вокруг волнуется. Из уст в уста передается новость – Дигогри мертв, Диггори погиб. Собираю в кулак все силы, проталкиваюсь дальше, к самому ограждению. Наши сдерживают толпу – достаточно и того, что родители Диггори выскочили на поле. Останавливаюсь. Поттера уже нет, на поле только преподаватели. Кто-то отчаянно спорит с Дамблдором. Вокруг меня давка, народ гомонит, обсуждая что-то.
– Что он сказал? – спрашиваю у плачущей рядом женщины. – Что сказал Поттер?
Она испуганно глядит снизу вверх на меня – смертельно-бледную сверхтощую девицу, длинную, как макаронина.
- Он сказал…Тот, кого нельзя называть… вернулся.
Захлебываюсь воздухом. Тот, кто говорил с директором оборачивается – и я словно ударяюсь о черный взгляд Снейпа. От ничем не прикрытой злобы в его взгляде мутнеет сознание.
Еще успела увидеть, как, кружась, падают на меня ледяные звезды с угольно-черного неба.

Падение вышло мне боком, и пришлось провести несколько дней в больнице, сращивая кости – с вырастанием я тогда явно перестаралась. Тот же Грюм объяснял мне в свое время, что внешне я могу выделывать из себя все, что душе угодно, но масса тела при этом не изменяется. Вымахав под два метра, я истончила свои кости настолько, что они крошились под чужими ногами как вафли. Поэтому о событиях, последовавших за моим обмороком, я знаю только с чужих слов.
Тэвиш отправился со мной в Святого Мунго, остальные занимались тем, что успокаивали свидетелей. О происшествии доложили Скримджеру, но к этому времени Фадж со своим дементором был уже в Хогвартсе. Как выяснилось, под обличьем Грюма все это время скрывался сумасшедший Пожиратель Смерти, бежавший из тюрьмы и уверенный в том, что получает приказы от Того, кого нельзя называть. Дементор – один из пренеприятных стражей Азкабана, питающихся человеческой радостью, прибывший с Министром магии, успел вытянуть из Пожирателя его злосчастную душу до того, как Фадж смог задать какие-то вопросы. Вина за смерть Диггори тоже была возложена на Крауча-младшего – так его звали. Этот Крауч, вместе с моей теткой в свое время замучили семью авроров, уже после окончания войны. Громкое было дело. И очень грязная история.
Болтовню Поттера о возвратившемся Темном Лорде Министр назвал бредом воспаленного воображения неуравновешенного подростка. Именно это и было сказано зрителям Турнира, не спешившим расходиться с трибун. Большинство это успокоило. Ситуация ясна, преступник наказан – чего еще желать.
Признаюсь – мне тоже очень хотелось верить словам Фаджа. Потому что альтернатива была хуже кошмарного сна. Но я слишком долго наблюдала за Поттером – пусть издали. Неуравновешенный подросток – сколько угодно. Но бредящим безумцем он определенно не был. И никогда не стал бы использовать имя Темного Лорда для привлечения внимания к себе. Значит, в его словах есть хотя бы доля истины.
От этих размышлений мозг кипел. Мучительно не хватало данных. И приглашение Грюма зайти к нему в гости «на поговорить» пришлось как нельзя кстати. Старик всегда ухитрялся знать больше, чем другие. И с кем, как не с ним стоило обсудить тревожившие меня мысли.
Я узнала куда больше, чем рассчитывала. И, наверное, больше, чем хотела. Дайте мне, черт побери, клавишу перемотки этого мира. Чтобы как в детстве, играя, можно было сказать: так, этого не было, играем заново.
Тот, кого нельзя называть, действительно вернулся. Это раз. Министерство и Корнелиус Фадж в это верить не желают, и никаких мер предпринимать не будут. Это два. Директор Хогвартса Дамблдор напротив, верит, и кое-что предпринимает. Им восстановлена тайная организация, созданная во время первой войны с Вольдемортом. Созданная для противостояния ему и его Пожирателям смерти. И мне предлагается влиться в ряды этого Сопротивления.
Какое заманчивое предложение – состоять в тайной организации, тайно борющейся с сильным темным волшебником, втайне от не верящего в него правительства. Ожидать возмездия, как от сторонников врага, так и от собственного начальства.
Естественно, я согласилась.
___________________________
От автора: Текст песни в эпиграфе немного изменен в соответствии со склерозом автора фанфика. В оригинале, конечно же, "струна" а не "свеча". Приношу г-же Шельен свои искренние извинения.