Глава 1ДВЕ КРАЙНОСТИ ОДНОЙ И ТОЙ ЖЕ СУЩНОСТИ, АГА))
Смерть всегда представлялась ему чем-то... не ужасным, нет, но невыносимо скучным и бессмысленным. Он видел в ней лишь конец, завершение, даже не распутывание, а разрубание всех возможных узлов... Там, за гранью не было, наверное, ничего, что могло бы его развеселить или опечалить. В этом все дело... Там не было динамики, движения. Одно слово – тишина. И море, океан безмолвного спокойствия...
Это ли не дерьмо?! Назвать иначе то, перед чем люди издавна испытывали благоговейный трепет, у него язык не поворачивался. Дерьмо, дерьмо и есть.
Глупее смерти могла быть только жизнь в заточении. Растянутая до предела, как джинсы сорок восьмого размера на бедрах толстухи, весом в пару центнеров. Жизнь трещала по швам, точно те джинсы, но Сириус цеплялся за нее всеми четырьмя лапами. Он землю готов был грызть зубами, бывало, что и грыз, лишь бы не сдохнуть в этой камере. Не превратиться в кучку перегноя, которую с почетом выдворят вон из казематов, дабы не портила отчетность и не занимала лишнего места.
Жрать крыс, испражняться в углу собственной клетки, часами пялиться в потолок, слушать скулеж и вой в соседних камерах, дышать сыростью и смрадом, считая дни, срывая ногти и кожу на руках вычерчивать похабные надписи на шершавых тюремных стенах... О, человек ко всему может привыкнуть, а если этот человек – наполовину зверь, то привыкает он вдвое быстрее.
Держаться незачем. Не для кого.
Нет сил.
Нет смысла...
Надо держаться. Все что оставалось в этом царстве запаршивевших, опустившихся тварей, гадящих себе под ноги, не будучи способными, добраться до помойного ведра, стоящего в углу каждой камеры, это держаться... И по хер на кем-то выдуманные приличия. На нормы, обязательства, обещания. Ничего они не значат.
Ничего не значит ни вкус еды, ни ее запах, ни вид... главное – успеть урвать свой кусок плоти, спешно разжевать его, давясь и отплевываясь, а потом проглотить... Что самое сложное поначалу, так это заставить себя глотать. Сириус помнил первые голодные месяцы, нелепые попытки сохранить хотя бы часть своего гребаного достоинства...
Попытки, потуги, день за днем... Он даже бриться первое время пытался. Глупая гордость, такая глупая и никчемная, и совсем не съедобная...
Только сытый человек может быть гордым. Тот, которому незачем знать, что блоха не живет на человеческом теле, а перебирается она на кожу лишь на время трапезы. Даже блоха может быть гордой, если не испытывает недостатка в пище.
- Азкабан не самое худшее место из тех, где мне приходилось бывать.- Сириус натянуто улыбается, отгоняя неприятные мысленные образы, навеянные вопросом. Девчонке это ни к чему, да и сам бы он предпочел забыть о том, что творилось с ним эти двенадцать лет на самом деле.
Глаза Грейнджер полны немого любопытства. Но она не осмеливается произнести больше ни одного слова и вновь упирается взглядом в книгу, лежащую у нее на коленях.
Они часто сидят вдвоем в библиотеке. С тех пор, как в доме стало слишком шумно и людно. Они приходят сюда, не сговариваясь и, кажется, почти не обращают внимания друг на друга. Гермиона Грейнджер привыкла к тишине и уединению, она искала их, с тем же упорством, что гончая ищет следы на мягком грунте, и, наконец, нашла. А Сириус, молчаливая тень того Сириуса, которого помнили многие из оставшихся в живых членов Ордена, ничуть не возражает против того, чтобы она просиживала дни напролет в его антикварной, стоящей целого состояния библиотеке.
Они почти не разговаривают, лишь изредка перебрасываются короткими пустыми фразами, словно бы для того, чтобы доказать кому-то, что еще живы. Самим себе, наверное. И отчасти друг другу. Это ведь так несложно - делать вид, что все в порядке. C этим справится без труда любая девчонка, любой сбрендивший недобиток военного времени...
***
Поджарый черный пес сидел у ног Гермионы и бесстрастно смотрел на девушку немигающими темными глазами.
- Как тебе не стыдно! – менторским тоном восклицала Гермиона, потрясая испорченной туфлей.- Почему бы тебе не изгрызть ботинок Рона, к примеру? Или не обслюнявить мантию профессора Снейпа? Не крути мордой. И не сопи. Если Сириус меня едва терпит, это не значит, что ты должен следовать его примеру. Сириус еще ни разу на моей памяти не загнал Живоглота на шкаф, лая на весь дом… И уж тем более не караулил несчастного кота внизу, плотоядно облизываясь! Бессовестная, бессовестная псина.
Нюхалз равнодушно зевнул, положив голову на вытянутые передние лапы. По его мнению, девчонка была никудышным воспитателем. Ей не хватало твердости. Ни одна уважающая себя собака не стала бы ее слушаться.
Подумаешь, искусал туфлю, велико горе, вон у нее их сколько, поди пересчитай! Одной больше, одной меньше. Было бы из-за чего убиваться. Клеенка на резиновой подошве. Только стелька кожаная.
А он, Нюхалз, между прочим, живое существо. Ранимое и беззащитное! Вот доберется он до плюшевого медведя, которого девчонка прячет под подушкой, узнает тогда… Бессовестная псина! Это ж надо. А сама-то, шваль беспородная, вздумала укорять.
- Забирай теперь свой трофей, не мне же ты его оставил. В этом сезоне никто не носит обувь с дырочками от собачьих зубов. Лови!- Гермиона швырнула туфлю в дальний конец комнаты.
Нюхалз презрительно покосился на девушку и не двинулся с места.
- Апорт?
Пес принялся вылизывать лоснящийся бок, усиленно делая вид, будто бы всецело поглощен этим занятием.
- Взять ее? – с сомнением в голосе предположила Гермиона.
Нюхалз насмешливо тявкнул.
- Ну как хочешь.
Девушка готова была поклясться, что пес растянул пасть в ехидной ухмылке в ответ на ее последние слова.
- Скотина,- резюмировала гриффиндорка почти восхищенно.- Издеваешься, да?
Собачья ипостась Сириуса согласно вильнула хвостом. Гермиона вздохнула. Крестный отец Гарри был неисправим, что в собачьем, что в человеческом облике. Он никогда и никого не слушал. То есть, выслушать-то он мог, а вот последовать дельному совету или, упаси Мерлин, выполнить приказ… Гермиона искренне недоумевала, как Блэку еще не обрыдло изображать из себя радушного хозяина дома, при его-то характере. Хочет быть полезным Ордену? Черта с два! Если Блэк и хотел быть кому-нибудь полезным, то наверняка не тем людям, которые даже не пытались скрыть неловкость и раздражение, вызванные его близким соседством…
Миссис Уизли на ночь запирала комнату Джинни неизвестно из каких побуждений. Это послужило основанием для того, чтобы Гермиона переселилась в отдельное помещение, пусть и не такое большое, не такое светлое… Но зато никакие замки больше не ограничивают свободу ее перемещений. Ради этого комфортом можно поступиться. Не то, чтобы Гермиона имела привычку бродить впотьмах в чужом доме… Только чувствовать себя узницей ей все равно не хотелось.
С приездом Гарри все изменится, напряжение спадет. Блэку вновь вернется блэково, в данном случае - право обходить собственные владения с гордо поднятой головой, а не таиться по углам, дабы не нарваться на подозрительный взгляд Молли.
Гермиона и сама толком не понимала, нравился ей Сириус или нет. Он, безусловно, был неглупым человеком, ироничным, хотя порою блеск его полубезумных глаз пугал. Он не был безобразен внешне, несмотря на то, что Азкабан подпортил его лицо, высушил некогда атлетическую фигуру. Сириус все еще оставался, по крайней мере «приятным»… Но находиться с ним рядом было по-настоящему тяжело. Даже, когда он молчал.
Особенно когда он молчал.
Нюхалз - лохматая собака, величиною в холке с небольшого теленка, носящаяся по коридорам старого особняка, казалось, стала воплощением его прежнего жизнелюбия и беспечности. Нюхалзу все было нипочем. Годы, проведенные в клетке не оставили на нем и следа.
Пес все так же шкодничал, как шкодничал, должно быть, когда оба они - и он, и Сириус еще были неразумными щенками. Было в этом что-то волшебное. Неправильное и волшебное.
Словно Сириусу удалось обмануть время.
Глава 2Зависть – плохое чувство, грязное, черное. Это Гермиона усвоила еще до поступления в школу. Зависть порождает недовольство, недовольство порождает страх, а тот, в свою очередь, порождает гнев… На этом – все. Цепочка обрывается. Дальше нет ничего. Только бескрайняя выжженная пустошь. Как та, что остается после пожара или войны. Пройдут десятки лет, пока душа отважиться дать новые всходы и крошечные стрелки ростков потянутся к свету.
Единственный способ сохранить сердце и разум чистыми – идти к своей цели, не оглядываясь по сторонам.
А что потом? Когда не останется невыполненных желаний, нереализованных амбиций. Снова – пустота? Так чем этот путь лучше других…
Гермиона закрыла глаза. Слишком много вопросов. Ей всего шестнадцать, а она заживо погребла себя среди пыльных фолиантов. Променяла солнечный свет и улыбки друзей на призрачную возможность стать ближе к утраченным знаниям. Понять, поглотить, насытиться. Впитать в себя крупицы древней магии, рассеянные по обветшалым страницам, таящиеся в каждой чернильной закорючке.
Гермиона и сама понимала, что ее неуемная жажда познания граничит с одержимостью, но не находила в себе сил остановиться. Дом Блэков был для нее чем-то вроде сокровищницы Али-Бабы. Особенно библиотека.
Изо дня в день она приходила сюда, часами просиживала у окна с открытой книгой в руках, нетерпеливо шелестела страницами.
А по вечерам ее грызла зависть. То, от чего она добровольно отказывалась утром, с наступлением сумерек вдруг становилось необходимым и важным. В такие минуты Гермионе нестерпимо хотелось присоединиться к ним, ее большой, счастливой, беспросветно невежественной семье. И просто жить, не забивая голову рунической абракадаброй. Она бы так и сделала, послала бы все к черту, если бы не одно обстоятельство… Сириус был единственным чистокровным, единственным наследником «темных начал», в чей дом она могла попасть беспрепятственно. За исключением Уизли, конечно. Которые, при всей гермиониной любви к ним, столь обширной коллекцией раритетных изданий не располагали.
- Зачем тебе это?
Гермиона вздрогнула, изумленно посмотрела на Сириуса.
- Что именно? – переспросила она, невольно скопировав его фамильярно – насмешливый тон. Тут же попыталась смягчить неловкость, прибавив «мистер Блэк», на что Сириус только рукой махнул.
- Меня в твоем возрасте сюда палкой было не загнать,- сказал он, усмехнувшись.- И вот результат. Ладно, согласен, никудышный пример…
Гермиона из вежливости тоже улыбнулась, хотя ничего забавного в словах Сириуса не заметила. Он надолго замолчал, словно забыв о существовании Гермионы. Потом неожиданно, когда девушка уже собиралась было вернуться к прерванной на середине главе, опомнился и продолжил:
- Моя обожаемая матушка всю эту хрень сволакивала в одну кучу из разных концов Света. Особенный трепет у нее вызывали книги, обтянутые кожей. Человеческой, разумеется. Прямо наглядеться на них не могла, все листала, пометки какие-то на полях делала. Приятной она была женщиной, душевной. Однажды мне голову отцовской тростью размозжила, в порыве родительских чувств, когда я ее талмуд апельсиновым соком заляпал. Наверное, с тех пор я и утратил охоту к чтению. И к соку как-то охладел.
- Шутите?
- Если и так, то не очень смешно выходит, верно? Я тебе раньше не говорил, да и сейчас настаивать не буду… Только лучше бы тебе в это дерьмо не лезть. Испачкаешься. А толковых заклятий здесь не больше, чем в учебнике, уж поверь. Тех, за использование которых срок не грозит.
Гермиона внимательно посмотрела в равнодушные, пустые глаза.
- Не беспокойтесь, Гарри о них не узнает. От меня, по крайней мере. И применять я их не стану, вас ведь это волнует? Я лишь хочу быть уверенной, что они не пропадут зря. Рано или поздно Министерство признает очевидное. Возрождение Волдеморта. Громкие аресты не заставят себя ждать. И нет никакой гарантии, что этот дом к тому времени останется ненаносимым.
Сириус откинулся на спинку кресла и залился веселым мальчишеским смехом. Никогда прежде Гермиона не видела его таким расслабленным.
- Ты меня заранее похоронила, выходит. Не дожидаясь, пока чиновники раскачаются. Умница, девочка!
Гермиона решительно не знала, что в подобной ситуации следует говорить, а чего не следует. Поэтому, на всякий случай, молчала.
Постепенно взгляд Сириуса обрел некоторую осмысленность. Мужчина легко поднялся на ноги, прошелся по комнате. Зачем-то отдернул тяжелую портьеру, занавешивающую ближайшее окно, впуская в помещение свет заходящего Солнца. И долго смотрел на багровеющий край неба.
- Как чертова бабочка в стеклянной банке… Полудохлая бабочка.
