ПрологЕго снова взяли за горло. Ощущение знакомое и до крайности неприятное.
– Вы не сможете ничего доказать.
Он изо всех сил старается казаться спокойным, но его слишком давно не загоняли в угол. Какое там спокойствие – он в панике. Тихой налаженной жизни настал конец, а он-то, дурак, радовался, что уж на этот раз удалось всех обвести вокруг пальца. Но удавалось же – столько лет продержался.
– Не смогу? Ошибаетесь, мистер Уэзерби. Еще как смогу. Хотя мы же старые знакомые, какой, к черту, «мистер». Вот ведь удачно, что у вас ни одного близкого родственника, а ближайшие соседи живут едва ли не в миле отсюда и не слишком хорошо помнят вас в лицо, так что не заметили никаких изменений, да? Вы немного похудели, что ли? И если бы не тот факт, что престарелая кузина вашей троюродной тетушки возжелала встретиться с «милым юношей», которым вы, может быть, были лет тридцать назад, и пришла к моему шефу с заявлением что «мальчик стал каким-то не таким», никто бы ни о чем не догадался. Как же вы упустили старуху? Даже спрашивать не буду, что случилось с настоящим Дуэйном Уэзерби, слабеньким, но все же магом.
От гостя исходят волны агрессии и тревоги, тот явно готов не только нападать, но и защищаться или защищать…
Если так, то он еще поторгуется, главное – не показывать свой страх.
– В прошлую нашу встречу ты сделал вид, что все как надо. Присматривался, что с меня можно стребовать, или просто сомневался, не ошибся ли, а вот сейчас тебя припекло, да?
Гость сует руку за пазуху и стремительно приподнимается в кресле, только этого не хватало! Придется отыгрывать назад, и он поспешно поднимает обе руки. На правой – толстая кожаная перчатка.
– Хорошо. Ты меня поймал. Что ты хочешь за молчание?
– Правильно, будем на «ты», как старые приятели. Почему ты решил, что я от тебя чего-то хочу?
– Ты мог бы сдать меня в любой момент, но не делаешь этого. Значит, заинтересован, чтобы обо мне никто не прознал.
Ясно. Торговаться визитер, похоже, не расположен. И уж конечно, позаботился перекрыть ему все пути к отступлению. А может, еще и напомнит о долге; кто их разберет, нынешнюю молодежь, может, считают, один раз задолжал – так всю жизнь отдавать будешь.
– Верно. Только предупреждаю – торговаться бесполезно. Или ты берешься, или переезжаешь в Азкабан. Третьего не дано.
– Какой у тебя уже стаж в аврорате? Говоришь совсем как один из тамошних старых психов. Что я должен делать?
– Ничего особенного. Я просто хочу, чтобы у тебя кое-кто пожил.
Вот это новости! Дальше-то что, интересно?
– Кто и как долго?
– Достаточно долго. Столько, сколько я захочу. Разумеется, время от времени я буду появляться здесь и проверять, все ли с ним в порядке, достаточно ли ты о нем заботишься. И запомни, запомни хорошенько – ты жив и на свободе, только пока слушаешься меня. Со своей стороны я обещаю тебе полное прикрытие. Родственница Уэзерби удовлетворилась моими объяснениями, я проследил, чтобы она больше ни с кем не поделилась своими подозрениями, поправил ей память слегка. Сделаешь что-то не так – потеряешь куда больше, чем я. Запомнил?
– Да уж, выгодная сделка. И кого же мне предлагается опекать?
– Вы с ним знакомы, сам увидишь. Я все устроил, через пару недель заберешь его из больницы.
Отличное начало дня, ничего не скажешь. Но дышать все же становится легче, невидимые пальцы, сжимавшие горло, отпускают, и он радуется, почуяв какую-никакую, а все же выгоду для себя.
Гость
I keep the wolf from the door,
But he calls me up
Calls me on the phone
Tells me all the ways
That he's gonna mess me up
Steal all my children
If I don't pay the ransom
But I'll never see him again
If I squeal to the cops
"Wolf At The Door" (Radiohead)
Утро. Кафетерий пока полупуст. Рон берет чашку огненно-горячего кофе и проходит к своему постоянному (и пока еще никаким нахалом не занятому) месту в самом дальнем углу. Садится так, чтобы видеть обе двери – входную и ту, что ведет в подсобку. Давняя привычка плюс проклятая «неусыпная бдительность».
Кафетерий полупуст, зато полон запахов (кофе, чуть подгорелые тосты, сигаретный дым, хотя, как говорится, «строго-настрого и вообще», и еще что-то; смесь запахов скорее приятная, но пестрая и бестолковая, как щенок дворняги, и такая же привязчивая) и звуков (за двумя из десяти столиков кто-то переговаривается, что-то жужжит и булькает, буфетчица Мэгги слушает проклятую Селестину Уорлок), в общем, все как всегда. Все в порядке – конечно, не по всему миру, но здесь, в кафетерии, – точно.
Исключение: с ним, Рональдом Уизли, определенно в порядке не все.
Кофе в чашке Рона обжигающий, черный, действительно почти черный, без дураков, темный-темный, как ночь непроглядная. Пить такой без сахара – то еще удовольствие, ведь он всегда был сладкоежкой. Рон закрывает глаза и прислоняется затылком к стене. Стена прохладная, кофе горячий. Хорошо. И как хорошо, что здесь нет никого из знакомых, тех, при встрече с кем не ограничишься коротким кивком, так что можно просто посидеть и помолчать. Рон долго сидит вот так; только стена за спиной, а все равно кажется, что там кто-то стоит. И он прекрасно знает, кто именно, где-то в голове словно вода плещется – несуществующая, из снов, из оставшейся в далеком прошлом зимы. Темная и холодная, как в том лесном озере, куда он десять лет назад нырнул, чтобы спасти Гарри. Тогда было очень страшно, он испугался, что утонет, хотя глубина была небольшая, зато вода – ледяная и почему-то обжигающая, а тощий Гарри оказался таким тяжелым, что его никак не удавалось выдернуть на поверхность. Тогда Рон все же выбрался из озера, а вот теперь, кажется, тонет. Человек ко всему привыкает, и Рон уже почти привык к еле слышному плеску ледяной черной воды, который почти не мешает говорить и слушать, но иногда заглушает все звуки, как помехи в эфире, и вот уже ничего не разобрать, отчетливо слышен только голос, как две капли воды похожий на его собственный. Говорит он, как правило, ужасные вещи.
***
Вот уже три года Рон почти каждую ночь видит во сне, как ныряет в ледяную воду озера, чтобы вытащить Гарри. Боится, но ныряет все равно. Выталкивает Гарри на берег, но сам вдруг погружается в воду с головой и тонет. На берег, таща за собой Гарри, выкарабкивается уже совсем другой Рональд Билиус Уизли, который потом, даже не дослушав, что говорит голос из медальона (а этот сукин сын не врет), делает совсем другой выбор.
Этот голос сам собой заползает Рону в уши, повторяет то, что приходило на ум не раз, но все же отступало, а вот теперь не отступит, не оставит в покое, потому что это все правда.
Всегда второй, нежеланный сын, всегда в тени, на вторых ролях, полное ничтожество.
Рон говорит себе, что не хочет слушать, не будет, не будет…
Но все равно слушает.
– Бей его скорее, – кричит Гарри. Вот Гарри в этом сне как раз такой, как на самом деле. Только он, Рон, другой. Так же, как и тогда, в лесу, слушает голос Волдеморта, смотрит на появившиеся из медальона призрачные фигуры Гермионы и Гарри, целующихся, готовящихся слиться в одно целое. И вот тогда он бьет. Мечом, рукоятка которого так удобно лежит в его руках. Бьет изо всех сил, только не по медальону. Гарри падает без единого звука. Снег окрашивается красным, и Рон думает, что теперь нужно найти Гермиону. От волнения у него обычно становятся влажными руки, но сейчас он совершенно спокоен. Нечего бояться, что рукоятка выскользнет из пальцев.
В палатке куда теплее, чем в зимнем лесу. Гермиона крепко спит, с головой укрывшись одеялом, и не просыпается, пока Рон громко не называет ее по имени, отведя за спину руку с мечом.
И просыпается сам.
Вечно на вторых ролях, говорит голос.
Второй. Номер два.
Так голос из медальона называл Рона, так Рон теперь называет того, кто явился в его жизнь из ночного кошмара. Иногда Рону представляется, что он – ненужная оболочка, висящая складками старая кожа, Второй вот-вот разорвет его изнутри и, отряхнувшись, выйдет в настоящее, и станет жить под именем Рональд Билиус Уизли, интересно, как скоро кто-нибудь заметит разницу?
Второй вторгается в его повседневную жизнь, все прочнее закрепляется в ней, пытается занять его место, но пока еще соглашается только смотреть из-за плеча, оставаться за порогом, когда Рон возвращается домой к Гермионе, Рози и малышу Хьюго, когда отправляется к родителям или навещает кого-нибудь из братьев. Потом, разумеется,
Второй все равно берет свое, являясь во сне и наяву, орет где-то внутри, стучит в стенки черепа.
Выпусти меня, требует он,
ведь я – это ты, козел паршивый, слабак гребаный. Выпусти меня, потому что я – это ты, но ты – это не я, и не мечтай, говнюк. Ты слабак и маменькин сынок. Ты не посмеешь.
Я посмею, отвечает ему Рон. Второй не скупится на ругань, он злобен и чертовски хитер, но пока еще его можно обмануть. Уже трижды Рону удавалось сделать так, чтобы Второй успокоился и заткнулся, ушел куда-то там в свои темные глубины, утопился, чертов сукин сын. Правда, периоды затишья все сокращаются. С предыдущего раза прошло всего два месяца. А ведь до того на полгода хватило. Что ж, тянуть больше нельзя, в противном случае Номер два заставит его сотворить кое-что похуже, и об этом он будет жалеть куда больше.
Рон чувствует, что меняется, он не знает, кем сделается в итоге, и ужасно боится узнать.
***
Вот как они со Вторым познакомились. Три года тому назад Рон отлеживался в Мунго после неудачной облавы. Спланирована операция была с использованием данных не просто устаревших, а рассохшихся и рассыпавшихся от старости. Может, кто потом и был наказан, только тогда Рона это не особенно заботило: он оказался единственным выжившим. И повезло еще, что угостили его не смертельным заклятием, а чем-то неизвестным: целители все головы ломали, что с ним делать, когда он вдруг пошел на поправку. Однажды утром Рон просто открыл глаза и с удовлетворением отметил, что жив (а ведь успел испугаться перед тем, как вырубиться от попавшего прямо в висок заклятия), руки-ноги слушаются, так чего еще хотеть?
Открыл глаза и вдруг увидел себя самого, сидящего на стуле у койки. Рон моргнул пару раз, и гость как-то расплылся перед глазами, распался на составные части, а потом вновь стал целым, как волшебная головоломка «для самых маленьких».
Этот
Рон казался совсем таким же, как тот, что только что очнулся и с удивлением обнаружил, что все еще жив.
Все же отличие было, и существенное. Когда гость поднял голову и пристально посмотрел на него, Рон увидел, что в глазах того нет ни зрачков, ни радужки (голубой, как у него, да, черт побери, хоть какой-нибудь!). В глазах непрошеного гостя был один лишь неуловимый серый цвет, какое-то мельтешение разных оттенков серого, словно кто-то взялся рисовать лицо, а потом схватился за ластик и небрежно стер самое важное – глаза.
Привет, Рон, сказал гость.
***
Сегодня Второй снова возник за его спиной. Рон надеялся, правда, не особенно сильно, что в прошлый раз тот приходил попрощаться, ушел насовсем, умиротворенный, насытившийся.
Рону казалось, что Второго он как следует накормил. Видимо, казалось зря.
Хорошо, сказал он Номеру два.
Я все сделаю, подожди только. Подавись, сукин сын, все тебе мало. Я скоро.
Рон со стуком оставляет чашку, кофейные потеки на ее стенках на короткое мгновение образуют два смутных силуэта, которые затем сливаются в бесформенное темное пятно.
***
Второй любит смотреть, как они падают, он потирает руки, кивает одобрительно. Раньше Рону нравилось, чтобы его одобряли. Когда-то очень давно, должно быть.
Они падают послушно, как подрубленные деревья. Сначала вихрем взлетают каштановые пышные волосы и только потом – им обоим, Рону и Второму, так кажется, – медленно-медленно оседает на землю девушка. Раскинув руки, хлопается оземь черноволосый юноша. Рон достает из кармана очки с круглыми стеклами и склоняется над парнем, чтобы нацепить их ему на нос, пальцем отводит темную челку со лба. Чего-то не хватает. Рон ни на мгновение не задумывается, но Второй все равно спешит подсказать, чего именно, нетерпеливо тычет его кулаком в спину, подгоняет.
Фокус дешевый, но ведь работает! Рон достает перочинный нож и пальцем пробует остроту лезвия. В этот момент он думает только о том, как угодить Номеру два. Это плата за то, что сегодня домой к Гермионе и детям вернется он сам, Рональд Уизли, настоящий.
Если, конечно, между ним и Вторым все еще существует хоть какая-то разница.
Миг, и тонкое лезвие, надрезая кожу, рисует на лбу мертвого парня шрам-молнию. Где-то поблизости удовлетворенно вздыхает Второй. Это его руки держали нож, вырезая знак на коже убитого, и надевали на него очки. Может быть, сегодня вечером эти же руки обнимут Гермиону, если она в хорошем настроении и не занята никакими проблемами магических существ.
Отвали от нее, козел, говорит Рон.
Хрен тебе. Мы же договорились.
Во-o-o-oт как? Кто и с кем договаривался? Я лично никаких там бумажек не подписывал. Думал меня обмануть, а, щенок? Долго еще будешь от меня бегать? Не получится. Ты отдашь мне свою шлюшку и своего паршивого дружка, потому что сам не можешь сделать с ними то, что надо, а я смогу. Ты хочешь, я знаю, хочешь размазать их по стенке, чтобы потом хоронить было нечего, но ты не посмеешь. Ты ведь хотел сделать это сразу, как вернулся к ним тогда, в лесу. Как же, ты вернулся, а они чем тебе отплатили? Трахались каждый день, пока тебя не было, вот чем они занимались, и ты это знаешь!
Второму весело, он опьянен тем, что сделали они вместе с Роном.
Но я же дал тебе …вот это …
Два еще не остывших тела у их ног.
Жалкая замена, таблетка-пустышка, мерзким тоненьким голосом отвечает Второй, кривляется, переходит на визг.
Я не бросаю начатого, в отличие от тебя, я не забываю и не отпускаю, и тебя не отпущу, но пока, ха-ха, можешь немножко погулять на воле, только недолго.
Рон и сам знает, что недолго.
Я люблю тебя, Герм, и тебя, Гарри, а ты заткнись, выродок.
Что удивительно, Второй послушно затыкается, отступает во тьму, а это значит, что у Рона еще есть время. Он выпускает из пальцев чужую палочку, оставив ее рядом с телами, и аппарирует. У него еще куча дел.
Черное озеро
…как нравится тебе
твой синеглазый мальчик,
О Леди Смерть?
(Э.Э.Каммингс)
Гарри терпеть не может Эдварда Монтегю (слишком уж он по характеру похож на Перси Уизли), но в расследовании головоломных дел тому действительно цены нет, может, он и впрямь имеет право так задаваться. Чем скандальнее преступление, тем более довольная ухмылка растекается по лицу Эдварда, делая того похожим на лягушку-альбиноса.
– Новости, Поттер. Только что Сайлас Грэм сообщил. Ну, ты знаешь, тот сквиб, из маггловской полиции. У них опять два трупа. Внешность и способ убийства тебе описать или сам догадаешься?
– Точно как в тех случаях?
– До последней детали. Парень, Мэттью Салливан, семнадцати лет, и девушка, Джули Стоу, девятнадцати. Выбор жертв, способ убийства, все совпадает. Как и в предыдущих случаях, жертвы не были знакомы, вообще никак не пересекались. Магглы проверяли серьезно, наши тоже проверяли: никаких общих друзей, родственников, одноклассников, вообще ничего. Оба убиты смертельным заклятием, на лбу парня вырезан шрам, точь-в-точь как у тебя.
– Палочка найдена?
– Да. В этот раз – да. Что бы это значило, как думаешь? Может быть, во всех эпизодах использовалась одна и та же палочка – с минуты на минуту будет готово заключение.
– Дашь прочесть?
– Разумеется, хотя тебе этого не поручали. Личный интерес в расследовании, видите ли… Читай, все равно завтра во всех газетах будет. Ах ты черт, мне же нужно…
Монтегю делает умоляющее лицо.
– Распишешься за меня в получении? Я буквально на полчаса, все долги подобрать нужно, прежде чем за это вот… браться. Шеф же башку отгрызет, громкое дело, не громкое, а свои дела другим передаешь – изволь все подчистить.
– Интересно, сколько из них огребу я? – ворчит Гарри. – Ну ладно, я посижу.
Монтегю бросает ему на стол конверт с фотографиями и исчезает.
Гарри запускает руку в уже вскрытый конверт. С двух фотографий – маггловских, обыкновенных – смотрят на него парень и девчонка. Живые. На посмертные фотографии он посмотрит позже.
Джули Стоу – копия восемнадцатилетней Гермионы, только волосы чуть темнее и глаза светлые, – улыбается так, будто фотография на самом деле волшебная. Парень, Мэттью Салливан, – почти в точности сам Гарри в семнадцать, разве что немного более упитан и не носит очков.
Через четверть часа на стол Монтегю ложится докладная от экспертов. Гарри вскрывает конверт, разворачивает бумагу и впивается взглядом в написанное. Потом встает, комкает докладную, сует в карман и вылетает из кабинета, будто за ним гонится свора бульдогов тетушки Мардж.
Сначала он должен проверить все сам.
Палочка, обнаруженная на месте преступления, ранее принадлежала Альфреду Нотту, ныне отбывающему длительный срок в Азкабане. Гарри нужно в Архив, срочно. Пока туда не добрался этот хлыщ Монтегю или кто-то еще.
***
Гарри прекрасно помнит, у кого могла оказаться эта палочка Альфреда Нотта.
По описям палочка (тринадцать дюймов, бук, волос единорога) проходит как сломанная при задержании опасного преступника, ничего особенного. Вот только арестовывал Нотта Рон Уизли самолично. Ему тогда еще одновременно вынесли благодарность за поимку – и порицание за превышение полномочий. Дескать, палочка должна была быть сломана только по приговору суда и никак иначе. Что же за обломки были тогда предъявлены суду на самом деле? Разбираться, наверное, никто не стал.
Даты трех предыдущих убийств, наверное, каждый из аврорского подразделения знает наизусть, Гарри тоже. Где же был тогда Рон?
Гарри помнит совершенно точно, что вечером, когда было совершено третье двойное убийство, они заступили на патрулирование вместе, но потом Рон получил записку от информатора с просьбой о срочной встрече и, основательно выругавшись, аппарировал, клятвенно пообещав, что отсутствовать будет не более получаса. Правда, задержался слегка, но выглядел и вел себя вполне нормально.
Пока еще кто-нибудь внимательный (Монтегю, например – у него этого не отнимешь, въедливый, ублюдок) не прочел докладную экспертов и не взялся за Рона, он, Гарри, должен успеть найти его сам. Пока Монтегю закончит с передачей своих дел, пока затребует копию…
– Поттер, тебя письмо дожидается, – всунув голову в кабинет, бурчит вечно недовольная Гейл Пирсон. Ее длинный нос едва не достает до противоположной от двери стены. Разумеется, она обожает совать его в чужие дела. – Почему-то мне подсунули. Идиоты.
Швыряет ему кое-как запечатанный конверт и хлопает дверью так, что стены дрожат чуть ли не минуту после ее ухода.
Что-то случилось с этим миром, а? Ответы никогда еще не падали ему в руки сами.
«Отель «Трансильвания» на Дрянн-аллее, номер 5Б. Это действительно срочно».
Почерк Рона никогда не отличался изяществом, и Гарри приходится напряженно вглядываться в слова, буквы в которых словно пытаются друг друга удушить.
***
Если не считать занятий Армии Дамблдора, Гарри Поттер впервые в жизни оказался под прицелом волшебной палочки своего друга, да еще и обезоруженным. Слишком много на него сегодня свалилось. Гарри понимает, что плохие новости предпочел бы выслушать сидя.
– Я просто хочу сесть. Ничего больше, честно. Может, объяснишь, что происходит? Куда ты пропал сегодня утром?
Стараясь не делать резких движений, Гарри ногой подтягивает к себе колченогий стул и садится. Отель из самых дешевых, и мебель соответствующая – не развалилась под тобой, скажи спасибо. Правда, сюда редко приходят просто посидеть на стульях.
– Ты хочешь меня убить, Рон?
– Вовсе нет, Гарри. Поэтому я тебя и позвал. Ты должен помочь мне.
– Те двое вчера – это был ты?
– Да. И вчера, и три года назад, и в позапрошлом году, и в этом сентябре.
– Зачем это все? Восемь человек, Рон…
– Восемь, десять, двадцать – какая разница? Это должны были быть вы. Ты и Гермиона. Но я не мог. Я не хотел, чтобы вы достались ему.
Голос у Рона безжизненный и тусклый, как серо-зеленые, дурно покрашенные стены номера 5Б, лицо тоже серое, волосы прилипли ко взмокшему лбу, взгляд одновременно настороженный и потухший.
– Кому – ему?
– Ему. Мне. Второму. Тому, кем я стал. Я ведь помню, что именно сказал мне в лесу тот чертов медальон перед тем, как я его разрубил. Всегда помнил. А потом, когда торчал в больнице, я встретил его, Второго. Потом понял, что не могу от него отделаться. Хватило часа, что я его слушал – и теперь я весь его, со всеми потрохами. Но я не хочу, чтобы ему достались и вы, Гарри. Я люблю тебя и Гермиону и не хочу, чтобы Второй сделал с вами все это… потому что ему так медальон сказал. Он полный псих. И я попытался обмануть его, чтобы он успокоился и оставил меня в покое. В первый раз было трудно. Я нашел парня и девчонку, выбрал таких, чтобы он был похож на тебя, а она – на Гермиону. Им было примерно по восемнадцать, как нам, когда мы жили в лесу. Правда, мне пришлось немного остричь ей волосы, а для него – купить очки. Я сделал это один раз и подумал, что свободен. Второй не приходил почти два года. Родилась Рози, Гермиона уже была беременна Хьюго, когда он снова явился. Он приходит все чаще, и больше не согласится на замену. Теперь я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал, Гарри. Это важно. Помоги мне.
Гарри в очередной раз набирает полную грудь воздуха и наконец вклинивается в монотонный монолог Рона. Может быть, он пожалеет об этом, но молчать тоже не может. Нужно что-то сказать. Все равно что. Выиграть время. Заставить его опустить палочку, позволить помочь.
– Что я должен сделать? Помочь тебе бежать?
– Нет, Гарри, это не сработает. От него не убежать. Я попрошу о другом. Это для моих детей и Гермионы, и для родителей. Я не хочу, чтобы они знали, ведь эта история точно вылезет наружу. Я не хочу, чтобы мои дети росли детьми сумасшедшего убийцы. Не хочу попасть в Азкабан или торчать в Мунго, забыв собственное имя, пока не умру там, как родители Нева. Ведь он… он уже не остановится. С каждым разом Второй требует все больше, Гарри, и все чаще. Он непременно заставит меня убить тебя и Гермиону. Я уже все обдумал, поэтому и позвал тебя сюда.
– Что…что ты обдумал?
– Можешь дослушать, не перебивая? Я уже три месяца работаю по одной группе здешних деятелей. Ввозят разную дрянь из Азии – «сонную одурь», «черный снежок», «коготь дракона». Ты знаешь, а Второй мне здорово помог с ними, он понимает их куда лучше, чем я, как будто знает, куда идти и у кого что узнавать. На сегодня у них намечена передача особенно крупной партии. Сам понимаешь, никто не удивится, если я попытаюсь накрыть их и геройски погибну, словно полный идиот. Пусть скажут, мол, в одиночку полез в эту навозную кучу, сам виноват. Я прошу тебя, Гарри, сделай это для меня. Я боюсь, что уже не смогу остановиться.
– Максимум через час тебя объявят в розыск, Рон. Как только Монтегю запросит копию вот этой докладной. И тогда уже ничего нельзя будет поделать. Почему ты не пришел ко мне раньше? Мы ведь могли бы с этим справиться, ведь и не с таким справлялись. Почему ты не сказал мне – мне, своему лучшему другу, – что с тобой происходит, почему позволил всему этому зайти так далеко?
Гарри орет на Рона, обзывает последними словами, как будто тот вовсе не держит его под прицелом палочки.
Эта вспышка оставляет Рона почти равнодушным. Он просто качает головой и продолжает говорить:
– Просил же не перебивать. После второго убийства я понял, что он уже от меня не отстанет. Я стал специально искать парней и девчонок лет восемнадцати, которые хотя бы отдаленно были похожи на тебя и Гермиону, присматривался заранее, запоминал. Иногда, правда, приходилось кое-что поправлять. Очки сейчас мало кто носит, а обязательно нужно, чтобы они были, приходилось покупать. Перед третьим убийством я купил сразу несколько пар и только потом понял,
что это значит.
Четвертой девушке пришлось вставить в глаза эти штуки, линзы цветные, глаза ведь у нее были не карие, а серые. Сделай для меня то, что я просил, Гарри, пожалуйста. Я бы хотел остаться и увидеть, как вырастут мои дети, много чего еще хотел бы успеть, но знаю, что уже не получится. Я превращаюсь в… даже не знаю, нет для этого названия. Я не хочу, чтобы меня заперли в отделении для буйных, не хочу позора для всех своих. И не хочу отдавать Второму тебя или Гермиону. Все очень просто, Гарри. Я устал, правда очень устал – каждый день изображать кого-то другого, нормального человека. Помоги мне. Пообещай, что не откажешься.
– Да, Рон, – Гарри немного медлит с ответом. – Я обещаю.
– Хорошо, – выдыхает Рон. – Я готов. Встреча этих деятелей состоится через четверть часа. После…ты должен будешь… оставить меня там. Потом – дождаться, когда туда подтянется первая группа, и поднять тревогу. Все очень просто. Есть еще время выпить по стаканчику, как в старые времена, а?
– И куда пойдем пить? – спрашивает Гарри как ни в чем не бывало.
– Неужели ты думаешь, что я тебя вот так отпущу? Нет, Гарри. У меня все с собой, – из внутреннего кармана Рон достает небольшую фляжку и прикладывается к ней. – Как в школьные времена, а?
– И то правда, – отвечает Гарри, все еще под прицелом палочки Рона. Берет фляжку и делает хороший глоток. Спиртное обжигает глотку, Гарри выдыхает и делает еще глоток.
– Посидим напоследок, а? Как тогда? – Рон опускается на пол, вытягивает ноги, шлепает ладонью по неплотно пригнанному паркету. – Садись рядом. И забери, наконец, свою палочку. Только помни – ты обещал.
Когда им обоим было по восемнадцать, летом, уже после победы, они ночи напролет просиживали на крыльце «Норы» или в саду, когда молча, а порой никак не могли наговориться. Начинали каждый раз втроем, но Гермионы никогда надолго не хватало, ее быстро смаривал сон, а они двое тратили время на глупости (по ее мнению), ведь думать надо было о том, чтобы завершить образование. Но Гарри и Рону не хотелось думать об образовании, по крайней мере, не в ближайшее время, потому что будущее действительно представлялось обоим бесконечным. В долгих ночных разговорах они наверстывали упущенное, сотни жизней проживали и тут же нетерпеливо отбрасывали, искали что-нибудь получше. Порой они точно так же передавали друг другу бутылки, содержимое которых как-то очень быстро заканчивалось, и вот тогда начиналось настоящее состязание – кого первого начнет клонить в сон. Как правило, это оказывался Рон, но он упорно отказывался возвращаться в дом и спать в кровати. Не одну ночь Гарри провел, охраняя сон друга, держа его голову у себя на коленях и готовясь тут же разбудить, если понадобится – пинками, – на случай, если Молли вздумается выйти к ним. Когда будущее бесконечно, можно позволить себе что угодно. Разве могли они представить, что все вот так закончится?
Гарри вдруг отчетливо понимает, что нужно делать. Его лучший друг уже сделал свой выбор, отговаривать поздно и бесполезно, любые слова сейчас бессмысленны, да и времени нет. Нужно спешить, пока не ушла решимость.
– Ты правда готов, Рон?
Под его взглядом Рон съеживается и опускает голову.
– Я готов, – отзывается Рон.
– Спасибо, что не смотришь на меня.
– Это просто потому, что я тебе доверяю, – отвечает Рон, по-прежнему не поднимая взгляда. – Ничего страшного, Гарри. Это быстро. Сам знаешь.
В последний момент Рон зажмуривается, успев удивиться, почему вспышка смертельного заклятия не зеленая.
Откуда эта боль в руке, и голову у виска словно обожгло, боль такая острая, но у мертвых же ничего болеть не может…
Темные воды обступают его, теперь уже не страшные, теперь уже спасительные. Вдыхая воду как воздух, Рон запрокидывает голову и широко улыбается, зная, что Второй больше никогда не придет, он утонул, сгинул. Рон тоже тонет и больше ничего не боится, утонуть – все равно что уснуть, совсем не больно, так ему говорили в детстве. А нет, это про замерзнуть. Это последнее, что Рон вспоминает перед тем, как погрузиться в сон на холодном дне черного озера.
Тихие американцы
Шрамы напоминают нам, что прошлое реально.
(«Красный Дракон», Харрис Т.)
Уилл Питтс имеет полное право гордиться собой. Выручка сдана, в торговом зале чисто, пакеты, банки и пачки расставлены по своим местам, все очень аккуратно, можно закрывать магазин и уходить домой. Под надежный щит из мелких повседневных забот никакие неприятности проникнуть не в силах.
Около года назад Уилл Питтс заново родился, чудом пережив взрыв бытового газа. Теперь его жизнь – это магазинчик «КвикМарт» в захолустном городке в Западной Вирджинии и дом старого холостяка Дуэйна Уэзерби, давшего ему приют.
Хорошо все же, что нашелся старый друг родителей, погибших при взрыве. Если бы не мистер Уэзерби, который забрал Уилла и перевез к себе, тот вышел бы из больницы и хрен знает сколько времени болтался бы без дела, не зная, куда податься, живя на пособие по безработице. Дуэйн и документы помог восстановить, и к делу пристроил. За прошедший год Уилл ни разу не изъявлял желания съездить туда, где жил с самого рождения, потому что от дома и его прежней жизни остался выгоревший пустырь, который, может быть, какой-нибудь простофиля купит под застройку.
В «КвикМарте» Уилл, будто в свою стихию попал – прижился сходу, с самого первого дня, второй продавец и хозяин ни разу недовольства не выразили, ценят.
***
Взрыв газа унес с собой некоторую часть организма Уилла – ухо и два пальца на левой руке, а также некоторую часть его прежней жизни вместе с памятью о ней. Его здорово приложило головой, правда, врачи уверили, что все будет в порядке. Кто знает, может, так оно и есть. Уилл Питтс вряд ли сказал бы, что все в порядке, помни он себя прежнего; но он не помнит, а потому ничуть не протестует против того, что, похоже, ему придется остаться таким, каким он вышел из больницы после лошадиной дозы лекарств – спокойным, управляемым и всем довольным. Первое время Уилл чувствовал себя не слишком уверенно, как человек, еле оправившийся после долгой болезни и теперь заново учащийся ходить, а потом привык. В крохотном городке штата Западная Вирджиния жизнь тихая – ни тебе потрясений, ни страстей и одержимостей, все как по заказу.
Уэзерби по сей день упорно пичкает его таблетками, порой вызывает прямо на дом каких-то профессоров, один круче другого, непонятно только, на чем они приезжают – Уилл ни разу не видел ни одной дорогущей машины, ни хотя бы такси. После очередной встречи с каким-нибудь «светилом науки» он на несколько дней впадает в полнейшую апатию, ходит и говорит, как автомат. Толку-то от этих докторишек. Странные они – все разные, ни разу один и тот же не приходил, а пахнет от них почему-то всегда одинаково. Ни у кого из местных нет одеколона с таким запахом – дорогой, наверное.
Уэзерби не старик еще, пятьдесят для мужика не возраст, живет он, правда, замкнуто, гостей почти никаких, кроме разных там медицинских светил. Да и ну их к черту, гостей.
Дом у Дуэйна Уэзерби здоровенный, как ангар, может, скучно ему или что, при всей нелюдимости. Живи, говорит, Уилл, у меня, сколько хочешь, пока на ноги не встанешь, а то и оставайся.
Уилл тогда подумал и согласился, с тех пор ни разу не пожалев об этом.
***
За целый рабочий день он устает от людей, и тогда очень здорово вернуться домой. Ну да, в громадный пустой дом Дуэйна Уэзерби. Иногда Уиллу смутно вспоминается его первый дом – тесноватый, но уютный, в нем всегда полно народу.
Интересно, как это так, ведь он же был единственным сыном?
Хотя, может, родители просто любили гостей.
В его памяти всплывает порой и еще кое-что, неуловимое, тут же утекает сквозь пальцы, если сам Уилл пытается притянуть его поближе и рассмотреть. Краски перемешаны, как в калейдоскопе, вот его еще раз встряхивают – и картинка совсем другая, первая уже распалась и обратно не сложится.
Человек в промокшей от пота рубашке склонился над открытым капотом старой бирюзовой машины. Маленький Уилл едва достает человеку до пояса, изо всех сил задирает голову, но лица разглядеть не может, взбирается на стул (наверное, специально для него поставили) и тоже заглядывает под капот – ничего не понятно, но так интересно!
– Пора ужинать, – слышится откуда-то сверху, а потом высокой человек (его отец?) сажает Уилла к себе на плечи. Лица снова не видно, только редеющие рыжие волосы на макушке. Отец идет к дому, еле различимому в сумерках. Слышно, как что-то с треском взрывается, потом – хохот в два голоса и возмущенный женский крик. Отец ссаживает Уилла на землю, и тот бежит за ним, трава щекочет босые ноги. Добежав почти до крыльца, мальчик хлопает себя по лбу и возвращается за ботинками. Какие дураки взрослые – мол, в жару есть совсем не хочется, а он вот хочет. И будет!
Картинка расплывается, и ее заменяет собой другая.
Уилл стоит за прилавком, звякает дверной колокольчик. Покупатели – трое ребят лет по двенадцать, в каких-то странных старомодных пальто, болтают о чем-то вполголоса, некоторые слова удается разобрать.
– …новинка… только подложить ей под кровать, и…
–…протащили… в школу… козел… конфисковал все…
Шум, гам, за спиной и на полках – все яркое, блестящее, крутящееся, извергающее искры, жужжащее, пищащее и подпрыгивающее на месте, наверное, когда-то он работал в магазине игрушек, и как только умом не тронулся?
***
Заново родившимся быть не так уж и здорово – но это если есть, с чем сравнивать.
Новое прошлое Уилла началось в тот день, когда он пришел в себя в больнице. Болела рука, это он хорошо помнит, и голова, особенно в том месте, где раньше было ухо.
Рука перебинтована, он пытается ощупать голову – вроде бы цела, только волос почти не осталось – сгорели, объясняют ему.
Трещина в белом потолке, тонкая, извилистая – первое, что он видит, впервые очнувшись. Потом каждый раз, выходя из глубокого сна, приносимого разноцветными таблетками, которые уносят боль, он видит ее и мысленно приветствует, как добрую знакомую. Фигуры в белом, исполняющие замысловатый танец у его постели, сыплющие незапоминающимися словами, специальные у них слова такие, что ли, чем длиннее и страшнее, тем труднее запомнить. Хотя это, может, и правильно. Дуэйн Уэзерби, шагнувший в палату, ставящий на стул сумку с вещами, забирающий у фигуры в белом бумажки со списком лекарств («будете давать ему это и еще это»), и кто-то за спиной мистера Уэзерби, наверное, еще один врач, почему-то в темном. Молодой, практикант какой-нибудь, наверное.
***
Сегодня у Дуэйна гость, они вдвоем сидят в кабинете. Вернувшись, Уилл не заходит к ним, сразу идет в гараж. Сегодня он попробует реанимировать старый «форд» Уэзерби. Интересно, сколько лет этот красавец простоял в гараже без дела?
Краска вся облупилась, а салон полон паутины. Где-то под продавленными сиденьями, похоже, устроено крысиное гнездо.
Уилл вытаскивает ящик с инструментами, выкатывает машину на лужайку за домом и берется за дело. Он никогда не видел мистера Уэзерби за рулем, что ж, этим займется сам.
Уилл был прав – руки вспоминают все сами, наверное, когда-то он прошел неплохую школу у отца.
***
– Ну и как он? – спрашивает представительный седой мужчина с большим животом и белой окладистой бородой, прямо Санта-Клаус в деловом костюме.
– Посмотри сам. Он там, на заднем дворе, с машиной возится. По-моему, ему нравится, – почти мирно отвечает Питер Петтигрю. – Не тяжело таскать такой вес, профессор Поттер?
Нельзя сказать, что они в хороших отношениях, но враждовать сейчас тоже не с чего. Самая обычная, доступная даже магглам магия общего дела.
– Тяжеловато, так ведь ненадолго же. Вдруг когда и впрямь растолстею, но только не на этой работе. Ну ладно, времени мало. Как у него с памятью?
– Пока ничего не изменилось. Он почти не интересуется своим прошлым, у меня не допытывается, ведь я должен что-то знать. Встает по утрам, делает что надо, не задает вопросов.
– Знать бы, долго ли это продлится. Потом позовешь его – надо подновить заклятие. Зелья я принес – будешь подмешивать в питье, как всегда.
– Я ведь не говорил тебе, но в после того дня, когда ты объявился, я специально заказал несколько газет. Его пальцам и уху устроили торжественные похороны, и орден вдове вручили. Как когда-то моей матери. Оказывается, нужно умереть, чтобы на тебя всерьез обратили внимание.
– Он не для того…
– Дай договорить. Еще в школе, на первом курсе, когда никто не мог подслушать, он сам себе жаловался, что всем вечно не до него. Я, наверное, был единственным, кто дослушал до конца историю про то, как вы выиграли в заколдованные шахматы Макгонагалл. Домашние не в счет, правда.
– Все не так, Питер, – довольно резко отвечает Гарри. Правда, враждебность в его голосе быстро сходит на нет. – Сейчас о нем есть, кому помнить. Конечно, потом кое-что все же вылезло на свет, но доказать ничего не смогли, да и своей якобы смертью от рук торговцев дурью он…В общем, сделал так, чтобы о нем вспоминали в основном хорошее. Слава Мерлину, руководство решило замять эту историю и запретило Монтегю копать дальше, просто тихо прикрыли дело, и все.
– Ирония в том, что ни мне, ни ему теперь не нужно, чтобы кто-то вспоминал. Когда эта самая рука, – Питер поправляет перчатку нарочито небрежным жестом, – меня чуть не задушила, я понял – вот он, шанс. Сложнее всего было дождаться, когда вы уберетесь из подвала. И, разумеется, повезло, что в той суматохе никто не явился посмотреть на мой труп.
Может, это и впрямь ирония, горькая, правда. Гарри еле сдерживает ухмылку. Нервы стали ни к черту.
– И главная составляющая успеха – это чтобы факт твоей смерти подтвердил сам Гарри Поттер. Я мог бы неплохо заработать. Ну ладно, уже пора. Зови его сюда.
Гарри вздыхает. Дело предстоит крайне неприятное, но отступать некуда – свой выбор он сделал год тому назад.
ЭпилогОни сидят на открытой веранде, потягивая пиво из бутылок.
Свет закатного солнца золотит живую изгородь, на которую оседает пыль от проехавшей по дороге машины. Машины тут редки, как и пешеходы.
Тень от посаженного еще дедом Дуэйна Уэзерби дерева тянется через весь двор, верхушки редких облаков образуют причудливую линию, которая то так, то этак изгибается, пока не оказывается разорвана, если усиливается ветер.
– Что ты собираешься делать потом, Уилл? – спрашивает Питер Петтигрю.
– Не знаю, – беспечно отвечает Рон Уизли. – Возможно, уеду куда-нибудь, мне все равно куда. Но это – потом когда-нибудь. Если ты меня раньше не выгонишь.
– Живи сколько влезет, – ворчит Питер. – Дом большой, комнат хватает. Вообще-то я спрашивал про отдаленное будущее.
Рон смотрит на него так удивленно, словно «отдаленное будущее» – что-нибудь такое, чего на свете пока нет, вроде летающей машины.
– Не знаю, – повторяет Рон. – А что до будущего, которое не отдаленное, а поближе, я бы собаку завел. Ну, знаешь, домашнее животное. Я хотел бы о ком-то заботиться.
– Собаку, – Питер кривится в ухмылке, теребит перчатку, всегда скрывающую правую руку.
Рон Уизли выглядит моложе своих лет, отросшие волосы свисают почти до плеч и загораживают уродливый шрам на месте отсутствующего уха.
Лишившийся прошлого, его подопечный уже, конечно, не беспомощен, как младенец, но все равно нуждается в постоянном присмотре. Судьба любит пошутить, как еще объяснить то, что она вновь столкнула Питера с одним из бывших хозяев (хорошо, что с этим, а не с другим); и в результате этой шутки рядом с ним снова мальчишка, который когда-то таскал его за пазухой, кормил остатками обеда, а иногда, когда совсем не с кем было поговорить, складывал ладони чашечкой и подносил его к самому носу, чтобы заглянуть в глаза и сказать: «Ну и скучный ты, Скабберс, только дрыхнуть и умеешь», а потом в качестве извинений преподнести внеочередной кусок сыра.
– Черт с тобой, собаку так собаку. Только не кота. Всегда терпеть не мог этих паршивцев.
= The end=
Примечания:
1. Название фика – отсылка к словам из «Маленького Принца» Сент-Экзюпери. «Мы в ответе за тех, кого приручили». А уж кто за кого в ответе в данном фике – решать вам.
2. Третья глава названа по аналогии с романом Грэма Грина «Тихий американец», но фик и роман сюжетно не пересекаются никак.
Благодарности.
Благодарю всех своих сокомандников, помогавших мне во всем и ободрявших несчастного автора в те мерзкие времена, когда автору хотелось все бросить и сбежать куда-нибудь в Аргентину, сменив имя. Люди, вы лучше всех!
И вас, дорогие читатели, тоже благодарю) За долготерпение в том числе.
