И ты улыбаешься.Гл.1, 2 - пейринг Беллатрикс/Сириус.
То, что они думали друг о друге. То, что мучило обоих, но умалчивалось - ото всех остальных.
А, боян, как обычно.
Гл.3 - гермидрака, Белла/Сириус - намеками
Гл.4 - Тедди Люпин/Виктория Уизли, глава на удивление дженова
- А что… что вы делаете, когда вам больно?
- Я? Улыбаюсь, конечно.
(с)
Ты ненавидишь его.
Ты ненавидишь его всего, от завитка темных волос на затылке до синих смеющихся глаз.
С тех пор, как ему исполнилось три года, этот мальчишка изо всех сил старается вывести тебя из состояния шаткого душевного равновесия. И ты не можешь отрицать, что твой кузен Сириус – именно тот, кому это удается в полной мере.
Хуже того – твоим сестрам, кажется, нравится смотреть на то, как он мучает тебя. Но Нарцисса и Андромеда всегда тебя недолюбливали – хотя ты не вполне понимаешь, за что.
И, когда он предлагает – под видом игры – очередную пытку для тебя, ты лишь гордо поднимаешь непокорную голову и соглашаешься. Хотя, по-твоему, худшего времяпровождения, чем игра в карты, человечество еще не придумало.
Но вы играете на желание, и это на время успокаивает тебя – можно не искать в его действиях подвоха.
Ты слишком честолюбива для того, чтобы позволить ему выиграть. Твои сестры достаточно умны для того, чтобы сообразить, что им стоит тебе поддаться. И вскоре ты торжествующе смотришь в эти пронзительные синие глаза, стараясь не замечать танцующие в них смешинки.
И придумываешь, как бы получше наказать этого вздорного сорванца.
- Ну-ну, посмотрим, на что ты способна, Белла, - неожиданно говорит он, и ты мгновенно вспыхиваешь, уязвленная его насмешливым тоном. Все тщательно продуманные планы вылетают из хорошенькой черноволосой головы, и остается только брякнуть первое, что пришло на ум:
- Поцелуй Нарциссу!
И сидишь, покраснев, и чувствуя себя полной дурой. Смотришь, как он сначала минут десять выпрашивает у нее позволения. А потом – мило, по-родственному целует в щечку.
С тобой он никогда не бывает хоть сколько-нибудь вежлив.
- Знаешь, Белла, - говорит он, поднимаясь, и отряхивая с колен невидимые пылинки, - Вот если бы ты велела, чтобы я поцеловал тебя - это было бы действительно мерзко.
Тебе тринадцать лет. Ты во всех отношениях умнее, лучше и талантливее этого заносчивого мальчишки. И у тебя тоже есть гордость.
Но ты вовсе не хочешь, чтобы твои сестры увидели, насколько тебе больно.
И ты улыбаешься.
Ты последний год учишься в Хогвартсе и, как назло, постоянно натыкаешься на кузена и его гриффиндорских дружков. Удерживаться от того, чтобы плюнуть им вслед, становиться все труднее.
Твоя ненависть к нему с годами лишь растет, и, если говорить начистоту – его слава сердцееда тоже немало способствует этому. Ты сама не знаешь, что творится с тобой иногда – но за одно то, что сердце при виде его улыбки и весело блестящих глаз начинает учащенно биться, ты готова кузена проклясть.
И, если тебе приходится с ним говорить, ты не можешь думать о Сириусе иначе, чем о предателе крови, хотя он по-прежнему носит фамилию Блэк.
То, что он учится в Гриффиндоре, уже можно счесть достаточным поводом для того, чтобы не здороваться при случайных встречах.
Но однажды вечером, торопливо возвращаясь в свою гостиную, ты застаешь такую картину: твой мерзкий кузен целуется в коридоре со смазливой блондиночкой из Хаффлпафа. И, не замечая тебя, он с придыханием говорит ей на ушко:
- Да, ты на многое способна, детка…
И ты стрелой проносишься мимо, прижав ледяные ладошки к горящим щекам.
Похоже, этому субъекту совершенно незнакомы такие понятия, как «верность» и «родовая честь».
В этом ты, несомненно, его превзошла. Да, ты действительно достойна своего имени.
И ты улыбаешься, не зная, что в спину тебе напряженно смотрят ясные синие глаза.
Сегодня – день твоей помолвки, только твой день, но именно его выбирает тетя Вальбурга, чтобы сообщить родственникам о том, что Сириус Блэк ушел из дома.
Да, даже на расстоянии этот нахал умудряется все тебе испортить.
Твой жених совсем не такой. Он мил, обходителен и так же, как и ты, печется о чести своего рода и чистоте крови. То, что в хитрости ему тоже не отказать, ты предпочитаешь умалчивать.
И все с тобой сегодня действительно ведут себя на удивление приятным образом. И ты, изо всех сил впиваясь ногтями в нежную кожу рук, пытаешься сдерживаться, чтобы не накричать на гостей, приехавших на твой праздник.
И постоянно отгоняешь от себя навязчивый образ худощавого черноволосого паренька, который встает перед глазами каждый раз, когда ты смотришь на Родольфуса Лейстренджа.
Принять свой жребий оказывается не таким легким, как тебе казалось раньше. И почему-то все время кажется, что вещи стоят не на своих местах, гости чрезвычайно унылы и в доме не хватает чего-то очень важного.
Этого не хватает в сердце, и ты осознаешь это только тогда, когда невзрачная сова приносит тебе записку с поздравлением о заключении помолвки.
Она без подписи, но, когда ты читаешь пару строк, написанных внизу, под текстом поздравления, то с легкостью опознаешь отправителя.
« Ну что, сестренка, все еще пытаешься доказать мне, что способна на многое? Не трудись».
Перечитываешь это снова и снова, до тех пор, пока текст намертво не врезается в память.
Сейчас тебе как никогда сильно хочется убить Сириуса Блэка.
И ты улыбаешься.
Много лет спустя, когда ты сидишь в Азкабане, вполне поплатившись за свои – без сомнения, чрезвычайно правильные - взгляды и идеи – ты узнаешь о том, что твой мерзкий кузен, оказывается, тоже здесь.
Ваши камеры расположены далеко друг от друга – стражи позаботились о том, чтобы родственники не имели возможности пересечься.
Но тебе хватает осознания того, что где-то здесь, рядом, все еще горят теплым светом синие глаза.
И того, что Сириус, оказывается, далеко не так безнадежен, как ты когда-то считала.
Наверное, именно это и поддерживает в тебе жизнь все время заключения.
И ты улыбаешься, наконец поняв, как сильно вы похожи.
Но война все расставила по местам, и ты понимаешь, что всегда ошибалась.
Старое чувство до боли теснит грудь, и ты думаешь, что это ненависть – да, конечно же, ты все еще терпеть не можешь его, предателя чистой крови.
Обманывать себя получается на удивление легко, и ты, подпитываемая этим чувством, спешишь в Отдел Тайн – вместе с такими же одержимыми.
И то, что твоим противником становится он – не иначе, как предначертано свыше. Ты – отомстишь. Ты – сможешь, ты справишься…
Но растерянное выражение не сходит с твоего лица, и все заклинания бьют мимо, не находя своей цели.
Потому что – неожиданно для себя – ты увидела боль в этих синих глазах.
Но его крик быстро развеивает наваждение. Только этих слов и можно было ожидать от него, мерзкого ублюдка, предателя…
— Ну же, давай! Посмотрим, на что ты способна!
И ты, мгновенно, словно получив удар под дых, выпускаешь из палочки красный луч.
А он и не думает уклониться.
И сейчас, с невыносимой болью в сердце глядя в его лицо – все то время, пока он медленно падает за арку – ты смеешься.
Просто потому, что улыбаться больше нет сил.
А еще через два года смерть находит тебя сама. И кажется, что из синих глаз Молли Уизли на тебя смотрит он – человек, которого ты ненавидела всю свою жизнь.
Ненавидела, потому что он однажды сказал, что чувство «любовь» недоступно пониманию леди Беллатрикс Блэк.
И ты имела смелость в это поверить.
А сейчас уже ничего не исправить, и навряд ли, если Бог есть, после смерти вы окажетесь за одной чертой.
Это не то, на что стоит надеяться.
И ты отступаешь, создавая для окружающих иллюзию того, что ты не сама выбрала подобный исход поединка. Что Молли Уизли действительно победила тебя, любимицу и правую руку Темного Лорда.
Луч, вырывающийся из ее палочки, летит неожиданно медленно – и с силой ударяет тебя в грудь.
Глядя стекленеющими глазами в равнодушное небо, ты неожиданно удивляешься его синеве.
И ты улыбаешься.
Жестокая девочка.- Что с тобой? Заболел?
- Почти. Влюбился.
(с)
Говорят, когда человек умирает, перед его взором проносится вся его жизнь.
Ответь, Белль, почему я помню только твои глаза?
Я хотел бы знать.
Когда я впервые увидел их – эти черные глаза, похожие на маслины, на матово блестящие вишневые косточки?
Мать взяла меня с собой к тете, когда мне было года четыре. Не сказать, чтобы я пришел от этого в бешеный восторг: перспектива провести вечер с тремя замечательно воспитанными и ужасно церемонными девчонками уже тогда не особенно вдохновляла мистера Сириуса Блэка. Гораздо больше мне, помнится, нравилось играть со своей собакой – мы отлично понимали друг друга: я и тот пес.
Наверное, я сам сейчас стал похож на своего детского любимца: такой же старый, плешивый и совершенно разучившийся кусаться. Все возвращается на круги своя, так ведь, сестренка?
Можно сказать, что Андромеда и Цисси вполне оправдали мои опасения. С ними, скажу тебе по секрету, было невыносимо скучно. До сих пор, когда я вспоминаю тех юных барышень, в голове появляется лишь одна фраза –с такими не сходишь в разведку и не поохотишься на соплохвостов.
Вероятно, другого времяпрепровождения, кроме как игра в аккуратненьких кукол или чтение сказок, они не принимали.
Иной была ты – я сразу понял это, едва взглянув на твое личико, полное озорства и лукавства.
Но ты не принимала меня в свои игры, убегала, заливисто хохоча, или тихо пряталась в доме.
Жестокая девочка.
Мне невыносимо хотелось играть с тобой. Я, наверное, в то время отдал бы все, лишь бы ты перемолвилась со мной хоть одним словом.
Но мне приходилось лишь ловить взгляды блестящих черных глаз, которые ты на меня бросала украдкой.
И я начинаю мстить. Месть моя проста до безобразия, совершенно не щеголяет выдумкой: я просто вынуждаю тебя делать то, чего ты терпеть не можешь.
С самого детства я изучил тебя лучше, чем кого бы то ни было на этой планете, леди Беллатрикс Блэк. Я знал, как свои пять пальцев, все твои слабые места. И обожал, когда ты вздергивала свой острый подбородок и шла вперед – наперекор всем своим страхам.
Наперекор мне, естественно. И судьбе, наверное, тоже.
Ты всегда была большой упрямицей, сестренка.
И вскоре я заметил, что эти черные, затягивающие, словно омут, глаза, смотрят на меня с неприкрытой ненавистью.
Ты так ничего и не поняла, Белль. А я уже не мог сойти с намеченного пути – это было вовсе не в моем характере, ты же знаешь.
Что совсем не мешало мне мучиться, глядя, как на твоем хорошеньком личике появляется выражения ледяного, всепоглощающего презрения.
Да, в то время ты действительно заставляла меня страдать.
Жестокая девочка.
В тот год, когда я впервые поехал в Хогвартс, я и вправду надеялся, что смогу еще изменить что-то. Что годы вражды сойдут на нет, и ты, наконец, признаешь меня равным себе. Примешь в свой круг общения. Черт, Белль, я действительно желал этого.
Но Шляпа решила по-своему: Гриффиндор. Новые друзья – что ж, разве не об этом я мечтал когда-то, вынужденный довольствоваться лишь твоим ледяным молчанием?
Нет, я не виню тебя в этом, поверь. Да я просто счастлив, что все случилось именно так, а не иначе.
Только, вспоминая черноволосого мальчишку, который отчаянно смотрел через весь Большой зал на стол Слизерина, я почему-то все время сглатываю вставший в горле вязкий, тяжелый ком.
Может быть, потому, что первокурсник Сириус Блэк из первого дня, проведенного в Хогварсе, ярче всего запомнил маслянистые черные глаза, взирающие на него с явным осуждением.
И тонкую, желчную усмешку юной леди Беллатрикс.
Очень жестокой девочки.
Иногда ты видишь то, на что смотреть вовсе не стоит.
Да, Белль, я действительно не хотел бы, чтобы ты стояла между мной и моими девушками. Почему я говорю во множественном числе? Потому что их и вправду было много. Сестренка, тебе ли не знать! Мне казалось, что ты изучила их лучше меня.
По крайней мере, именно это следовало из писем, еженедельно отправляемых мне матерью.
Правильно, кто же мог настучать на меня, кроме милой сестренки Белль.
Которая, судя по тому, что я имел честь наблюдать последние годы, на любовь вовсе не способна.
Это я и высказываю тебе утром в Большом зале, после того, как получил от Вальбурги Блэк особенно оскорбительное письмо.
И я с удовольствием триумфатора, который наконец смог тебя уязвить, вижу, как обычно бледные щеки вспыхивают румянцем, и черные глаза блестят так ярко, будто ты собралась заплакать.
Но ты улыбаешься, и слова извинения, рвущиеся с языка, так и остаются непроизнесенными.
У тебя улыбка очень, очень жестокой девочки, Белль.
Я узнаю о том, что кузина Белла, «которая всегда, слышишь, всегда и во всем была лучше тебя, Сириус!», выходит замуж именно в тот момент, когда ставлю на мостовую последнюю сумку с вещами. Спасибо, мама. Ты напомнила мне о том, что я забыл свои письменные принадлежности.
Открытку я покупаю готовую, приписываю внизу пару строк от широты души и отправляю ее с совой, которую мне любезно одолжил Джеймс.
Да уж, судя по тому, что я слышал о твоем женихе, сестренка, вы действительно будете чудесной парой. Если способны ужиться вместе две ядовитых змеи.
Я вздыхаю, стараясь унять наконец бешеный стук сердца и дрожь в руках.
Просто… Знаешь, сестренка, мне и правда хотелось бы увидеть сейчас выражение твоих глаз.
Но ты ведь не придешь проведать старого, больного какой-то неизлечимой болячкой кузена?
Ну вот, я так и знал.
Жестокая девочка.
Я мало что помню из времени, которое провел в Азкабане.
У собак вообще короткая память, знаешь ли.
В сущности, мне хорошо запомнилось только два дня. День, когда меня туда посадили, и день, когда я из этой чертовой тюрьмы сбежал.
То, что именно в эти два дня я видел тебя, никак не связано с моей памятью.
Сестренка, тебе никогда не казалось, что ты слишком много о себе думаешь?
Ах, да. Конечно. Как же я посмел спросить.
Нет, ты ошиблась. Я видел не тебя.
Я видел черные, усталые глаза моей жестокой девочки.
И, знаешь, в конце концов, я просто устаю от всего этого.
Твои глаза становятся для меня наркотиком – и эта одна из причин, по которым я так мучаюсь, сидя дома, в то время как остальные находятся на заданиях.
Я начинаю искать смерти – надеясь, что этого не замечает никто – ни Гарри, ни его друзья, ни эта милая малышка Нимфадора Тонкс.
Она ведь так не похожа на тебя, мою жестокую девочку.
И, знаешь, мне кажется, что наш поединок был предначертан заранее.
По крайней мере, мой язык молол все, что было ему угодно, пока я смотрел в твои глаза.
Черные, как наша фамилия.
Черные, как забвение, в которое я старался погрузиться все эти годы.
Черные, как страсть, выхода которой я старался не давать – безуспешно.
Черные, как твоя душа, маленькая жестокая девочка.
Я рад, что нашел смерть именно от твоей руки.
И, падая за арку, я улыбаюсь.
Знаешь, Белль, сейчас мне остался только один вопрос.
Ответишь?
Ну, хоть раз, не будь так жестока. Я, так и быть, тебя попрошу.
Генеральная уборка.Название: Генеральная уборка.
Автор: Destination
Пейринг: стандартная гермидрака, Белла/Сириус выступает лишь намеками
Рейтинг: PG-13, как и у всего остального.
Да и вообще это действительно обычное продолжение. Просто в немного странной форме)
Лицо врага поражает меня тогда, когда я замечаю, как оно похоже на мое.
© Станислав Ежи Лец.
Осень на дворе, осень в душе и в сердце.
Жизнь окрасилась в багряно-золотые, гриффиндорские тона. Скоро и листья опадать начнут, а я буду рано вставать холодным утром и прогуливаться с метлой по ведущей к дому аллее. На самом деле мне ужасно нравится, как они шуршат под ногами. Но нельзя же оставлять дорожку неубранной? Хотя, думаю, Сириус был бы вовсе не против.
Гарри, Рону и Джинни все равно. С некоторых пор мне вообще кажется, что все мы потихоньку начинаем сходить с ума. Что, вообще-то, нельзя назвать особенно удивительным – крайне замкнутый образ жизни ведем, все-таки. Может быть, после свадьбы Гарри и Джинни все наладится. Не уверена. Не знаю. Думать боюсь, если честно.
Знаете, как кричат журавли? Я замечаю их иногда в небе высоко над нашим домом. В голосе их слышится и тоска неизмеримая, и грусть, и боль от того, что они улетают из дома.
Мы все похожи на этих журавлей, на хрупких белоснежных птиц с больной душой. Только вот крылья у нас поломаны – над этим потрудилась война.
Иногда я кажусь себе единственным разумным человеком во всей этой компании, семейным психоаналитиком, если вам угодно. Ровно до тех пор, пока не вспоминаю про свой секрет – а я ни с кем не готова им поделиться.
Конечно, как же такая правильная девочка, как я, могла допустить подобное. Мне кажется, вопросы возникнут в любом случае. А я не готова на них отвечать.
Не хочу, не буду, я не до такой степени смелая.
Проще делать вид, что ничего не случилось. Как ни в чем не бывало, перебирать книги в шкафу, например. И не замечать взглядов, которые на меня искоса бросает Рон.
Каждый раз, когда я начинаю разбирать библиотеку Блэков, у меня возникает ощущение, что я совершаю генеральную уборку. Представьте себе огромное собрание книг, заключенных в изысканные обложки, напечатанных на дорогой бумаге – честно говоря, я не уверена, что это именно бумага, и не хотела бы знать, какой материал был использован в действительности. И все они располагаются в шкафах без всякой системы! Большинство еще и толстым слоем пыли покрыты, бедненькие. А зачастую тома перемежаются с архивными документами – вот они действительно интересуют Гарри, и я стараюсь ничего не пропускать.
Сегодня мое внимание привлек довольно простой томик – ни вам вычурной обложки из драконьей кожи, ни багряных чернил, неприятно напоминающих свернувшуюся кровь. Но, в отличие от остальных, он выглядел не таким заброшенным: если к другим книгам, похоже, не прикасались десятилетиями, то этот пролежал без внимания от силы года три. Я открыла его и испустила разочарованный вздох: ну, конечно же, руны.
Сириус, насколько я знаю, рунами никогда не увлекался. Впрочем, книгу, конечно же, мог читать любой из Ордена – та же МакГонагалл, например. Я довольно вяло – думать, как ни странно, совершенно не хотелось, а перевод все же требует определенного напряжения мысли – полистала хрустящие желтоватые странички. И собиралась уже ставить томик на полку, когда из книги с шелестом выскользнула старая колдография.
Я поднимаю ее с пола, немного брезгливо держа за краешек. Часть колдографии обрезана: виднеются только обтянутые джемпером гриффиндорской расцветки плечи и смуглая рука, на которую опирается прехорошенькая блондинка. Черты ее лица знакомы до боли: не так-то просто забыть Нарциссу Малфой.
Невольно усмехаюсь - надо же, оказывается, Цисси относилась к выпускникам нашего факультета намного терпимее, чем ее сын.
Брюнетку же, которая замерла рядом каменным изваянием, узнать сложнее. Она, запрокинув голову, смотрит куда-то влево – похоже, на паренька, лицо которого мне увидеть не суждено. Эта девушка, чьи черные волосы так резко контрастируют с мертвенно-бледным лицом, улыбается. Улыбка немного безумна, да и в глазах незнакомки застыла неподдельная боль.
И, только внимательно вглядевшись в старое изображение, я узнаю леди Беллатрикс Блэк.
В этой тоненькой девушке со старой фотографии нет еще той жестокости, которую я привыкла видеть в лице любимицы Темного Лорда. Да и сумасшествие, которое сквозило в каждой черточке Пожирательницы Смерти, разглядеть здесь сложно. Только бесконечная усталость, заключенная в разбегающихся от глаз морщинках, непримиримая гордость и едва заметная боль…
Но сразу я не узнала ее лишь по одной причине – здесь она улыбается.
Знаете, сейчас я не испытываю перед ней страха – глупо бояться мертвых, право слово. Я не могу пожалеть ее – человек, совершивший столько злодеяний, не достоин жалости. Да и банально простить Беллатрикс за причиненную мне боль я неспособна.
Но сейчас, глядя в зеркало, я невольно отмечаю, что мы с ней похожи гораздо больше, чем мне бы этого хотелось.
Думаю, я знаю, что мне стоит сделать с этим снимком. Жалко было бы его уничтожать, верно?
Так что я отдам его одной светловолосой девушке, которая, как мне думается, единственная смотрела прямо в объектив камеры, когда их фотографировали.
И пусть в следующий раз этот белобрысый хорек не смеет говорить, что я просто придумываю повод, чтобы встретиться с ним!
Я уже говорила, что я единственная, кто организовывает хоть изредка уборку в доме Гарри? Мне иногда хотелось бы сделать что-то подобное и в своей черепной коробке. Выбросить оттуда лишние мысли, знаете ли.
Например, мысли о Драко Малфое явно являются лишними, и, более того, нежелательными гостями. Знаете, такая странная двойственность ощущений: при взгляде на его смазливую физиономию меня тошнит, а при мыслях о его разнесчастной судьбе хорька становится жалко.
Какую выгоду он находит в общении со мной, моим убогим мозгам не понять, вероятно.
Тем не менее, у нас – как он это обозвал в прошлый раз-то? – культурное общение. Он не поливает меня грязью, я наблюдаю за ним всего лишь как за подопытной крысой, и на этом все довольны. Ну, в той или иной степени.
У нас даже «свое место» образовалось – небольшое кафе в Косом переулке. Меня привлекает в нем наличие замечательной выпечки, Малфоя – отсутствие знакомых лиц, полагаю.
- Ты опаздываешь, - недовольная мина возникает на холеной физиономии одновременно с тем, как я сажусь за столик. – Учти, у меня через полчаса встреча с Асторией, и я не особенно горю желанием тратить свое время на тебя.
- Секунду, - отвечаю я, торопливо облизывая пересохшие губы, и лезу в сумку, чтобы достать снимок. – Я хочу, чтобы ты передал кое-что Нарциссе. Отдам тебе эту вещь – и ты свободен, как ветер, Малфой.
Я как раз перегибаюсь через стол, осторожно, за краешек, протягивая ему колдографию, когда безумие в глазах Малфоя перехлестывает через край, и он притягивает к себе мою голову. Снимок вылетает из моих рук и падает на пол; край стола больно врезается в живот. Но, знаете, я вовсе не против этого – целуется Малфой замечательно, и неизвестно, удастся ли мне еще раз почувствовать дивный запах его кожи…
Осень на дворе, осень.
Время ошибаться и разочаровываться, время платить за свои ошибки. Время тоски, время безмолвствия; время черно-белых фотографий и старых пластинок с музыкой.
Время сделать шаг вперед, навстречу неизведанному – просто потому, что другого шанса может и не представиться.
Время, когда могут исполниться ваши желания.
Постарайтесь только не слишком дорого за них заплатить.
Старый дом облегченно вздохнул, освобожденный от груза печальных воспоминаний.
Грустная девушка с колдографии улыбалась черноволосому пареньку, которого никто, кроме нее, не видит.
Прятки.Пейринг: Тедди Люпин/ Виктория Уизли
Рейтинг: Все тот же.
Предупреждения: О! один раз употреблено крайне нелитературное слово.
Становится холодно – пришел ноябрь с его вечной слякотью, затяжными дождями и туманами по утрам. Вик не любит такую погоду: она, прямо как тетя Флер, «летняя девочка» - стоит только появиться малейшей сырости, так все – из дома ее не вытянешь. А жаль, я ведь как раз хотел показать ей сегодня, какие чудесные котята у наших соседей. Но придется опять весь день играть в прятки – остальные игры, по мнению бабушки, «слишком шумные». Мне не особо нравится такое времяпровождение, но зато его любит Виктория – а мы видимся не так уж часто, чтобы я позволил себе капризничать. Я же не девчонка.
А еще бабушка говорит, что эту игру очень любила мамочка – так ловко пряталась, что они с дедушкой часами не могли ее найти. Наверное, если бы мама была жива, мы с ней тоже часто играли бы в прятки. С ней и папой.
Иногда мне кажется, что бабушка становится хрупкой, как тонкая веточка, и тает буквально на глазах. Я не всегда понимаю, о чем она говорит. Например, когда она вспоминает о мамочке и прятках, она часто добавляет: « И Белла, Белла и Сириус тоже любили в это играть» - и усмехается. По спине от этой усмешке пробегает дрожь, и становится немножко, самую капельку страшно – но никогда и никому в этом не признаюсь. Особенно Вик.
Ну, кто такой Сириус – это ясно. Мой двоюродный дедушка, настоящий герой, погибший во время войны. Но вот кто эта Белла, я не знаю. Не может же бабушка, моя милая бабушка Андромеда, говорить об этой жуткой женщине, пособнице Темного Лорда, убившей мою мать?
Ладно, все, Вик, я не отвлекаюсь. Я считаю, честно.
Раз.
Мы играем в прятки. Hide-and-seek.
Стараемся забыть лица и чувства. Рвем на кусочки старые фотографии, а то, что остается, быстро сжигаем в жадном пламени камина. Выжигаем имена на семейных древах, перечеркиваем историю рода одной жирной линией. Отказываемся от всего ради одного человека.
И, когда возмездие настигает нас – стараемся не замечать этого, не придавать значения. Убеждаем себя, что не нас это наказывают. Нас – не за что. Мы же всегда были честны с собой и другими.
От воспоминаний не убежать, как бы ты не старался – рано или поздно это понимают все.
Не стоит играть с памятью.
На этих каникулах я совсем не видел Викторию. Она все лето провела у родственников во Франции, и даже писала редко; зато каждое письмо сквозило искренним восторгом и восхищением «страной ее предков».
Я совсем не обиделся, что вы. Да, Вик, конечно, была и остается моим самым лучшим другом – но ведь у меня есть еще множество приятелей, и с ними я провожу время ничуть не хуже, чем с ней.
По крайней мере, они принимают меня всего таким, какой я есть, и не говорят, по какому конкретно моему качеству они соскучились.
Уж точно не по моему упрямству и дотошности. Честно говоря, для меня это лето было не особенно веселым – чуть ли не все я провел, копаясь в семейном архиве. Изредка играл в квиддич с крестным, выспрашивая у него, каким человеком был Сириус – о нем он рассказывал много и с увлечением. О том, кем была Беллатрикс Блэк, мне приходилось узнавать из официальных источников – и ее личность, мягко говоря, пугала.
Не знаю, что привело меня к этим поискам – может, хотелось узнать, что объединяло с моей матерью таких разных людей. Почему-то в личности Нимфадоры Тонкс мне всегда чудилась некая тайна – возможно, из-за того, что после смерти мамочка стала неким канонизированным героем, лишенным всяческих недостатков. Таких людей, какой мне ее живописали, просто не бывает – а я хотел, страстно желал хоть немного, но сблизится с ней.
И знаете, что я вам скажу – история семьи Блэк крайне мрачная. Чуть ли не с каждой страницы на меня взирал призрак моего предка, жизнь которого была одна сплошная боль и страдание. Невольным уважением проникаешься к бабушке, которая сумела вовремя вырваться из этого змеиного гнезда – и чувством жалости к остальным Блэкам, какими бы ужасными людьми они не были.
Сириус, замечательный человек, по словам крестного, в свое время тоже сбежал из дома. Может быть, это его и спасло – в отличие от двух его кузин, Нарциссы и Беллатрикс.
Викки, растрепанный белобрысый подросток, подбегает со спины и крепко обнимает меня. Голос так и сквозит искренней радостью:
- Тедди, я так счастлива тебя видеть!
Но я, вообще-то, слишком обижен для того, чтобы ответить ей спокойно. Обернувшись, смотрю холодно в лукавую девичью мордашку и столь же размеренно произношу:
- Здравствуйте, мисс Уизли.
Обида и непонимание, отразившееся на ее лице, становятся мне наградой. Но – секунда, и она, сдержав рвущиеся с языка слова, улыбается. И отходит к своим подругам.
А мне почему-то кажется, что я, как в детстве, при игре в прятки, считаю – еще пара цифр, и пойду ее искать.
Два.
Мы играем в прятки. Hide-and-seek.
Прячем самое дорогое, что у нас есть, от близких людей. Скрываем свои чувства, не подозревая, что разбиваем тем самым сердце другому человеку. Отгораживаемся друг от друга стеной ледяного молчания, не желая сделать первый шаг. С радостью принимаем кандалы из родовой гордости и чести, делая это оправданием любому поступку.
И последствия бьют прямо в грудь, рикошетом. Только сделать что-то, исправить прошлое уже нельзя.
История не прощает подобных шуток.
Странно, но после смерти бабушки я не чувствую такой уж сильной боли. В этом мире стало на одного человека, любящего меня, меньше – но я готов это пережить.
Ведь многим сейчас гораздо, гораздо хуже. Я остаюсь, чтобы помочь пережить это деду – ему сейчас действительно тяжело. А меня готова поддержать уйма замечательных людей – крестный и мои друзья, и вся семья Уизли - кроме, наверное, одного человека.
Виктория Уизли не явилась на похороны бабушки – из-за своей трижды клятой французской гордости, вероятно.
А я сейчас, сидя у могилы Андромеды, отстраненно думаю – остался всего лишь один Блэк по крови, пусть и носящий сейчас другую фамилию.
Наверное, мне стоит поговорить с Нарциссой Малфой. Почему-то мне кажется, что она не откажет мне – хотя бы в память о своей сестре.
Нет, не так. О двух своих сестрах.
Поднимаясь, я слышу приближающиеся шаги – кто-то, легкий и маленький, идет ко мне по дорожке. Оборачиваюсь, торопливо заправив за ухо непослушную прядь – и вижу Викки, с заплаканным личиком, в траурной одежде, но все равно прекрасную. Наверное, это единственная вещь, которая в ней неизменна.
- Тэд, - говорит она растерянно, и в голосе ее тоже слышатся слезы, - Тэдди, прости меня, пожалуйста! Я… Я… Мне, правда, так жаль!
Но я не даю ей договорить, быстро приближаясь и прижимая ее к себе.
И сейчас я готов спросить себя – может ли быть, что все Блэки прятались от смерти?
И мне кажется, что разгадка как никогда близка.
И, как в детстве – только в этот раз Викки рядом, и ее не надо больше искать – считаю про себя.
Три.
Мы играем в прятки. Hide-and-seek.
Короткими перебежками – до ближайшего дерева. Затаиться, пока не пройдет мимо «вода» - слепая белобрысая девчушка с длинной косой наперевес. Посмотреть восторженно на смельчака, показавшего ей - в спину – язык, и испуганно отпрянуть, зажмуриться, боясь взглянуть на кровь, забрызгавшую зеленую летнюю траву.
Плата за ошибки всегда кажется слишком высокой, так?
Отворачиваешься. Слишком страшными выглядят пустые бельма глаз, по которым ползают глянцево-зеленые мухи.
А сердце бьется в груди испуганной птицей, и начинаешь паниковать, метаться по полянке загнанным зверьком, пока и тебя она не почует, пока не подойдет близко-близко - и уж тогда понимаешь, что это - конец. Не выигрывают в такой игре, не справиться нам, простым смертным. Боги – и те не все смогли.
И лениво чиркнет она острой косой – по бледной коже, и последним, что увидят затухающие глаза будут алые сгустки на бледно-зеленом стебельке одуванчика.
И все равно не сдаемся, играем, пытаясь урвать у Смерти минуту… секунду…мгновение.
Все разрешается, наверное, в тот вечер, когда я помогаю тете Гермионе разобрать документы в доме на площади Гриммо. Она не раз мне уже жаловалась, что там столько работы, что хватит не на один десяток лет – а крестный, дескать, очень уж помочь ее с этим просил. Вот я и решил прикинуться милым и вежливым пареньком, который не бросит даму в беде.
То, что я свой корыстный интерес в этом имел, от нее, естественно, умалчивалось.
Оказывается, Сириус, пока находился в вынужденной изоляции, вел активную переписку с множеством членов Ордена. И все письма сохранял. Я так подозреваю, что он, хитрец, еще и перечитывал их на досуге.
Только одно письмо отличалось от остальных по своей тематике. Оно, наверное, было написано в то время, когда мой двоюродный дедушка еще не сбежал из дома; и, при наличии мозгов, автора определить тоже не трудно.
« Дорогой кузен!
Должна тебе сказать, что твое поведение является просто аморальным. Большинство юношей нашего рода в твоем возрасте уже были помолвлены и хранили верность своей невесте. Ты же не только еще не сообщил родственникам о своей избраннице, но, видимо, и вовсе решил не обзаводится наследником ( по крайней мере, прижитым в законном браке).
Серьезно советую тебе немедленно прекратить подобное положение вещей.
Сириус, надеюсь, ты не особенно вдумывался в ту чушь, что была написана выше! Ты же понимаешь, что тетя Вальбурга на меня надавила. Причем, радуйся, что именно на меня – сначала она хотела обратиться к Трикс, но потом вспомнила, в каких вы находитесь отношениях.
К слову о Трикс – ты уж реши, пожалуйста, хотя бы для себя, чего тебе хочется больше – убить ее или трахнуть. Ваши отношения нервируют, честное слово. Причем в большей степени мою несчастную мать, чем кого-либо из нас.
Так, ну, если что – я тебе все сказала, ага?
Всегда твоя, Н.Б.»
И я, нервно покусывая губы, улыбаюсь – мне кажется, что я понял, с кем в прятки играли все трое.
У этого противника просто невозможно выиграть – но они хотя бы пытались.
И, думаю, все трое достойны уважения хотя бы за то, что они старались победить.
Четыре, да, Викки?
Мы играем в прятки. Hide-and-seek.
Всю свою жизнь, с самого рождения. Пытаемся скрыться от судьбы, не понимая, что попытки эти заранее обречены на провал. Она ведь, судьба эта, умнее и хитрее нас в тысячу раз. Что бы ты не делал, как бы не пытался сойти со своей дороги – ничего не получится.
Потому что выбор всегда делаем не мы, но – за нас. Потому что иллюзия этого выбора дает нам шанс жить спокойно и счастливо, не задумываясь о завтрашнем дне.
Потому что мы сами не замечаем того, что проиграли.
Сегодня мы с Викки объявим родственникам о своей помолвке.
Она улыбается, и кажется еще красивее, чем обычно – если это, конечно, возможно.
И я знаю, что буду счастлив с ней. Что когда-нибудь мы, смеясь, будем рассказывать детям о своих ссорах и недомолвках.
И я думаю – а что, если мы уже когда-то жили на этой земле, в этом мире, и сейчас переродились? Были ли мы тогда вместе? Были ли счастливы – так, как сейчас?
И я улыбаюсь, отгоняя непрошеные мысли и целуя в макушку девушку, которую мне придется любить.
- Дети, только не шумите, хорошо? У меня так болит голова…
- Конечно, миссис Тонкс. Тедди, поиграем в прятки?
Пять.
Чайки, кружащие над морем.
Герои: Люциус Малфой, Родольфус Лейстрендж, Беллатрикс Блэк.
Рейтинг: по-моему. не выше, чем все тот же PG-13
Категория: джен, я вас уверяю. Но, при очень большом желании, гет усмотреть можно.
Даже много гета.
Хотя... Если захочешь, то тут и слеш углядишь Оо
-Как вы полагаете, чем же она вас так пугала?
- Я её любил.(c)
Иногда мне кажется, что я слышу плеск волн, разбивающихся о стены Азкабана. Только это попросту невозможно: толстая каменная кладка не пропустит глухой, шелестящий звук, с которым они набегают на прибрежные скалы, словно в тщетной надежде добраться до узников, томящихся здесь.
Я хотел бы увидеть море еще раз.
Рудольфа, которому приходится делить со мной эту крохотную камеру, уже давно не волнуют подобные желания. Мне кажется, что на волосок от того, чтобы не сойти с ума его удерживает лишь холодная, всепоглощающая ненависть к победителям.
Временами он заводит разговоры о былых временах, и продолжаться они могут до полуночи. Впрочем, я не люблю попусту тратить время – его не так уж много у меня осталось, и об этом напоминает очередной приступ затяжного кашля.
Иногда мне кажется, что вместе с этим надрывным, хриплым карканьем из меня вылетит и душа, что вот она лежит на полу, незаметная в темном кровавом сгустке. Первые два месяца после того, как я начал замечать у себя симптомы туберкулеза, мне еще было интересно – каково это, жить без души? Потом – смирился, притерпелся, приучил Лейстренджа не обращать внимания, когда меня скручивает в очередном приступе. Не хочется лишний раз сталкиваться с полубезумным взглядом черных глаз, на донышке которых все же нашлось место жалости.
А Малфои не терпят жалости по отношению к себе – это давно всем известно.
Рудольф всегда был глупцом, не понимающим, какое сокровище упустил, впервые приведя свою жену к Темному Лорду. Сейчас же, мне кажется, мозг у него полностью атрофировался, и он больше, чем в любое другое время, напоминает огромного черного барана.
Мне жаль, что в той битве он не погиб вместо Беллатрикс. Ее смерть вообще противоречила всем этим лозунгам, провозглашенным победителям после Второй Магической – ну, знаете, о том, что мы проиграли из-за того, что в наших сердцах не нашлось места любви.
Остальные вполне подходили под эти утверждения.
Разве что…
Хотя, я-то остался жить.
Не считается.
Длинное бордовое платье, вскипающее у щиколоток пеной кровавого шелка. Густые черные волосы, разметавшиеся по спине; некоторые локоны прилипли к вспотевшим вискам. Лицо с белоснежной, пергаментной кожей.
И взгляд – дикий взгляд загнанного, угодившего в ловушку зверька, казалось, молящий о пощаде.
Но каждый, кто посмел так подумать, явно недооценил железную выдержку леди Беллатрикс Блэк, сейчас с улыбкой принимающей поздравления о заключении помолвки.
Ты видишь ее первый раз в своей жизни, а через три года ее сестру, белокожую блондинку Нарциссу, прочат в жены тебе. Весь свет сходится в мнении о том, что юная Цисси намного утонченнее, вежливее и, без сомнения, прекраснее своих сестер.
Но они не замечают глубокой страсти, звериной грации, непреклонной посадки головы старшей – всего, что с первой же минуты пленяет тебя.
И ты спрашиваешь интимным шепотом, вглядываясь в затягивающую бездну черных глаз:
- Вы уверены, что сделали правильный выбор, Белла?
- Боюсь, против моего истинного выбора был бы весь свет, Люциус.
И ты – неслыханная самонадеянность – принимаешь эти слова на свой счет.
Как и море, бушующее в глубине бездонных черных глаз.
В камере сухо, слишком сухо и еще, наверняка, поставлена эта маггловская система звукоизоляции.
Все, как у остальных. Обстановка на удивление напоминает психиатрическое отделение больницы Святого Мунго.
Только я тешу себя надеждой, что мы еще не сошли с ума.
Хотя настолько радужный исход дел маловероятен, конечно. Все мы свихнулись – в той или иной степени – еще на войне. А сейчас все, что нам остается – перебирать воспоминания, пропускать их между пальцами, словно драгоценные нити жемчуга. Возвращаться в мыслях к тому времени, когда мы еще были свободны, и – в той или иной степени – счастливы.
Иногда мне становится интересно, о чем думает целыми днями Рудольфус, лениво развалившись на своей лежанке. По крайней мере, взгляд у него абсолютно отсутствующий.
- Эй, Люц, - хрипло произносит он. Пока я перевожу на него недоуменный взгляд, этот ублюдок умудряется прочистить горло и его голос больше похож на нормальную человеческую речь, - Слушай, а сегодня разве не день посещений? Нарцисса не приедет?
- Сегодня – день победы во Второй Магической, - произношу я, манерно растягивая слова, - Нарцисса, Драко и его жена приглашены на прием в Министерстве.
А, - глубокомысленно говорит он и вновь начинает таращиться в потолок. А я, брезгливо скривившись, замечаю, что в его нечесаной черной бороде запутался лавровый лист.
Так вот, милая. Все, что мне остается – вспоминать тебя.
Ты надеешься что после помолвки с Нарциссой твоя юношеская влюбленность исчезнет.
Напрасно.
Теперь, по праву жениха ее младшей сестры, ты можешь находится рядом с ней практически неотлучно – благо, ее мужу все равно на Беллу плевать. И втягивать дразнящий, мускусный аромат ее кожи - когда она не замечает, разумеется.
Ты удивлен, что, несмотря на два с половиной года, провиденные в браке, океан в ее глазах не смирился. Но Белла, конечно, не давала тебе ни малейшего повода надеяться на ...
Ты завороженно наблюдаешь, как ее тонкие пальцы перебирают уложенные в коробку шелковые ленты. Она подбирает украшения к грядущей свадьбе. Вот эту, бледно-розовую ленточку, она вплетет в белоснежные локоны Нарциссы…
И ты думаешь, что выбрал бы другой цвет. Кроваво-красный, вовсе неуместный на свадьбе. И волосы девушки, украшенные лентой, были бы черными, как вороново крыло.
Она, глубоко вдохнув, откладывает коробку в сторону и смотрит тебе в глаза. И ты подаешься вперед, все еще надеясь на что-то, когда она, наконец подобрав слова, произносит:
- Люциус, ты великолепный, смелый человек. Лорд тебя очень ценит – а значит, не могу отказывать в достоинствах и я… Но пойми, что бы ты ко мне не испытывал, я не позволю этому разрушить мои отношения с сестрой.
И ты не можешь сдержать глухой, рвущийся из самой глубины сердца возглас:
- Так... ты меня не любишь?!
- Нет.
Не в силах поверить, смотришь в темные глаза. Буря в них не стихает, и тебя вновь словно окатывает прохладной морской волной.
- Еще скажи, что ты любишь своего мужа, - ты презрительно кривишь губы, ожидая ее ответа.
- Нет, - холодно бросает она и вновь склоняется над украшениями.
Да, совсем забыл. По праздникам нас еще водят – коллективно – смотреть колдовизор. Ну, когда там Министр выступает, или показывают какую-нибудь мелодраму – чиновники надеются, что подобная культурная программа наставит на путь истинный даже таких отпетых грешников, как мы.
Я никогда не присоединяюсь к заключенным в такие вечера – можно подумать, человека, которому осталось жить считанные дни, действительно волнует политическая ситуация в нынешнем мире.
У Рудольфа, на которого временами находит приступ неожиданной говорливости, есть своя гипотеза на мой счет. Он думает, что я боюсь расплескать свои воспоминания драгоценные, ношусь с ними, как с писаной торбой, не выпуская из рук. Иногда интересуется ехидно, не любовница ли у меня на том свете – чего, дескать, я туда так сильно рвусь.
Недоумок. Мой сын, когда пару лет назад спутался с грязнокровкой, и то был прозорливее, чем этот кретин. Хотя бы успел сделать ноги до того, как эта история получила огласку общественности.
Только слепой, глухой и умственно неполноценный человек не знал, что Рудольфус Лейстрендж спит с моей женой.
А свою при этом еще и ревновал к каждой особи мужского пола в радиусе пяти метров.
Баран.
Хотя, верите ли, это не мешало мне ему завидовать.
От Рудольфа за милю несет винным духом. Несмотря на то, что правильное количество пальцев он назвать уже не может, на ногах стоит все еще крепко. И столь же крепко держит свою жену за тонкую, лебединую шею, прижимая к каменной стене.
Черные глаза смотрят на него непокорно и, пожалуй, сердито. Беллатрикс не пытается бороться – ее муж и в трезвом-то состоянии по силе был равен медведю, а уж во хмелю…
Правда, для тебя остается загадкой, почему она не использует палочку.
- Кто он, шлюха, - цедит сквозь зубы пьяный Лейстрендж, - Кто он, говори, мать твою! Я же знаю, это еще до нашей свадьбы началось, да?
Она молчит, и только на мраморном лбу выступает испарина.
И ты делаешь шаг – вперед, из тени. К этому сумасшедшему и его красавице жене – почему-то тебе кажется сейчас, что не менее безумной, чем сам Рудольф.
- Руди, - говоришь ты по возможности мягко, - Руди, отпусти ее. Твои подозрения беспочвенны.
В его глазах на секунду загорается яростный красный огонек – но в следующий момент он, разжав пальцы, отпускает Беллу, которая чудом не падает на пол. И разражается громовым хохотом.
- Это Малфой, слышали? – орет он, нетвердой походкой направляясь к гостиной, - Моя шлюшка-жена изменяет мне с Малфоем!
Ты морщишься и подаешь руку Белле, вежливо интересуясь:
- Как ты?
Она, не ответив, поднимается и осторожно трет шею. И ты замечаешь на белоснежной коже багровые следы, в точности повторяющие контуры пальцев ее мужа.
У вас – исключительно дружеские отношения, ни намека на страсть, любовь или что-то большее. Но только с ней ты можешь быть самим собой.
Потому что ты – единственный, кто понимает, какая в ее душе пустота.
И лишь она осознает, насколько ты безнадежный случай.
А потому ты позволяешь себе спросить:
- И кого же?..
А она отвечает – шепотом, хрипло, словно силясь сделать так, чтобы никто, кроме нее, не услышал произнесенное:
- Сириуса Блэка.
И ты впервые за долгие годы замечаешь улыбку на ее бескровных губах.
Шелест волн становится все явственней с каждой минутой. Мне кажется, что можно уже различить крики птиц, кружащих над водой в поисках наживы. Странно, что этого больше не замечает никто.
Шум прибоя бьет в уши колокольным набатом. И мимо моего сознания как-то проходит и возникший в области груди мучительный спазм, и кровь, которую кто-то стирает с моего подбородка.
Я напрягаю зрение и могу различить белеющее надо мной в полумраке лицо Рудольфуса.
- Ничего, старик, - хрипло выдыхаю я, силясь улыбнуться. И, видя откровенное недоверие в его глазах, продолжаю, - Я еще доживу до рассвета.
- Знаешь, Люц, я боюсь смерти.
- Это не страшно, Белла. Всего лишь секунда боли. Круциатус - и тот тяжелее вынести.
- Нет, не так. Скорее, я боюсь того, что станет со мной после нее.
- Ты просто станешь птицей, Белль.
- Ладно, сделаю вид, что поверила. Я стану чайкой и совью гнездо в высоких скалах – похожих на те, что окружают Азкабан.
- Вот видишь, бояться нечего.
- А ты ко мне прилетишь?..
